Роберт Джордан
Колесо Времени. Книга 4. Восходящая Тень
Глава 4
Нити
Том Меррилин посыпал песком только что исписанный лист, чтобы просохли чернила, а затем осторожно ссыпал песок обратно в коробочку и задвинул крышку. Переворошив разбросанные по столу бумаги, которые, не ровен час, могли и загореться, поскольку на столе, чтобы было лучше видно, горело сразу шесть сальных свечей, он отыскал скомканный, заляпанный чернильными пятнами лист. Внимательно сравнив его с только что написанным, Том с удовлетворением провел большим пальцем по длинным седым усам, и на лице его появилась довольная улыбка. Сам благородный лорд Карлеон не заподозрил бы, что его почерк подделан.
«Будь осторожна. Твой муж догадывается».
На листке были только эти слова, без подписи. Теперь осталось подложить записочку в такое местечко, где она наверняка попадется на глаза благородному лорду Тедозиану. Пусть решит, что ее по небрежности оставила там его жена, леди Алтейма…
Раздался стук в дверь, и Том подскочил на месте. В такое позднее время он не ждал гостей.
– Минуточку, – крикнул он, поспешно пряча перья, чернильницы и оба листочка в шкатулку, – минуточку, только рубаху надену.
Заперев шкатулку, Том задвинул ее под стол, чтобы не бросалась в глаза, и обвел взглядом свою крохотную каморку без окон, стараясь приметить, не оставил ли он на виду что-нибудь такое, чего посторонним видеть не следует. Обручи и шарики для жонглирования валялись на его узкой неприбранной постели и на единственной полке вперемежку с бритвенными принадлежностями, карнавальными свечами и всевозможными мелочами, предназначенными для демонстрации ловкости рук. С настенного крюка свешивались плащ менестреля со множеством разноцветных заплат, кое-какая запасная одежонка и толстые кожаные футляры, в которых хранились его арфа и флейта. На ремне футляра от арфы был повязан алый женский шарф из полупрозрачного шелка, но такой шарф мог принадлежать кому угодно.
Том и сам уже не был уверен, что помнит, кто была та красавица, что оставила здесь свой шарф. Менестрель старался не обделять вниманием ни одну женщину, не отдавая никому предпочтения, и все это с непринужденностью и весельем. Можно их посмешить, можно даже заставить повздыхать, главное же – избегать серьезных отношений, – отныне он руководствовался именно таким принципом, убеждая себя, что на это у него нет времени.
– Иду, иду.
Том раздраженно захромал к двери. Прежде люди не могли сдержать восторженных восклицаний при виде того, как костлявый седовласый старец проделывал сальто, шпагаты и стойки на руках, причем так проворно и ловко, что не всякий юноша мог бы с ним потягаться. Хромота положила этому конец, и Том ненавидел ее. Чем больше он уставал, тем сильнее болела нога. Распахнув дверь, менестрель удивленно заморгал:
– Это ты, Мэт? Ну заходи. Я-то думал, ты трудишься в поте лица – облегчаешь кошельки здешних молодых лордов.
– Им сегодня расхотелось играть, – кисло отозвался Мэт, падая на колченогий табурет, заменявший второй стул.
Одежда юноши была в беспорядке, волосы всклокочены. Его карие глаза шарили повсюду, ни на чем не задерживаясь, но сегодня в них не было привычного лукавого блеска. Обычно этот парень ухитрялся находить смешное там, где другие не замечали ничего особенного.
Том озабоченно нахмурился. Никогда прежде Мэт не переступал этого порога без того, чтобы не отпустить шуточку насчет убожества комнатушки. Правда, Мэт соглашался, что Том поступил правильно, поселившись рядом со слугами, – так люди поскорее позабудут о том, что он заявился сюда, сопровождая Айз Седай. Соглашаться-то соглашался, однако не упускал случая съязвить на этот счет. Возможно, парень понимал и то, что такая каморка всякого должна убедить: ее обитатель никак не связан с Возрожденным Драконом. Желание Тома скрыть подобную связь Мэт, вероятно, одобрял. В свое время Меррилину потребовалось всего несколько фраз, которыми он поспешно перемолвился с Рандом, улучив момент, когда они остались наедине, чтобы объяснить истинную причину своего решения. Менестрель всегда на виду, но никто, в сущности, не замечает его и не обращает внимания, с кем он встречается и разговаривает, однако только до тех пор, пока в глазах людей он остается всего лишь менестрелем, с его незатейливыми забавами, предназначенными для слуг да деревенского люда, а может, для того, чтобы развлечь скучающих дам. Так на это смотрели в Тире. Будь он бардом, все было бы иначе.
