Александр Кашенцев
Волки и шакалы
Азагоев осторожно собрал кости, кинул их в кусты, продолжил рассказ:
– За нами приехали к обеду десять солдат с красными петлицами и командиром, с ними был и председатель. Но ему деваться было некуда. Они окружили кошару, крикнули «убери собаку, будем стрелять». Офицер из пистолета выстрелил в воздух, я успокоил собак. Тогда он сказал, что нас выселяют в Казахстан и чтобы мы через полчаса собрались, взяли все самое необходимое, еды на неделю и грузились в грузовик, и если за это время мы не соберемся, они подожгут хату. Еще сказал, что если кто попытается бежать, то они будут стрелять. Собрались мы быстро, оделись тепло, мать захватила даже старые полушубки, две выделанные волчьи шкуры. Когда сели в машину, солдаты обыскали хату, нашли обрез, обрадовались, да я его и не прятал. Выехали сразу, предупредив председателя, чтобы нашел нового пастуха. Я знал – он дядька ответственный и не даст разорить хозяйство. Но не знал я тогда, что больше не пасти овец нам на своей земле.
Добирались мы в Кизляр долго, по пути заезжая в села и собирая живущих там чеченцев. Мужчины возмущались, но боялись за свои семьи. Офицер все время кричал, что он не хочет с нами возиться, до темноты он должен сдать нас коменданту отправляющегося эшелона и хочет спать дома, в одном дворе он даже пострелял собак. Но вечером мы были уже на станции, где нас посадили в вагоны. Вагоны были грузовые, в которых раньше возили скот, женщин и мужчин отдельно, и предупредили, чтобы без разрешения не покидали вагоны. В туалет водили под конвоем сразу по нескольку человек. Вагоны не отапливались, только на пол кинули солому, а мороз держался около десяти градусов, спали все вповалку, прижавшись для тепла друг к другу. Утром привезли кипяток, раздали по вагонам, пили горячий чай. К обеду привезли ещё людей, набили по сорок человек в вагон. К вечеру второго дня эшелон тронулся. Ехали медленно, потому что все пути были забиты эшелонами с чеченцами. В туалет никто не водил, оправлялись в дырку в углу. Весь путь занял неделю. Сам начальник эшелона был из Кизляра, мусульманин, и добивался на крупных станциях хотя бы по чайнику кипятку на вагон. Все равно многие к концу пути простыли и кашляли. Один больной старик умер, но хоронить его запретили до станции назначения.
В Казахстане нас разместили в селе Сестры, это самый север республики, женщин с детьми временно с трудом поселили в хатах у местных, которые с неохотой и ненавистью приняли пособников фашистов. Здесь жили в основном русские. Мужчины остались в мороз на улице, благо были дрова и можно было жечь костры. Председатель колхоза всем раздал инструмент, привезли лес, и мы стали строить бараки.
Население села сразу увеличилось в два раза, еды не хватало, местные не делились хлебом, не рассчитывали на такую ораву, председатель кое-как выкручивался, выпрашивая хлеб и крупы в районе. Но и это тоже даром не давали, говорили, что потом придется отрабатывать. Об охоте не было и речи, хотя лис, волков и зайцев было полно. Бараний жир не давали, и все вскоре завшивели. У местных бани не было, мылись в тазиках и корытах, вонючее мыло не помогало вывести насекомых.
Мама в эшелоне простыла и кашляла, местный фельдшер разводил руками, жалуясь, что лекарств не хватает даже жителям села. Мы ночью залезли в медпункт, он вообще не охранялся и был закрыт на проволоку, но там на самом деле оказалось пусто, только бинты и вата.
На следующий день комендант охраны и участковый с фельдшером построили всех переселенцев у бараков. Был уже конец марта, снег только сошел, но лужи не высохли, и нам пришлось стоять в грязной холодной воде. Комендант специально долго не распускал людей, хотя охранники по очереди ходили греться к себе в караулку. Через два часа нам объявили, что кто-то ночью забрался в аптеку и украл все лекарства, а так как до переселенцев никаких краж в селе не было, то, наверное, это сделали чеченцы. Фельдшеру и участковому завтра придется ехать в район за лекарствами и спиртом, и ещё они не собираются искать виновных, а отказываются нас лечить. После этого всех распустили.
