Жюль Верн
Таинственный остров
– В чем же ты рассчитываешь жарить свою яичницу? – спросил Герберт. – В собственной шляпе?
– Ну уж нет! Я таких фокусов еще не выучился показывать, – ответил Пенкроф. – В таком случае, дружище, мы, так и быть, сварим яйца всмятку, и я берусь управиться с самыми крутыми!
Пенкроф и Герберт стали очень внимательно осматривать все трещины и неровности гранитного утеса и действительно нашли в углублениях множество яиц. Они набрали несколько дюжин, уложили в шейный платок моряка и затем начали спускаться со стены, так как надо было вовремя поспеть к плоту с дровами.
Когда они пришли к излучине реки, было около часа дня. Течение уже перешло в обратное. Надо было пользоваться отливом, чтобы сплавить заготовленную древесину.
Пенкроф не решался пустить плот по течению и не хотел сам на нем плыть, а потому необходимо было как-нибудь иначе управлять им и удерживать его в струе течения. Разумеется, моряк недолго раздумывал, когда дело коснулось канатов и снастей. Он быстро сплел из сухих лиан длинную веревку в несколько сажен. Этот канат он привязал к плоту, и, в то время как Герберт гнал плот вперед, моряк, держа в руке конец каната, направлял его по течению.
Выдумка оказалась вполне удачной. Огромный ворох хвороста и сухих деревьев, придерживаемый моряком, быстро подвигался вперед. Следуя по высокому и крутому берегу, нечего было опасаться, что плот сядет на мель. Пенкроф и Герберт часа за два пригнали плот к устью реки, поставив его в нескольких шагах от «Труб».
V. Потеря огня
Как только плот разгрузили, первым делом Пенкрофа было приспособить «Трубы» для сколько-нибудь уютного жилья. Для этого следовало заделать ряд коридоров, через которые врывался снаружи холодный ветер. Песок, камни, переплетенные ветки, смоченная глина были использованы для герметического заделывания проходов трубы, открытой южному ветру. Они изолировали верхнюю петлю знака &. Сбоку был оставлен только один узкий и извилистый проход для выхода дыма и усиления тяги воздуха в устроенном очаге. Таким образом, жилище в скалах было разделено на три или на четыре комнаты, если только можно назвать комнатами мрачные берлоги, в которых не стал бы селиться никакой дикий зверь. Но зато здесь было сухо и можно было встать во весь рост, по крайней мере в главной комнате, занимавшей середину «Труб». Земля в комнатах была засыпана мелким песком, и вообще, в ожидании лучшего в них можно было устроиться довольно уютно.
Пенкроф и Герберт, усердно работая, ни на минуту не переставали разговаривать.
– Наши товарищи, – говорил Герберт, – может, найдут лучшее помещение, чем наше?
– Да, может быть, – ответил моряк. – Но уж лучше синица в руке, чем журавль в небе, говорит пословица.
– Ах! – повторял Герберт. – Если бы они привели Смита! Если бы они нашли его! Как бы мы были счастливы!
– Да! – проговорил Пенкроф. – Это был истинно честный и хороший человек!
– Был?.. – произнес Герберт. – Разве ты не рассчитываешь его увидеть?
– Боже сохрани! Рассчитываю!.. – ответил моряк.
Между тем работа быстро подвигалась к концу, и Пенкроф был очень доволен.
– Ну, – говорил он, – теперь наши друзья могут вернуться. Их ждет уютное помещение.
Оставалось еще устроить печь и приготовить обед.
Дело, в сущности, простое и легкое. В глубине первого левого коридора «Труб», у самого отверстия уже устроенного небольшого очага, были выложены широкие плоские камни, выбранные из обвалов скалистого берега. Это делалось для того, чтобы дым не уносил тепло наружу и в самих «Трубах» можно было постоянно поддерживать нужную температуру. В одной из комнат был свален порядочный запас всякого хвороста и дров, и моряк уже уложил на камнях очага несколько небольших поленьев вперемежку с мелкими сухими ветками.
В то время как Пенкроф занимался укладкой топлива, Герберт спросил, есть ли у него спички.