Но что могло заставить паренька притащиться сюда в такой поздний час? Небось запутался с какой-нибудь девчонкой или бабенкой постарше, увлекшейся его лукавой улыбкой. Ну что ж, это дело обычное. Впрочем, нечего гадать, парень сам скажет, в чем дело.
– У меня тут есть доска для игры в камни. Время позднее, но, думаю, разок сыграть можно. – Не удержавшись, Том добавил: – Ты не против сделать ставку?
Он ни за что не стал бы играть с Мэтом в кости, даже на медяк, камни – совсем другое дело, это игра упорядоченная и сложная, а потому вряд ли необъяснимое везение Мэта распространяется на нее.
– Что? О нет! Какие игры, уже слишком поздно. Том, тут у тебя… Здесь что-нибудь… здесь ничего не случилось?
Прислонив доску для игры в камни к ножке стола, Том достал кисет и откопал среди оставшегося на столе сора трубку с длинным мундштуком.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он, набивая трубку. Он успел поднести скрученную бумажку к огоньку свечи, раскурить трубку и задуть свою лучину, прежде чем Мэт ответил.
– Ну, скажем, Ранд сошел с ума. Впрочем, нет, случись такое, ты не спросил бы, что я имею в виду.
Предчувствие заставило Тома поежиться, но он, не подавая виду, спокойно выпустил длинную голубоватую струйку дыма и уселся на стул, вытянув больную ногу.
– Что случилось?
Мэт вздохнул и выложил все единым духом:
– Игральные карты пытались меня убить. Амерлин, и благородный лорд, и… Том, это мне не приснилось. Потому-то эти надутые вороны в павлиньих перьях и не хотят больше со мной играть. Они боятся, что это может повториться. Том, я думаю, пора сматываться из Тира.
Предчувствие усилилось – Том нутром чуял недоброе. И почему он сам до сих пор не смотался из Тира? Это было бы самым разумным решением. Сотни селений окрест ждут не дождутся менестреля, который позабавит их жителей. И в каждом селении найдется трактир-другой, где довольно вина, чтобы утопить в нем воспоминания. Но поступи он так, и Ранд останется в одиночестве. Кто, кроме разве что Морейн, может удерживать благородных лордов, которые того и гляди загонят Ранда в угол, а то и перережут ему глотку? Конечно, Морейн в силах справиться с этой задачей, правда используя совсем другие средства. Она ведь кайриэнка и Игру Домов, вероятно, усвоила с молоком матери. Но тогда Морейн еще крепче связала бы Ранда с Белой Башней – к чему она, видимо, и стремилась, – да так, что ему уже никогда не освободиться от пут Айз Седай. Однако, если паренек уже спятил…
«Дурак», – сказал себе Том. Надо быть круглым дураком, чтобы продолжать путаться в такие дела из-за истории, приключившейся пятнадцать лет назад. Что было – то было, и даже если остаться, ничего уже не изменить. Нужно повидаться с Рандом, хотя он сам и предостерегал юношу от подобных встреч. Возможно, никто не усмотрит ничего необычного в том, что менестрель попросит разрешения исполнить для лорда Дракона сложенную в его честь песню. Знал он невесть кем сочиненную кандорскую поэму, где в высокопарных словесах восхвалялись деяния некоего неведомого лорда, причем ни о времени, ни о месте свершения оных ничего не сообщалось. Верно, заказавший ее лорд не имел реальных заслуг, которые стоили бы упоминания. Что ж, на сей случай поэма сгодится. Только вот не покажется ли это странным Морейн? Это ничуть не лучше, чем возбудить подозрения благородных лордов. «Эх, ну и дурак же я! Мне бы убраться отсюда, да сегодня же!»
