Карина Демина
Понаехали
Тетка шла быстро.
И Лилечку за собой тянула. А этот, который морочил, морочить не переставал. Что-то себе говорил и говорил, и говорил… а замолчал только когда привел к какому-то дому, который был странен и страшен. Лишенный окон, с крышею низкой, сползшей по самое крылечко, он показался Лилечке на редкость уродливым. Морочник дернул дверь и поклонился глумливо:
– Прошу, боярыни…
Тетка и вошла.
И Лилечку за собой потянула. В темноту. В духоту. В… и дверь захлопнулась, запирая Лилечку от мира. Подумалось только, что теперь-то Норвуд расстроится.
И папенька.
И…
– Ой, божечки мои… – взвыл кто-то в темноте, и тотчас эта темнота отозвалась многими голосами, среди которых Лилечка потерялась бы, если бы не влажноватая от пота рука Лики.
Та вдруг очнулась.
Судорожно вздохнула и, будто вспомнивши про Лилечку, прижала её к себе, обняла так, что кости затрещали. Вот ведь… и Фиалку едва не раздавила.
– Все будет хорошо, – Лилечка погладила тетку по руке. – Нас обязательно спасут.
Но ей, кажется, не поверили.
Что ж тут теперь… взрослые, они и вправду не такие умные, как про себя думают.
Глава 17
О том, что порой спасение утопающих, дело далеко не только рук самих утопающих
Жизнь такая пошла, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Разве что матом можно более-менее объективно сформулировать.
…из выступления сказочника-неудачника, начавшегося на ярмарочной площади и завершившегося отчего-то в корчме, в недоброй компании.
Стася почти не удивилась, когда их привели к низенькому строению, больше похожему на сарай, чем на жилой дом. Поставленное на берегу во времена незапамятные, здание это успело в берег врасти. Темные камни, из которых были сложены стены, подернулись зеленью то ли мха, то ли водорослей. Крыша провисла, гниловатое крыльцо просело.
И дверь, запертая на массивный, новенький с виду, засов, тоже разбухла и потому, сколько ни дергал её лощеный тип, открываться не желала. Но потом все-таки открылась, изнутри же пахнуло гнилью, вонью, которая случается, если запереть в одном месте многих людей.
Входить внутрь категорически не хотелось.
Но кто Стасю спрашивал? Стоило ей замешкаться, как в спину ткнули и тычка этого хватило, чтобы она влетела в темноту, зацепившись о порог, и в этой темноте растянулась, упав на кого-то.
– Извините, – сказала Стася, пытаясь подняться.
Дверь же заперли, и вокруг вновь воцарилась темень. Правда, живая. Здесь определенно было людно. Кто-то поскуливал, кто-то плакал, кто-то, кажется, молился…
…наверное, она могла что-то сделать.
Как ведьма.
Только ведьмой Стася была… такой себе ведьмой. И ведь обещали ей прислать наставницу, но то ли забыли об обещании, то ли сделали вид, будто не было его, решивши, что нечего учить её, упрямую. В общем, пока от своего ведьмовства Стася никакой особой пользы не ощущала.
Она попыталась оглядеться.
Бесполезно.
Ни свечи, ни даже лучины.
– Матушка-ведьма… – раздалось сзади тревожное. – Матушка-ведьма…
– Тут я, – сказала Стася, надеясь, что голос её звучит в достаточной мере строго. – А вы…
– Туточки… голова болит, – пожаловалась Баська. – А что…
– Мы где? – Маланькин голос едва слышно дрогнул.
– Понятия не имею, – честно ответила Стася. – Где-то на берегу.
– Стало быть, на торг повезут…
Тьма отозвалась многими голосами, взвыла, заскулила, заплакала.
– А ну цыц! – рявкнула Баська громко. – Ишь…
И нашла-таки Стасю, пробралась сквозь темноту, нащупала руку и сдавила тихонько.
– Небось, ваш ведьмак вас не бросит…
Может, оно и так.
