Колин Маккалоу
Антоний и Клеопатра
– С радостью, – ответил он и поцеловал ее.
Поцелуй, вопреки ее ожиданиям, оказался приятным. Его губы были холодные и гладкие, и он не совал ей в рот язык в этом первом, пробном поцелуе. Только губы к губам, мягкие и чувственные.
– Пойдем, – сказала она, беря лампу.
Ее спальня была недалеко, личные покои фараона в небольшом крыле дворца. Антоний сорвал с себя тунику – под ней никакой набедренной повязки – и развязал банты, удерживавшие ее платье на плечах. Платье соскользнуло к ногам. Клеопатра присела на край постели.
– Хорошая кожа, – пробормотал он, растянувшись рядом с ней. – Я не сделаю тебе больно, моя царица. Антоний хороший любовник, он знает, как обращаться с таким хрупким созданием.
И действительно, он знал. Их соитие было медленным и на удивление приятным. Он нежно касался ее тела, а когда стал ласкать груди, это было восхитительно. Несмотря на уверения, что он не причинит ей боли, ей было бы больно, если бы она уже не родила Цезариона. Прежде чем войти в нее, он порядком раздразнил ее, по-разному используя свой огромный член. Он довел ее до оргазма прежде, чем кончил сам, и этот оргазм удивил ее. Это казалось изменой Цезарю, но Цезарь первым предал ее, так какое это имело значение? А самым ценным подарком стало то, что Антоний ничем не напоминал Цезаря. То, что было у нее с Антонием, принадлежало только Антонию. После оргазма он снова был готов для нее, и это тоже казалось удивительным. Ее смущало, что она испытала наслаждение несколько раз. Неужели она так сильно изголодалась? Вероятно, да. Царица Клеопатра опять почувствовала себя женщиной.
Цезарион пришел в восторг оттого, что она сделала Марка Антония своим любовником. В этом отношении он не был наивным.
– Ты выйдешь за него замуж? – спросил он, прыгая от радости.
– Может быть, со временем, – ответила она, чувствуя огромное облегчение.
– А почему не сейчас? Он самый сильный в мире.
– Потому что это слишком скоро, сын мой. Сначала мы с Антонием решим, выдержит ли наша любовь тяжесть брачных уз.
Что касается Антония, его распирала гордость. Клеопатра была не первой правительницей, с которой он делил ложе, но точно самой могущественной. И он обнаружил, что в постели она не походила ни на профессиональную проститутку, ни на покорную римскую жену. Это ему нравилось. Когда мужчина начинает длительные отношения, ему не нужна ни та ни другая, Клеопатра же оказалась идеальной любовницей.
Этим можно было объяснить его настроение в первый вечер, когда царица усердно развлекала его. Вино было великолепное, а вода горчила, так зачем добавлять воду и портить такое вино? Антоний забыл о благих намерениях, даже не поняв, что счастливо, безнадежно пьян.
Приглашенные александрийцы, все знатные македонцы, сначала смотрели на пьяного Антония с изумлением, потом, похоже, решили, что в распутстве есть приятные стороны. Писарь, ужасный человек с огромным самомнением, с гиканьем и хохотом опрокинул в себя первый графин, потом схватил проходившую мимо служанку и занялся с нею любовью. Тут же его примеру последовали другие александрийцы, доказавшие, что они не уступают римлянам, когда дело касается оргий.
Для трезвой Клеопатры, изумленно наблюдавшей за происходящим, это стало совершенно новым уроком. К счастью, Антоний, кажется, не замечал, что она не присоединилась к этому веселью, – он был поглощен выпивкой. Вероятно, потому, что и ел он очень много, вино не довело его до скотского состояния. В укромном углу Сосиген, более опытный в этих делах, чем его царица, поставил ночные горшки и тазы за ширму, где гости могли облегчиться через любое отверстие, а также выставил бокалы с зельем, чтобы утром они не страдали от похмелья.
– Мне было так весело! – кричал Антоний на следующее утро, чувствуя себя замечательно. – Давай сегодня вечером повторим!