Внутри у Тома все горело, но на лице его ничего не отражалось. Том научился владеть собой задолго до того, как облачился в плащ менестреля. Он выпустил три колечка дыма, одно сквозь другое, и промолвил:
– Ты ведь помышлял о том, чтобы уехать из Тира, с того дня, как явился в Твердыню.
Мэт, примостившийся на краешке табурета, метнул на него сердитый взгляд:
– И я собираюсь это сделать. Твердо решил. Почему бы и тебе не двинуть со мной, а, Том? Существуют ведь города, где и слыхом не слыхивали о том, что Дракон уже возродился, где люди годами не вспоминают о проклятых пророчествах и ни о каком проклятом Драконе думать не думают. Сколько людей считают Темного бабкиной сказкой, рассказы о троллоках – выдумкой путешественников и уверены, что если мурддраал и ездит на тенях, то лишь затем, чтобы пугать ребятишек. Ты мог бы играть на арфе да рассказывать всякие истории, а уж я всегда найду, с кем бросить кости или перекинуться в картишки. Мы с тобой могли бы жить как лорды – едем, куда хотим, останавливаемся, где приглянется, и не надо вечно опасаться за свою жизнь.
Надо же, Мэт почти точно повторил его мысли, – видать, дело худо. Ну ладно, раз уж таким дураком уродился, надо все же как-то выкручиваться.
– Если ты и впрямь твердо решил, то почему до сих пор не ушел?
– Морейн не спускает с меня глаз, – с горечью ответил Мэт, – а когда не следит сама, то поручает это кому-то другому.
– Я знаю, Айз Седай не любят отпускать на волю тех, кто угодил к ним в руки. – Том был убежден, что это еще мягко сказано; правда, на сей счет ходили только слухи. Мэт, тот вообще в это не верил, а те, кто знал, помалкивали. Морейн, конечно, знала наверняка. Ну да что тут толковать? Тому Мэт нравился, он был даже кое-чем ему обязан, но все заботы Мэта не шли ни в какое сравнение с тревогами Ранда. – Знаешь, мне трудно поверить, что Морейн поручает кому-то следить за тобой.
– Все может быть. Она постоянно расспрашивает людей, где я да что я делаю. Ясно, что до меня это доходит. А ты знаешь кого-нибудь, кто посмел бы не ответить на вопрос Айз Седай? Я таких не встречал. Вот и выходит, что за мной слежка.
– Ты можешь отвести ей глаза, если пораскинешь мозгами. Я в жизни не видел человека, который так умел бы вовремя улизнуть, как ты. Имей в виду – это похвала.
– Всегда что-то мешает, – пробормотал Мэт. – Здесь уйма золота, которое не худо бы прибрать к рукам, и эдакая большеглазая кухарочка – так и тянет ущипнуть ее да поцеловать. И служанка – волосы до пояса, словно шелк, и такая кругленькая… – Мэт замялся – верно, сообразил, что все это звучит по-дурацки.
– А тебе не приходило в голову, что ты остался потому…
– Если ты ляпнешь что-нибудь про та’верена, – оборвал его Мэт, – я тут же уйду.
Том сказал вовсе не то, что собирался вначале:
– …потому, что Ранд твой друг и ты не хочешь бросать его?
– Бросать его! – Мэт подскочил и пнул табурет. – Том, он ведь распроклятый Возрожденный Дракон! Во всяком случае, так они с Морейн говорят, и, возможно, так оно и есть. Он может направлять эту проклятую Силу, и у него есть этот проклятый меч, как будто сделанный из стекла. Ох уж эти пророчества! Я не знаю, Том. Знаю только, что был бы таким же полоумным, как эти тайренские остолопы, если б остался. – Юноша приумолк, а потом спросил: – Так ты не думаешь, что… Морейн удерживает меня здесь при помощи Силы?
– Я не верю, что такое возможно, – медленно произнес Том. Он знал про Айз Седай достаточно, чтобы понимать, как, в сущности, мало ему известно, однако ему казалось, что тут он прав.