В начале апреля начали готовиться к посевной. Председатель выделил на переселенцев клин земли, но инструмента и плугов на всех не хватало, поэтому распахали поле поздно, когда местные уже засеяли свое зерном. Знатоки говорили, что хорошего урожая не будет. Бараки были построены для женщин отдельно, для мужчин отдельно. Каждое утро поднимали нас в семь часов на построение и перекличку, если кто отсутствовал, вызывали из района солдат с собаками и ловили сбежавших, отправляли в Сибирь на рудники.
Мужчины работали в колхозе, хотя работы всем не хватало, а председатель учитывал все выхода, и мы получали питание от того, кто сколько проработал. Полученные продукты старики распределяли всем поровну, но все равно было голодно. Мяса в первое время не было, потом приловчились ловить сусликов в степи, которых было видимо-невидимо. Рядом с селом текла речка, называлась, как и село, Сестры. Согнув из иголки крючок, я приспособился ловить рыбу, и меня освободили от всех работ.
Женщины готовили, стирали одежду, убирали в бараках, смотрели за детьми. Моя мать так и не излечилась от простуды. Однажды она вновь закашлялась, и на губах у неё появилась кровь. Позвали фельдшера, но тот отказался даже подходить к ней, сказав, что это туберкулез, и предложил коменданту пристрелить ее, чтобы других не заражала. Женщины отгородили ей угол в бараке, куда никто из молодых не заходил. Ухаживали за ней старухи и Мариам – ставили компрессы, когда было совсем плохо. Немного денег у нас еще было, и мы купли собачьего жира, говорят, что он помогает при туберкулезе, давали ей с молоком, которое покупали втридорога у местных. Надо было её везти в горы, она бы поправилась, а так ничего не помогло, и мама умерла. Похоронили её на нашем кладбище, по обычаям, на берегу речки. Вскоре там же утонул и фельдшер. По поверью река получила свое название потому, что здесь утопились две сестры, любившие одного парня, который их бросил, и теперь они каждый год забирают с собой двух мужчин. Аптекарь был первым, а вторым будет комендант.
Жаркое лето высушило землю, пшеница выросла низкой и редкой, косилка её не брала, и председатель послал мужиков с косами, а так как никто не знал, как с ними обращаться, то намучились изрядно. Женщины граблями переворачивали скошенные стебли, и они сушились на солнце, потом собрали в копны и вывезли на ток. Во время покоса мне удалось немного собрать зерна, хотя охранники и проверяли всех выходящих с поля. Однажды они у одной из женщин нашли горсть зерна, она хотела накормить свою малолетнюю дочь, с тех пор женщину никто и не видел.
После смерти мамы меня в Казахстане ничего не держало, и я решил уйти в горы. Посоветовался со стариками, они благословили меня, дали в дорогу немного соли, спички, несколько лепешек. Инструмент нам каждое утро выдавал завхоз, вечером сдавали ему же. Охранял кладовку один из солдат. Ему я дал бутылку самогона, и к полуночи он уже спал. Открыть дверь оказалось нетрудно, завхоз, полагаясь на сторожа, просто закрутил на болт. Взял топор, моток веревки, снял с пьяного солдата нож с поясом, легко миновав патрули, ушел. Все, кто хотел бежать, обычно шли на север, пытаясь скрыться в плавнях в обход Астрахани. Я тоже вначале пошел на север, заранее запасшись табаком, чтобы сбить собак, посыпал следы, выправлял за собой траву, как учили старики. На день устроился в небольшой яме, которую вырыла лисица, добывая суслика. В обед вдали слышался лай собак, но степь была ровной как стол, и хотя высохшая трава росла низко, убежище не было видно. На другую ночь я вышел к устью реки, похоже, это была Волга, наткнулся на один из протоков, разделся и около часа плыл вниз по течению, когда устал, вылез на берег. Здесь в луже поймал небольшую лягушку, нанизал на крючок и забросил в воду. Минут через десять вытащил сомика килограммов на пять, разделал, часть съел сырым, часть присолил. Когда начало светать, убрал все следы на берегу, забрался в густые камыши и заснул. Но утром не дал спать надоедливый комар. Только поднялось солнце, как со стороны протоки послышался плеск весел, пришлось затаиться, хотя камыш надежно укрывал меня от посторонних взглядов. В протоке показалась узкая лодка, пошире наших каюков. На веслах сидели два пацана, гребли умело, старались не шуметь, внимательно вглядывались в берег. На носу сидел солдат с красными петлицами, с винтовкой, готовой к стрельбе.
