Камилла Гребе
Оцепенение
Самуэль
На лес уже спустились сумерки, хотя летнее небо по-прежнему светлое. В лесу пахнет влажной землей и зеленью.
Голова раскалывается от боли, все тело ноет. Я пытался спать в ночном автобусе, но это было непросто. Мысли о пакете с коксом не давали мне покоя. А в Хёкарэнген стерва, которая вела автобус, меня высадила.
Я боюсь даже подумать о том, что Игорь скажет, расскажи я ему, что образцы товара уехали с мусоровозом.
Чтобы отвлечься, достаю мобильный из кармана.
От матери ничего.
Как укол в сердце.
Она вечно мной недовольна.
Что бы я ни делал. Когда мне поставили высший балл по математике, она даже не обрадовалась. Только трындела, что по всем остальным предметам у меня двойки. А когда я подарил ей браслет от «Эрмес», она закатила истерику, что не желает принимать краденые вещи в подарок и что типа воровство это смертный грех, хотя я этот браслет вообще-то купил.
Я со вздохом возвращаюсь к мобильному. Пишу эсэмэс Жанетт, лучшей подружке Александры.
Она горячая штучка.
Длинные светлые волосы, крепкая маленькая грудь. Большой рот, нежная кожа вся в веснушках. Нежная на ощупь тоже.
Между нами с Жанетт что-то есть. Только я пока не знаю что.
Мне стоило бы воздержаться – она все-таки подружка Александры, но с другой стороны, верности до гроба я Александре не обещал. Даже наоборот – объяснил, что не готов к серьезным отношениям. Что я еще не достиг этой черты, словно любовь – это конечная станция в метро.
Александра сказала, что ее все устраивает, она тоже не хочет себя связывать.
Так что мы встречаемся и спим, иногда нам бывает очень хорошо вместе. Как в порнофильме или как будто мы по-настоящему влюблены.
Я ускоряю шаг и слышу сигнал. Пришел ответ от Жанетт.
Никаких смс – написано на экране. Я хотел написать и спросить, почему и с чего это она выделывается, как вдруг где-то позади раздается хруст ветки.
Я оглядываюсь, всматриваюсь в темноту, но не вижу ничего, кроме светлых стволов берез и очертаний кустов позади них.
Должно быть, какой-то зверь.
Несмотря на то, что мы живем всего лишь в девятнадцати минутах от центра, в лесу водятся дикие животные. И собак здесь часто выгуливают…
Продолжаю идти.
Лес редеет, передо мной возникают низкие бетонные здания под крышами из листов рифленого железа. Я пролезаю через дыру в заборе и иду к старой автомобильной мастерской на окраине промзоны.
В сумерках различаю две фигуры перед входом.
Игорь и Мальте.
У меня ноет под ложечкой, когда я подхожу к мастерской.
Игорь кивает в знак приветствия, Мальте ухмыляется, демонстрируя золотые зубы.
– Привет, – начинаю я. – Кое-что случилось… Пакет…
Закончить мне не дают, Игорь знаком велит мне молчать. Потом идет в сторону контейнера, расписанного граффити со стоячими членами и тэгами.
– Здарова, – улыбается он, но не мне.
Я поворачиваюсь и вижу двух чуваков, приближающихся к нам.
Один короткий и жирный, похожий на латиноса, в байкерской косухе и джинсах. Второй бледный и белобрысый, как альбинос, в толстовке и джинсах. В руках спортивная сумка с надписью Just do it.
Я подхожу к Мальте, пытаюсь привлечь его внимание.
– Пакет, – шепчу я. – Образцы товара. Их нет.
Мальте застывает, медленно поворачивается ко мне. В глазах у него страх.
– Какого хрена? – шепчет он.
– Мамаша их забрала.
– Серьезно?
Я смотрю, как Игорь общается с чуваками. Он активно жестикулирует, чуваки ржут, словно он рассказывает что-то смешное. Потом они поворачиваются и идут к нам с Мальте.
Меня бросает в пот. Я чувствую, как намокают подмышки, хотя на улице прохладно. Пытаюсь думать о Мальте как о мальчике на побегушках, чтобы отогнать страх, но это не помогает.