– Разумеется, есть, – ответил Пенкроф, – и прибавлю: к счастью, есть, потому что без спичек и без трута мы пропадем.
– Отчего? Разве нельзя добыть огонь по способу дикарей, – сказал Герберт, – посредством трения одного куска сухого дерева о другой?
– Ну, на это плохая надежда! Попробуй-ка сам, только сотрешь себе ладони и увидишь, что это вовсе не так легко.
– Однако этот способ весьма прост и часто используется на островах Тихого океана.
– Я не спорю, – ответил Пенкроф, – но дикари, надо полагать, умеют за это взяться или же выбирают какое-нибудь особенное дерево, потому что я не раз пытался добыть огонь таким способом и у меня ровно ничего не получалось. А потому я, признаюсь, предпочитаю спички. Да где же они?
Пенкроф стал искать в жилете спичечницу, которую постоянно носил при себе как отчаянный курильщик, но ее там не оказалось.
Моряк обшарил карманы панталон и, к величайшему изумлению, не нашел и в них коробки со спичками.
– Вот глупость! Больше чем глупость! – сказал он, глядя на Герберта. – Спичечница выпала из кармана, я ее потерял! А у тебя, Герберт, разве нет огнива или чего-нибудь для добывания огня?
– Нет, Пенкроф!
Моряк с досады почесал лоб и вышел из «Труб» в сопровождении Герберта.
Они с величайшим вниманием шарили в песке, на утесах, где собирали дрова, на берегу маленькой речки, но напрасно. Спичечница была медная и не сразу бросалась в глаза.
– Пенкроф, – сказал Герберт, – не выкинул ли ты свою спичечницу из корзины, когда мы всё бросали в море?
– Нет-нет, не выкидывал, – ответил моряк. – Впрочем, потом нас так тряхнуло, что такая маленькая вещь очень легко могла выпасть из кармана. Ведь выпала же трубка! Проклятая спичечница! Где она может быть?
– Знаешь что, – сказал Герберт, – теперь вода спала, пойдем поскорее к тому месту, где нас выбросило на берег.
Едва ли можно было отыскать маленькую спичечницу, которую во время прилива могло отнести куда-нибудь в сторону и забить между камешками. Однако не мешало попытать счастья. Пенкроф и Герберт, не теряя ни минуты, быстро направились на оконечность той самой косы, где их выбросило на твердую землю. Это место находилось на расстоянии пары сотен шагов от «Труб».
Там они самым тщательным образом осмотрели все камушки, щели и трещины скалистого берега. Но безуспешно. Если бы спичечница и упала в этом месте, ее могло далеко отнести сильным прибоем морских волн. По мере того как вода отступала, моряк обыскивал все проходы между скал, но ничего не мог найти.
Это была тяжелая и непоправимая потеря.
Пенкроф не мог скрыть беспокойства. Он морщил лоб, на лице у него выступили капли пота. Он не произносил ни единого слова. Герберт хотел его утешить, заявив, что спички, весьма вероятно, уже давно размокли в морской воде и что, стало быть, все равно уже воспользоваться ими будет нельзя.
– Нет, – ответил Пенкроф. – Они лежали в медной спичечнице, которая очень плотно закрывалась, так что вода попасть внутрь не могла. Но как, в самом деле, нам теперь быть?
– Найдем какое-нибудь средство добыть огонь, – сказал Герберт. – Смит или Спилетт, вероятно, выручат нас.
– Да, – ответил Пенкроф, – но до того времени мы все-таки останемся без огня и встретим товарищей самым скудным обедом!
– Неужели ни у кого из них не найдется ни огнива, ни спичек? – воскликнул Герберт.
– Сомневаюсь, – ответил моряк, покачивая головой. – Во-первых, Наб и мистер Смит не курят. Что же касается корреспондента Спилетта, то он скорее сберег свою записную книжку, чем коробку со спичками…
Герберт ничего не ответил. Потеря спичечницы, очевидно, очень его тревожила, но мальчик все-таки не терял надежды тем или другим способом добыть огонь. Пенкроф, человек более опытный, думал об этом иначе. Во всяком случае, он решил, что остается одно: ждать возвращения Наба и Спилетта.
