Жюль Верн
Таинственный остров
XII. Серный источник
Колонисты острова Линкольна бросили последний взгляд на развертывавшуюся под ними картину их нечаянно обретенных владений и начали спускаться с горы.
Они обогнули кратер, следуя по узкому выступу гребня, и через полчаса благополучно достигли первой площадки, где провели прошедшую ночь.
– По-моему, пора перекусить, – сказал Пенкроф. – Который час?
– А вот надо, кстати, проверить наши часы, – сказал Спилетт.
Часы его не залила морская вода, так как почтенный репортер был выброшен из шара на песок, куда морские волны не достигали. Часы эти были превосходные – настоящий карманный хронометр, и Спилетт весьма аккуратно заводил их каждое утро.
Что касается часов инженера, то они, разумеется, остановились, пока он находился в беспомощном состоянии и лежал у подножия песчаного холма, но не испортились. Смит завел их.
– Судя по высоте солнца, теперь должно быть около девяти часов, – сказал он. – Я так и поставлю.
Спилетт хотел было последовать его примеру, то есть поставить и свои часы на девять, но инженер остановил его руку и сказал:
– Нет, любезный Спилетт, вы своих не переводите. Ведь на ваших ричмондское время, да?
– Да.
– Следовательно, ваши часы поставлены по меридиану Ричмонда, а меридиан Ричмонда почти тот же, что и меридиан Вашингтона?
– Да.
– Ну так пусть ваши часы идут по часам Ричмонда. Заводите их, но не дотрагивайтесь до стрелок. Это может нам пригодиться!
«Как это может ему пригодиться?» – подумал моряк.
Колонисты принялись за еду, и так усердно, что истребили весь запас дичи и орехов. Это, впрочем, ничуть не тревожило Пенкрофа.
– Ничего, – говорил он, – по пути прихватим что-нибудь! Бедняге Топу сегодня осталось немного, и он, верно, постарается выследить какую-нибудь дичину в чаще.
Топ прыгал и вилял хвостом, как бы желая выразить свою готовность во всякое время служить по мере сил своих обществу.
– Знаете что, господин Смит? – сказал вдруг Пенкроф. – Хорошо бы наделать пороху да смастерить два-три ружья! Тогда бы мы вволю настреляли всякой всячины.
– Нельзя получить все сразу, Пенкроф, – сказал Спилетт. – Какой вы нетерпеливый!
– Да я не говорю, чтобы все сразу…
– Но со временем все будет – не беспокойтесь, дружище!
– Не отправиться ли к «Трубам» по другой дороге? – предложил Смит. – Мне бы хотелось поближе взглянуть на озеро Гранта, так великолепно осененное деревьями. Отправимся вот по этому склону. Здесь где-то берет свое начало ручей, который впадает в озеро.
Разговаривая, колонисты уже называли новоокрещенные места их именами, что всех забавляло и восхищало Герберта и Пенкрофа.
Бравый моряк, идя следом за своим питомцем, говорил ему:
– Каково, Герберт? Живо пошло в ход! Уж теперь нельзя заблудиться, дружище! Отправимся ли мы по дороге мимо озера Гранта, пойдем ли к реке Милосердия через леса Дальнего Запада, мы все-таки доберемся до плато Дальнего Вида и, значит, до залива Союза!
Колонисты договорились идти, не удаляясь друг от друга. По всей вероятности, в огромных лесах водились какие-нибудь хищные звери, и благоразумнее было не разлучаться.
Пенкроф, Герберт и Наб шли впереди, однако их опережал Топ, который шарил во всех ямках и уголках. Спилетт не расставался в пути с записной книжкой и карандашом, ежеминутно готовый записать все сколько-нибудь достойное внимания, а за ним следовал инженер, говоривший очень мало и беспрестанно наклонявшийся и поднимавший с земли то камешки, то былинки, то мох.
– Что это он подбирает? – бормотал Пенкроф. – Как я ни смотрю, не вижу ничего такого, что стоило бы прятать в карман…
Около десяти часов маленький караван спускался с последних уступов горы Франклина.