– Мы ведь туда и обратно? – спросил один из гребцов у солдата.
– Нет, мы поплывем выше по течению, сети свои ещё успеешь пробить.
– А если он стрельнет? – вновь шепотом спросил пацан. – Ведь мы как утки на виду, а он залег где-то.
– Не бойся, выстрел услышат наши, и здесь скоро будет рота солдат, – успокоил воин.
– Мертвым тогда уже будет все равно, поймают его или нет, – резонно заметил второй.
Лодка проплыла в пяти метрах от меня, но рыбаки с испугу так ничего и не заметили.
– Или не захотели заметить, – вставил Павел.
– Может быть, – кивнул головой Иса. – Из разговора я понял, что они назад проплывут нескоро, поэтому я получше спрятался в камыш и заснул. Разбудил меня тот же плеск весел, только уже более уверенный. Управлялся с лодкой один пацан, лодка была наполовину наполнена рыбой, солдат дремал, сидя у борта и держа винтовку между ног. Я мог бы запросто снять его, мы ведь неплохо кидаем ножи. Второй пацан грыз сушеную рыбу, бросая за борт шкорки, на которые сразу набрасывалась мелкая рыбешка. Как только стемнело, я нарубил камыша, связал плотик, погрузил на него одежду и мешок с припасами, поплыл вниз по течению. Ветер дул с моря, пахло прелым камышом, рыбой, в зарослях возилась водяная крыса. Одолевали комары, и приходилось часто нырять, чтобы отогнать их. Часа через три сквозь камыши показался далекий огонек, но я знал, что огонь в ночи виден далеко. Потом, когда послышался запах дыма, я вышел на илистый берег, тщательно убрал следы, развязал плот и пустил по течению, осторожно пошел на огонек. Небольшое рыбацкое село спало, такие же, как и у нас, белые, крытые камышом хаты, только не огороженные, видимо, рыбаки не держали скот, да и чем кормить, вокруг один камыш да чахлая трава. Протока, расширяясь, впадала в море, на песчаной отмели лежали перевернутые лодки, сушились растянутые на кольях сети, в лунном свете все хорошо было видно. Вначале я хотел угнать лодку и плыть через море, но потом неожиданно вскинулись собаки, и мне пришлось отступить в заросли. Из одной хаты вышел бородатый хозяин в длинной белой рубахе с керосиновой лампой в руке, за ним еще один мужчина в белой нательной рубахе и галифе без сапог, в руках у него был карабин. Оба, похоже, были пьяны.
– Эй, кто там?! – крикнул первый. Второй матерно выругался, вскинул карабин и стал стрелять в ту сторону, где лаяли собаки, но меня он не достал, похоже, попал в собаку – одна из них заскулила.
– Никуда ты сейчас не попадешь, – сказал бородатый. – Посмотрим завтра, кто здесь шарится, может, твой бандит, пойдем лучше еще выпьем, – и мужики ушли в хату, только в ней и горел свет.
Я же далеко обошел село и пошел берегом моря на юг. В ботинках хлюпала вода, но снять их было нельзя – в темноте можно было напороться на корень камыша или острую ракушку. К утру вышел к ещё одному селу из четырех хат, хорошо спрятался в камышах и стал наблюдать. Сперва вновь задремал, но разбудили комары. Как раз молодые рыбаки столкнули две лодки с песчаного берега, погрузили в них сети, сели в каждую по трое и отплыли в море. Старики вылезли на завалинку, из-под навесов заструился дым летних кухонь, запахло ухой. Мне тоже захотелось есть, пожевал немного рыбы, съел лепешку. Провода к деревне не были подведены, значит, телефона нет. На веревках вместе с бельем висели сети, сушилась рыба. Воду брали из колодца. После еды мне захотелось пить, но пришлось терпеть до ночи.