Мэт схватился руками за голову:
– Том, я все время только и думаю, как бы отсюда убраться, но… стоит мне решиться… появляется какое-то странное предчувствие. Как будто что-то должно произойти… вот-вот… Минуточку, я нашел слово. Ощущение такое, будто ждешь фейерверка в День солнца, только вот я не знаю, чего именно жду. Как только соберусь уйти, приходит это чувство. И я моментально нахожу какой-нибудь предлог, чтобы задержаться еще на денек. Всего-то на один проклятущий денек – и так всегда. Тебе не кажется, что здесь не обошлось без Айз Седай?
Том проглотил едва не вырвавшееся у него слово «та’верен», вынул трубку изо рта и уставился на тлеющий табачок. Менестрель мало что знал о та’веренах, как, впрочем, и все, кроме Айз Седай и, может быть, кое-кого из огиров.
– Не особо-то я умею людям помогать, когда у них что-то случилось, – сказал Том и подумал: «Да и помощник из меня плохой, мне и со своими-то делами не разобраться». Но вслух он сказал: – Тут же полно Айз Седай, далеко ходить не надо. Почему бы тебе не обратиться за помощью к одной из них? – «Правда, сам я такому своему совету никогда бы следовать не стал».
– Предлагаешь спросить Морейн?
– Нет, об этом, я думаю, и речи быть не может. Но ведь здесь Найнив, а она была Мудрой у себя на родине, в Эмондовом Лугу. Деревенские Мудрые для того и существуют, чтобы помогать людям.
Мэт хрипло рассмеялся:
– Спросить Найнив и нарваться на очередную нотацию насчет пьянства, азартных игр и… Том, она по-прежнему считает меня сопливым мальчишкой. Порой мне кажется, что она всерьез верит, будто я еще женюсь на какой-нибудь славной девушке и вернусь на отцовскую ферму.
– Многие не возражали бы против этого, – тихо произнес Том.
– Только не я. У меня нет охоты пасти скотину и выращивать табак до конца своих дней. Я хочу… – Мэт запнулся и затряс головой: – Все эти провалы в памяти. Иногда мне кажется, что, если бы удалось их заполнить, я бы понял… Чтоб мне сгореть, понятия не имею, что бы понял, но как раз это я и хочу узнать. Путаная задачка, а, Том?
– Я не уверен, что в этом смогла бы помочь даже Айз Седай. Куда уж бедному менестрелю!
– Я же сказал – никаких Айз Седай!
Том вздохнул:
– Да успокойся ты, парень. Я ничего такого и не предлагал.
– Я ухожу. Сразу же, как только соберу вещички и раздобуду коня. И ни минутой позже.
– Посреди ночи? Утро вечера мудренее. – Том удержался от того, чтобы добавить: «Если ты и впрямь уходишь». – Присядь, успокойся. В камни сыграем. У меня, пожалуй, и жбанчик с вином найдется.
Мэт призадумался, уставясь в пол, а потом оправил куртку и сказал:
– Утро, говоришь, вечера мудренее? – Голос его звучал неуверенно, но он поднял опрокинутый табурет и поставил его возле стола. – Но вина не надо, – попросил он, усаживаясь. – Со мной и на трезвую голову чудны́е вещи творятся.
Том достал доску и шкатулку с камнями. Надо же, размышлял он, как легко парень переменил свое решение. И все оттого, что его притягивает более сильный та’верен по имени Ранд ал’Тор. Порой менестрелю приходило в голову, что он и сам угодил в те же силки. Вся прежняя жизнь никак не должна была привести его в Твердыню Тира и в эту каморку, но с первой же встречи с Рандом Том почувствовал, что судьба его оказалась на привязи, точно воздушный змей на веревке. Кто знает, может, если и он вознамерится уйти – когда станет ясно, что Ранд действительно сошел с ума, – у него тоже найдется предлог для отсрочки?
– Что это у тебя, Том? – Мэт ткнул сапогом в стоявшую под столом шкатулку для бумаг и письменных принадлежностей. – Ничего, если я ее отодвину, чтобы под ногами не путалась?
