Колин Маккалоу
Антоний и Клеопатра
Ее красота еще больше расцвела, подумал Октавиан, жалея, что не может разделить с ней горе. Ибо хотя он и согласился на этот брак, он так и не смог примириться с человеком, который обладал его любимой Октавией. Кроме того, у Октавиана имелись планы, и смерть Марцелла-младшего могла содействовать их осуществлению. Октавия переживет эту потерю. Старше его на четыре года, она наследовала все черты Юлиев: золотистые волосы, глаза с голубизной, высокие скулы, красивый рот, а спокойствие, которое она излучала, притягивало к ней людей. Что еще важнее, она в полной мере обладала знаменитым даром большинства женщин из рода Юлиев: делать счастливыми своих мужей.
Целлина была еще грудной, Октавия сама кормила ребенка, и это удовольствие она не уступала няне. Поэтому она почти не покидала дом и часто не выходила к гостям. Как и ее брат, Октавия была очень скромна. Ни перед одним мужчиной, кроме мужа, она не оголяла грудь, чтобы покормить ребенка. Для Октавиана она была олицетворением богини Ромы, и, когда он станет неоспоримым хозяином Рима, он поставит ее статуи в общественных местах – неслыханная честь для женщины.
– Можно мне увидеть Марцелла? – спросил Октавиан.
– Он не хочет никого видеть, даже тебя. – Она поморщилась. – Это гордость, Цезарь, гордость щепетильного человека. В его комнате неприятно пахнет, сколько бы слуги ни убирали и ни жгли благовоний. Врачи называют это запахом смерти и говорят, что его не истребить.
Он обнял ее, поцеловал ее волосы:
– Сестричка, любимая, могу ли я чем-нибудь помочь тебе?
– Ничем, Цезарь. Ты утешаешь меня, но ничто уже не утешит его.
Ну что ж, тогда никаких нежностей.
– Я должен уехать, наверное, на месяц, – сообщил Октавиан.
Октавия ахнула:
– Вот как! Ты должен? Да ведь он и полмесяца не протянет!
– Да, должен.
– Кто же организует похороны? Выберет похоронную контору? Найдет нужного человека для надгробной речи? Наша семья стала такой маленькой! Войны, убийства… Может быть, Меценат?
– Он в Агригенте.
– Тогда кто? Домиций Кальвин? Сервилий Ватия?
Он взял ее за подбородок, поднял голову, посмотрел ей в глаза, не скрывая боли, и медленно произнес:
– Думаю, это будет Луций Марций Филипп. Я бы этого не хотел, но он единственный, кто не вызовет толков в Риме. Поскольку никто не верит, что наша мать мертва, какое это имеет значение? Я напишу ему и скажу, что ему разрешено возвратиться в Рим и поселиться в доме своего отца.
– У него может появиться желание бросить эдикт тебе в лицо.
– Хм! Он подчинится! Он соблазнил мать триумвира Цезаря, божественного сына! И только она спасла его шкуру. О, как бы я хотел состряпать дело об измене и угостить этим его эпикурейское нёбо! Даже мое терпение имеет границы, и ему это хорошо известно. Он подчинится, – повторил Октавиан.
– Хочешь познакомиться с маленькой Марцией? – дрожащим голосом спросила Октавия. – Она такая милая, Цезарь, правда!
– Нет, не хочу, – резко ответил Октавиан.
– Но она наша сестра! Мы одной крови, Цезарь, даже со стороны Марциев. Бабушка божественного Юлия была Марцией.
– Будь она хоть Юнона, мне все равно! – в ярости крикнул Октавиан и вышел из комнаты.