После обеда вернулись рыбаки. Бабы прибежали с мешками, забирали рыбу и тащили её под навес для разделки. Тут же появились жирные коты, крутились возле ног. Парни же принялись развешивать мокрые сети, чинили порванные, выбирали водоросли. К вечеру все успокоились, собак видно не было, видимо, жили бедно и ворам и грабителям здесь нечего было делать. Этим я и воспользовался. Электричества в селе не было, и вскоре в последней хате погас тусклый свет. Осторожно выйдя к колодцу, я первым делом напился воды, взял четыре сушеных рыбы. Осмотрел лодки: в одной лежал деревянный ковшик, и на дне была вода, видимо, она подтекала, здесь же были и весла. Я набрал в ковшик колодезной воды, поставил в исправную лодку, столкнул в воду. На небе ярко светили звезды. Найдя Полярную и определившись с направлением, направил лодку на запад. Греб всю ночь, с непривычки болели руки и плечи. Когда взошло солнце, вокруг расстилалась бескрайняя гладь моря. Слава Аллаху, лодка не текла. Поев снова рыбы и лепешек, попив воды, лег спать на дно лодки. Слабый ветерок подгонял лодку в нужном направлении. Был риск наткнуться на рыбаков или на пограничников, но Аллах миловал. Разбудило жаркое солнце, хотелось пить, но воды было мало, и, попив чуть-чуть, помолившись, снова поплыл, уже ориентируясь на солнце. К вечеру небо затянуло темными облаками, сверкнули молнии, подул сильный ветер, поднялась волна. Я старался держать лодку так, чтобы волны били в корму. Ливанул дождь, в лодке появилась вода. Я сначала допил хорошую из ковшика, потом набрал дождевой, пахнувшей рыбой, напился, начал вычерпывать из лодки, но грести и выливать воду одновременно не получалось, я приготовился к худшему. В очередной раз, когда я бросил весла, лодку развернуло, волна ударила в борт, лодка перевернулась, я пытался схватиться за борт, но ухватится было не за что, рука скользила по поросшему водорослями боку. Хорошо, что топор я засунул перед катастрофой за пояс. Вытащив его, врубил его в мокрое дерево и ухватился за него. Не знаю, сколько море меня мотало, руки начали уставать. Сняв ремень и сделав петлю, привязал себя к топору, все время молился. Дальше ничего не помню. Очнулся от удара о дно моря, собрался, скинул петлю, выдернул топор, вышел на песчаный берег. Гроза успокоилась, но дождь еще шел. Обессиленный, я упал на песок. Меня опять разбудило солнце. Я оказался на берегу, густо поросшем камышом, только небольшая полоска песка отделяла его от моря. В воде плавала перевернутая лодка. К сожалению, все припасы потонули. Выдернув топор, пошел по косе на юг. По тому, как рассказывал твой отец, выплыл я в районе Лагани. Здесь легко можно было наткнуться на рыбаков, поэтому, отойдя как можно дальше от места происшествия, я вновь спрятался в камышах. И так шел каждую ночь, пересекая речушки и небольшие озера. Воды было достаточно, только есть сильно хотелось. Первый день жевал зерно, которое осталось в карманах, потом майкой пытался ловить малька, ел его сырым. И вот я здесь.
Удивлению и замешательству Кравцова не было предела. Рассказ друга никак не соответствовал тому, что писали газеты о чеченцах. Видимо, руководству страны необходимо было очернить чеченский народ и оправдать действия НКВД в горах.
Гитлер как раз и делал ставку в войне на нежелание народа принимать идеи коммунизма, но не учел того, что горцам не нужен был и немецкий «новый порядок».
– А как же Мариам? – с беспокойством спросил молодой человек.
– Она передала тебе, что любит и будет ждать, когда все закончится и она вернётся домой.
Павел грустно улыбнулся, вспоминая лицо любимой.
– Да не грусти ты, все образуется, и вы вновь встретитесь. Я немного отдохну и пойду дальше, только привези мне немного еды, какого-нибудь бараньего жира, в правом углу кошары я зарыл немного денег, и револьвер отца.
