Карен М. Макманус
Один из нас – следующий
– Ах да, спасибо, – рассеянно кивает он мне и поворачивается к Сандипу. – Разве трудно было сказать «малый конференц-зал»?
– Зайди в Винтерфелл, ты нам нужен! – повторяет Сандип, теряя терпение. Эли со вздохом встает и уходит. Я ухмыляюсь. Уже прогресс!
Раскладываю на пустом столе папки, рядом кладу телефон и начинаю заполнять адреса. Но едва успеваю взяться за дело, как телефон выдает целый залп сообщений – естественно, от сестер. У меня четыре старших сестры, и у всех имена на букву К: Кирстен, Кэти, Келси и Кара. Мы как семейство Кардашьян, разве что без миллионов.
Сейчас сестры, как у них заведено, создадут групповой чат и пустятся в треп сразу обо всем и ни о чем. Дни рождения, телешоу, теперешние и бывшие бойфренды и герлфренды… А еще частенько предметом обсуждения становлюсь я. И когда все четверо одновременно волнуются по поводу моей личной жизни и планов на будущее, начинается сущий кошмар. Нокс, что у тебя произошло с Мейв? Такая чудесная девушка! Нокс, кто будет твоей парой на балу? Нокс, ты уже думаешь о колледже? Последний школьный год не за горами!
Но на этот раз тема одна: неожиданная помолвка Кэти на День святого Валентина. Она первая из сестер Майерс выходит замуж. Это же ужас сколько всего надо обсудить!
К тому времени как я успеваю обработать половину корреспонденции, сестры постепенно закругляются. Но тут приходит еще одно сообщение. Я бросаю взгляд на экран – наверняка Кирстен, она всегда оставляет за собой последнее слово, – однако на этот раз абонент неизвестен.
Увы, от нашего первого игрока нет ответа. А значит, пришел час расплаты.
Фиби Лоутон, ты не оправдала моих надежд. Очень прискорбно.
Теперь мне придется раскрыть одну из твоих тайн. В подлинном стиле «Про Это».
Черт, все-таки случилось! Хотя, может, дела обстоят не так уж и плохо? Саймон никогда не выбирал Фиби героиней блога «Про Это». Она ведь как открытая книга. Да, меняет бойфрендов как перчатки, зато никого не обманывает и не предает. А еще она из тех девушек, которые легко общаются с разными социальными группами в «Бэйвью-Хай» – для нее, в отличие от большинства из нас, не существует незримых границ. Быть не может, чтобы на Фиби кто-то откопал компромат.
Серые точки мигают на экране. Аноним не торопится, нагнетает напряжение. И пусть я не считаю, что заглотил наживку, мой пульс учащается. Я начинаю ненавидеть себя и уже готов перевернуть телефон экраном вниз, как наконец появляется текст.
Фиби спала с бойфрендом своей сестры Эммы.
Стоп. Что?!
Я оглядываю помещение, будто ожидаю какой-то групповой реакции. Порой забываю, что я здесь единственный старшеклассник. На меня никто внимания не обращает, у всех работы выше крыши, и я снова смотрю в телефон. Экран погас, и приходится нажать кнопку, чтобы оживить его.
Фиби спала с бойфрендом своей сестры Эммы.
Не может быть! Во-первых, разве у Эммы Лоутон вообще есть бойфренд? Она одна из самых тихих и необщительных в классе. Насколько мне известно, состоит в интимных отношениях разве что с домашними заданиями. А во-вторых: Фиби не могла так поступить с сестрой. Конечно, я не особо хорошо знаю Фиби, но есть же правила. Мои сестры за подобное глаза бы выцарапали.
Тем временем одна за другой появляются новые строки текста.
Ну как, Бэйвью? Спорим, вы и не знали?
Стыдно. Теряете квалификацию.
Маленький совет на будущее: всегда принимай Вызов.
Глава 4. Мейв
Четверг, 20 февраля
Кому, как не мне, знать правила общения с теми, чья самая сокровенная и мрачная тайна только что стала известна всей школе! Впрочем, я давно не практиковалась.