Приходилось поневоле отказаться от крутых яиц, которые он рассчитывал сварить; обед же из сырого мяса не представлял ничего приятного.
На обратном пути моряк и Герберт, на тот случай, если огня решительно неоткуда будет добыть, запаслись ракушками и молча направились к «Трубам».
Моряк все еще не терял надежды найти пропавшую спичечницу, и в продолжение всей ходьбы глаза его не отрывались от земли. Он прошел даже левый берег реки, начиная с устья и до поворота, где был привязан плот. Он взбирался на верхнюю площадку, забегал во все стороны, искал в высоких травах на лесной опушке – все тщетно.
Было уже пять часов вечера, когда Герберт и Пенкроф вошли в «Трубы». Незачем прибавлять, что даже самые темные углы ходов были тщательно обысканы, и надо было окончательно отказаться от дальнейших поисков.
Около шести, когда исчезали последние солнечные лучи за западной возвышенностью, Герберт, ходивший взад и вперед по песчаному берегу, известил моряка о возвращении Наба и Спилетта.
Их было только двое!..
У Герберта болезненно забилось сердце. Моряк не ошибся в своих предсказаниях… Смита не удалось найти.
Гедеон Спилетт, подойдя к товарищам, сел на скалу, не произнеся ни единого слова. Изнуренный продолжительной ходьбой и мучимый голодом, он не имел сил заговорить.
Что касается Наба, то его покрасневшие глаза показывали, сколько он плакал, а слезы, снова полившиеся из его глаз при вопросе о Смите, слишком ясно свидетельствовали, что у него не осталось ни малейшей надежды…
Между тем Спилетт, немного отдохнув, начал рассказывать о ходе поисков.
Они с Набом прошли вдоль берега больше восьми миль, и следовательно, гораздо дальше того места, где пропали инженер и его пес. Никакого следа! На всей этой прибрежной полосе нельзя было найти ни свежевывернутого булыжника, ни какого-нибудь знака или черты на песке, ни отпечатка ботинка. По всему было видно, что на этот берег не ступал еще ни один человек. Море представляло собой такую же пустыню, как и берег. Там, в нескольких сотнях футов от берега, Смит, вероятно, и нашел могилу.
В эту минуту Наб встал и голосом, показывавшим, как много еще у него сохранилось надежды, закричал:
– Нет! Нет! Он не умер! Нет! Это неправда! Он умер? Полноте! Я или другой кто-нибудь, может быть! Но он! Никогда! Этот человек может одолеть любую опасность!.. – Затем, как бы вдруг ослабев, негр прошептал: – Ах! Я не могу больше думать об этом!
Герберт подбежал к нему.
– Наб, – сказал мальчик, – не отчаивайтесь, мы найдем его. Успокойтесь! Съешьте чего-нибудь, ведь вы голодны! Пожалуйста, умоляю вас!
И с этими словами Герберт подал несчастному негру несколько пригоршней ракушек.
Наб уже не ел несколько часов, но он отказался. Потеряв своего господина, он не мог или не хотел больше жить на свете.
Что касается Спилетта, то он с большим аппетитом истреблял этих моллюсков, затем растянулся на песке у подножия скалы. Он совершенно изнемог от усталости, но был спокоен.
– Господин Спилетт, – сказал Герберт, обращаясь к корреспонденту и взяв его за руку, – мы здесь нашли помещение, где вы можете устроиться лучше, чем тут. Уже наступает ночь. Пойдите отдохнуть немного! Завтра мы увидим…
Спилетт встал и в сопровождении мальчика направился к «Трубам».
В эту минуту Пенкроф подошел к корреспонденту и самым спокойным тоном спросил, не завалялась ли у него как-нибудь случайно спичка.
Спилетт остановился, поискал у себя в карманах и, не найдя ничего, сказал:
– У меня были, но ведь я все выкинул…
Тогда моряк позвал Наба и задал ему тот же вопрос. Но и у негра спичек не оказалось.