Итак, для Клеопатры начались постоянные кутежи, продолжавшиеся больше двух месяцев. И чем более дикими они становились, тем больше радовался им Антоний и тем лучше чувствовал себя. Сосиген получил задание придумывать новинки, чтобы разнообразить эти сибаритские празднества. В результате корабли, приходящие в Александрию, выгружали музыкантов, танцоров, акробатов, мимов, карликов, уродов и фокусников, собранных со всего восточного побережья Нашего моря.
Антоний обожал розыгрыши, иногда довольно жестокие. Он обожал рыбалку, обожал плавать среди голых девушек, править колесницей (что запрещалось аристократам в Риме), обожал охоту на крокодила, обожал всякие проделки, скабрезные стихи, пышные зрелища. Его аппетит был таков, что раз по десять на дню он кричал, что голоден. Сосигену пришла в голову блестящая идея – велеть поварам всегда быть готовыми подать обед с набором лучших вин. Это сразу же возымело успех, и Антоний, крепко целуя его, назвал маленького философа лучшим из людей.
Александрийцы вынуждены были терпеть пятьдесят с лишним пьяниц, которые бегали по улицам с факелами, танцуя, стуча в двери и с хохотом убегая прочь. Некоторые из этих возмутителей спокойствия были высшими чиновниками города, чьи жены сидели дома, плача и удивляясь, почему Клеопатра позволяет все это.
Царица позволяла, потому что у нее не было выбора, хотя сама она неохотно участвовала в подобных дурачествах. Однажды Антоний заставил ее опустить шестимиллионную жемчужину Сервилии в бокал с уксусом и выпить его. Он верил, что жемчуг растворяется в уксусе. Зная, что это не так, Клеопатра выполнила его просьбу, хотя выпить уксус было выше ее сил. На следующий день жемчужина как ни в чем не бывало красовалась у нее на шее. Зачастую празднества сопровождались рыбалкой. Не будучи искусным рыболовом, Антоний платил ныряльщикам, чтобы они насаживали живых рыб на его удочку. Он вынимал трепещущих рыб и похвалялся своим умением, пока однажды Клеопатра, уставшая от его хвастовства, не заставила ныряльщика насадить на его удочку тухлую рыбу. Но он весело воспринял шутку – это было в его характере.
Цезарион с интересом наблюдал за всеобщим шутовством, хотя ни разу не попросился на вечеринки. Когда Антоний был в настроении, они садились на коней и мчались охотиться на крокодила или бегемота, оставив Клеопатру терзаться при мысли, что ее сына затопчут огромные ножищи или перекусят длинные желтые зубы. Но надо отдать должное Антонию, он берег мальчика, просто давая ему возможность хорошо провести время.
– Тебе нравится Антоний, – сказала Клеопатра сыну в конце января.
– Да, мама, очень. Он называет себя новым Дионисом, но на самом деле он – Геракл. Он может держать меня на одной руке, представляешь? И бросает диск на триста шагов.
– Я не удивляюсь, – сухо ответила она.
– Завтра мы идем на ипподром. Я поеду с ним в его колеснице – четыре коня в ряд, самая трудная упряжка!
– Гонки на колесницах – не подобающее развлечение для фараона.
– Я знаю, но это так весело!
И что ответить на это?
Ее сын за последние два месяца стремительно вырос. Сосиген был прав. Мужская компания освободила его от ореола исключительности, которого она не замечала, пока он не утратил его. Теперь он расхаживал по дворцу с важным видом, пытаясь громко кричать, как Антоний, смешно изображал счетовода навеселе и ждал следующего дня с блеском в глазах, предвкушая приключения, чего раньше никогда не было. Он стал сильным, гибким, успешно занимался военными видами спорта: точно бросал копье, стреляя из лука, попадал в центр мишени, орудовал мечом с напористостью легионера-ветерана. Как и его отец, он скакал на коне без седла галопом, держа руки за спиной.
Клеопатра не знала, как долго она сможет выносить кутежи Антония. Она уставала, у нее начались приступы тошноты, заставлявшие ее держаться ближе к ночному горшку. Все признаки беременности, хотя проявившиеся слишком рано. Если Антоний вскоре не прекратит свои безумства, ему придется куролесить одному, без нее. Для маленькой женщины она была сильной, но беременность брала свое.