– Хренов лузер, – сквозь зубы шипит Мальте и сплевывает.
Косуха Игоря поскрипывает при ходьбе, а свет фонаря отражается от бритой черепушки.
– Самуэль, – говорит он. – Возьми сумку.
Альбинос бросает мне сумку, и мне удается ее поймать. Не знаю, что там, но наверное не товар, раз Игорь встречался с дистрибьютором.
Это могли бы быть деньги, но Мальте говорил, что Игорь предпочитает рассчитываться в биткоинах, когда речь идет о крупных суммах.
Игорь встречается со мной взглядом. Его глаза – два черных колодца, а лицо ничего не выражает.
– Образцы! – командует он.
– Я пытался вам сказать, – мямлю я. – Их нет. Мамаша забрала.
Повисает тишина. Игорь смотрит на меня так, словно я говорю на иностранном языке.
– Какого хрена? – наконец выдавливает он.
– Она выбросила их в помойку, а я не успел их вытащить до того, как приедет мусоровоз… Но я подумал, что лучше все равно прийти. Я все верну.
Я ловлю себя на том, что говорю, как мамаша, и затыкаюсь.
Не хочу быть похожим на нее.
Но ехидный голос, тот, который иногда звучит у меня в голове, снова вернулся: «Тебе трындец, лузер херов».
Игорь идет ко мне. Челюсти у него напряжены, словно он закусил что-то твердое и горькое.
– Нет образцов – нет аванса, – равнодушно пожимает плечами латинос.
И в этот момент, когда хуже, казалось бы, уже быть не может, у меня в кармане пикает телефон.
Игорь сверлит меня взглядом и сжимает руки в кулаки:
– Я же тебе сказал отключить мобильник, ты дебил?
Я жмурюсь и жду удара, сжимая в руках сумку. Но вместо этого слышу голос за спиной:
– Полиция! Руки вверх! Всем лечь на землю.
Я открываю глаза и вижу Игоря и Мальте на корточках, словно они собираются подчиниться приказу.
Другие чуваки бегут в сторону леса.
Не знаю, почему – наверное, инстинктивно, – я бросаюсь бежать в противоположную сторону по велосипедной дорожке в сторону заброшенной теплицы. Бегу со всех ног с сумкой в руке, сгорая от стыда.
Как я мог совершить такую глупость?
Потому что ты дебил.
Игорь просил меня о двух вещах – принести пакет и отключить мобилу.
Я не справился ни с одной.
Я действительно бесполезен. Все, кто звал меня неудачником – а таких много, были правы.
В темноте слышны выстрелы. Я ускоряю бег. Ноги горят, сердце бьется в груди как бешеное. Тошнота подступает к груди. Я вынужден остановиться. Хватаюсь за фонарь, и меня выворачивает на асфальт. Я ловлю ртом воздух, озираюсь по сторонам.
Лес за мной тихий и неподвижный.
Никто не бежит за мной. Не видно ни полицейских, ни собак, ни Игоря с Мальте.
Неужели мне удалось ускользнуть?
До меня доходит, что лучше выйти из света фонаря, где меня видно как на ладони. Во рту вкус блевотины, грудь горит огнем. Я схожу с дорожки в лес.
В темноте передо мной виднеются очертания валуна, где мы с Лиамом прятали тайные послания, порнокартинки и конфеты в детстве.
Подхожу ближе, ставлю сумку на мокрый гранит и раскрываю молнию. Моргаю не привыкшими еще к темноте глазами.
В сумке куча пачек с банкнотами. Непонятно, сколько там денег, но не меньше ста тысяч крон. А может и больше. Я прикидываю – по меньшей мере, двадцать пять крупных пачек.
Беру одну из пачек.
Сколько здесь? Сотня?
Если в каждой пачке по сто, а в сумке двадцать пять пачек, то всего в ней двести пятьдесят тысяч крон.
У меня засосало под ложечкой.
Что, если полиция поймает меня с сумкой?
Они упекут меня за решетку.