То есть, конечно, Стася очень надеялась, что её не бросят. Бес ведь ушел. А кошки в этом мире, как она уже имела возможность убедиться, были не просто кошками. В общем, что-то подсказывало, что её всенепременно спасут.
Главное, чтоб в процессе не спалили вместе с этой халупой.
– …и князь опять же, – Баська теперь была рядом.
И Маланька с нею. Её дыхание Стася слышала в темноте.
– Батюшка тоже осерчает, – это она произнесла с той обреченностью, что была хорошо знакома Стасе. – Заругается потом…
– Потом, – решила Стася, – пускай ругаются.
Она все еще пялилась в темноту, и диво, та стала будто бы прозрачнее. Нет, не исчезла вовсе, но теперь это была не непроглядная тяжелая темень, но будто дым, сквозь который Стася могла видеть.
И видела.
Девушек.
Много девушек, которые сидели вдоль стены. Некоторые единственную лавку заняли, другие подле лавки устроились, кто на тряпье, кто на полу. Девушки жались друг к другу, тряслись и… и возле самой двери, на коленях у смутно знакомой девицы, устроилась Лилечка. Стася даже решила, что ошибается, но на плечо Лилечки взобралась Фиалка и издала пронзительный писк, словно желая привлечь внимание.
Вот ведь…
Точно спасать станут. И что-то подсказывало, что хорошо бы успеть до этого самого спасения, пока окрестности города не претерпели серьезного ущербу. А то ведь потом скажут, что снова ведьмы виноваты.
Стася подошла к Лилечке, и та протянула руку. Рука была теплой и хрупкой. А вот девица, на коленях которой Лилечка сидела, закрутила головой, пытаясь разглядеть хоть что-то.
– Это Стася, – сказала Лилечка, поерзав. – А это Лика. Она моя тетя… садись.
Стася подумала и решила, что предложение стоит принять. Все равно идей, как бы спастись, пока не было. Нет, наверное, будь она настоящей ведьмой, она бы сумела взмахом руки отворить дверь, а вторым – успокоить тех, кто эту дверь сторожил.
Превратила бы их в жаб там или еще в кого, или просто усыпила бы.
Но рука не чесалась, сила спала, а гениальные идеи и хитроумные планы не спешили самозарождаться. Поэтому Стася присела и подвинулась, чтобы места хватило всем.
– Это вообще кто? – спросила она, здраво рассудив, что лишнею информация не будет.
– Людоловы, – вздохнула на ухо Баська. – Мне батюшка сказывал.
– И мне.
– А мне никто не сказывал, – пожаловалась Лика. – И маменька заругается…
Она всхлипнула, но как-то так, без души, явно больше для порядку и чтобы от страдающей общественности не отделяться.
– А людоловы…
– Они людей ловят, – от Баськи пахло пирогами и еще почему-то черемухой. – Батюшка сказывал, что некогда их много было, а после всех перевешали.
Это, конечно, может, и далеко от концепции гуманности, но сейчас Стася если о чем и сожалела, так это о том, что перевешали далеко не всех.
– А если с начала?
– Ну… из Беловодья людей вывозить неможно, – Баська поскребла шею и дернулась. – Блох точно нахватаемся…
Вот зря это она сказала! Если людоловов Стася пока опасалась, но не сказать, чтобы боялась – все-таки им товар нужен был в товарном виде – то блохи – дело иное. Сразу зачесалась шея.
И голова.
И…
– И вшов наверняка хватит, – Маланька поддержала подругу в благом порыве воздействия на Стасины нервы. – С клопами.
Твою ж…
– Так от… прежде-то просто люд покупали, искали кого, стало быть, чтоб разорился там аль в долги влез, и по-дешеву холопов брали. А после-то везли на рынок в Царьград. Это за морем. Батюшка сказывал, что там вовсе зимы не бывает. Но я думаю, такое вовсе невозможно, чтоб не было…
– Возможно, – раздался спокойный голос. – Вы не возражаете, если я присоединюсь, а то… как бы это выразиться… мое нынешнее окружение несколько испереживались, а это весьма на нервы действует.