Ее дилемма разрешилась сама собой, когда парфянский царь вторгся в Сирию.
Ород был уже стар, давно не принимал участия в войнах, его угнетали интриги, обычные среди наследников такого царства. Одним из лучших способов усмирить амбициозных сыновей и группировки было послать воевать самого буйного, а что может быть лучше, чем война против римлян в Сирии? Самым сильным из его сыновей был Пакор, и войско должен был возглавить именно он. На этот раз царь Ород схитрил. С Пакором шел Квинт Лабиен, придумавший для себя прозвище Парфянский. Сын знаменитого военачальника Цезаря, Тита Лабиена, он решил лучше сбежать ко двору Орода, чем подчиниться победителю своего отца. Спор в Селевкии-на-Тигре коснулся и вопроса, как одержать верх над римлянами. В предыдущих стычках, включая ту, что закончилась разгромом армии Марка Красса в Каррах, парфяне полагались только на всадников-лучников, не защищенных доспехами крестьян, которые были обучены во время притворного отступления неожиданно поворачиваться и на полном скаку посылать в сторону врага смертоносный град стрел. Знаменитая «парфянская стрела». Когда Красс пал в Каррах, парфянской армией командовал женоподобный царевич Сурена. Он придумал, как сделать так, чтобы у его верховых лучников стрелы не кончались: нагрузил караван верблюдов стрелами и организовал подвоз. К несчастью, его успех был слишком заметным, и царь Ород заподозрил Сурену в притязании на трон и приказал его казнить.
С того дня прошло более десяти лет, но спор о том, кто одержал победу в Каррах – лучники или катафракты, одетые в кольчуги с головы до ног и на лошадях, тоже одетых в кольчуги, – не утихал. Спор имел социальную подоплеку: лучники были крестьянами, а катафракты – аристократами.
И когда Пакор и Лабиен в начале февраля в год консульства Гнея Домиция Кальвина и Гая Асиния Поллиона повели войска в Сирию, армия парфян состояла исключительно из катафрактов. Аристократы взяли верх.
Пакор и Лабиен перешли Евфрат у города Зевгма и там разделились. Лабиен и его наемники двинулись на запад и через Аманские горы переправились в Киликию Педию, а Пакор и катафракты повернули на юг, в Сирию. Они сметали все перед собой на обоих фронтах. Но агенты Клеопатры на севере Сирии сосредоточили внимание на Пакоре, а не на Лабиене и послали известие в Александрию.
Как только Антоний услышал об этом, он уехал. Никаких теплых прощаний, никаких заверений в любви.
– Он знает? – спросила Таха.
Не стоило уточнять, Клеопатра поняла, что интересует Таху.
– Нет. У меня не было возможности. Он лишь потребовал доспехи и поторопил Деллия, – ответила она, вздохнув. – Его корабли должны плыть в порт Берит, но он не уверен в ветре и не рискнул плыть вместе с ними. Он надеется быть в Антиохии раньше флота.
– Чего не знает Антоний? – мрачно спросил Цезарион, больше всех недовольный внезапным отъездом своего героя.
– Что в секстилии у тебя появится брат или сестра.
Лицо ребенка прояснилось, он радостно запрыгал:
– Брат или сестра? Мама, мама, это же потрясающе!
– Ну, по крайней мере, это отвлечет его от мыслей об Антонии, – поделилась Ирада с Хармионой.
– А вот Клеопатру это не отвлечет, – ответила Хармиона.
Для Антония поездка в Антиохию стала тяжелой, изнурительной гонкой. По пути он посылал за тем или другим правителем в южной части Сирии, временами отдавал им приказы, не слезая с коня.