– Хорошо. Обычно еду привозит мне Сенька утром, но сейчас я поеду сам, скажу, что все утащила лиса.
Друзья быстро оседлали лошадь, и Кравцов ускакал. Оттуда, где он пас овец, до села было полчаса езды. Нохча решил спрятаться и подождать в укромном месте, наблюдая за стоянкой.
Лежать пришлось долго, сумерки накрыли землю, в воздухе появились тучи комаров. Овцы щипали траву, низкий кустарник, молодой камыш. Собаки бегали вокруг, следя затем, чтобы отара не разбежалась. Наконец послышался топот копыт, собаки насторожились, вначале появился темный силуэт, потом раздался голос Павла:
– Эй, Иса, ты где? Я приехал один.
Убедившись в том, что это так, горец вышел из своего укрытия. Кравцов спрыгнул на землю, снял с лошади увесистый мешок.
– Здесь балык, сухая рыба, лепешки, тушеное мясо бычка, вареные утки, молоко, немного бараньего жира, дня на три тебе хватит, – говорил Павел, выкладывая все на шкуру. – Ещё я на кошаре откопал твой сверток.
Из мешка он достал перевязанный веревкой кожаный сверток, протянул его другу. Развязав его, Азагоев увидел хорошо смазанный вороненый револьвер, патроны к нему, несколько серебряных монет советской чеканки. Положив все это в карман брюк, сказал:
– У меня сегодня праздник, я узнал, что отец жив, встретил друга, это я тебя должен угощать, но у меня сейчас ничего нет. А давай зарежем барашка, шашлык пожарим.
– Хорошо, все равно никто их не считает, председатель только требует шерсть по плану. Только мы столько мяса не съедим, давай остальное закоптим тебе в дорогу.
Так и сделали, вскоре над поляной весело трещал огонь, раздавались запахи жареного мяса. Собаки сидели рядом, высунув языки, с которых капала слюна, терпеливо ждали своей доли. В темноте белели горками тела спящих овец.
– Меня никто не спрашивал? – спросил, насытившись, Иса.
– Нет, пока никто.
– Сюда, наверное, уже позвонили и сообщили о моем побеге, – кивнул горец.
– Не такая уж ты важная персона, чтобы так быстро тебя искать, но сообщат по месту жительства.
– За то, что охрана упустила переселенца и не нашла его, могут охранников и послать на передовую в дисциплинарный батальон. Поэтому они лично приедут сюда за мной.
– О тебе я никому не скажу, хватит того, что о твоем отце спрашивали товарищи из НКВД.
– Я тебе верю, потому и пришел сюда, – Иса поднялся, встал и Александр, обнялись.
– Ну, мне пора, теперь ночь мне и мать, и сестра, – Азагоев закинул мешок с продуктами на плечо и скрылся в темноте.
На другой день прискакал Сенька, рассказывал, что в хате чеченцев вновь поселились солдаты, кого-то ждут, спрашивали и Павла, но мать сказала, что не знает, где он пасет овец.
* * *
Материал из «Википедии» – свободной энциклопедии:
Заведующий отделом Северо-Осетинского обкома КПСС ингуш Х. Арапиев писал: «В переполненных до предела «телячьих вагонах» без света и воды почти месяц следовали мы к неизвестному месту назначения. Пошел гулять тиф. Лечения никакого, шла война. Во время коротких стоянок на безлюдных глухих разъездах возле поезда в черном от паровозной копоти снегу хоронили умерших (уход от вагона дальше, чем на пять метров, грозил смертью на месте)»…
20 марта 1944 года после прибытия 491 748 депортированных, вопреки указаниям центральной власти, местное население, колхозы и совхозы так и не предоставили или были не в состоянии предоставить переселенцам продовольствие, кров и работу. Депортированные были оторваны от своего традиционного образа жизни и с трудом приобщались к жизни в колхозах.
Чеченцев и ингушей выселили не только с их исторической родины, но и из всех других районов и городов. Находившихся в армии демобилизовали и также сослали.