Почва не отличалась богатой растительностью; местами ее покрывали кустарники, и кое-где попадались деревья. Колонисты пробирались к лесной опушке по долине около мили длиной, по желтоватой, выжженной земле. Повсюду путники натыкались на извергнутые вулканом большие глыбы базальта, который, согласно данным Бишофа, охлаждался в земной коре триста пятьдесят миллионов лет. Однако следов лавы нигде не было видно, – вероятно, она изливалась главным образом по северному склону вулкана.
Смит надеялся беспрепятственно достигнуть ручья, который, по его мнению, должен был протекать между деревьями, где-нибудь неподалеку от лесной опушки, но вдруг он увидел, что Пенкроф и Наб притаились за выступом скалы, а Герберт быстро повернул назад.
– Что такое? – спросил Спилетт.
– Дым! – отвечал Герберт. – Мы видели дым… Вон там, между скалами… всего в каких-нибудь ста шагах от нас…
– Неужто в этих местах есть люди? – воскликнул Спилетт.
– Тише, – сказал инженер. – Нам лучше не показываться, прежде чем мы не узнаем, с кем придется иметь дело. Говоря по правде, я скорее боюсь, чем желаю встретить туземцев… Где Топ?
– Впереди.
– И не лает? Странно. Подойдем осторожнее…
Через несколько минут инженер, Спилетт и Герберт присоединились к Пенкрофу и Набу и тоже притаились за скалами из базальта.
Отсюда они очень ясно увидели дым, который вился столбом.
Смит тихонько свистнул, и чуткий Топ тотчас же явился.
Инженер сделал товарищам знак остановиться и вместе с Топом скрылся между скалами.
Колонисты не без тревоги ожидали результата этой разведки.
– И зачем он пошел один? – проворчал Пенкроф.
Вдруг раздался голос Смита. Он звал товарищей.
Все кинулись на зов и скоро нашли разведчика.
– Никого? – спросил Спилетт.
Затем все в один голос воскликнули:
– Что тут такое? Какой неприятный запах!
– Это сера! – сказал Герберт.
– Да, – отвечал инженер. – Мы напрасно тревожились, друзья. Этот огонь или, точнее, этот дым не дело рук человеческих, а дело природы. Здесь серно-щелочной источник, что весьма удобно: в случае воспаления гортани у нас будет чем полечиться!
– Отлично! – воскликнул Пенкроф. – Жаль, что я не болен… Сейчас бы полечился!
Колонисты направились к месту, откуда вырывался дым.
Они увидели между скал источник, от которого распространялся сильный запах сероводорода.
Смит попробовал воду и сказал, что она теплая и на вкус сладковатая.
– Какая температура? – спросил Спилетт.
– Около тридцати пяти градусов выше нуля, – отвечал инженер.
– Каким образом вы так точно определяете температуру, господин Смит? – спросил Герберт.
– Очень просто, мой милый. Опустив руку в эту воду, я не ощутил ни жара, ни холода, значит температура ее почти такая же, как и температура человеческого тела, то есть немного ниже тридцати семи градусов, или около девяноста пяти градусов по Фаренгейту. – И, обращаясь к остальным, Смит прибавил: – Так как сейчас мы не можем извлечь из этого источника никакой пользы, то нам, я полагаю, всего лучше идти далее.
Они направились к лесной опушке, которая зеленела в нескольких сотнях шагов.
– Я не ошибся, – сказал инженер, подходя к деревьям. – Смотрите, вот ручей!
Действительно, ручей катил свои быстрые, чистые воды между высокими красноватыми берегами.
– Судя по цвету берегов, – сказал Герберт, – здесь должна быть окись железа.
– По-моему, этот ручей следует окрестить Красным ручьем! – сказал Пенкроф.
Все охотно согласились на предложение моряка.