Тревожно было узнать от Ирода, что среди евреев мнения разделились. Большая часть иудейских инакомыслящих жаждала оказаться под властью парфян. Лидером пропарфянской партии был хасмонейский царевич Антигон, племянник Гиркана, не любивший ни Гиркана, ни римлян. Ирод не посчитал нужным сообщить Марку Антонию, что Антигон уже заключил сделку с послами-парфянами, чтобы получить желаемое – еврейский трон и статус верховного жреца. Поскольку Ирода не очень интересовали эти хитрости и настроение синедриона, Антоний двинулся на север, оставшись в неведении, насколько серьезна ситуация с евреями. На этот раз Ирод сплоховал: он был слишком занят, соперничая со своим братом Фазаелем за руку царевны Мариамны, и ничего вокруг не замечал.
Тир невозможно было взять штурмом. Вонючий перешеек, отравленный горами гниющих моллюсков, служил защитой центру производства пурпурной краски, находящемуся на острове. А внутри предателей не нашлось, потому что ни один житель Тира не хотел поставлять пурпурную краску царю парфян за цену, назначенную этим царем.
В Антиохии Антоний нашел Луция Децидия Саксу, который нервно вышагивал взад-вперед. Наблюдательные вышки на массивных городских стенах были заполнены людьми, устремившими взгляд на север. Пакор пойдет по течению реки Оронт, и он уже недалеко. Из Эфеса пришел брат Саксы, чтобы присоединиться к нему. Беженцы уже устремились в город. Изгнанный из Амана царь разбойников Таркондимот рассказал Антонию, что Лабиен действует очень успешно. Предполагается, что сейчас он уже достиг Тарса и Каппадокии. А Антиох из Коммагены, правитель царства-клиента, которое граничило с Аманскими горами на севере, колебался, вставать ли на сторону римлян. Антоний слушал Таркондимота, чувствуя к нему симпатию. Может, он и разбойник, но умный и способный.
После проверки двух легионов Саксы Антоний немного расслабился. Эти легионеры, раньше принадлежавшие Гаю Кассию, были опытными воинами.
Гораздо более тревожные новости пришли из Италии. Луций, брат Антония, сидел в осаде в Перузии, а Поллион отступил в болота в устье реки Пад! «Это бессмысленно! У Поллиона и Вентидия больше солдат, чем у Октавиана! Почему они не помогают Луцию?» – спрашивал себя Антоний, совершенно позабыв, что сам он не отвечал на их просьбы разъяснить им, была ли война Луция частью его плана?
Что ж, сколь бы серьезная ситуация ни складывалась на Востоке, Италия была важнее. Антоний поплыл в Эфес с намерением по возможности скорее попасть в Афины. Он должен был сам все узнать.
Дорожная скука обратила его мысли к Клеопатре и фантастической зиме в Египте. О боги, как он нуждался в таком отдыхе! И как замечательно царица удовлетворяла все его прихоти. Он и правда любил ее, как любил всех женщин, с кем имел отношения дольше одного дня. И он будет продолжать любить ее, пока она не сделает что-нибудь такое, что начнет его раздражать. А вот поступки Фульвии вызывали не просто раздражение, если судить по обрывкам новостей, доходивших из Италии. Единственной женщиной, любовь к которой устояла, несмотря на тысячи ее безумств, была его мать, пусть и самая глупая женщина в мире.
Как и большинство мальчиков из знатных семей, Антоний почти не видел отца, который редко приезжал в Рим, поэтому Юлия Антония была – или должна была быть – единственной, кто сплачивал семью. Три сына и две дочери ничуть не добавили зрелости этой ужасающе глупой женщине. Деньги для нее были чем-то падающим с виноградной лозы или получаемым от слуг, людей намного умнее ее.
И в любви она была несчастна. Ее первый муж, отец ее детей, предпочел покончить с собой, чем вернуться в Рим и быть обвиненным в измене за неумелое ведение войны против критских пиратов, а ее второго мужа казнили на Римском форуме за участие в восстании, поднятом Катилиной. Все это случилось к тому времени, когда Марку, старшему из детей, исполнилось двадцать. Две девочки выросли высоченными и некрасивыми, как и все в роду Антониев, и их пришлось отдать замуж за богачей, желающих подняться по социальной лестнице благодаря браку. Их деньги нужны были для финансирования политической карьеры мальчиков, которые росли без всякой поддержки. Потом Марк влез в огромные долги и вынужден был жениться на богатой провинциалке Фадии, принесшей ему приданое в двести талантов. Богиня Фортуна улыбнулась Антонию: Фадия и дети, которых она родила ему, умерли от чумы, и он получил возможность еще раз жениться на богатой наследнице, своей двоюродной сестре Антонии Гибриде. Этот союз дал одного ребенка – девочку, неумную и некрасивую. Когда Куриона убили и Фульвия стала свободной, Антоний развелся со своей кузиной и женился на Фульвии. Еще один выгодный союз: Фульвия считалась самой богатой женщиной в Риме.