– Само собой, не церемонься. – Внутренне Том содрогнулся, когда Мэт сапогом отпихнул шкатулку в сторону. Одна надежда, что он как следует закупорил бутылочки с чернилами. – Выбирай, – предложил менестрель, протягивая Мэту сжатые кулаки.
Тот хлопнул по левому, и Том разжал его – на ладони лежал плоский округлый черный камушек. Парень довольно хохотнул: ему достался первый ход – и положил камень на расчерченную клетками доску. Видя неподдельный азарт в глазах Мэта, никто бы и не подумал, что совсем недавно он решительно собирался уйти. Мэта удерживали властная сила, которую он отказывался признавать, и намерение Айз Седай не отпускать свою добычу и удержать ее подле себя. Да, парнишка крепко сидел на крючке.
А если на крючке и он сам, решил Том, то, наверное, стоило бы помочь хоть одному человеку освободиться от Айз Седай. И уплатить долг пятнадцатилетней давности.
Том неожиданно почувствовал странное удовлетворение и положил белый камень на доску.
– А рассказывал ли я тебе, – начал он, не выпуская трубки изо рта, – историю про пари, что случилось мне заключить с одной женщиной из Арад Домана? Глаза у нее были такие, что в них можно было запросто утонуть, а еще она имела чудную красную птицу, купленную у Морского народа. Она говорила, что эта птица может предсказывать будущее. У пташки был толстенный желтый клюв длиной чуть ли не с саму птицу, и вот как-то раз…
Глава 5
Допрос
Им пора бы уже вернуться, – заметила Эгвейн, энергично обмахиваясь веером и радуясь, что хоть ночью в Тире не так жарко, как днем. Тайренские женщины – во всяком случае, знатные и богатые – постоянно носили веера, но Эгвейн не замечала, чтобы они ими пользовались. Разве что когда солнце стояло в зените, да и то редко. Казалось, жар исходит даже от больших золоченых зеркальных светильников на серебряных настенных консолях. – И куда они запропастились? – Надо же, в кои-то веки Морейн обещала им уделить целый час, а не прошло и пяти минут, как она умчалась невесть куда и без всяких объяснений. – Авиенда, эта посланница хоть намекнула, зачем и кому потребовалась Морейн?
Айильская Дева сидела, скрестив ноги, на полу, рядом с дверью. На ней были куртка, штаны и мягкие сапожки. В этом наряде, с повязанной вокруг шеи шуфой она казалась невооруженной. Услышав вопрос, Дева подняла загорелое лицо, на котором выделялись большие зеленые глаза, и пожала плечами:
– Карин прошептала свое послание на ухо Морейн Седай. Я ничего не расслышала. Прошу прощения, Айз Седай.
Эгвейн виновато потрогала красовавшееся у нее на правой руке кольцо Великого Змея, золотую змейку, кусающую свой хвост. Как принятая, она должна была носить его на среднем пальце левой руки, но, чтобы заставить благородных лордов поверить, что в Твердыне находятся сразу четыре полноправные Айз Седай, и тем самым побудить их быть поучтивее, насколько это возможно для знати Тира, Морейн разрешила Эгвейн и ее подругам носить кольца так, как полагалось настоящим Айз Седай. Морейн, разумеется, никогда не утверждала, будто они полноправные Айз Седай, но, с другой стороны, не говорила и о том, что они только лишь принятые, а потому всяк был волен думать на сей счет, что ему заблагорассудится. Лгать Морейн не могла, зато умела заставить правду выплясывать замысловатые кренделя.
С тех пор как Эгвейн и ее спутницы покинули Башню, они не единожды выдавали себя за полноправных сестер, но со временем Эгвейн испытывала все большую неловкость оттого, что приходилось обманывать Авиенду. Ей нравилась эта женщина, и, наверное, она могла бы подружиться с ней, узнай они друг друга получше, но это было невозможно, пока Авиенда принимала Эгвейн за Айз Седай. Айилка находилась здесь по распоряжению Морейн, и никто не знал, с какой целью. Эгвейн подозревала, что Авиенда приставлена к ним в качестве телохранительницы, как будто они сами недостаточно обучены, чтобы постоять за себя. Да что там, даже если бы они с Авиендой и стали подругами, она все равно не смогла бы рассказать ей правду. Лучший способ сохранить тайну от врагов – не раскрывать ее даже друзьям. Таково было одно из постоянных поучений Морейн. Порой Эгвейн хотелось, чтобы Айз Седай оказалась не права, хотя бы разок. Но конечно, не так, чтобы эта оплошность привела к беде.