В полутени лицо девушки разобрать было сложно.
Но Стася кивнула.
– Вы… меня видите? – уточнила та.
– Немного.
– Стало быть, ведьма.
– С чего вы решили?
– Все знают, что ведьмы в любой темени видеть способны, – решительно сказала новая знакомая. – Только вы этим не говорите, а то придушат.
– За что?
– А кому надо с ведьмою связываться? Вы, верно, инкогнито гулять изволили, вот они и не поняли, с кем связались. Небось, если бы знали, что ведьма, и близко не подошли бы.
Стася подумала и вздохнула.
И вот как она должна была дать понять окружающим, что ведьма? Джинсы снова напялить? Или может знак какой отличительный имеется, о котором её по некой странности поставить в известность забыли.
– Анастасия, – Стася решила эти вопросы оставить на потом.
– Горыня, – представилась новая знакомая. – Там мои… не совсем, чтобы мои, но со двора нашего.
И рукой махнула, так и не подобрав нужного слова.
– А тут мои, – со смешком произнесла Стася.
Горыня была определенно не из купеческого сословия, слишком иной она была, даже здесь, в темноте. И вовсе не в платье дело, но в самой манере держаться, когда казалось, что нет ни этого вот грязного сарая, ни людоловов, ни мрачной перспективы оказаться где-нибудь там, где никогда-то нет зимы, зато есть рабские рынки и добрые хозяева.
– Как попались? – поинтересовалась Горыня, устраиваясь подле Стаси. Баська с Маланькой сами подвинулись, верно, ощутив то самое, неосязаемое, но дающее право Горыне именно на это вот место.
– По глупости, – вынуждена была признать Стася.
– Так по уму здесь никто и не сидит.
– По ярмарке гуляли, а там на берегу…
– И без сопровождения?
– Тишка был, – тихо промолвила Баська. – Куда его…
– В другой сарай, думаю, – Горыня пожала плечами. – Крепкие мужики тоже в цене. Только сперва сонным зельем попотчуют, чтоб не дергался.
– А нас?
– А чего на нас тратиться? Девки же, куда денемся.
То-то и оно.
Стася постучала по стене, убеждаясь, что изнутри та не менее каменная, чем снаружи. Итого… окон, через которые можно выбраться, нет. Дверь выглядела вовсе не такой, которую можно выбить. Да и засов с той стороны имеется. Крыша… вот крыша была соломенной и гнилой. И сугубо теоретически через неё можно было бы выбраться.
Но это теоретически.
Практически попробуй-ка до этой крыши доберись.
– А меня вот со двора, считай, увели… дура… – Горыня сказала это с немалой злостью. – Знала же, что избавиться от меня хочет…
– Кто?
– Мачеха. У ней свои дети, а тут я.
Тихо, сочувствующе, вздохнула Баська.
– И что дальше?
– Дальше… думаю, посидим денек-другой, а там и на корабль отправят, – Горыня потерла плечи.
– Искать будут.
– Будут, – согласилась она. – Да только… людоловы знают, что, если попадутся, то путь им один – на плаху. Поэтому не попадутся. Маг у них свой имеется. Должен быть. Такой, который не только амулеты зарядит, но и полог поставит… так что, искать-то будут, но найдут-ли?
Этот вопрос заставил Стасю задуматься.
Крепко задуматься.
С князем Ежи столкнулся у ворот. Был тот приодет, причесан и вновь с цветами, да не полевыми, но оранжерейными тугими розами, которые князь держал решительно, что копье.
– Доброго вам дня, – вежливо сказал Ежи, поправляя пистоли. – А Стаси нет…
– А где она? – князь нахмурился.
– Понятия не имею. Пропала.
– Куда?
– Кто ж её знает.