Я обдумываю варианты действий. Затем аккуратно застегиваю сумку и опускаюсь на корточки. Роюсь в ветках и листве там, где, как я знаю, под камнем есть углубление. Запихиваю туда сумку, заваливаю листьями, поднимаюсь и бегу к парковке.
Рядом со старым ржавым «Вольво» стоит новенький черный сияющий мотоцикл Игоря – тот, на котором он давал мне прокатиться и который ненавидела мама.
Я смотрю на рисунок в виде языков пламени на баке для бензина и усиленно думаю.
Игоря арестовали. Думаю, он не будет возражать, что я его одолжил. Может, даже будет рад, что полиция его не конфискует. Так что я даже помогу Игорю.
А если я в чем-то и хорош, так это в угоне машин и мотоциклов.
Александра открывает не сразу. Мне пришлось долго трезвонить ей в дверь. И когда открывает, дверь на цепочке. Она с подозрением смотрит на меня.
– Проваливай, – шипит она.
Я ничего не понимаю.
– Ты белены объелась?
Александра пытается захлопнуть дверь у меня перед носом, но я тяну в другую сторону. Только сейчас я вижу, что глаза у нее мокрые от слез, а тушь размазалась по щекам. Волосы спутаны, одета она только в грязную футболку и трусы.
– Что произошло? – спрашиваю я.
– Какого хрена тебе понадобилось мутить с Жанетт? Ты меня унизить хотел?
В голосе слезы. Она закрывает дверь и молча стоит за ней, будто сомневается.
Я дергаю дверь, но цепочка не поддается.
– Черт, детка, это ничего не значит. Жанетт не… Это тебя я люблю.
– Ну да, конечно, – саркастически отвечает она, но в голосе слышны слезы.
– Впусти меня, детка. Этот двинутый Игорь гонится и за мной.
Про полицию я ничего не говорю, потому что Александре не нравится, что я нарушаю закон. Она утверждает, что предпочла бы, чтобы я работал контролером в метро, а не дилером.
Но, думаю, это ложь.
Без денег я был бы никем. Ни Александра, ни Жанетт не хотели бы иметь со мной дела.
Потому что я ничтожество. Ни на что неспособен. И у меня ничего нет.
Это горькая правда. Правда, с которой мне придется смириться.
Так оно и есть. Ты ничто. Ничто.
– Знаешь что, – тихо, но уверенно произносит она. – Мне надоело решать твои проблемы. Тебе пора повзрослеть. И не втягивай меня в ваши с Игорем аферы.
Она закрывает дверь, только чтобы через мгновение снова открыть.
– И прекрати звать меня деткой! – кричит она, брызжа слюной.
Дверь с грохотом захлопывается, и я остаюсь стоять на лестничной клетке.
Манфред
Афсанех крепко спит, хотя будильник звонил уже два раза. Длинные темные волосы разметались по подушке. Во сне она слегка похрапывает. На прикроватной тумбочке – баночка с прописанным врачом снотворным и полупустой стакан с водой. Рядом с банкой – половина таблетки, которой там не было, когда я вчера ложился спать.
Видимо, она встала ночью и приняла еще полтаблетки снотворного.
Издалека слышно, как часы на церкви Хедвиг Элеоноры пробили семь. Кроме часов, ничего больше не слышно.
Поразительная тишина.
Много лет я жил в окружении детских звуков. Сперва старшие дети не давали мне передохнуть. Потом они выросли, уехали, и родилась Надя, и с ней начались крики, детские программы, грохот игрушек, таскаемых по полу туда-сюда.
Теперь тишину нарушают только дыхание Афсанех, скрип двери во внутренний двор и звук шагов по мостовой.
Есть что-то знакомое в этой тишине. И я знаю, что.
Арон.
После Арона тоже царила тишина.
Я вырос в районе Эстермальм в центре Стокгольма. Даже в самых смелых фантазиях ни я, ни мои родные не могли представить, что я стану полицейским. Не об этом мечтали мои буржуазные высокообразованные родители.
Предполагалось, что мы с Ароном получим научную степень.
Разумеется, мы сами могли выбрать дисциплину, если это были юриспруденция, медицина или, на худой конец, экономика. Искусствознание и литературоведение тоже могли сгодиться, если у ребенка сильно развито эстетическое чувство.