Вчера я сидела в «Контиго» и корпела над домашним заданием, когда новая сплетня стала всеобщим достоянием. Как только у Фиби во время работы нашлась свободная минутка и она посмотрела в телефон, я сразу поняла, что это правда. На ее лице отразились те же эмоции, что и у Бронвин полтора года назад, когда Джейк Риордан выложил на сайте-двойнике информацию о ее «успехах» в химии. Не только ужас, но и вина.
Почти тотчас же в кафе ворвалась Эмма, вся багровая, с дрожащими руками. Я едва ее узнала.
– Это правда? Вот почему ты так странно себя вела? – выдохнула она, потрясая телефоном. Фиби стояла у кассы рядом с отцом Луиса и развязывала фартук. Наверное, собиралась сказать, что плохо себя чувствует, и улизнуть с работы. Она замерла и молча округлила глаза. Эмма подступала к сестре все ближе, и когда между ними осталось не больше дюйма, я на секунду перепугалась, что сейчас она ударит Фиби по лицу. – Это было, когда мы встречались с ним?
– Нет, после, – ответила Фиби, чересчур поспешно и категорично. И вот тут вмешался мистер Сантос – буквально сгреб обеих в охапку и увел в кухню. Больше я их в тот вечер не видела.
Когда я вернулась домой и связалась с Ноксом, он тоже все знал.
– А что ты хочешь? Эту сплетню сейчас в Бэйвью каждый дурак обсуждает!
Вечером я все думала – может, стоит поддержать Фиби, отправить ей сообщение, даже просто спросить: «Как ты?» Но дело в том, что хотя она мне всегда нравилась, мы не подруги. Мы приятельницы, в основном потому что я много времени провожу в кафе, где она работает; к тому же Фиби экстраверт и легко находит общий язык с каждым. Однажды она дала мне свой номер – «на всякий случай», но я до сих пор ни разу им не воспользовалась, и, наверное, сейчас неподходящее время начинать. Будто мной движет не беспокойство, а всего лишь любопытство. Спускаясь к завтраку, я так и не могу определиться, было ли мое побуждение разумным.
Мама сидит за ноутбуком, сосредоточенно глядя на экран. Когда Бронвин жила дома, мы обычно завтракали все вместе за кухонным островом, а теперь мне почему-то не по себе ощущать рядом с собой пустое место. У меня даже пропадает аппетит. И пусть мама никогда об этом не скажет вслух – ведь учеба в Йеле для них обеих мечта всей жизни, – но, по-моему, она чувствует то же самое.
– Угадай, что у меня есть? – Мама поднимает взгляд и дарит мне ослепительную улыбку. Я тем временем достаю из шкафчика у раковины коробку «Фрут лупс», и она недовольно морщится. – Не помню, чтобы я покупала сухие завтраки.
– Значит, кое-кто другой купил, – отвечаю я и до краев наполняю миску разноцветными колечками, а затем выуживаю из холодильника пакет молока и сажусь рядом. Входит папа, повязывая галстук, и мама с притворным ужасом восклицает:
– Хавьер, как ты мог? Мы же договорились – только здоровая еда!
Папа на секунду делает виноватое лицо.
– Зато они обогащены витаминами и минералами. На коробке написано.
Он выхватывает несколько штук из моей миски и запихивает в рот, прежде чем я успеваю добавить молока.
Мама закатывает глаза.
– Такой же несносный, как твоя дочь. Не жалуйся потом, что зубы болят.
Папа проглатывает свои хлопья и целует маму в щечку, а меня в макушку.
– Обещаю вытерпеть лечение кариеса с должным уровнем стоицизма. – Отец переехал в Штаты из Колумбии десятилетним ребенком и говорит без малейшего акцента, однако в его речи присутствует некий ритм, отчего она кажется чуть более правильной, чем нужно, и слегка мелодичной. Я от этого просто тащусь. Кроме того, мы с ним оба сладкоежки, а вот мама с Бронвин нашу общую страсть не разделяют. – Не ждите меня к ужину, хорошо? У нас сегодня собрание членов правления, вернусь поздно.