– Танчико, – пробормотала Найнив. Ее темная, толщиной с руку коса свисала до пояса.
Найнив смотрела в одно из узеньких окошек, распахнутое, чтобы впустить в комнату ночную прохладу. На широкой реке Эринин плясали огоньки лодок, не рискнувших спуститься вниз по течению, но Эгвейн сомневалась, что Найнив их замечала.
– Похоже, ничего не остается, как отправиться в Танчико, – сказала Найнив, теребя свое зеленое с низким, обнажавшим шею и плечи вырезом платье. Найнив, конечно, ни за что не призналась бы, что носит это платье ради Лана, Стража Морейн, не призналась бы, даже осмелься Эгвейн высказать подобное предположение. Однако Лану нравилось, когда женщины носят зеленое, синее и белое, и с некоторых пор все цвета, кроме этих, исчезли из гардероба Найнив. – Ничего не остается, – повторила она, и голос ее звучал невесело.
Эгвейн поймала себя на том, что оправляет свое платье. Непривычно носить такую одежду, в которой чувствуешь себя чуть ли не раздетой. С другой стороны, в закрытом платье было бы еще труднее выносить здешнюю жару. И без того легкое бледно-розовое полотно казалось ей плотной шерстью. Она даже позавидовала Берелейн, позволявшей себе носить совсем тонкие, словно паутинки, полупрозрачные одеяния. Не то чтобы Эгвейн считала удобным появляться в таком виде на людях, но ведь в этих платьях наверняка прохладней.
«Перестань думать о пустяках, – приказала она себе. – Сосредоточься на предстоящем деле», – а вслух сказала:
– Может, оно и так. Правда, я не уверена.
Длинный узкий, отполированный до блеска стол тянулся до середины комнаты. Во главе стола, рядом с Эгвейн, стоял высокий стул, по тирским меркам далеко не роскошный – чуть украшенный резьбой и лишь местами тронутый позолотой. Стулья, что располагались по бокам стола, были расставлены по высоте их спинок – чем дальше, тем они были ниже, так что стулья в дальнем конце стола больше походили на скамьи. Эгвейн не знала, для каких целей было изначально предназначено это помещение. Она и ее подруги использовали его для допроса двух пленниц, захваченных при взятии Твердыни.
Эгвейн не могла заставить себя спускаться для этого в подземелье, хотя Ранд и приказал сжечь или переплавить все украшавшие стены каземата орудия пыток. Илэйн и Найнив тоже не стремились побывать там вновь. К тому же ярко освещенная комната с чисто выметенным полом, выложенным зелеными плитками, и стенными панелями с вырезанными на них тремя полумесяцами, эмблемой Тира, являла собой резкий контраст с мрачно-серым камнем грязных сырых темниц. Такая обстановка должна была подействовать на двух женщин в грубых арестантских балахонах.
Только по этому коричневому рубищу и можно было догадаться, что стоящая по ту сторону стола лицом к стене Джойя Байир – пленница. Она вышла из Серой Айя и, перейдя в стан Черной, не утратила присущей Серым сестрам холодной самонадеянности. Гордая осанка говорила о том, что она смотрит в стену исключительно по собственному желанию. Только способные направлять Силу могли бы узреть потоки воздуха толщиной с палец, опутывавшие все ее тело. Именно сплетенная из Воздуха сеть заставляла ее стоять неподвижно. Она даже не могла слышать, о чем говорят находившиеся в комнате, пока они сами ей этого не позволят.
Эгвейн еще раз проверила надежность сотканного из Духа щита, который не давал Джойе коснуться Истинного Источника. Щит, как и следовало ожидать, оказался надежным. Эгвейн свила невидимые потоки вокруг Джойи и замкнула их, чтобы щит держался сам по себе, но все же она испытывала смутное беспокойство в обществе приспешницы Темного, способной направлять Силу. И не просто приспешницы, а изменницы, перешедшей на сторону Черной Айя. На совести Джойи было множество злодеяний, из которых убийство – далеко не самое тяжкое. Странно, что она не клонилась до земли под тяжестью нарушенных обетов, сломанных жизней и загубленных душ.