Глава 6. Прыжок в ад
Осенью 1944 года пришла повестка и Кравцову Павлу служить в действующей армии. Вместе с ним уходил еще один парень – Попов Андрей. Обычно для всех уходящих устраивали проводы и всякий, кто приходил, мог выпить вина и произнести напутствие в дорогу.
Вечером мать напекла пирогов с рыбой, блинов, зарезали кабанчика. Провожали Павла с песнями и плясками. Попова провожали без вина и мяса – его мать была набожная, и шел пост. Андрея с детства воспитывали мать и бабка, отец умер от тифа где-то в центральной России, потом они уже перебрались в Судак. Мальчик рос трусливым, необщительным, потом, когда подрос, любил разорять гнезда, ловил птиц, выкалывал им глаза и наблюдал, как они будут летать. В школе у него открылся талант к сочинительству, только стихи он писал с матерными словами, похабные, глупые дразнилки, за что часто был бит сверстниками. Бабушка при этом поднимала скандал на все село, заступалась за своё чадо.
Выехали рано утром, чтобы к обеду уже быть у военкомата в Крайновке, там ждала машина на Кизляр. Длинная телега тряслась на ухабах, волом правил брат Сенька, который, переночевав в Крайновке, должен был вернуться в село. Война уже ушла с просторов страны за границу, поэтому ехали с энтузиазмом добивать фашистскую сволочь. Сенька сидел на передке телеги, с гордостью держа вожжи. Пока еще солнце согревало землю, жаворонки заливались в вышине, превратившись в чуть заметные точки. Медлительное животное еле передвигало ноги, несмотря на потуги возницы. Призывники лежали на соломе, вспоминая последние часы в селе. Быстрей можно было дойти пешком, но председатель настоял на телеге: «В ногах правды нет, еще успеете нашагаться по дорогам войны», – и он был прав.
Дорога у Крайновки пролегала рядом с морем, слабый ветер лениво накатывал волны на плоский берег. Село большое, около ста дворов, две улицы, в основном хаты из камыша, с садами и огородами, огороженные плетеными заборами, но попадались дома из самана под шифером. Население – в основном рыбаки, здесь имелся свой рыбзавод с холодильником, куда зимой возили лед. Телега, преследуемая любопытными мальчишками, проследовала в центр села, где на маленькой площади располагались здание администрации, почта, клуб, магазин, навесы с небольшим базаром под ними, церквушка с амбарным замком на двери. Военкомат находился там, где и администрация, в длинном одноэтажном здании с колоннами у входа. Призывники с остановившейся телеги спрыгнули на пыльную землю площади. Здесь уже стояли у зеленого грузовика человек восемь призывников в окружении родственников. Андрей пошел через площадь к базарным рядам, где сидело несколько теток с трехлитровыми бутылями с вином, горками яблок, слив, айвы, связками сушеной рабы.
– А хорошо ли у тебя вино? – спросил он у крайней.
– А ты попробуй, – ответила та, наливая из банки в граненый стограммовый стакан темно-красной жидкости. Попов выпил, поставил стакан на прилавок, отрицательно покачал головой, подошел к другой.
– А у тебя?
Другая женщина также налила вина на пробу, выпив, он подошел к следующей. Продавщицы уже поняли, что молодой человек ничего покупать не будет.
– Ты пей, не стесняйся, – предложила одна из них. – У нас тоже мужья и дети на передовой, пей, и дай бог, чтобы это было не в последний раз.
Из здания вышел офицер с погонами майора, лет сорока, с седыми висками, полнеющий, левая рука в черной перчатке, висит вдоль туловища, на груди орден Красной Звезды, медали, нашивки за ранения. Офицер нес в здоровой руке планшетку с бумагами.
– Строиться! – скомандовал он. Призывники, отделившись от провожающих, неровной линией выстроились у грузовика.
Андрей, прекратив дегустацию и схватив с прилавка яблоко, жуя, встал в конце строя. Майор зачитал фамилии, сверив их со списком, осмотрел строй.
– Сопровождать вас будет сержант Перебейнос, – показал он рукой на сидящего в кабине солдата, – он же водитель, подчиняетесь ему, по пути в селах заберете ещё призывников. А теперь садитесь в машину.