Мы с Ароном были близнецами.
Однояйцевыми близнецами, даже родителям и друзьям не удавалось нас различать.
Когда нам исполнилось двенадцать, что-то случилось. Арон перестал есть. Утверждал, что не может глотать. Родители возили его по врачам, но те могли только констатировать, что физически он здоров, следовательно, причину нужно искать в психике.
Недели шли, а Арону становилось только хуже. Он худел и худел, а я толстел и толстел.
Наверно, ел за нас двоих.
Наконец Арон исхудал так, что торчащие ребра натягивали тонкую кожу, а коленки напоминали головки на спичках, в которые превратились его ноги. Он был так слаб, что мог только лежать на диване марки «Свенск Тенн» в нашей просторной гостиной, смотреть телевизор и пить газировку через трубочку.
Однажды папа сказал, что с него хватит, поднял Арона с цветастого дивана, отнес на руках в машину и отвез в больницу.
Домой Арон больше не вернулся.
То, что врачи считали психосоматическими проявлениями, оказалось агрессивной опухолью поджелудочной железы, вросшей в желудочный тракт.
Рак быстро прогрессировал, и Арон умер через два месяца.
И тогда в доме воцарилась тишина – такая же, как сейчас в нашей с Афсанех квартире.
Эта тишина вырастает из пустоты, оставленной после себя человека, без которого ты не мыслил свое существование. Тишина, сопровождаемая парализующими болью, горем и тоской. Много лет спустя, когда моя бывшая жена Беатрис забрала детей и ушла, я тоже вот так сидел, оглушенный тишиной, и чувствовал огромную пустоту внутри.
Причина была банальной: она сказала, что я слишком много работаю и мало времени уделяю семье. Чего она не сказала, так это что встретила адвоката по имени Хассе. Этот Хассе вращался в правильных кругах, у него были летние домики в Торекове и Вербье. Этот мужчина мог дать ей то, о чем она мечтала, потому что жена полицейского из Беатрис была никудышная.
Я не сильно переживал из-за развода с женой, но страдал от разлуки с детьми. После разрыва я мог видеть их только каждую вторую неделю.
Я обещал Афсанех, что на первом месте у меня будет Надя и только на втором – работа. Что на этот раз все будет по-другому.
Я поворачиваюсь на бок – спиной к Афсанех. На полу за тумбочкой виднеются красные и синие кубики лего – отрывочные образы-напоминания о другой жизни.
Надеюсь, что мне еще представится возможность быть любящим и заботливым отцом. Надеюсь, еще не слишком поздно.
Вернувшись в участок, вижу, что Малин с Дайте и с еще одним незнакомым мне полицейским лет сорока сидят перед компьютером. Незнакомец худой и жилистый, похожий на марафонского бегуна с внешностью жителя Южной Европы или, может быть, Ближнего Востока.
На экране идет видео в плохом качестве с камеры на парковке. Внезапно один из автомобилей взрывается, а вслед за ним второй.
– Еще раз, – просит Дайте, и полицейский нажимает на повтор.
Дайте проводит рукой по растрепанной бороде и выдвигает вперед подбородок так, что становится похожим на хитрую щуку, затаившуюся в камышах.
– Стоп! – командует он. – Вот там? Видишь? Дым белый, а это указывает на то, что взрывчатое вещество содержало порох. Думаю, самодельная взрывчатка, какую можно изготовить дома, например, трубчатая бомба или сделанная из пароварки. Говоришь, другие машины тоже пострадали?
– Слабо сказано, – отвечает смуглый полицейский. – Мы нашли осколки в радиусе ста пятидесяти метров.
– Осколки? – Дайте, прищурившись, изучает картинку на экране. – Тогда, наверное, пароварка. Мы также видим, что было два взрыва. Судя по всему, радиоуправляемые бомбы или с часовым механизмом. Простую бомбу каждый идиот может собрать дома, но тут явно что-то посерьезнее. Поговори с нашими экспертами по взрывчатке, они лучше в этом всем разбираются.
Незнакомец благодарит Дайте, встает, вынимает флешку и идет прочь к лестнице.