Бес заворчал, словно намекая, что морду князю набить Ежи всегда успеет, а вот Стася…
– Поиск не работает, – Ежи старался не глядеть на розы, и вообще держаться так, будто бы ничего-то особенного не происходило. – Как удалось выяснить…
…а на выяснение он едва ли не час потратил, потому как оказалось, что людей в доме великое множество, но никто-то ничего не видел.
Не слышал.
И понятия не имеет, куда и зачем ушла госпожа ведьма. Кто ж у них, у ведьм, в здравом-то уме ответа требует? Только старая ключница хмурилась и губами шевелила пренеодобрительно, ибо в понимании её приличной бабе, даже пусть и ведьме, надлежало в тереме сидеть, а не вот это вот все.
– …она ушла еще утром, прихватив с собой Басю с Маланьей.
Князь закрыл глаза.
И сделал глубокий вдох.
– Взяла и холопа в сопровождение.
– Одного?
– И одного, говорят, брать не хотела. В общем, должны были отправиться на ярмарку, и след её до ярмарки шел, а потом будто стерли.
В ином случае Ежи сотворил бы то свое заклятье, что привело его некогда в зачарованный лес, но ныне, сколь ни пытался, не выходило.
Да и то диво, что обыкновенное поисковое удалось. Видать, со страху и беспокойства лишнего.
– Полог? – уточнил князь, розы протягивая.
– Спасибо, я больше лилии люблю, – не удержался Ежи.
– Учту, – Радожский даже поклон изобразил, а после цветы-таки сунул, но не Ежи, а дворовой девке, весьма вовремя со двора высунувшейся. А потом руки отряхнул и легко, играючи, сплел знакомый узор. Не вспотел даже. А главное, что было у него, по чему плести.
По памяти?
Сотворенный магией зверь закружил, завертелся, но на след встал. Только Бес зашипел с немалым раздражением, верно, полагая, что люди глупостями занимаются.
Пускай.
Так и пошли. Бес с гончей нос в нос, за ними Зверь, решивши, что не стоит оставлять человека без присмотра, а там уже Ежи с князем. След вывел на ярмарку, и по ней провел, по лоткам да лавкам, укладываясь сложными петлями, заставляя людей, которым случилось встать на пути, шарахаться.
Кто-то визжал.
Кто-то матюкался…
– Пошел слух, что девки пропадать стали, – Радожский покосился на Ежи, но все-таки заговорил. Первым. – Большею частью холопки или вот подлого сословия…
– Давно?
– А кто ж знает… о Марфе опять же кое-что выяснили. Дознание только-только началось, но уже многое выплыло. Она по прошлому году сорок пять девок прикупила. А при доме ни одной из новых… куда подевались? По бумагам-то значатся…
Ежи выругался.
И князь кивнул сочувственно. Он, похоже, думал, если не так, то схоже…
…а след вывел на берег, и тут гончая закружила, пытаясь поймать собственный хвост, а когда не вышло, то плюхнулась на зад и издала протяжный тоскливый вой.
– Вот теперь точно задница… – произнес Радожский, озираясь. Но берег был пустынен и каменист. Странно. Десяток шагов вверх по склону – и закипит ярмарока, которая даже ночью не утихает. А тут тишина. Камни. И вода. Полоса мокрого песка. Пара чаек.
Ежи сделал вдох.
И закрыл глаза.
Ну же… сила его на что-то да годна должна быть! И пусть он пока с нею управиться не способен, пусть бестолков, и как маг, и как ведьмак, но…
Он должен!
Он ведь над нею хозяин, а не она над Ежи. И если так, пусть подчинится, пусть покажет, что было.
…берег менялся.
Он словно подернулся дымкою, туманом, что поднимался и от воды, и от прелой земли. Был тот туман волглым и холодным.
– Что ты творишь… – князь схватил за руку и тотчас отпустив, теперь уже сам прибавивши пару слов, из тех, что при приличных людях не произносят.
– Не мешай.
Ежи открыл глаза.
Туман никуда не делся. Да и не туман, скорее такая сизо-молочная взвесь, которая оседала на лице и губах. И отзываясь на его просьбу, взвесь пришла в движение.