Другой пленнице из Черной Айя не хватало стойкости Джойи. Понуро стоявшая у края стола Амико Нагойин, казалось, сутулилась под взглядом Эгвейн. Не было надобности ограждать ее щитом. После пленения Амико была усмирена. Сохранив способность чувствовать Истинный Источник, она навеки утратила возможность касаться его и направлять Силу. Осталось только неистребимое желание, столь же острое, как потребность дышать, но неосуществимое. Горечь утраты пребудет с ней до конца жизни, но отныне ей не суждено прикоснуться к саидар. Эгвейн хотелось отыскать в своей душе хоть капельку сострадания. Правда, это желание было не столь уж сильным.
Не поднимая головы, Амико пробормотала что-то невнятное.
– Что? – возвысила голос Найнив. – Говори громче.
Амико покорно подняла лицо, на котором выделялись большие темные глаза. Она не утратила красоты, но что-то в ней изменилось – такое, чему Эгвейн не могла найти определения. И вовсе не от страха вцепилась она обеими руками в подол грубого рубища. За этим стояло нечто иное.
Сглотнув, Амико произнесла:
– Вам надо идти в Танчико.
– Ты нам это уже двадцать раз говорила, – резко оборвала ее Найнив. – Если не пятьдесят. Скажи что-нибудь новенькое. Назови имена, которых мы еще не знаем. Кто в Белой Башне принадлежит к Черной Айя?
– Я не знаю. Поверьте, не знаю. – Голос Амико звучал устало: похоже, она окончательно пала духом. Совсем не так звучал ее голос раньше, когда она была тюремщицей, а Найнив и Эгвейн – узницами. – До ухода из Башни я знала только Лиандрин, Чесмал и Рианну, каждая из нас знает двух-трех, не больше. Кроме, может быть, Лиандрин. Я рассказала вам все, что знаю.
– В таком случае ты поразительно невежественна, особенно для женщины, собравшейся занять место среди властителей мира, после того как Темный вырвется на волю, – язвительно заметила Эгвейн и со щелчком сложила свой веер. Ей было удивительно, с какой легкостью теперь слетали у нее с языка подобные слова. Правда, внутри по-прежнему все сжималось и холодок пробегал по спине, но ей уже не хотелось кричать от страха или бежать подальше. Ко всему, оказывается, можно привыкнуть.
– Я как-то подслушала разговор Лиандрин с Тимэйл, – устало начала Амико рассказ, который повторяла уже множество раз. В первые дни плена она пыталась приукрасить свою историю, но чем больше выдумывала, тем больше запутывалась в собственной лжи. Теперь она почти всегда повторяла одно и то же, слово в слово. – Если бы вы видели, какое лицо было у Лиандрин, когда она меня заметила… Догадайся она, что я услышала хоть слово, она убила бы меня на месте. И Тимэйл известна своей жестокостью: ей нравится мучить людей. Я не много успела услышать, до того как они меня увидели. Лиандрин говорила, что в Танчико есть что-то опасное для… него. – Амико имела в виду Ранда. Она не могла даже выговорить его имени, а упоминание о Драконе Возрожденном способно было ввергнуть ее в истерику. – Лиандрин сказала еще: то, что там есть, опасно для всякого, кто станет этим пользоваться. Почти так же опасно, как и для… него. Поэтому она и не отправилась за этим сама. Она сказала, что способность направлять Силу ему не поможет. Сказала: «Когда мы это заполучим, его гнусная способность только сильнее подчинит его нам». – Пот струился по лицу Амико, но она дрожала, как в ознобе.
Ни слова в ее рассказе не изменилось.
Эгвейн открыла было рот, но Найнив ее опередила:
– С меня довольно. Посмотрим, может быть, другая скажет что-нибудь стоящее.
Эгвейн пристально посмотрела на нее, и Найнив твердо, не моргнув, встретила ее взгляд.