Строй рассыпался, парни пошли прощаться с родственниками, обнял Семена и Павел.
– Теперь ты за старшего, береги мать, – напутствовал он, потом закинул свой мешок в кузов, подтянувшись за борт, запрыгнул сам, принял мешок у Андрея, помог ему забраться в машину.
Заняли места на откидных деревянных сидениях у кабины – здесь меньше трясло и пыли было не так много. Стали отделяться от толпы и другие будущие солдаты, забирались в кузов, занимали места, многие были пьяны. Вот в кузове оказался последний, сержант вышел из кабины с ручкой для заводки, вставил в специальное отверстие, пару раз крутнул и, когда двигатель заурчал, запрыгнул на свое место, и старенький «Газон» с деревянной кабиной под завыванья баб, выпустив из выхлопной трубы сизый дым, попылил по дороге из села.
Ехали медленно, машина тряслась на ухабах, поднимая тучи пыли, и вскоре сидящие в ней люди покрылись серым налетом. По дороге заехали в несколько сел, подбирая призывников, которых всюду провожали родственники, угощали вином и различной закуской не только своих, но и уже собранных ребят, так что по приезду в Кизляр некоторых пришлось выгружать из машины.
Остановились на площади перед милицией. Сержант, сдав будущих солдат по списку дежурному – грузному пожилому капитану – уехал. Расположили отряд в пустой просторной камере предварительного заключения, проверив при этом вещмешки, забрав спиртное и острые предметы, заодно милиционеры также забрали и часть скоропортящихся продуктов. Поужинав, призывники легли спать на голые жесткие деревянные нары. Капитан закрыл решетчатую дверь на замок, чтобы молодые люди не сбежали в город в самоволку. Утром всех построили во дворе, огороженном высоким деревянным забором с колючей проволокой поверху, провели перекличку, разрешили умыться в стоящей в углу бочке. Рядом был деревянный, густо пахнущий хлоркой туалет. Будущие солдаты в течение дня были предоставлены сами себе. Осеннее солнышко ласково согревало, и молодые люди, раздевшись по пояс, сидели на сложенных в углу автомобильных колесах, согреваясь последним теплом. После обеда привезли еще группу призывников, которых расположили в камере рядом. На следующий день с утра всех остриг наголо парикмахер – инвалид, без ноги, в старой выцветшей гимнастерке с медалью «За отвагу» на груди. Потом был медицинский осмотр. Каждого заводили в отдельный кабинет следователя, где на стенах рядом с портретами вождей висели фотографии разыскиваемых преступников. За столом сидел аварец сорока лет в белом халате, приказывал раздеваться наголо, осматривал, расспрашивал о перенесенных болезнях, записывал результаты в пухлую тетрадь. После осмотра всех призывников вновь выстроили во дворе, здесь уже ждали офицеры с петлицами и погонами различных родов войск. Посовещавшись, стали выводить из строя будущих солдат. Кравцова с Поповым, как самых рослых, отобрал крупный широкоплечий лейтенант с голубыми петлицами и эмблемой Воздушно-десантных войск. Офицер, представившись Владимиром Лисициным, отобрал из группы еще троих себе в формируемый взвод. Попрощавшись с остальными призывниками, молодые люди покинули гостеприимный двор милиции, прошли по грязным улицам городка к вокзалу – белому кирпичному зданию новой постройки, где вскоре пересели в пассажирский поезд, следовавший на Астрахань. В вагоне лейтенант выдал сухой паек – по банке американской тушенки, сухари, сахар.
В Астрахани опять прибыли на сборный пункт, где Лисицин отобрал себе еще кандидатов во взвод, так что его группа составила тридцать человек. Здесь кормили густой кашей с черным хлебом. После того как взвод был укомплектован, будущие десантники отправились в город Рязань, где находился учебный полигон Воздушно-десантных войск. Сначала поезд шел на Сталинград. Город лежал в руинах, здесь будущие солдаты впервые увидели пленных немцев, под охраной разбирающих завалы. Потом ехали вдоль Волги и уже в Сызрани повернули на Рязань. Здесь Павел впервые увидел леса, он был поражен густорастущими огромными деревьями, где через кроны лучи солнца редко достигали земли. В Рязани на вокзале их уже ждал грузовик. Попетляв по узким улочкам с кирпичными домами, выехали на окраину. Высоко в небе летел самолет, вот открылась маленькая дверь, и оттуда стали выпадать точки, раскрывались парашюты, парили, медленно приближаясь к земле. Впереди слышались выстрелы пушек, стрекот автоматов. Автомобиль остановился у группы двухэтажных деревянных домов. Первым выбрался из кабины лейтенант, скомандовал:
– Строиться!