Вот на камне возник силуэт.
Стася?
И рядом другой, в котором Ежи с легкостью узнал Баську. А вот и Маланька. И холоп, что держится в стороне, стоит, опершись на дубинку, глядит на воду, думает о чем-то своем. Показалось, что пожелай Ежи, он и в думы заглянет.
Нет.
Ему не холоп важен. А то, что случилось здесь, на берегу…
…и вновь туман оживает, вылепляя фигуру человека равно огромного и уродливого. Опасного даже с виду. И тихо, шепотом, матерится князь.
Но дело не в этом.
…вот и другой…
И третий, этот держится сбоку, больше следит не за подельниками, но за тем, чтобы творящемуся волшебству никто-то посторонний не помешал.
– Дальше, – голос князя срывается, сипит, а на плечо Ежи ложится рука. – Если сила нужна…
Нет, эта сила и вправду иная, схожая ли с силой ведьм, или вовсе особенная, не описанная наукой, главное, что она не истощается.
– Идем, – вот говорить тяжеловато. – Руку не убирай. Потеряю.
Они становятся частью этого вот тумана. Князю здесь не нравится. Он боится. Пусть не тем страхом, что вовсе людей лишает разума. Скорее уж Радожский, будучи человеком разумным, испытывает закономерные опасения.
Пускай.
Но здесь, в тумане, его проклятие черно.
И… и пожалуй, эту силу Ежи готов позаимствовать. Немного. Просто, чтобы расплатиться с туманом, который уже шепчет, жалуется ему голосами многих, кому случилось умереть на берегу. Смерть, оказывается, тоже свой след оставляет.
Потом.
Он вернется.
Он выслушает. Он дает слово, что поможет тем, кто заплутал меж мирами, обрести покой. Но взамен…
…этот след виднеется темною тропой, и всего-то надо, что идти. Ежи идет. А туман гуще, тяжелее. И вот уже сам он с трудом пробивается.
А туман…
– Прочь, – от голоса Ежи молочные стены, готовые было сомкнуться, погрести его под собственной тяжестью, расступаются. И дышать становится легче. И тропа-то не исчезла, вот она, под ногами, отливает бархатной ночною тьмой.
– С-спасибо…
– Не за что.
Волчий вой заставляет туман вновь ожить. И в нем мечутся, суетятся тени, спеша убраться подальше от тех, кому тоже доступно запретное.
И рука Ежи сама ложится на пояс.
Правда, что-то подсказывает, что от пистолей толку будет немного.
Глава 18
В которой обсуждается важное дело замужества, а еще происходит непредвиденное
Если можно, а тем более нужно, то как-то оно и не хочется.
Из признания одной юной боярыни, которой было дозволено посетить ярмароку, а заодно уж дан наказ прикупить кое-что из нужного.
Анна Иогановна почти приняла судьбоносное решение, когда её покой был потревожен самым наглым образом. Дверь в светлицу распахнулась, впуская Лилечкину няньку, которая тотчас рухнула на колени, взвыв нечеловеческим голосом:
– Скрали! – голос её заставил Анну Иогановну вздрогнуть.
И миниатюра, присланная доброй старой приятельницей по знакомству, выпала да покатилась под стол. А вторую Анна Иогановна рукавом смахнула. С непривычки.
Кто ж знал, что за год мода так поменяется? Рукава-то ныне в Китеже носят не длинные, но широкие, да с кружевною отделкою.
– Кого скрали? – уточнила Анна, предчувствуя, что план её замечательный, почти уже даже в жизнь воплотившийся, – а как иначе-то? – вот-вот пойдет прахом.
– Лилечку скрали!
Анна закрыла глаза, надеясь, что уснула за размышлениями, и теперь ей просто сон снится. Дурной, но что со снов взять-то?
– Девочку нашу… донечку… – нянька не успокаивалась. – Со двора свели, а куда – неведомо…
– Кто свел?
– Н-не знаю.