Не сказать, чтобы у Антония было несчастливое детство и отрочество, но вот дисциплина у него всегда хромала. Единственным, кому удавалось держать в узде Юлию Антонию и ее мальчиков, оказался Цезарь, хотя он и не был главой рода Юлиев, а просто самым волевым его членом. Со временем сыновья Юлии Антонии понравились Цезарю, но он не был легким человеком, и они его не понимали. Это фатальное отсутствие дисциплины в сочетании с чрезмерной любовью к дебоширству у взрослого Марка Антония в конце концов отвернуло Цезаря от него. Антоний дважды не оправдал доверия. Для Цезаря и одного раза было достаточно. Он заставил Антония работать, содрав семь шкур.
Облокотившись на перила палубы и наблюдая, как солнечные лучи играют на мокрых веслах, Антоний размышлял о том, что до сих пор не уверен, действительно ли он намеревался участвовать в заговоре против Цезаря. Оглядываясь назад, он склонен был думать, что по-настоящему не верил, будто такие люди, как Гай Требоний и Децим Юний Брут, настолько осмелеют или настолько возненавидят Цезаря, чтобы исполнить задуманное. Марк Брут и Кассий не имели большого значения. Они были номинальными главами, но не преступниками. Да, зачинщики заговора определенно Требоний и Децим Брут. Оба мертвы. Требоний умер под пытками от руки Долабеллы, а Децима Брута обезглавил галльский вождь за кошелек золота, присланный ему Антонием. Нет, сам он вовсе не планировал убивать Цезаря! Просто он уже давно решил, что в Риме без Цезаря ему будет легче жить. Но величайшая трагедия состояла в том, что так оно и было бы, не появись Гай Октавий, усыновленный Цезарем, который в восемнадцать лет уже заявил свои права на наследство и дважды предпринял марш на Рим еще до того, как ему исполнилось двадцать. Второй поход сделал его старшим консулом, после чего он нашел в себе смелость заставить своих соперников, Антония и Лепида, встретиться с ним и заключить договор. В результате получился второй триумвират – три человека объединились, чтобы возродить республику. Вместо одного диктатора – три диктатора с равной (теоретически) властью. До Антония и Лепида, которые вели переговоры с Октавианом на речном острове в Италийской Галлии, постепенно дошло, что этот юноша, годящийся им в сыновья, намного превосходит их хитростью и жестокостью.
В чем Антоний не мог себе признаться даже в самые мрачные моменты, так это в том, что до сих пор Октавиан демонстрировал, насколько проницательным был Цезарь в своем выборе. Больной, несовершеннолетний, миловидный, настоящий маменькин сынок, Октавиан смог удержаться на плаву в водах, которые должны были накрыть его с головой. Наверное, отчасти потому, что он унаследовал имя Цезаря и всячески это эксплуатировал, а отчасти благодаря слепой преданности молодых людей, таких как Марк Випсаний Агриппа. Однако нельзя отрицать и того, что своими успехами Октавиан был главным образом обязан самому себе. Антоний, бывало, шутил со своими братьями, что Цезарь – это загадка, но по сравнению с Октавианом Цезарь был прозрачен, как вода в акведуке Марция.
5
Антоний прибыл в Афины в мае. В это время наместник Цензорин был очень занят на северных рубежах Македонии, отбивая нападки варваров, поэтому не смог встретить начальника. Антоний был не в настроении. Его друг Барбат оказался недругом. Как только Барбат услышал, что Антоний развлекается в Египте, он бросил легионы в Эфесе и уехал в Италию. А там, как узнал сейчас Антоний, продолжает мутить воду, которую Антоний не удосужился очистить. То, что Барбат сказал Поллиону и Вентидию, заставило одного отступить в болота реки Пад, а другого – торчать в нерешительности подальше от Октавиана, Агриппы и Сальвидиена.