Ручей, образовавшийся из вод, стекающих с гор, был широк, глубок и прозрачен. Он напоминал и тихую речку, и бурный поток: то спокойно растекался по песку, то бурлил и пенился по скалам, то с шумом падал, разметывая брызги. Он бежал то расширяясь – от тридцати до сорока футов, то сужаясь – мили полторы и вливался в озеро. Вода его была пресная.
– Если бы где-нибудь на берегу озера отыскалось местечко поудобнее и поуютнее наших «Труб», так Красный ручей нам бы очень и очень пригодился! – заметил Спилетт.
– Увидим, – ответил Смит.
Деревья по берегу ручья по большей части принадлежали к видам, которыми изобилуют умеренные широты Австралии, и мало походили на хвойные, встречавшиеся в прежде обследованной части острова в нескольких милях от плато Дальнего Вида. В эту пору года, в начале апреля, который в Южном полушарии соответствует нашему октябрю, они были еще покрыты листвой. Тут преимущественно росли казуарины и эвкалипты, и некоторые из них должны были доставить по весне сахарную манну, нисколько не отличающуюся от манны востока. Могучие австралийские кедры, возвышавшиеся на полянах, стояли в высокой траве, которую в Австралии называли туссок.
– Замечаете вы, что здесь вовсе не попадается кокосовых пальм, которыми так изобилуют все архипелаги Тихого океана? – сказал Смит.
– Да, – отвечал Герберт, – и это очень досадно: дерево полезное и орехи превкусные!
Что касается птиц, то их порхало бесчисленное множество. Черные, белые, серые какаду и попугаи всевозможных цветов, зеленые корольки, увенчанные алым хохолком, голубые лори – весь этот пернатый народец переливался различными красками, наполняя воздух оглушительным гомоном.
Вдруг в чаще раздались какие-то странные, дикие голоса. Колонисты услыхали и звонкие птичьи трели, и кошачье мяуканье, и рык дикого зверя, и странные щелчки, как будто щелкал языком человек.
Наб и Герберт, забыв всякую осторожность, кинулись к месту, откуда слышались удивительные звуки. По счастью, они увидели не страшных зверей, а просто-напросто с полдюжины горных фазанов, известных под именем пересмешников. Несколько ловких ударов дубинкой прервали странный концерт и доставили превосходную дичь к обеду.
Герберт заметил великолепных голубей с золотистыми крыльями, одни с великолепным хохолком, другие с зеленым воротником, как их собратья на берегах залива Маккуори, но к ним невозможно было подобраться, точно так же как и к стаям грачей и сорок. Выстрел из ружья, заряженного мелкой дробью, положил бы на месте дюжину этих пернатых, но охотники вынуждены были пока довольствоваться вместо всякого метательного оружия камнями, а вместо оружия огнестрельного – дубинкой.
– Плохо мы вооружены! – говорил Пенкроф с сокрушением, провожая глазами удаляющихся птиц.
– По-первобытному! – отвечал Герберт.
Не успел он произнести эти слова, как из чащи выскочило целое стадо четвероногих, скачками и прыжками перенеслось через заросли и умчалось.
– Кенгуру! – воскликнул Герберт.
– Я думал, какие-нибудь летучие звери! – удивился Пенкроф. – Они скакали футов на тридцать в высоту!.. Что ж, едят этих кенгуру?
– Если потушить на медленном огне, – сказал Спилетт, – так просто объедение!
Еще Спилетт не окончил фразы, как уже моряк, а за ним Наб и Герберт кинулись по следам кенгуру.
Напрасно звал их Смит, они его не слушали.
Разумеется, преследование не могло дать результатов. Через пять минут охотники остановились, с трудом переводя дух, а кенгуру исчезли в лесной зелени.
Топу посчастливилось не более.
– Господин Смит, – сказал Пенкроф, когда инженер и Спилетт к нему присоединились, – вы сами видите, что без ружей нельзя обойтись, и значит, непременно надо смастерить ружья… Возможное это дело?
– Это мы увидим потом, – отвечал инженер, – а пока смастерим луки и стрелы. Я уверен, вы в самом скором времени научитесь владеть этим оружием не хуже любого австралийского охотника.