– Привет, – улыбается мне Малин. – Ты знал, что Гуннар раньше был криминалистом?
Я качаю головой.
– Пароварка? Ими кто-то еще пользуется?
– Конечно, – невозмутимо отвечает Дайте. Кивает на экран, на котором от автомобиля поднимается дым. – Это мое хобби, – поясняет он, потирая нос. – Анализ видео и изображений. И взрывными устройствами я тоже интересуюсь.
Меня подмывает сказать, что я думал, его главное увлечение – женщины, но разумеется, держу язык за зубами.
– Пора? – спрашивает Малин.
– Пора, – отвечаю я.
Мать Юханнеса Ахонена живет на верхнем этаже многоэтажки в центре Юрдбру, недалеко от станции.
Мы входим в дом и вызываем лифт. Он старый и разбитый, стены сплошь испещрены именами, ругательствами и неприличными рисунками, вырезанными острыми предметами. Зеркало, покрывающее одну стену, матовое, словно его много лет полировали железной сеточкой для хозяйственных нужд.
Навещать родных покойного – одна из самых неприятных задач в полиции, избежать которой никому не удается. Несмотря на всю тяжесть таких визитов, мы осознаем их важность. Наш долг не только расследовать преступление, наш долг также рассказать семье покойного правду о том, что произошло на самом деле.
Но на этот раз все сложнее, потому что личность найденного в море покойника еще не установлена. Мы не знаем, Юханнес Ахонен ли это.
Может, он сейчас пьет пиво в ресторане. Или развлекается с девушкой у нее дома в соседнем квартале. Может, это кто-то другой лежит в холодильнике морга в Сольне, мертвый, распухший и покрытый трупным воском.
И хотя мы не знаем наверняка, времени ждать результаты ДНК-экспертизы у нас нет. В отдельных случаях на нее уходит до двух недель. Вот почему мы здесь, чтобы поговорить с его матерью.
По выходу из лифта Дайте идет налево, Малин – направо, а я встаю перед лифтом и жду. За моей спиной закрываются двери лифта.
– Здесь, – объявляет Дайте, останавливаясь в дальнем правом углу.
Мы с Малин идем туда, пока он звонит в дверь.
Резкий дверной звонок хорошо слышно на лестничной площадке. Через пару секунд раздаются шаги. Дверь открывает невысокая женщина лет сорока пяти. Осветленные волосы собраны в узел. Одета женщина в черные легинсы и блузку в цветочек.
– Туула Ахонен? – уточняет Малин и демонстрирует полицейское удостоверение.
Женщина кивает и смотрит на нас во всех глаза.
– Меня зовут Малин Брундин. Это я вам звонила. Можно войти?
Она кивает и отступает назад, не говоря ни слова.
В маленькой квартире все дышит уютом. Диван в минималистичной гостиной украшен яркими подушками. Стены – плакатами в рамках с изображениями тропических пляжей и закатов.
Туула показывает на диван.
– Присаживайтесь. Здесь удобнее, чем на кухне. Хотите чего-нибудь? Чаю, кофе?
Она говорит почти без акцента. Если бы не финское имя, я бы и не догадался, что она иностранка.
– Не нужно, спасибо, – отвечаю я. – Мы ненадолго.
Малин с Туулой опускаются на пуфики, покрытые овечьими шкурами. Мы с Дайте садимся на диван. Колено пронзает острая боль, от которой у меня перехватывает дыхание.
Мы с Туулой встречаемся глазами.
– Вы его нашли?
– Мы пока не знаем. – Я говорю как есть. – Мы хотели задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете.
Туула пожимает плечами, тянется за пачкой «Мальборо» без фильтра, вытряхивает сигарету и прикуривает.
– Я уже общалась с вашими коллегами, – говорит она, затягивается и смотрит в окно.
Из окна видны еще несколько многоэтажек на фоне ярко-синего неба и зеленые верхушки деревьев.
– Мы знаем. Простите за беспокойство, – произносит Малин.
Дайте достает блокнот и ручку, прокашливается и задает вопрос:
– Так Юханнес пропал в марте?