– Что с тебя взять, потакатель, – с нежностью говорит мама, и отец, взяв ключи, направляется к двери.
Я зачерпываю большую ложку уже разбухших «Фрут лупс» и с набитым ртом киваю на ноутбук.
– Ты хотела мне что-то показать?
Мама застывает в недоумении – я слишком резко сменила тему разговора, – а затем, просияв от радости, восклицает:
– О, тебе понравится! Я купила билеты на мюзикл. «В леса»[1]. На следующей неделе, как раз Бронвин приедет. Театр «Цивик» в Сан-Диего. Посмотришь, как выглядит «Бэйвью-Хай» на фоне профессионалов. Школьная театральная студия весной ставит именно эту вещь, я не ошибаюсь?
Прежде чем ответить, я заглатываю еще одну ложку хлопьев. Мне нужна пара секунд, чтобы выйти на требуемый уровень энтузиазма.
– Именно. Фантастика! Чудесно!
Ну вот, перестаралась. Мама хмурится.
– Тебе не хочется идти?
– Нет, что ты, очень хочется. – Я продолжаю лгать, но маму не убедишь.
– А что не так? Ведь ты любишь музыкальные постановки.
Эх, мама, мама… Как неустанно она пестует любое из моих преходящих увлечений! Однажды Мейв играла в спектакле. Следовательно, Мейв любит театр! Я участвовала в школьной постановке в прошлом году, и это было здорово. С тех пор театр отправился на полку, как и многие другие вещи, которые я попробовала один раз, и поняла, что больше не хочу повторять.
– Люблю. Но ведь Бронвин уже смотрела «В леса».
Мама морщит лоб.
– Смотрела? Когда?
Я вылавливаю ложкой остатки «Фрут лупс» и тяну время, прожевывая их.
– Кажется, на Рождество. Вместе с… с Нейтом.
Уф. Абсолютная ложь. Нейта не затащить на мюзикл даже под страхом смертной казни.
Мама хмурится все сильнее. Не то чтобы она не любит Нейта; она просто считает его и Бронвин «выходцами из разных миров». К тому же мама продолжает настаивать, что Бронвин слишком молода для серьезных отношений. А когда я напоминаю, что они с папой познакомились в колледже, уточняет: «Мы учились на предпоследнем курсе». Можно подумать, к предпоследнему курсу она уже лет десять как была взрослой!
– Ладно, попробую дозвониться до Бронвин и уточнить. – Мама берется за телефон. – В течение получаса билеты можно вернуть.
Я хлопаю себя по лбу.
– Ой, я ошиблась! Не надо ничего возвращать. Они не смотрели «В леса». Они смотрели «Форсаж», фильм двенадцатый. Вроде бы… Знаешь, я их вечно путаю.
Мама озадаченно смотрит, как я наклоняю миску и громко допиваю розовое от хлопьев молоко.
– Мейв, прекрати, тебе давно не шесть лет. – Затем она поворачивается к ноутбуку, насупив брови. – Ладно, я только проверю почту. Очень много новых писем.
Внезапно у меня начинает течь из носа. Я ставлю чашку на стол, беру салфетку и с мыслью «рановато для весенней аллергии» высмаркиваюсь, затем опускаю руку, и…
О нет!
Молча встаю, комкая в руке салфетку, и иду в ванную на первом этаже, а тем временем под носом скапливается жидкость. И даже не посмотрев в зеркало, я знаю, что увижу. Бледное лицо, сжатые губы, безумный взгляд – и тонкие струйки ярко-красной крови, вытекающие из обеих ноздрей.
Ужас поражает меня сильно и практически мгновенно. Словно в кино, когда кто-то выстрелил из тазера: молниеносный удар, холодовой шок, и вот я уже превратилась в дрожащую студенистую массу, с трясущимися руками, которые даже не в состоянии удержать салфетку. Кровь впитывается в нее, и веселенький рисунок окрашивается в красный. Сердце стучит так, словно вот-вот вырвется из груди, и его безумный ритм эхом отдается в ушах. Глаза в зеркале непрерывно моргают, а в мозгу с тем же интервалом грохочут два слова:
Она вернулась. Она вернулась. Она вернулась.