– Проклятие! – воскликнул моряк, не будучи уже в состоянии дольше сдерживать своей досады.
Спилетт услыхал это и подошел к Пенкрофу.
– Нет ни единой спички? – спросил корреспондент.
– Да, и, стало быть, мы будем без огня…
– Ах! – воскликнул Наб. – Если бы здесь был мой господин! Он бы научил нас, что делать!
Все четверо словно замерли на месте. Они не решались даже глядеть друг на друга.
Герберт первый прервал молчание.
– Мистер Спилетт, – сказал мальчик, – ведь вы курите, вы всегда носите при себе спички! Может, вы плохо искали? Посмотрите еще в карманах! Одна спичка может нас спасти!
Корреспондент, не говоря ни слова, снова принялся тщательно шарить во всех карманах своих панталон, жилета, пальто и, к великой радости Пенкрофа, а также к чрезвычайному своему изумлению, почувствовал какую-то деревянную палочку, забившуюся за подкладку жилета. Он через материю держал пальцами маленький кусочек дерева, но не знал, как его оттуда вытащить. Это наверняка была спичка, и вытаскивать ее надо было крайне осторожно, чтобы как-нибудь нечаянно не отломить фосфорной головки.
– Позвольте мне это сделать! – сказал Герберт.
И мальчик с большой ловкостью, осторожно вытащил этот маленький кусочек дерева, эту крошечную и вместе с тем драгоценную безделицу, которая имела для несчастных такое важное значение. Спичка была совершенно цела…
– Спичка! Спичка! – закричал Пенкроф. – О! Это для нас теперь лучше всякого клада!
Он взял спичку и в сопровождении товарищей вошел в «Трубы».
С этим маленьким кусочком дерева, который в обитаемых землях изводится с таким равнодушием целыми сотнями, надо было при настоящих обстоятельствах обращаться с величайшей осторожностью.
Моряк прежде всего удостоверился, что спичка совсем сухая. Затем он сказал:
– Мне нужна бумага.
– Вот бумага, – сказал Гедеон Спилетт, подавая вырванный не без некоторого колебания листок из записной книжки.
Пенкроф взял бумагу и присел на корточки. Затем он под кучу хвороста подложил несколько охапок травы, листьев и сухого мха и устроил все таким образом, чтобы воздух мог свободно притекать снизу и сухое дерево могло быстро воспламениться.
Далее Пенкроф свернул бумажный листок конусом, как это делают курители трубки во время сильного ветра, и воткнул ее в середину мха. Затем он взял шершавый камешек и не без замирания сердца тихо чиркнул спичкой, задержав дыхание.
Первое соприкосновение не произвело на фосфор никакого действия. Пенкроф не имел духу чиркнуть сильнее, боясь отломить головку спички.
– Нет, не могу! – воскликнул он. – У меня дрожит рука… Спичка не загорается… Не могу… И не хочу!..
И моряк поднялся и передал спичку Герберту.
Разумеется, мальчику ни разу в своей жизни не приходилось так сильно волноваться, как теперь. Должно быть, так же волновался Прометей, намереваясь похитить огонь у богов. Однако, преодолев колебания, Герберт быстро чиркнул спичкой о шероховатый камень.
Послышался слабый треск, и фосфор вспыхнул голубоватым пламенем, распространяя острый дым. Герберт тихо повернул спичку, чтобы увеличить пламя, и затем всунул ее в бумажную трубочку.
В несколько секунд загорелась бумага, а за ней тотчас же вспыхнули мох и вся растопка.
Через несколько минут затрещали сухие ветки и веселое пламя ярко засверкало среди мрака коридоров.
– Ну, – воскликнул Пенкроф, отходя от огня, – никогда еще на своем веку я не испытывал такого волнения!
Огонь пылал все ярче. Дым свободно выходил через узкую отдушину. Сильной тягой мало-помалу уносило сырость, и в «Трубах» начала распространяться приятная теплота.
Надо было позаботиться о том, как сберечь драгоценный огонь; следовало сохранить в золе несколько горячих угольков.