Источником большинства этих неприятнейших новостей из Италии был Луций Мунаций Планк, занимавший апартаменты старшего легата в афинской резиденции.
– Все предприятие Луция Антония было катастрофой, – сказал Планк, тщательно подбирая слова. Он должен был дать полный отчет, не выставив себя при этом в плохом свете, ибо в настоящий момент не видел возможности перейти на сторону Октавиана. – В канун Нового года жители Перузии попытались прорвать осаду Агриппы, но безуспешно. Ни Поллион, ни Вентидий не выступили против армий Октавиана, хотя имели значительный численный перевес. Поллион все твердил, что, э-э, не уверен, чего именно ты ждешь от него, а Вентидий исполнял только приказы Поллиона. После того как Барбат растрезвонил всем о твоем, э-э, дебоширстве – это его выражение! – Поллион пришел в такое негодование, что отказался вызволять твоего брата из Перузии. И город пал в самом начале нового года.
– А где был ты со своими легионами, Планк? – спросил Антоний, опасно сверкнув глазами.
– Ближе к Перузии, чем Поллион и Вентидий! Я пошел в Сполетий, чтобы образовать южную часть клещей, но напрасно. – Он вздохнул, пожал плечами. – К тому же у меня в лагере находилась Фульвия, и с ней было очень трудно.
Да, он любил ее, но свою шкуру любил больше. Фульвию Антоний не стал бы казнить за предательство, в конце-то концов.
– Агриппа имел наглость украсть у меня два лучших легиона, веришь? Я послал их помочь Клавдию Нерону в Кампанию, но появился Агриппа и предложил людям лучшие условия. Да, Агриппа победил Нерона моими двумя легионами! Нерон вынужден был бежать на Сицилию, к Сексту Помпею. Очевидно, кое-кто в Риме поговаривал о том, чтобы убить жен и детей мятежников, потому что жена Нерона, Ливия Друзилла, взяла маленького сына и присоединилась к мужу.
Тут Планк нахмурился, не зная, продолжать ли.
– Говори, Планк, говори!
– Э-э, твоя почтенная матушка, Юлия, убежала с Ливией Друзиллой к Сексту Помпею.
– Именно так она и должна была поступить, чтобы напомнить мне о себе, хотя и напрасно, потому что я о ней не забываю. О, в каком замечательном мире мы живем! – воскликнул Антоний, сжав кулаки. – Жены и матери живут в военных лагерях, они ведут себя так, словно умеют отличать один конец меча от другого. Тьфу!
Он с трудом взял себя в руки, успокоился.
– Мой брат… вероятно, он мертв, но ты еще не набрался смелости сказать мне об этом, Планк?
Наконец-то он мог сообщить хорошую новость!
– Нет-нет, мой дорогой Марк! Вовсе нет! Когда Перузия открыла свои ворота, какой-то местный богач решил, что его погребальный костер должен быть огромным и величественным, и сжег город дотла. Это большее бедствие, чем осада. Октавиан казнил двадцать самых знатных граждан, но не тронул войска Луция. Они влились в легионы Агриппы. Луций попросил прощения и получил его. Октавиан назначил его наместником Дальней Испании, и он сразу уехал туда. Я думаю, он был счастлив.
– А это диктаторское назначение было одобрено сенатом и народом Рима? – спросил Антоний, возмущаясь нарушением закона, но и чувствуя облегчение.
Проклятый Луций! Вечно пытается превзойти своего большого брата Марка, и никогда это ему не удается.
– Было, – ответил Планк. – Хотя некоторые возражали!
– Потворство лысому демагогу, любителю выступать на Форуме?