Всякий раз, когда моя лейкемия возвращалась, все начиналось с носового кровотечения.
Я представляю, как показываю маме окровавленную салфетку, и воздух выходит у меня из легких. Нет, не смогу. Ведь с ее лицом вновь произойдет это – как в кино при замедленной съемке, когда человек может состариться на двадцать лет за двадцать секунд. Мама позвонит папе, он примчится домой, и его утренняя веселость разом улетучится. Он словно наденет маску, которую я ненавижу всеми фибрами души, потому что знаю, какая внутренняя молитва ее сопровождает. Я слышала эту молитву однажды, в восьмилетнем возрасте, когда едва не умерла; он сидел у моей больничной койки с поникшей головой и одними губами шептал по-испански: «Por favor, Dios, llévame a mi en su lugar. Yo por ella. Por favor»[2]. Я была почти без сознания, но все же думала: «Нет, Бог, не слушай его». Потому что отвергала любую молитву, в которой папа просил Бога позволить ему занять мое место.
Если я покажу маме салфетку, эта карусель опять закрутится. Мне придется пройти обследования – сперва наименее инвазивные и наименее болезненные, а затем и остальные. Потом мы будем сидеть в кабинете доктора Гутьерреса, смотреть на его худощавое озабоченное лицо, а он взвесит все «за» и «против» одинаково жестоких вариантов лечения и напомнит, что с каждым последующим рецидивом побороть лейкемию все труднее, и нам следует реагировать соответственно. И наконец мы выберем свой яд. В последующие месяцы меня ждут потеря веса, волос, сил и времени. И потеря надежды.
В прошлый раз, когда мне было тринадцать, я сказала себе, что больше такого не хочу.
Кровотечение прекращается. Я изучаю салфетку, изо всех сил стараясь быть максимально беспристрастной – как осматривал бы ее посторонний врач. Вообще-то крови не очень много. Может, причина тому сухой воздух; все-таки на дворе февраль. Порой кровь из носа – это всего лишь кровь из носа, и не стоит впадать в панику. Закусив губы, я делаю глубокий вдох, ощущаю, как воздух наполняет легкие, и мой пульс замедляется. Бросаю салфетку в унитаз и торопливо нажимаю на слив, стараясь не смотреть, как тонкие красные нити растворяются в воде. Затем достаю «Клинекс», вытираю оставшиеся следы крови и говорю своему отражению, вцепившись в края раковины:
– Все хорошо. Все прекрасно.
Этим утром анонимный организатор нового развлечения разослал «Бэйвью-Хай» два сообщения: объявление, что скоро в игру вступит следующий участник, и ссылку на пост с правилами игры. И теперь за ланчем все массово читают новую версию сайта «Про Это», не отрываясь от телефонов и рассеянно запихивая в рот еду. Не могу отделаться от мысли, что Саймону это понравилось бы.
Хотя, если уж быть совсем честной, сейчас меня вообще не волнует всеобщее помешательство.
– Меня до сих больше всего удивляет, что у Эммы был бойфренд, – говорит Нокс, украдкой покосившись на столик, где сидят Фиби, ее подруга Джулс Крэндалл и группа их одноклассниц. Эммы нигде не видно, хотя она и так не ходит на ланч вместе со всеми. Наверняка обедает где-то вне школы со своей единственной подругой, тихой девочкой по имени Джиллиан. – Как считаешь, он из нашей школы?
Я хватаю кусочек картофеля фри, который мы взяли на двоих, окунаю в кетчуп и запихиваю в рот.
– Никогда не видела Эмму с парнем.