Но это, разумеется, было уже не столь трудно. Стоило только внимательно присматривать, так как в дровах недостатка не было и запасы топлива можно было возобновлять заблаговременно.
Пенкроф, конечно, прежде всего воспользовался огнем для приготовления ужина более питательного, чем моллюски. Герберт принес две дюжины яиц.
Спилетт, прислонившись в углу, молча глядел на все эти приготовления.
Жив ли еще Смит? Если жив, то где он теперь? Если уцелел после своего падения, каким образом объяснить, что он до сих пор не нашел средства уведомить об этом своих товарищей? Вот какие мысли мучили корреспондента.
Что касается Наба, то он бесцельно шатался взад и вперед по плоскому песчаному берегу.
Пенкроф, умевший готовить пятьдесят два кушанья из яиц, не мог теперь во всем блеске показать свое искусство; ему приходилось довольствоваться самым простым способом: положить их в горячую золу и испечь на медленном огне.
Через несколько минут яйца были готовы, и моряк предложил Спилетту отведать его стряпню.
Таков был первый ужин на неведомой земле.
Печеные яйца были превосходны, а так как яйцо содержит вещества, самые необходимые для питания человека, то все совершенно достаточно подкрепили свои силы.
Ах, если бы возвратился тот, кого не хватало теперь среди них! Если б все пятеро пленников, бежавших из Ричмонда, собрались сейчас вместе, в этом закутке среди скал, у ярко горевшего костра, на сухом песчаном полу, они от души возблагодарили бы Небо. Но увы! Среди них не было Сайреса Смита, изобретательного и предприимчивого ученого, признанного их главы, – он погиб, и они даже не могли предать земле его прах.
Прошел день 25 марта. Наступила ночь. Между скал и утесов завывал сильный ветер, и слышался монотонный прибой у берега. Небольшие голыши, гонимые взад и вперед морскими волнами, перекатывались с оглушительным шумом.
Корреспондент, записав в книжку последовательно все происшествия дня, а именно: появление новой земли, исчезновение инженера, разведку на берегу, волнения по поводу спички и прочее, – забрался в темный угол галереи и, изможденный и усталый после долгих поисков, уснул.
Герберт тоже очень скоро погрузился в сон. Что касается моряка, он то дремал, то просыпался и, так сказать, спал вполглаза, ни на минуту не отходя от огня и то и дело подкладывая новые поленья в тлеющий очаг.
Только один из спасшихся беглецов не хотел отдохнуть в «Трубах». То был несчастный Наб, который, несмотря на все просьбы товарищей, всю ночь блуждал по берегу, призывая своего господина.
VI. Охота
С наступлением утра начали осматривать уцелевшее имущество.
Оказалось, что, кроме одежды, которая на них была в момент катастрофы, ровно ничего не осталось.
Правда, у Спилетта случайно уцелели записная книжка и карманные часы, но больше ничего – ни ружья, никакого инструмента, ни даже перочинного ножика.
Робинзон Крузо и Швейцарский Робинзон[9] – герои Дефо и Висса – точно так же, как Селькирк и Рейналь[10], выкинутые при Хуан-Фернандесе или близ Оклендского архипелага, никогда не находились в такой абсолютной бедности. Они обыкновенно получали хоть какую-нибудь поддержку со своего корабля, севшего на мель, или в виде семян, или в виде рогатого скота, или в виде каких-нибудь орудий, запасов, или, если корабль разбивался, море приносило им обломки и разные вещи с этого корабля.
Отважным же американцам, потерпевшим крушение в воздухе, неоткуда было ждать поддержки. С пустыми руками приходилось до всего доходить и только благословлять Небо, что под ногами была твердая земля!
Да, если бы Смит был вместе с ними, если бы этот инженер, с его изобретательным умом и со всеми своими практическими познаниями, находился тут, быть может, положение их не было бы таким отчаянным. Но увы! Они не рассчитывали увидеть когда-нибудь Сайреса Смита и должны были до всего доходить сами.