– Э-э, ну да, такая фраза прозвучала. Я могу назвать тебе имена. Однако Луций был консулом в прошлом году, а твой дядя Гибрида теперь цензор, поэтому большинство сенаторов сочли, что Луций заслужил прощение. Ему предстоит небольшая приятная кампания против лузитан, так что, когда вернется домой, отметит триумф.
Антоний хрюкнул:
– Тогда он выкрутился удачнее, чем заслуживает. Полное идиотство от начала до конца! Но я готов держать пари, что Луций лишь выполнял приказы. Это была война Фульвии. Кстати, где она?
Планк широко открыл карие глаза:
– Да здесь, в Афинах! Мы с ней убежали вместе. Сначала мы не думали, что Брундизий отпустит нас – этот город целиком на стороне Октавиана, – но, вероятно, Октавиан предупредил, чтобы нам разрешили покинуть Италию, если мы не возьмем с собой войска.
– Итак, мы установили, что Фульвия в Афинах. Но где именно в Афинах?
– Аттик позволил ей остановиться в его доме.
– Какое великодушие! Аттик всегда стремится угодить и нашим и вашим. Но почему он думает, что я буду рад видеть Фульвию?
Планк онемел, не зная, какой ответ хочет услышать Антоний.
– Что еще случилось?
– Разве этого не довольно?
– Нет, если только твой отчет полный.
– Ну, Октавиан не получил денег от Перузии для финансирования своих действий, но каким-то образом ему удается платить легионам достаточно, чтобы удерживать их на своей стороне.
– Военная казна Цезаря должна быстро истощиться.
– Ты вправду считаешь, что это он взял ее?
– Конечно он! А что поделывает Секст Помпей?
– Блокирует морские пути и забирает все зерно из Африки. Его флотоводец Менодор захватил Сардинию и выгнал Лурия, а это значит, что у Октавиана не осталось другого источника зерна, кроме того, что он может купить у Секста по высоченной цене, до двадцати пяти – тридцати сестерциев за модий. – Планк даже застонал от зависти. – Вот где все деньги – в сундуках Секста Помпея! Как он поступит с ними? Захватит Рим и Италию? Мечты! Легионы любят большие премии, но они не будут сражаться за человека, который доводит до голодной смерти их стариков. Наверное, поэтому, – продолжал Планк задумчиво, – он вынужден вербовать рабов и делать флотоводцев из вольноотпущенников. Однажды тебе все же придется отобрать у него деньги, Антоний. Если ты этого не сделаешь, это сделает Октавиан, а тебе деньги нужнее.
Антоний фыркнул:
– Разве сможет Октавиан выиграть морской бой у такого опытного человека, как Секст Помпей? С такими союзниками, как Мурк и Агенобарб? Когда придет время, я займусь Секстом Помпеем, но не сейчас. Он действует во вред Октавиану.
Зная, что она прекрасно выглядит, Фульвия с нетерпением ждала мужа. Хотя несколько седых волос были вовсе незаметны, она заставила служанку выдернуть их, а потом уложить копну каштановых локонов по последней моде. Темно-красное платье подчеркивало изгиб груди и ниспадало вниз, скрывая чуть выступающий живот и располневшую талию. «Да, – думала Фульвия, прихорашиваясь, – я хорошо сохранилась для своих лет. Я все еще самая красивая женщина в Риме».
Конечно, она знала о веселой зиме Антония в Александрии. Барбат просветил ее по этому поводу. Но мужские дела ее не касаются. Если бы он развлекался с высокородной римлянкой, совсем другое дело. Она мгновенно выпустила бы когти. Но когда мужчина отсутствует месяцами, а то и годами, ни одна разумная жена, оставленная в Риме, не будет думать о муже плохо из-за того, что он снимет напряжение. А дорогой Антоний любил цариц, царевен, иностранок высокого происхождения. Переспав с какой-нибудь из них, он чувствовал себя царем, насколько это возможно для римлянина-республиканца. Фульвия видела Клеопатру, когда та жила в Риме при Цезаре, и она понимала, что Антония привлекли титул и власть египтянки. Царица вовсе не была пышной и чувственной женщиной во вкусе Антония. К тому же она обладала сказочными богатствами, а Фульвия знала своего мужа. Ему просто нужны ее деньги.