Новобранцы слазили с кузова, разминая ноги, строились у борта.
– Что вы как беременные бабы, здесь все делается бегом, это армия, а не колхоз. Равняйсь! Смирно!
Небольшой строй замер.
– Сейчас мы пойдем в хозчасть, где вам старшина выдаст форму, мыло, полотенца, все, что нужно для дальнейшей службы. Потом вам покажут в казарме места, где вы будете спать. Неделя – курс молодого бойца, потом присяга. Разойдись!
И начался ад. Старшина Борзов с нашивками за ранения, с медалями, прихрамывающий, после выдачи формы показал, как правильно её носить, как наматывать портянки, как пришить погоны и знаки различия. Потов строем пошли в баню. Перед отбоем старшина рассказал, как надо вести себя при подъеме, и дал команду на отбой. Новобранцы не спеша разделись и, обсуждая увиденное, заняли места на койках, надеясь выспаться после дальней дороги. Но не тут-то было. Последовала команда «Подъем», и старшина объяснил, что, пока все не построятся за тридцать секунд по полной форме, все будут ложиться и, поднимаясь, вновь становиться в строй. Повторив эту процедуру несколько раз, наконец разрешил спать. Наутро все повторилось вновь, потом кросс в три километра, зарядка, упражнения на перекладине, умывание, завтрак и занятия по строевой подготовке, политзанятия, зубрежка уставов. Свободного времени у солдата совсем не было. В один час перед отбоем необходимо было стирать пропитанную потом гимнастерку и пришивать чистые белые воротнички. Так прошла неделя, и пришло время принимать присягу. С утра четыре взвода выстроились квадратом на плацу. В центре стол, накрытый красной скатертью, рядом солдат со знаменем полка, высшие офицеры, на столе толстая тетрадь, рядом чернильница и деревянная ручка со стальным пером. Один из офицеров зачитывал фамилию, вызванный солдат строевым шагом подходил к столу, произносил заранее выученную присягу, становился на одно колено, целовал край знамени полка, расписывался в тетради и возвращался в строй. В конце командир поздравил солдат со вступлением в ряды Красной армии и выразил надежду на то, что на фронте они не посрамят высокое звание десантника. Потом был праздничный обед и отдых до отбоя, за это время солдаты написали письма домой.
На другой день подготовка возобновилась, только теперь внимание больше уделялось физической подготовке, стрельбам из различных видов оружия, укладке парашютов. Вскоре начались прыжки с вышки. Курсант в полной экипировке поднимался на десятиметровое деревянное сооружение, с которого тянулся с плавным укосом к земле трос, цеплялся за него вытяжным тросом парашюта, и старшина сталкивал солдата вниз. При этом парашют не раскрывался и солдат скользил по тросу к земле. Так отрабатывался навык приземления. Первый прыжок совершили с медленно ползущего дирижабля, здесь также старшина с помощником сталкивал солдат. Погода стояла безветренная, и парашютистов относило недалеко, но и в таких идеальных условиях не прошло без происшествий. Один из десантников сломал ногу, попав ею в нору суслика. Заканчивалась осень, дождь чередовался со снегом, солдатам выдали теплые брюки, ватники и шапки-ушанки. Отдушиной и отдыхом являлись политзанятия, некоторые курсанты засыпали прямо в Красном уголке, за что получали наряд вне очереди – чистить картошку на весь полк или убирать казарму. Здесь политрук рассказывал о положении на фронтах, зачитывал статьи из центральных газет о зверствах фашистов на оккупированной территории, труды классиков марксизма-ленинизма, рассказывал о подвигах народа в тылу и на фронте.