Прежде чем обосноваться в этой части берега, следовало разведать, что это за земля: принадлежит ли она к какому-нибудь континенту, живет ли кто там, или это всего лишь берег какого-нибудь пустынного острова.
По мнению Пенкрофа, удобнее было отложить на несколько дней такие изыскания. Надо было заготовить съестных припасов и добыть более удобоваримой пищи, чем яйца и ракушки. Исследователи, которым предстояло столько лишений, должны были прежде позаботиться о подкреплении физических сил.
«Трубы» на первых порах могли быть довольно сносным убежищем; к тому же в них горел огонь, и поддерживать его вовсе было не трудно, если оставлять постоянно в золе несколько горячих углей. Далее, в скалах и на плоском песчаном берегу не было недостатка в ракушках и яйцах. У берега летали сотни голубей, и надо было только поскорее придумать способ, как изловить их, или же просто пустить в ход палки и камни. В соседнем лесу, быть может, росли какие-нибудь съедобные плоды. Наконец, пресной воды тоже было вдоволь.
Все решили остаться на несколько дней в «Трубах», чтобы приготовиться к экспедиции для исследования прибрежной полосы и окрестностей.
Наб больше других стоял за это решение. У него были свои соображения и предчувствия, и он вовсе не стремился покинуть тот берег, где так недавно разыгралась столь страшная катастрофа.
Ему казалось просто невозможным, чтобы такой человек погиб столь нелепой смертью, чтобы волна смыла его и он утонул так близко от берега! Нет, пока море не выбросит на берег тело Сайреса Смита и пока он, Наб, собственными глазами не увидит его, не потрогает, он не поверит в гибель хозяина! В сердце Наба не угасала надежда. Быть может, он сам убедил себя в этом, но такой самообман был достоин уважения, и Пенкроф не решался противоречить Набу. Сам же он был уверен, что инженер Сайрес Смит нашел себе могилу в морской пучине, но с Набом, конечно, спорить было бесполезно. В своей привязанности к Сайресу Смиту он был подобен верному псу, который не может покинуть место, где умер хозяин, он настолько погрузился в скорбные переживания, что вряд ли был в силах перенести утрату.
Утром 26 марта Наб с первыми лучами солнца направился на север и снова стал осматривать то место, где пропал несчастный Смит.
Завтрак в этот день состоял исключительно из голубиных яиц и морских моллюсков. Герберт недалеко от «Труб», в углублении утеса, отыскал соль, осевшую вследствие испарения морской воды, и такая находка была теперь как нельзя более кстати.
После завтрака Пенкроф спросил корреспондента, не хочет ли он отправиться в лес, куда они вместе с Гербертом уже собрались, рассчитывая добыть там какой-нибудь дичи. Но все трое после нескольких минут размышления решили, что одному надо остаться дома – во-первых, чтобы поддерживать огонь, а во-вторых, присматривать за Набом, чтобы в случае нужды оказать ему помощь.
Итак, Спилетт остался.
– Ну, пойдем на охоту, Герберт! – сказал моряк. – Охотничьи припасы мы наберем по дороге, а ружье вырубим в лесу.
Но в ту самую минуту, как они уже совсем собрались в путь, Герберт заметил, что трут весь вышел, и сказал моряку, что надо его чем-нибудь заменить.
– Чем заменить? – спросил Пенкроф.
– Какой-нибудь жженой тряпкой, – ответил мальчик. – В случае нужды и этим можно заменить трут.
Моряк согласился с Гербертом. Единственным неудобством было то, что приходилось пожертвовать куском платка. Однако дело того стоило, и они подпалили большой клетчатый платок Пенкрофа. Эту тряпку оставили в центральной комнате, в небольшом углублении утеса, куда не могли проникнуть ни ветер, ни сырость.
Было уже девять часов утра. Погода, видимо, должна была перемениться к худшему: дул юго-восточный береговой ветер. Герберт и Пенкроф, бросив последний взгляд на струйку дыма, вырывавшуюся из вершины утеса, стали подыматься по левому берегу реки.