– Луки! Стрелы! – сказал Пенкроф с несколько презрительной миной. – Такое оружие годится для детей!
– Не привередничайте, друг любезный, и не чваньтесь, – отвечал Спилетт. – Сколько веков проливали люди кровь с помощью этих самых луков и стрел! Порох ведь изобретен не так давно, а война, по несчастью, так же стара, как и род человеческий…
– Что правда, то правда, господин Спилетт, – отвечал моряк. – Я чересчур скор на слова. Как говорится, поспешу, да только людей насмешу! Уж вы, пожалуйста, извините!
Герберт, всегда готовый толковать о своей любимой науке, перевел разговор на кенгуру.
– Мы столкнулись с самыми резвыми кенгуру, – сказал он. – Это были великаны с длинной серой шерстью… Если я не ошибаюсь, есть кенгуру рыжие и черные, есть еще кенгуру горные, есть кенгуру-крысы, с которыми гораздо легче совладать. Насчитывают двенадцать видов кенгуру…
– Герберт! – сказал моряк наставительным тоном. – Для меня существует только один-единственный вид кенгуру – кенгуру на вертеле, и именно этого-то вида у нас и не будет сегодня!
Спутники Пенкрофа не могли удержаться от смеха, услышав эту новую классификацию.
Доблестный моряк ничуть не скрывал своего огорчения по поводу неудавшейся охоты. Добытые фазаны не много его утешали.
– Поди-ка напитайся этими пересмешниками! – ворчал он, повертывая птиц. – Нечего на зуб положить!
Но судьба смилостивилась над ним.
Топ, понимая, что дело идет и о его собственном обеде, кидался во все стороны и всюду шарил; инстинкту помогал разыгравшийся аппетит.
Надо признаться, что, попадись в эту минуту какая-нибудь дичь, Топ, пожалуй, уступил бы искушению и ничего не оставил бы для охотников…
Но Наб наблюдал за собакой своего господина.
Около трех часов Топ исчез в кустах, и скоро оттуда раздалось глухое рычание, означавшее, что он с кем-то вступил в борьбу.
Наб кинулся на эти звуки и увидел, что Топ с жадностью пожирает какого-то зверька.
Топ так быстро управлялся со своей добычей, что Наб не узнал бы, какой зверь растерзан, если бы, по счастью, собака не попала на целый выводок и не положила на месте троих сразу. Два других зверька лежали, удушенные, на земле.
Наб с торжеством вышел из чащи, держа в каждой руке по грызуну – величиной с самого крупного зайца. Они были желтого цвета, испещрены зеленоватыми пятнами и почти бесхвостые.
Граждане Соединенных Штатов тотчас же их признали.
То были марасы, из породы агути, превосходящие размерами своих тропических собратьев, – настоящие американские длинноухие кролики, которые отличаются от агути тем, что у них по пять коренных зубов с каждой стороны челюсти.
– Ура! – воскликнул Пенкроф. – Жаркое есть! Теперь можно спокойно идти домой!
Прозрачные воды Красного ручья текли под сенью казуарин, банксий и громадных каучуковых деревьев. Великолепные лилейные растения доходили до двадцати футов в высоту. Другие древесные породы, неизвестные Герберту, склонялись над потоком, который журчал под их сводами.
Ручей все более и более расширялся, и Смит полагал, что они скоро достигнут его устья.
Действительно, выйдя из густой чащи роскошных деревьев, они увидели устье.
Исследователи находились на западном берегу озера Гранта. Перед ними открывался чудесный вид. Озеро обрамлял венок великолепных разнообразных деревьев. На востоке сквозь эту зеленую завесу, в некоторых местах живописно приподнимавшуюся, виднелся сверкающий горизонт моря.
– Настоящее маленькое Онтарио! – воскликнул Герберт.