Так что, когда появился управляющий Аттика и доложил, что Марк Антоний в атрии, Фульвия разгладила платье и побежала по длинному строгому коридору туда, где ждал Антоний.
– Антоний! О, meum mel, как замечательно снова видеть тебя! – крикнула она с порога.
Антоний, занятый разглядыванием великолепной картины, изображавшей Ахилла, сидящего в гневе рядом с кораблями, обернулся на звук ее голоса.
Впоследствии Фульвия не могла вспомнить, что именно произошло, так молниеносны были его движения. Она только почувствовала оглушительную пощечину, от которой растянулась на полу. Потом он наклонился над ней, схватил за волосы, поднял на ноги и стал наотмашь хлестать ее по лицу открытой ладонью. И это было так же больно, как если бы он бил ее кулаком. Он выбил ей зубы, сломал нос.
– Ты, глупая cunnus! – орал он, не переставая бить ее. – Ты глупая, глупая cunnus! Возомнила себя Гаем Цезарем?
Кровь лилась у нее изо рта, из носа. Она, которая во всеоружии встречала каждый вызов богатой событиями жизни, была беспомощна, уничтожена. Кто-то кричал, должно быть она сама, ибо слуги слетелись со всех сторон, но только взглянули – и убежали.
– Идиотка! Проститутка! О чем ты думала, когда пошла войной против Октавиана от моего имени? Когда растрачивала деньги, которые я оставил в Риме, Бононии, Мутине? Когда покупала легионы для таких, как Планк, неспособных их сохранить? Когда жила в военном лагере? Что ты о себе возомнила, если вообразила, что люди вроде Поллиона будут исполнять твои приказы? Приказы женщины! Запугивала моего брата от моего имени! Он идиот! Он всегда был идиотом! И еще раз доказал это, связавшись с женщиной! Ты недостойна даже презрения!
Плюнув, он швырнул ее на пол. Не переставая кричать, она уползла, как покалеченное животное. Слезы хлынули сильнее, чем кровь.
– Антоний, Антоний! Я хотела угодить тебе! Маний сказал, что ты будешь доволен! – хрипло кричала она. – Я продолжила твою борьбу в Италии, пока ты был занят на Востоке! Маний сказал! – шамкала она беззубым ртом.
Услышав имя Мания, Антоний вдруг почувствовал, что его гнев угас. Маний – ее грек-вольноотпущенник, змей. По правде говоря, пока Антоний не увидел ее, он и не знал, сколько злобы, сколько гнева накопилось в нем за время его путешествия из Эфеса. Вероятно, если бы он следовал первоначальному плану и поплыл прямо из Антиохии в Афины, он не был бы так разъярен.
В Эфесе хватало сплетников и кроме Барбата, и слухи ходили не только о зиме, проведенной им с Клеопатрой. Некоторые шутили, что в его семье платье носит он, а доспехи – Фульвия. Другие посмеивались, что по крайней мере один человек из рода Антониев воюет, пусть даже и женщина. Антоний вынужден был делать вид, что не слышит всего этого, но раздражение его росло. Рассказ Планка не смягчил Антония, гнев не погасило даже горе, терзавшее его, пока не выяснилось, что Луций в безопасности и здоров. Их брат Гай был убит в Македонии, и только казнь убийцы облегчила боль. Он, большой брат, любил их.
Любовь к Фульвии ушла навсегда, думал он, с презрением глядя на нее. Глупая, глупая cunnus! Надев доспехи, она публично кастрировала его.
– Я хочу, чтобы к утру ты покинула этот дом, – отрезал он, схватив ее за руку и силой усадив под картиной с Ахиллом. – Пусть Аттик сострадает людям, заслуживающим этого. Я напишу ему сегодня, и он не посмеет оскорбить меня, сколько бы денег у него ни было. Ты – позор как жена и как женщина, Фульвия! Я больше не хочу иметь с тобой ничего общего. Я немедленно пришлю тебе уведомление о разводе.
– Но, – рыдая, прошамкала она, – я убежала без денег, без имущества, Марк! Мне нужны деньги на жизнь!