«Иногда, – подумала Эгвейн, – ей кажется, что она по-прежнему Мудрая, а я все та же деревенская девчонка, которую она учила разбираться в травах. Пора бы ей понять, что все переменилось».
Найнив обладала немалой мощью, большей, чем Эгвейн, но эта мощь проявлялась лишь тогда, когда Найнив удавалось направить Силу, а для этого ее нужно было основательно рассердить.
Когда между Эгвейн и Найнив случались размолвки, а такое бывало, увы, частенько, разряжала обстановку, как правило, Илэйн. Порой Эгвейн подумывала, что ей следовало бы взять это на себя, ведь почти всегда она сама выказывала упрямство, однако опасалась, что Найнив воспримет такой ее шаг как отступление. Найнив непременно истолкует ее уступчивость как слабость. Сама-то Найнив небось ни разу не уступила первой, так с какой стати должна это делать она, Эгвейн? Сейчас Илэйн с ними не было. Морейн взглядом и жестом позвала дочь-наследницу с собой, и они последовали за Девой, присланной за Айз Седай. В отсутствие Илэйн напряженность усилилась, и сейчас каждая из принятых ждала, чтобы другая отвела глаза первой. Авиенда затаила дыхание, несомненно приняв самое разумное решение – не вставать ни на чью сторону и ни во что не вмешиваться.
Как ни странно, разрядить напряжение на сей раз помогла Амико, хотя, скорее всего, она хотела показать свою готовность к сотрудничеству. Она повернулась лицом к стене, терпеливо дожидаясь, когда ее свяжут.
Нелепость происходящего неожиданно поразила Эгвейн. В этой комнате только она была способна направлять Силу, если не считать Найнив, которая могла это делать, только разозлившись, и Джойи, которой в этом мешал щит. Она, Эгвейн, позволила себе играть в гляделки, пока Амико ждала своих пут. В других обстоятельствах Эгвейн рассмеялась бы вслух. Сейчас же она открыла себя саидар, этому невидимому струящемуся теплу, которое, казалось, исходило откуда-то из-за уголка ее глаза. Единая Сила наполнила ее, словно вливая вторую жизнь. Эгвейн окружила Амико потоком Силы.
Найнив что-то буркнула – едва ли она могла ощущать, что делает Эгвейн, для этого она была недостаточно взвинчена, но от нее не укрылось, как напряглась Амико, когда ее окутали воздушные струи, и затем расслабилась, поддерживаемая потоками воздуха, показывая, что она не пытается сопротивляться.
Авиенда вздрогнула – так бывало всегда, когда поблизости от нее использовали Силу.
Эгвейн лишила Амико возможности слышать – допрашивать обеих пленниц так, чтобы они могли слышать ответы друг друга, было бы пустой тратой времени. Она обернулась к Джойе, переложила веер из руки в руку, собираясь вытереть ладонь о платье, но удержалась, и на лице ее появилась недовольная гримаса. Ладони у Эгвейн потели вовсе не из-за жары.
– Гляньте на ее лицо, – вдруг сказала Авиенда. Это было неожиданно – Дева почти никогда не заговаривала, пока к ней не обращались. – Лицо Амико. Оно больше не выглядит так, будто годы проходят мимо нее. Оно не такое, как раньше… Это оттого… оттого, что ее усмирили? – закончила она торопливо, на одном дыхании. Пробыв так долго в обществе принятых и Айз Седай, она переняла некоторые их представления. «Усмирить» – мало кто в Башне мог произнести это слово без содрогания.
Эгвейн направилась к торцу стола, чтобы взглянуть на лицо Амико со стороны, но так, чтобы остаться при этом вне поля зрения Джойи. Под взглядом Джойи у Эгвейн холодело внутри.
Авиенда была права: Эгвейн и сама заметила разницу, на которую поначалу не обратила внимания. Амико выглядела молодо – возможно, моложе своих лет, но все же иначе, чем лишенные возраста Айз Седай, годами работавшие с Единой Силой.
– У тебя острый глаз, Авиенда. Не знаю, связано ли это с тем, что ее усмирили, но, полагаю, ты права. Не знаю, что еще могло бы послужить причиной.