Оно достигало почти семи миль в окружности, а площадь его равнялась двумстам пятидесяти акрам. С восточной стороны сквозь живописные просветы местами сверкало на солнце море. Северный берег озера изгибался плавной дугой, представлявшей контраст с резкими очертаниями южной его оконечности. На этом маленьком Онтарио собралось множество водяных птиц. В нескольких сотнях футов от южного берега из воды выступала одна-единственная скала, заменявшая собой «тысячу островов», которыми славится озеро того же названия в Соединенных Штатах. Здесь жили десятки зимородков-рыболовов; как только показывалась рыбка, они кидались, ныряли, испуская пронзительный крик, и снова появлялись с добычей в клюве. Далее, по берегам и на островке, расхаживали, бегали и кружились дикие утки, пеликаны, водяные курочки, красноголовки, щурки с язычком в виде кисточки и два или три образчика великолепных лирохвостов – хвостовые перья у них изящно загнуты в виде лиры.
Вода в озере была пресная, прозрачная и синеватая.
– Видите вы расходящиеся круги на воде? – спросил Пенкроф.
– Видим, – отвечали товарищи.
– Замечаете плеск там и сям на озере?
– Замечаем!
– Это знак, что тут рыбы вволю! Ура!
– Озеро чудесное! – сказал Спилетт. – Хорошо бы поселиться на его берегах…
– Поселимся, погодите! – отвечал Смит.
Колонисты, желая добраться к «Трубам» кратчайшим путем, спустились по южному берегу, не без труда проложили дорогу через заросли, которых еще не раздвигала рука человека, и направились к берегу.
Пройдя мили две, они увидели участок, покрытый густой травой, а дальше – безбрежное море.
Им предстояло еще перейти участок по диагонали, на протяжении мили, и спуститься до мыса, образуемого первой излучиной реки Милосердия, но инженеру хотелось исследовать, как и откуда изливается из озера вода, а потому они прошли еще около полутора миль к северу.
– Непременно где-нибудь существует спуск! – говорил Смит. – И вероятнее всего, мы отыщем его между гранитными скалами. Озеро это, по-моему, не что иное, как громадный водоем, мало-помалу наполнившийся от вод горного ручья. Да, излишек воды должен изливаться в море. Где-нибудь наверняка отыщется водопад или нечто в этом роде! Это обстоятельство очень важно…
– Почему? – спросил Герберт.
– Мы можем воспользоваться силой падения воды и что-нибудь тут устроить… Впрочем, прежде надо отыскать водопад.
Колонисты продолжали следовать по берегу озера и прошли еще милю, но так и не обнаружили, где спускается вода.
Было уже половина пятого.
– Пора домой, – сказал моряк, – а то останемся без обеда.
Маленький караван повернул назад и, пробираясь по левому берегу реки, благополучно достиг «Труб».
Пенкроф и Наб, принявшие на себя должность поваров, проворно развели огонь и быстро приготовили жаркое из мяса агути, которое всем чрезвычайно понравилось.
После обеда, когда все собирались отдохнуть, Смит вынул из карманов образчики различных минералов и сказал:
– Вот вам, друзья, железная руда, вот – пирит, вот – глина, вот – известняк, вот – уголь. Все это дает нам природа. Это ее доля работы. Завтра мы примемся за свою!
XIII. Гончарная печь
– Ну, господин Смит, с чего же мы начнем? – спросил утром Пенкроф у инженера.
– С начала, – ответил Смит.
И действительно, колонисты должны были начать именно «с начала». У них пока еще не было ничего такого, с чем можно было бы приступить к заготовке самых необходимых инструментов, и они находились в условиях менее благоприятных, чем природа, которая, «тратя время, сберегает силы». Времени им как раз недоставало, так как они должны были сами заботиться о своем существовании, и хотя они располагали различными познаниями и у них не было необходимости изобретать что-то новое, но у них было далеко не все для того, чтобы приступить к обработке природного сырья. Их железо и сталь были пока что всего лишь природные ископаемые, посуда – глина, над которой должен был поработать гончар, из чего изготовить белье и одежду – им еще предстояло придумать.
Надо сказать, что каждый из колонистов был человеком в самом высоком значении этого слова. Инженер Смит не мог подобрать более умных, признательных и усердных помощников. Он уже их испытал. Он знал способности каждого из своих товарищей.