Туула пожимает плечами, проводит рукой по обесцвеченным волосам, ее лицо принимает выражение, которое сложно истолковать. Выглядит так, словно она улыбается, но грустной и ироничной улыбкой.
– Ну… – тянет она, не зная, как начать. – Я сама точно не знаю. Юханнес часто пропадал надолго. Порой его не было несколько дней или недель. И он никогда не рассказывал, где был. И жил он то тут, то у своей девушки. Я была не в курсе его передвижений. Но я заявила об исчезновении в конце марта, а не видела его с начала месяца. Так что…
Она оставляет фразу незаконченной и стряхивает пепел в крошечную серебряную пепельницу. Потом принимается изучать наманикюренные ногти.
– И ни вы, ни девушка Юханнеса ничего о нем не слышали с тех пор? – продолжает Дайте.
Туула качает головой так, что и пучок на макушке приходит в движение.
– Нет. Бедная Бьянка. Через месяц должен родиться малыш. Кто знает, увидит ли он когда-нибудь отца.
Я вспоминаю, как читал, что девушка в момент исчезновения Юханнеса была беременна.
– У Юханнеса были судимости за незаконное хранение оружия, наркотиков и кражу. Полгода он провел в колонии для трудных подростков, когда ему было семнадцать…
– Это вообще-то было три года назад, – перебивает Туула и расплющивает окурок о дно серебряной пепельницы. – Не понимаю, почему вы все время об этом твердите. Он исправился.
И без предупреждения разражается слезами.
Дайте наклоняется вперед и накрывает ее руку своей.
– Туула, – просит он.
Рука вздрагивает, словно она хочет ее отдернуть, но потом происходит следующее.
Их взгляды встречаются, Туула успокаивается, на щеках ее вспыхивает румянец. Они молчат, но все мы чувствуем напряжение, возникшее между ними. Эти долгие взгляды, это бесконечное касание.
Так это правда, думаю я. Все эти истории про легендарного донжуана Дай-этому-случиться.
Но мгновение заканчивается, Дайте выпускает ее руку, и взгляд Туулы устремляется в пол.
– Я боюсь, что вы несерьезно относитесь к его исчезновению. Вы не будете ничего расследовать только потому, что считаете его преступником.
– Мы подходим к исчезновению Юханнеса со всей серьезностью, – заверяет Дайте. – Вот почему мы здесь. Но нам нужно знать, чем он занимается сегодня. Есть ли у него враги. Были ли у него причины… – Он подбирает слова. – Не было ли у него депрессии?
Туула кивает и тянется за салфеткой. Громко сморкается и сминает салфетку в шарик. Когда она заговаривает снова, голос у нее сиплый, как при простуде.
– Не было у него никакой депрессии. И вел он себя примерно. Работы у него, правда, не было. Но сейчас это повсеместное явление. Но ничем незаконным он не занимался. Я бы знала.
Малин смотрит на меня и едва заметно поднимает брови.
Нам часто приходится общаться с родителями, которые отказываются верить, что их дети способны на преступления.
– Он получал угрозы? – спрашиваю я.
– Угрозы? Если ему что и угрожало, то это я, – сухо смеется Туула.
Она разглаживает шарик из салфетки и снова сморкается.
Дайте красноречиво смотрит на меня. Я киваю.
– В субботу в южной части Стокгольмского архипелага нашли тело молодого человека.
– Боже мой, нет, – стонет Туула и обхватывает себя руками.
Малин поднимает вверх руку.
– Мы пока не знаем, о ком идет речь, – медленно произносит она, четко выделяя каждое слово. – Но у покойника была татуировка. У нас есть снимок. Сможете на него взглянуть?
Тууула не отвечает. Только качается взад-вперед на пуфе.
Малин беспомощно смотрит на меня, я снова киваю, и она достает из сумки фотографию. Поколебавшись пару секунд, добавляет:
– Помните, что это только татуировка. Даже если она покажется вам знакомой, это не означает, что тело принадлежит Юханнесу. Такие татуировки могли быть и у других людей.
Малин кладет фото на столик и пододвигает к Тууле.
Туула застывает. Протягивает руку и проводит по снимку с татуировкой орла.
– Нет, – шепчет она. – Нет.