Анна поднялась и миниатюры убрала в шкатулку, а шкатулку – в сундучок. Так оно надежнее. Муж её, может, в государственных делах и разбирается, а вот в женских – не очень. И не понимает, что хорошего жениха дочери загодя искать надобно.
А то ведь как?
Лилечка подрастет и окажется, что все более-менее достойные уже просватаны. И что тогда? То-то и оно… нет, это дело серьезное, требует и подхода вдумчивого, и времени.
– С чего ты вообще взяла, что кто-то украл Лилечку? – Анна потерла виски.
– Так… нету её.
– Где нету?
– Нигде нету. И сестрицы вашей тоже нету, – нянька не упустила случая пожаловаться.
На сестрицу Анне Иогановне было, говоря по правде, плевать. Даже больше. Присутствие той несказанно раздражало, ибо была Светлолика мало того, что хороша собой, так еще и молода.
И молодость её ранила несказанно.
– В доме искали?
– Искали.
– А во дворе?
– Искали, – нянька согнулась еще ниже.
Анна Иогановна поморщилась. Вот ведь… поневоле начинаешь думать, что в прежние-то времена оно проще было. Лилечка болела, из комнаты не выходила, а как выздоравливать стала…
…о болезни-то знают. И знание это несказанно затрудняет великое дело сватовства, ибо даже опытная сваха, званная давече на чай с пирогами, долго мялась, вздыхала, но признала, что к особо родовитым соваться не след. Не примут. Даже если девочка вдруг поздоровела, то как знать, надолго ли?
Да и сумеет ли она еще детишек родить.
Анна не сомневалась, что сумеет, ибо с каждым днем Лилечка выглядела все лучше, но со свахою спорить не стала. А вот к совету приглядеться к тем, кто роду хорошего, но беден по неким причинам, вняла.
– Еще поищите, – Анна Иогановна поднялась, решивши, что самолично за поисками этими проследит, а после, когда Лилечка отыщется – куда ей деваться-то? – побеседует с ней серьезно.
Это прежде Лилечке многое было дозволено. Теперь же ей надлежит себя блюсти.
И репутацию тоже.
Во дворе было суетно. И за суетой этой с видом мрачным наблюдала дражайшая матушка. Ныне Аграфена Марьяновна была одета в платье простое, а стало быть, или на кухне обреталась, или овины с амбарами проверяла.
Все ей неймется.
– Ушли, – сказала она, Анну завидевши. И слова свои моченым яблочком закусила, а яблочко – медовою палочкой.
– Куда?
– Туда, – она указала на двор. – Через калиточку… ничего, вернется Лика, выдеру.
И так это было веско сказано, что Анна поверила: за вожжи матушка бралась редко, используя их последним способом донесения родительской мудрости. И весьма действенным, надо сказать, способом.
– Ладно, сама, но девку чего с собой потащила?
Вот тут уж Анна ощутила некоторое беспокойство. Оно, конечно, Китеж – не лес густой, но и потеряться в нем можно не хуже, чем в этом самом лесу.
– Госпожа, – свей, один из тех, которых за какой-то надобностью муж нанял, хотя ж Анна и возражала, ибо гляделись свеи дикими и уважения к ней не имели, сгорбился то ли в поклоне, то ли признавая свою вину. – Не углядел!
И уставился желтыми глазами.
– Дозволите поискать?
– Дозволяю, – важно кивнула Анна, сглатывая вязкую слюну. Под взглядом свея было… неуютно. Определенно. И чуялось, что даже если она вдруг запретит по глупости какой, то свей Анну просто не послушает.
Свей попятился.
Осклабился.
И закружился. Рука его сжимала навершие меча, а вот вторая описывала в воздухе какие-то круги. Гляделось это жутко, и кто-то из дворовых девок, впечатлившись, тихо захныкал.
Вот свей упал на одно колено, выгнулся как-то совсем уж не по-человечески да, лицом к земле припавши, замер. А потом поднялся и легким шагом направился к заднему двору. Там уже в куст заглянул. И к упомянутой матушкою калиточке.