Гедеон Спилет, талантливый журналист, изучил самые разные предметы, чтоб иметь возможность говорить в своих статьях обо всем; его навыки и острый ум помогут обустроить колонию на острове. Спилетт сумеет справиться с любым заданием, а так как он заядлый охотник, то охота, которая до сих пор была для него развлечением, станет отныне его обязанностью.
Герберт – славный мальчик, его познания в естественных науках сослужат службу общему делу.
Наб, умный, ловкий и неутомимый, – это воплощенная преданность. Крепкий, наделенный железным здоровьем, он к тому же знал толк в кузнечном деле. Безусловно, его энергия и силы будут очень полезны колонии.
Пенкроф – моряк, избороздивший все моря и океаны, прекрасный плотник, который работал на корабельных верфях в Бруклине, бывал и подручным портного на государственных кораблях, садовником и землепашцем, когда приезжал на побывку домой, – словом, как и подобает моряку, он был мастер на все руки.
Поистине было бы трудно соединить пять человек, более пригодных к тому, чтобы помериться силами с судьбой, более уверенных, что выйдут из этой борьбы победителями.
Для начала, о котором говорил инженер, предстояло соорудить аппарат, который мог бы служить для обработки минерального сырья. Всякому известно то значение, какое имеет тепловая обработка. Следовало, значит, прежде всего приступить к устройству печи.
– А для чего нам печь? – спросил Пенкроф.
– Чтобы сделать глиняную посуду, которая нам нужна прежде всего, – ответил Смит.
– А из чего мы сделаем печь?
– Из кирпичей.
– А кирпичи?
– Из глины. За дело, друзья. Чтобы избежать всякой переноски, мы устроим мастерскую в том самом месте, где добывается глина. Наб позаботится о провизии, а в огне недостатка не будет.
– В огне, конечно, недостатка не будет, – ответил Спилетт, – но как раздобыть провизию, если нет оружия?
– Эх, если бы у меня был ножик! – воскликнул моряк.
– Ну, что ж тогда? – спросил Смит.
– Я бы живо смастерил лук и стрелы, и дичи у нас было бы сколько угодно!
– Да, ножик, острое лезвие, – сказал инженер, как бы рассуждая вслух.
В эту минуту взгляд его упал на Топа, который бегал по берегу. Вдруг взор Смита оживился.
– Топ, сюда! – крикнул он.
Собака прибежала на зов хозяина. Инженер обхватил руками шею пса, снял ошейник и, разломав его надвое, сказал:
– Вот вам два ножа, Пенкроф!
Моряк ответил громким «ура».
Ошейник Топа был сделан из тонкой пластинки закаленной стали. Нужно было сначала заточить пластинку о камень, а затем отшлифовать лезвие ножа с помощью мелкозернистого песчаника.
На берегу таких камней было в изобилии, и два часа спустя у колонистов имелось два инструмента, то есть две острые стальные пластинки, которые легко было вделать в рукоятки.
Приобретение первого орудия труда было большим торжеством для новой колонии. Приобретение действительно драгоценное и сделанное как нельзя более кстати.
Смит решил вернуться к западному берегу озера, где накануне они обнаружили глинистую почву и откуда он принес ее образцы. Все отправились по берегу реки Милосердия, перешли плато Дальнего Вида и, пройдя еще около пяти миль, достигли лужайки, расположенной в двухстах шагах от озера Гранта.
По дороге Герберт нашел дерево, из ветвей которого индейцы Южной Америки делают себе луки. Это дерево – крехимба – принадлежит к семейству пальмовых, но плоды его несъедобны. Длинные и прямые ветки были срезаны, очищены и обструганы; оставалось подыскать какое-нибудь растение, из которого можно было бы свить тетиву лука. Для этой цели годилось растение из семейства мальвовых, принадлежащих к роду гибискуса, волокна которого обладают замечательной прочностью и не уступают сухожилиям животных.
Пенкроф смастерил несколько луков; недоставало только стрел.