Милый, милый брат! Ушел, а она даже не успела сказать ему, что на некоторое время два мальчика Фульвии от Антония будут жить с ее детьми. Когда она отправилась проведать их, то была потрясена: за детьми никто не присматривал, а десятилетний Курион совсем одичал. У нее не было возможности взять Куриона под свое крыло и приручить, но она могла забрать Антилла и Юлла просто из сострадания. Бедная, бедная Фульвия! Дух демагога Римского форума вселился в тело женщины. Подруга Октавии Пилия утверждала, что Антоний избил Фульвию в Афинах, даже пинал ее ногами, но Октавия не могла этому поверить. В конце концов, она хорошо знала Антония, он ей очень нравился. Частично ее симпатия объяснялась тем фактом, что он разительно отличался от ее окружения. Порой бывает скучно общаться только с умными, утонченными, сдержанными мужчинами. Жить с Антонием, наверное, рискованно, но бить свою жену? Нет, он никогда бы этого не сделал! Никогда.
Она вернулась в детскую и тихо поплакала там, стараясь, чтобы Марцелла, Марцелл и Антилл, уже достаточно большие, не увидели ее слез. Успокаиваясь, она подумала, как все же будет замечательно, если мама вернется! Мама так страдала от боли в костях, что вынуждена была отослать маленькую Марцию в Рим к Октавии, но скоро она будет жить совсем рядом и сможет видеться со своими дочерьми. Только когда брат Цезарь все поймет? И поймет ли когда-нибудь? Почему-то Октавия так не думала. Он был твердо убежден, что поступок мамы простить нельзя.
Потом она вспомнила о Марцелле и сразу пошла в его комнату. Женившись на Октавии в сорок пять лет, он был в расцвете сил, худощавый, сильный, образованный, внешне напоминавший Цезаря. Жесткость, свойственная мужчинам из рода Юлиев, совершенно отсутствовала в нем, хотя ему были присущи определенная хитрость, уклончивость, позволившая ему остаться в стороне, когда вся Италия сходила с ума из-за божественного Юлия, а потом и заключить выгоднейший брак, который ввел его в лагерь сторонников Цезаря и при том без потерь. За это он должен был благодарить Антония, и он никогда этого не забывал. Поэтому Октавия знала Антония, часто бывавшего у них.
Теперь эта красивая двадцатисемилетняя жена вглядывалась в недвижное лицо мужа, которого болезнь иссушила, изгрызла, съела изнутри. Его любимый раб Адмет сидел возле кровати, держа исхудавшую руку Марцелла, но, когда вошла Октавия, Адмет быстро поднялся и уступил ей место.
– Как он? – прошептала она.
– Спит после макового сиропа, domina. К несчастью, это единственное средство унять боль, которая туманит рассудок.
– Я знаю, – сказала Октавия, усаживаясь. – Поешь и поспи. Твоя смена может наступить быстрее, чем ты думаешь. Если бы он разрешил кому-нибудь еще дежурить возле него! Но он не хочет.
– Если бы я умирал так медленно и мучительно, domina, я бы желал, открывая глаза, видеть лицо, которое хочу.
– Точно так, Адмет. А теперь, пожалуйста, иди. Поешь и поспи. Он сказал мне, что освобождает тебя в своем завещании. Ты будешь Гаем Клавдием Адметом, но я надеюсь, ты останешься со мной.
От волнения молодой грек ничего не смог сказать, только поцеловал руку Октавии.
Проходили часы, молчание нарушилось, лишь когда няня принесла Целлину для кормления. К счастью, она была спокойным ребенком, не плакала громко, даже если была голодна. Марцелл продолжал пребывать в забытьи.
Вдруг он пошевелился, открыл мутные глаза, прояснившиеся, когда он увидел жену.
– Октавия, любовь моя! – прохрипел он.
– Марцелл, любимый, – радостно улыбаясь, сказала она и поднялась, чтобы взять кубок со сладким вином, разбавленным водой.
Он чуть отпил его через соломинку. Затем она принесла таз с водой и полотенце. Сняла простыню с его тела, от которого остались только кожа да кости, убрала грязную пеленку и стала мыть его легкими движениями, тихо разговаривая с мужем. Где бы она ни находилась в комнате, его глаза, полные любви, следовали за ней.
– Старики не должны жениться на молодых девушках, – прошептал он.