– Сказывают, в городе неспокойно, – та продолжала грызть моченое яблочко. И было то таким крутобоким, соком налитым, что рот Анны наполнился слюною.
Захотелось вдруг яблочко отобрать.
Или велеть, чтобы другое принесли. Побольше. А еще огурцов соленых, коли остались, но всенепременно бочковых, смородиновым листом переложенных, да с чесноком. Она даже моргнула от удивления, до того желания были эти странны, несвойственны ей нынешней, отвыкшей от этакой простой снеди.
– На от, – матушка протянула недоеденное яблоко, и Анна с наслаждением впилась в бок зубами. – Идем…
– Куда?
– Туда, – она указала на терем. – Все одно тут уже ничего не сделаешь. Пошли кого к мужу, что ли?
Анна вздохнула.
И сглотнула сладковато-кислый, терпкий сок.
Послать надо бы, но…
…и вот почему Лилечке дома-то не сиделось?
– Я вот думаю, что, если Рысьевым приглашение отправить? – если с кем Анна и могла поделиться планами, так это с матушкою, ибо была та весьма разумна. И к делу устроения будущего внучки отнеслась со всею серьезностью. – И Соколовским?
– Соколовские не пойдут, – покачала головой Аграфена Марьяновна, глядя на суету слуг, которая большею частью была пустою, ибо бегали они без толку, но лишь рвение служебное выказывая. – У них род старый, со своими правилами. Больную не примут.
– Говорят, что Лилечка почти здорова уже…
…и не только Дурбин говорит, который после давешнего происшествия переменился, утративши былой лоск, сделавшийся обыкновенным, скучным и оттого раздражающим. Будь воля Анны Иогановны, она бы ему вовсе от дома отказала. Нет, поблагодарила бы, скажем, сотнею золотых.
Или пятидесяти хватило бы?
Деньги, они счет любят, но… как бы потом не сказали, что Козелковичи скупы или, хуже того, в затруднения вошли. Нет, сто золотых и… только Тадеуш, когда Анна намекнуть изволила, нахмурился да сказал:
– Он Лилечку спас.
Может, и так, да только что с того? Спас и спас, и теперь выходит этого спасителя до конца дней терпеть? А еще капли, Анною купленный, новые, только-только в моду вошедшие, выкинул.
Мол, вредны они.
Это все из зависти, конечно, ибо новый целитель, приглашенный, раз уж Дурбин не в силе, был молод, хорош собой и премного обходителен. Он и Лилечку осмотрел, и Анну выслушал…
…и капли, опять же.
Лаудановые. Для спокойного сну и правильного мировоззрения. Да… а этот…
…еще мужу нажаловался. И тот нового целителя запретил на порог пускать, а про капли сказал, что, коль уж Анне так плохо в Китеже спится, то можно её назад отправить, что, мол, в поместье и тише, и воздух свежий, самое оно для спокойных нервов.
С каплями пришлось расстаться.
– Говорят, что кур доят. С которой и ведро имеют, – отозвалась матушка, взявши Анну под локоток. – Нужные люди слушать умеют. И знают. И если у Рысьевых род большой, убытку, ежели кто бездетным останется, не будет, то Соколовские свою кровь мешать не станут… ты лучше к Вепревым приглядись. У них, сказывают, последние годы на диво неудачными были. Они, конечно, будут делать вид, что не больно-то им сватовство это надобно, но…
Анна бросила взгляд на двор, на котором людей не стало меньше. И подумала, что, конечно, Вепревы вариант весьма даже интересный.
И рассмотреть его стоит.
А сваха вот про них смолчала. Не знала? Или решила, что Козелковичи не настолько хороши? И можно кого иного предложить?
Ничего, Анна и без свахи справится.
Главное, чтобы Лилечка нашлась.