Стрелы легко было сделать из прямых и твердых веток, обрезав хорошенько сучки, но их надо было снабдить остриями, сделанными из какого-нибудь твердого вещества, которое могло заменить железо, а найти такое вещество было довольно трудно. Впрочем, Пенкроф не унывал: сказав себе, что он со своей стороны сделал все возможное, он положился на случай, который, по его мнению, должен был помочь ему выйти из затруднения. Колонисты пришли на место, найденное накануне.
Здесь почва состояла из красной глины, которая обычно пригодна для изготовления кирпича и черепицы. Ручная работа не представляла никаких затруднений. Надо было только смешать глину с песком, вылепить кирпичи и подвергнуть их обжигу. Обыкновенно для выделки кирпичей используют специальные формы, но колонистам пришлось лепить их руками.
Весь этот и следующий день были потрачены на такую работу. Глину смачивали водой, затем месили ногами и руками и, наконец, лепили бруски одинаковых размеров.
Опытный рабочий может сделать без помощи машины до десяти тысяч кирпичей за двенадцать часов, но пять мастеров острова Линкольна за целых два дня сделали не более трех тысяч. Приготовленные кирпичи были аккуратно сложены для просушки, на которую требовалось дня три или четыре, а затем их можно было обжигать.
2 апреля Смит принялся определять положение острова.
Еще накануне, приняв во внимание преломление лучей солнца около горизонта, он точно заметил час, когда солнце закатилось за горизонт. Поутру, на следующий день, он не менее точно заметил час, когда оно взошло. Между этим заходом и этим восходом солнца прошло двенадцать часов без двадцати четырех минут. Значит, в этот день через шесть часов двенадцать минут после своего восхода солнце должно вступить как раз на меридиан, и та точка на небе, которую оно будет занимать в данный момент, будет точкой севера[15].
В назначенный час Смит заметил эту точку. Выделив затем два дерева, которые стояли за солнцем по одной линии, он, таким образом, точно определил полуденную линию, то есть получил неизменный меридиан для дальнейших наблюдений.
В продолжение двух дней колонисты запасались горючим материалом.
Около лужайки нарубили веток и собрали весь хворост, лежавший в лесу. При таком занятии, разумеется, дело не обошлось и без охоты, тем более что у Пенкрофа было около дюжины стрел с чрезвычайно прочными остриями. Эти острия доставил Топ. Он принес дикобраза, которого нельзя считать завидной добычей, но в настоящем случае он был для колонистов неоцененной находкой благодаря торчавшим на нем иглам. Эти колючки были прочно вделаны в концы стрел; боковые крылья стрел, необходимые для правильности их лета, сделали из перьев какаду.
Спилетт и Герберт скоро стали весьма ловкими стрелками из лука. Что же касается зверей и пернатой дичи, как то: водосвинок, голубей, агути, глухарей и прочих, – то около «Труб» в них недостатка не было. Бо́льшую часть этих животных охотники били в лесной чаще, названной лесом Жакамара, в память птицы, которую Пенкроф и Герберт преследовали во время своей первой экскурсии.
Убитую дичь ели в свежем виде, а окорока водосвинок сберегали, прокоптив их в дыму сырых зеленых сучьев и предварительно приправив ароматной зеленью.
Пища эта, хотя и весьма питательная, но однообразная, несколько приелась, и колонисты с большим удовольствием заменили бы ее простым супом; но для этого надо было дождаться горшка, в котором можно было бы варить мясо.
Охотники во время экскурсий, которые совершались неподалеку от кирпичного завода, заметили свежие следы больших животных с сильными когтями, но породу определить не могли. Смит советовал соблюдать величайшую осторожность, так как, весьма вероятно, здесь водились опасные звери.
И надо отдать ему справедливость, он дал благоразумный совет. Герберт и Спилетт однажды действительно встретили животное, походившее на ягуара. Этот зверь, к счастью, не напал на них, в противном случае они, быть может, не ушли бы от него без опасных ран. Спилетт дал себе слово, что, лишь только у них будет какое-нибудь надежное оружие, то есть одно из тех ружей, которых жаждал и добивался Пенкроф, он поведет ожесточенную войну против всех хищных и очистит от них остров Линкольна.