Люси Чен, увлеченная разговором с соседями, разворачивается на стуле и с осуждением спрашивает:
– Вы тоже про Фиби с Эммой? – Люси та еще штучка: что бы ни делали другие, вечно критикует, а сама тем временем старается влезть туда же. В этом году Люси удалось в буквальном смысле выбиться в звезды, то есть стать звездой нашей театральной студии: ее и Нокса утвердили на главные роли в постановке мюзикла «В леса». – По-моему, мы должны саботировать эту игру!
Чейз Руссо, бойфренд Люси, подмигивает своей подружке.
– Люси, последние десять минут ты ни о чем другом не говоришь, кроме как об этой игре!
Однако Люси у нас сама добродетель.
– Я рассуждала о том, как она опасна. «Бэйвью-Хай» определенно находится в группе риска.
Я подавляю вздох. Вот что бывает с теми, кто не умеет находить друзей: в итоге оказываешься среди тех, кто тебе не особо нравится. И хотя я признательна участникам нашей театральной студии – они принимают меня в компанию даже в отсутствие Нокса, – я порой задумываюсь, какой могла бы стать моя жизнь в школе и жизнь вообще, приложи я больше усилий. Если бы я сама активно выбирала друзей, а не позволяла другим выбирать меня.
Нахожу взглядом Фиби. Она сосредоточенно пережевывает пищу, глядя прямо перед собой. Сегодня ей приходится несладко, но Фиби держит удар, чем напоминает мне Бронвин в сходных обстоятельствах. Как всегда, в ярком платье, бронзовые кудри рассыпаны по плечам, макияж безупречен. Такая девушка не затеряется в толпе.
Все же надо было вчера отправить ей сообщение.
– Думаю, мы все знаем, кто за этим стоит, – добавляет Люси и кивком показывает на столик в углу, где обедает в одиночестве Маттиас Шредер, пряча лицо за толстенной книгой. – Маттиаса должны были выгнать из школы после блога «Саймон говорит». Директор Гупта опоздала со своей политикой нулевой толерантности.
– Серьезно? Ты считаешь, это проделки Маттиаса? «Саймон говорит» – просто отстойный блог. – Не могу заставить себя испытывать неприязнь к Маттиасу, хотя прошлой осенью мое имя не сходило со страниц его недолго прожившего сайта-двойника. Маттиас переехал сюда в первый год обучения в «Бэйвью-Хай», как раз в то время, когда я начала реже пропускать уроки, но так и не пришелся здесь ко двору. Часто можно было видеть, как он робко проходит мимо групп, которые или насмехаются над ним, или просто игнорируют.
– Этот тип однажды уже поведал нам ужасную сплетню, – ухмыляется Чейз и одними губами шепчет: – Мейв Рохас и Нокс Майерс расстались! Вот новость! Все давно знают, и никто не парится. Самое недраматичное расставание от сотворения мира. Попытайтесь еще раз, что ли.
– Все равно я ему не доверяю, – фыркает Люси. – Такой же псих-одиночка, как Саймон.
– Саймон не был… – начинаю я.
Тут позади раздается чей-то грубый голос:
– Фиби, что за дела?
Мы разом оглядываемся. У Нокса вырывается сдавленное «Тьфу!». Шон Мердок сидит, нагло развалившись на стуле и развернувшись всем корпусом в сторону Фиби. Шон – самый тупой из друзей Брэндона Уэбера. С первого дня совместной учебы он, едва завидев меня, вопил: «Мертвая девушка идет!» Наверняка до сих пор даже имени моего не знает.
Фиби не отвечает, и Шон с грохотом отодвигает стул.
– Не думал, что вы с Эммой такие неразлучные! – Он уже орет на весь кафетерий. – Если ищете себе нового общего бойфренда, то я не возражаю. – Дружки хихикают, и Шон снова повышает голос: – Можете обслуживать по очереди. Или обе сразу. Мне по-всякому нравится.
Моника Хилл, одна из девчонок, постоянно зависающая в обществе Шона и Брэндона, громко ахает и хлопает Шона по руке, явно желая скорее подначить, чем остановить. Брэндон, в свою очередь, смеется громче всех за столом.
– Хотеть не вредно, бро, – говорит он, не глядя в сторону Фиби.