Войдя в лес, Пенкроф на первом же дереве сломал две довольно толстые ветки, которые должны были послужить охотникам дубинами; Герберт постарался обточить их концы. Чего бы они не отдали за какой-нибудь нож!
Затем охотники пошли далее по высоким травам, следуя вдоль берега. За поворотом на юго-запад река мало-помалу сузилась, над тесным руслом нависали густые деревья.
Чтобы не сбиться с дороги, Пенкроф решил не уходить далеко от речки, которая всегда могла привести их обратно к тому месту, откуда они вышли. Но пробираться по берегу было очень трудно: на каждом шагу попадались гибкие ветви деревьев, нагнувшиеся к самой воде; всюду торчали лианы и колючки кустарников, которые беспрестанно приходилось сбивать палками. Герберт то и дело с проворством молодой кошки проскальзывал промеж сухих, изломанных пней и часто надолго пропадал в лесной чаще. Но Пенкроф всякий раз окликал его и просил далеко не отходить.
Моряк между тем с большим вниманием вглядывался в рельеф незнакомой местности. Довольно пологий левый берег едва заметно становился выше. В иных местах почва была влажная и болотистая. Чувствовалось, что под ней находится целая сеть маленьких ручейков, которые вливались в реку. В иных местах речушка протекала среди лесной чащи. Противоположный берег был более высокий и неровный, его изгибы вторили очертаниям ложбины, по которой пролегало русло реки; холм, поросший роскошными деревьями, расположенными по его уступам, образовал род занавеса, за которым скрывалась даль. По этому берегу было еще труднее идти, потому что рельеф там был значительно круче и деревья, совсем склонившиеся над водой, держались только благодаря толстым и здоровым корням.
Не стоит повторять, что этот лес, а равно и весь берег, обследованный Пенкрофом и его спутниками, не посещало еще ни одно человеческое существо. Пенкроф лишь изредка замечал следы зверей, породы которых он не мог определить. По мнению Герберта, следы эти, вероятнее всего, принадлежали какому-нибудь страшному зверю, которых, несомненно, тут было очень много. Но не было ни зарубок на древесных стволах, ни кострищ от погасших костров, ни отпечатка человеческой ноги – словом, ничего, что доказывало бы, что эти земли, лежащие среди Тихого океана, посещал когда-либо человек.
Герберт и Пенкроф, встречая на каждом шагу преграды, молча и весьма медленно продвигались вперед, так что за целый час прошли не больше одной мили.
До сих пор ничто еще не предвещало удачной охоты. Дичи было немного, птицы кое-где пели и порхали под ветками высоких деревьев; при приближении людей они с испугу уже немного подымались со своих мест, словно инстинктивно чуя опасность. В числе прочих пернатых Герберт в болотистой части леса заметил птицу с длинным заостренным клювом, которую по строению тела он принял за зимородка. Но ее оперение было более грубым и имело металлический оттенок.
– Это, должно быть, жакамар, – сказал Герберт, стараясь поближе подойти к птице.
– Удобный случай отведать этого жакамара, – ответил моряк, – но он, кажется, не выказывает большой охоты попасть на вертел.
В эту самую минуту камень, метко пущенный мальчиком, попал как раз в крыло; но удар был слаб, потому что жакамар обратился в бегство и через минуту совсем пропал из виду.
– Эх, как неудачно! – воскликнул Герберт.
– Ну ничего, дружище, – ответил моряк. – Удар был очень ловок, и птица его не переживет! Не огорчайся, завтра она будет наша.
Исследование продолжалось. По мере того как охотники продвигались вперед, различные деревья казались все великолепнее, но на них еще нигде не было видно ожидаемых съедобных плодов. Пенкроф напрасно искал глазами драгоценные пальмы, которые в Северном полушарии произрастают до сороковой параллели, а в Южном полушарии только до тридцать пятой, – здешний лес состоял исключительно из хвойных деревьев, похожих на те, какие растут на северо-западном берегу Америки, и громадных елей, вышиной около пятисот пятидесяти футов.