То, что снаружи что-то изменилось, Стася поняла сразу. Стало будто бы холоднее. И холод этот ощутила не только она. Вот поежилась Баська. И Маланька прижалась к подружке, то ли пытаясь отогреться, то ли просто со страху. Вздохнула Лилечка.
И слабо, едва слышно, захныкала Фиалка.
– Что-то случится, – Стася поднялась, потянув за собой прочих. И сжала хрупкую детскую руку. – Скоро…
А потом услышала голоса.
Громкие.
И кто-то с кем-то спорил, надрывно так… а потом хлопнул выстрел, но как-то слабо, словно издали, и спор стих. А чувство беды обострилось.
Даже не чувство.
Стася уже знала: беда случится.
Пришла.
И…
– Что-то не так… – Горыня крутила головой, а вот прочие стихли. Тоже чуяли что-то этакое, неправильное, неспокойное. И страх их, объедененный, стал всеобъемлющим. – Лишь бы…
Она осеклась.
И обняла себя.
Задрожала, но попыталась с дрожью управиться. А потом тихо обреченно добавила:
– Живыми нас не выпустят…
И тотчас нос Стаси уловил отчетливый запах дыма. Это что выходит…
– В круг! – рявкнула она, сама удивляясь и голосу своему, и тому, что липкий ужас, еще недавно парализовывавший, мешавший думать, вдруг отступил. – Все в круг! Если жить хотите!
Голос её утонул в истошном вое.
– Мамочки… – вой подхватили на разные голоса.
…и… дым идет с крыши, спускается белесыми нитями, которые другие не видят, но чуют, ибо невозможно не узнать этот характерный запах тлеющей соломы, дерева, что вот-вот займется и тогда.
– В круг, мать вашу! – грозный голос Горыни перекрыл вдруг общий вой. – А ну встали, курицы!
Дым пробирался и под дверь.
Наверняка, её хорошо заперли, наверняка…
Стася сумеет.
Справится.
Сама.
Она ведь ведьма. Так Стасе говорили. А ведьмы… ведьмы – это ведь не просто так… и если Стасина прабабка смогла открыть дверь в иное измерение, то с нынешнею Стасе совестно будет не справится.
– В круг! Быстро! И еще одним… – Горыня, кажется, подкрепляла слова затрещинами, порой и пинала кого-то, заставляя подниматься.
Становиться в круг.
Браться за руки.
Какой в этом смысл? А дыма все больше. Дым прибывает, что сверху, что снизу… и девушки боятся. Но страх их еще не настолько велик, чтобы ослушаться.
В круг…
Закрыть глаза. Стасе легче с закрытыми, хотя она все одно слышит и голоса, и плач, и слабое потрескивание пламени, которое разгорается с каждым мгновеньем.
Если выберется, то…
…учиться надо.
И старших слушать.
Дома сидеть. В светлице. Вышивать. Или еще каким полезным делом заняться, а она…
…ничего. Об этом потом.
Сила откликнулась легко, и потекла, побежала из рук в руки, прирастая иною, той, что в каждой укрыта.
Ручеек к ручейку.
Поток…
Хоровод. Странно, наверное, ненормально водить хороводы в горящем сарае… и лезет в голову всякое, но Стася гонит. Ей нужна дорога, которая прочь, которая…
…выведет.
И девушки, связанные силой, не способные больше разжать руки, а то и одурманенные – все-то смолкли, включая Горыню, все-то идут, повторяя каждый шаг Стаси – сотворяют эту тропу.
К стене.
Сквозь стену, ибо нет её, каменно… и дальше. Куда?
К берегу.
Подальше от огня, поближе к воде… где вода, огня не будет. Так что пусть будет вода. Много воды вокруг. Главное, довериться, что тропе, что собственной силе. И глаз не открывать, иначе волшба развеется. А Стасе надо успеть, всех вывести…
И она успела.
Кажется.
Она ощутила, как лица касается холодный ветер, вдохнула его полной грудью, а потом ветер закружил, завьюжил и толкнул Стасю. Она и упала. Не хотела, но все одно упала…
На чьи-то руки…