– А ты не жадничай, подумаешь, задело его! – отвечает Шон. – Среди нас ходит полно любовников Лоутон. Правда, Фиби? Две сразу, как по заказу. Хочешь любиться, надо делиться! – Он начинает ржать. – Ух ты! Брэндон, а я поэт!
Внезапно в кафетерии становится тихо. Фиби уставилась в пол, побледнев и сжав губы. Я едва не вскакиваю с места – желание что-то сделать непреодолимо, – хотя понятия не имею, что именно делать. А потом Фиби поднимает голову и громко и отчетливо произносит, глядя прямо в глаза Шону:
– Спасибо за предложение. Если мне захочется испытать скуку и разочарование, я лучше посмотрю, как ты играешь в бейсбол.
Затем она берет зеленое яблоко и демонстративно откусывает большущий кусок.
– Черт, детка! – выкрикивает Чейз.
Гул в кафетерии нарастает и переходит в гвалт и свист. Лицо Шона угрожающе багровеет. Но прежде чем он успевает что-то сказать, из кухни выходит один из работников. У Роберта телосложение – как у полузащитника в футболе, а еще он единственный в «Бэйвью-Хай», у кого голос громче, чем у Шона. Роберт приставляет руки ко рту рупором, и я опускаюсь обратно на стул.
– Или все замолкают, или я зову кого-то из учителей!
Громкость моментально уменьшается вдвое, и легко расслышать, как Шон, вернувшись на место, бубнит, выговаривая каждое слово раздельно:
– Это. Сказала. Шлюха. Лоутон.
– Мердок, к директору! – немедленно реагирует Роберт.
– Что? – протестует Шон, раскинув руки. – Она первая начала. Подошла и оскорбила ни с того ни с сего. Это травля! Нарушение правил поведения в школе!
Меня уже трясет от негодования. Почему молчу? Что, черт возьми, мне терять?
– Ложь! – выкрикиваю я, и Нокс от испуга чуть не подпрыгивает. – Ты спровоцировал ее. Все видели!
По кафетерию разносятся одобрительные возгласы. Шон фыркает:
– А тебя не спрашивают, раковая шейка!
От его слов меня чуть не выворачивает, но я закатываю глаза, будто этот выпад меня давно не касается.
– О, так я попала в точку!
Роберт делает несколько шагов вперед, скрестив покрытые татуировками руки. По слухам, он раньше трудился на зоне, в тюремной кухне – весьма неплохая тренировка для работы в школьном кафетерии. Собственно говоря, благодаря этому его и наняли. Директор Гупта все же извлекла урок из прошлогодних событий.
– Мердок, к директору! – рявкает Роберт. – Не пойдешь сам – я помогу. Тебе это не понравится, будь уверен.
Шон встает с места, что-то процедив сквозь зубы – я не слышу, что именно. Проходя мимо Фиби, он волком смотрит на нее, и девушка отвечает тем же. Однако едва он уходит, лицо Фиби тут же теряет твердость.
– Кого-то сегодня оставят после уроков, – нараспев произносит Чейз. – Смотри не умри там, Мердок.
Звенит звонок, и мы собираем вещи. Джулс берет поднос Фиби и что-то шепчет ей на ухо. Фиби кивает, вешает рюкзак на плечо и направляется к выходу, остановившись у нашего стола, чтобы пропустить группку младшеклассниц. Девочки косятся на нее и прыскают от смеха.
Я трогаю Фиби за руку.
– Ты как?
Она оглядывается, но ответить не успевает. С другой стороны подходит Люси.
– Нельзя спускать такое на тормозах! – На миг я почти восхищаюсь ею. Затем на лице Люси вновь появляется самодовольное выражение. – Может, стоит рассказать все директору Гупте? Я начинаю думать, что школе пошел бы на пользу полный отказ от телефонов…
Фиби, сверкнув глазами, резко поворачивается к ней. Люси открывает рот и пятится, очевидно, вообразив себя на сцене. Но Фиби произносит с ледяным спокойствием:
– Даже. Не. Смей.