«Трубы» в течение этих нескольких дней оставались почти в прежнем положении, так как инженер рассчитывал устроить, если понадобится, жилье более удобное. Вся перемена состояла в том, что на песке, в узких проходах, была положена свежая подстилка из мха и сухих листьев, и на этих первобытных кушетках изнуренные труженики спали с большим наслаждением.
Высчитав время, проведенное на острове Линкольна, колонисты составили календарь, по которому вели правильный счет дням; с 5 апреля, которое приходилось на среду, минуло двенадцать дней, как потерпевшие крушение в воздухе были выброшены на пустынный берег.
6 апреля на рассвете инженер и его товарищи собрались на лужайке, в том месте, где должен был проходить обжиг кирпичей.
Разумеется, эту операцию надо было произвести на открытом воздухе, а не в печах; говоря проще, куча кирпичей должна была представлять громадную печь, которая обжигалась бы сама собой. Горючий материал был разложен на земле и окружен несколькими рядами высохших кирпичей, которые скоро образовали большой куб, снабженный снаружи отдушинами. Кладка кирпича продолжалась целый день, и только к вечеру подожгли дерево.
В продолжение всей ночи никто не спал: все внимательно следили, чтобы огонь не уменьшался.
Обжиг продолжался сорок восемь часов и удался как нельзя лучше. Затем надо было дать дымящейся массе охладиться.
В это время Наб и Пенкроф под руководством Смита на носилках из прутьев притащили в несколько приемов известняк – весьма обыкновенный камень, какого было много в северной части озера. Разлагаясь под влиянием жара, известняк давал негашеную известь, весьма жирную, сильно разбухающую при гашении и такую же чистую, какую можно было бы получить через обжигание мрамора. Такая известь, смешанная с песком, действие которого состоит в том, чтобы ослаблять оседание массы в то время, когда она затвердевает, дает превосходный цемент для построек.
9 апреля Смит имел уже в своем распоряжении некоторое количество приготовленной извести и несколько тысяч кирпичей.
Не теряя ни минуты, приступили к сооружению настоящей печи; успех дался без особого труда.
Пять дней спустя в печь был заложен каменный уголь, который нашли около устья Красного ручья. И из трубы футов двадцать вышиной вырвались первые клубы дыма. Прежняя лужайка превратилась в завод. Пенкроф твердо верил, что из этой печи выйдут все изделия современной промышленности…
В первую очередь колонисты вылепили обыкновенный горшок для варки пищи. Он был из глины, к которой Смит велел прибавить немного извести и кварца. Это была настоящая гончарная глина; из нее вылепили горшки, чашки различных форм, тарелки, большие кувшины, лохани для хранения воды и прочее. Изделия эти отличались неуклюжей и неправильной формой, но зато теперь кухня «Труб» располагала необходимой кухонной посудой, которая была для колонистов драгоценнее любого хрусталя и фарфора.
Здесь следует упомянуть, что Пенкроф, желая удостовериться, действительно ли найденная глина, таким образом приготовленная, годится для выделки трубок-носогреек, смастерил себе несколько штук, которые не поражали изяществом отделки, но которыми он восхищался. Увы! К этим трубкам недоставало табаку, что было большим лишением для Пенкрофа.
– Но табак явится, как и все остальное! – повторял он себе в порыве беззаветной веры.
Работы продолжались до 15 апреля, и, понятно, все это время было проведено с пользой. Колонисты, обратившись в горшечников, ничего не делали, кроме глиняной посуды. Если бы Смит счел нужным превратить их в кузнецов, они бы сделались кузнецами. Но так как на другой день было воскресенье Пасхи, то все согласились посвятить его отдыху.
Вечером 15 апреля все окончательно вернулись к «Трубам», перенесли туда остававшуюся на «фабрике» глиняную посуду, а печь погасили.