В эту минуту целая стая небольших птиц, с красивыми перьями, с длинным и ярким хвостом, рассыпалась по зеленым ветвям, оставляя на лету нежный пух, который покрыл землю. Герберт поднял несколько пушинок и, внимательно рассмотрев их, сказал:
– Это куруку.
– Ну, я предпочел бы цесарку или глухаря… Можно ли есть этих куруку, вот вопрос…
– Да, конечно можно, – ответил Герберт. – Их мясо даже очень нежно. Если я не ошибаюсь, они близко подпускают и их можно бить просто палкой… Проверим эти сведения на деле!
Тихо крадясь по траве, они подходили ближе к тому дереву, нижние ветки которого были сплошь покрыты маленькими птичками. Куруку, сидя на дереве, выслеживали насекомых, составляющих исключительную пищу этих маленьких пернатых. Снизу видно было, как их оперенные лапки крепко обхватывали молодые побеги.
Охотники подползли к самому стволу дерева, выпрямились и, размахивая палками наподобие кос, начали сбивать целые ряды куруку, которые, казалось, вовсе не думали о том, чтобы перелететь повыше, а преспокойно поджидали палочные удары. Когда уже около сотни их лежало на земле, остальные спохватились и улетели.
– Вот дичь, совсем под стать таким охотникам, как мы! – сказал Пенкроф. – Их можно было брать прямо голыми руками!
Моряк нанизал всех убитых птиц, как полевых жаворонков, на гибкий прут, и охотники пошли далее.
В этом месте река слегка заворачивала и таким образом делала крюк к югу, но этот поворот, вероятно, недалеко шел, потому что река брала начало в горе и питалась, конечно, тающими снегами, покрывшими центральную белую вершину.
Главная цель настоящей экскурсии состояла в том, чтобы доставить в «Трубы» возможно больше дичи. До сих пор еще нельзя было сказать, чтобы цель эта была достигнута. Моряк весьма деятельно производил свои поиски и ужасно сердился всякий раз, когда какая-нибудь птица, которую он едва только успевал заметить, пропадала в густой траве.
О, если бы с ним была собака!
Но Топ пропал в одно время со своим господином и, вероятно, с ним же и погиб…
Около трех часов пополудни охотники заметили другую стаю птиц, сидевших на дереве и истреблявших какие-то ароматные ягоды. В лесу вдруг раздался какой-то крик, похожий на звук трубы или рожка. Эти странные пронзительные звуки издавались сидевшими поблизости глухарями.
Скоро прилетело еще несколько пар глухарей, отличавшихся желтовато-коричневым оперением.
Пенкроф решил во что бы то ни стало поймать одного из них, величиной с добрую курицу, но это оказалось делом нелегким. Глухари были чрезвычайно осторожны и не подпускали к себе близко.
После нескольких совершенно безуспешных попыток Пенкроф сказал своему юному спутнику:
– Если нельзя их убить, так попробуем поймать на удочку!
– На удочку?! – с удивлением воскликнул Герберт. – На удочку, как какого-нибудь карпа?
– Да, как карпа, – серьезно отвечал моряк. – Гляди и учись, дружище!
Пенкроф нашел в траве с полдюжины глухариных гнезд – в каждом гнезде по два или по три яйца. Он эти гнезда не тронул и в надежде, что пернатые хозяева не замедлят возвратиться в свои убежища, задумал расставить удочки с крючками. Моряк отвел Герберта подальше от гнезд и принялся за работу.
Герберт хотя и сомневался в успехе предприятия старого товарища, но тем не менее с живейшим интересом следил за всеми приготовлениями.
Удочки были сделаны из тоненьких лиан, достигавших от пятнадцати до двадцати футов длины. Толстые, крепкие шипы с загнутым острием были собраны с кустарника вроде акации и прикреплены вместо крючков. Все это было сделано с ловкостью, достойной ученика Исаака Уолтона[11]. Что касается приманки, то ею должны были служить большие красные черви, которых немало попадалось в траве.
Закончив приготовления, Пенкроф лег в траву, осторожно прополз до глухариных гнезд, расположил около них свои удочки, затем взял в руку концы лиан и притаился вместе с Гербертом за огромным деревом.