– Я не согласна. Если молоденькие девушки выходят замуж за молодых людей, они никогда не взрослеют и ничему не учатся, кроме банальных вещей, потому что оба они зеленые. – Она убрала таз. – Вот! Теперь хорошо?
– Да, – соврал он, потом вдруг тело его забилось в конвульсиях, зубы сжались. – О Юпитер, Юпитер! Какая боль! Мой сироп, где мой сироп?
Она дала ему маковый сироп и снова села, глядя, как он засыпает, до тех пор пока не пришел Адмет сменить ее.
Меценату легко было выполнить поручение Октавиана, потому что Секст Помпей обиделся на Марка Антония. «Пират», ну и ну! Не против ненадежного тайного сговора, чтобы подразнить Октавиана, но не желает публично объявить об их союзе! Секст Помпей не считал себя пиратом, ни в коем случае! Однажды осознав, что любит море и хочет командовать тремя-четырьмя сотнями военных кораблей, он видел себя Цезарем водной стихии, не проигрывающим сражений. Да, непобедимый на море и грозный претендент на титул Первого человека в Риме. Но Антоний и Октавиан были еще более грозными соперниками. Он хотел заключить союз с одним из них против другого, чтобы уменьшить число соперников с трех до двух. В действительности он ни разу не видел Антония, Секста даже не было в толпе у дверей сената, когда Антоний громил в своей речи республиканцев, действуя в интересах Цезаря, как плебейский трибун. У шестнадцатилетнего юноши были занятия поинтереснее, а политикой Секст не увлекался ни тогда, ни сейчас. Но вот с Октавианом он однажды встречался в небольшом порту на «подъеме» италийского «сапога» и разглядел опасного противника под маской симпатичного юноши двадцати лет против его двадцати пяти. Первое, что поразило его в Октавиане, – он увидел человека, рожденного идти против правил, который тем не менее никогда не поставит себя в такое положение, чтобы его могли объявить вне закона. Они обсудили кое-какие вопросы, затем Октавиан возобновил свой поход в Брундизий, а Секст уплыл. С тех пор расстановка сил изменилась. Брут и Кассий были разбиты и мертвы, мир принадлежал триумвирам.
Секст не мог поверить в близорукость Антония, который решил сосредоточиться на Востоке. Любой мало-мальски соображающий человек понимает, что Восток – это ловушка, золотая наживка на ужасном, зазубренном крючке. Власть над миром будет принадлежать тому, кто контролирует Запад и Италию, а это Октавиан. Конечно, здесь приходится выполнять самую тяжелую работу, совершенно непопулярную, поэтому Лепид удрал в Африку с шестью легионами Луция Антония и стал ждать развития событий, попутно набирая войско. Еще один дурак. Да, больше всех бояться надо Октавиана, потому что он не уклоняется от трудной работы.
Если бы Антоний согласился заключить союз, он облегчил бы Сексту задачу стать Первым человеком в Риме. Но нет, он отказался объединяться с пиратом!
– Значит, пусть все остается как есть, – сказал Секст Либону. Синие глаза его словно застыли. – Просто понадобится больше времени, чтобы одолеть Октавиана.
– Дорогой мой Секст, ты никогда не одолеешь Октавиана, – сказал Меценат, появившись в Агригенте несколько дней спустя. – У него нет слабостей, на которых ты мог бы сыграть.
– Gerrae! – огрызнулся Секст. – Начать с того, что у него нет кораблей и нет способных флотоводцев. Вообрази, посылать такого изнеженного грека-вольноотпущенника, как Гелен, чтобы отобрать у меня Сардинию! Кстати, этот человек здесь. Он цел и невредим. Корабли и флотоводцы – это уже два слабых места. У него нет денег – это третье. Повсюду враги – это четвертое. Мне продолжать?
– Это не слабые места, это просто нехватка, – ответил Меценат, запихивая в рот креветки. – О, они великолепны! Почему они намного вкуснее тех, что я ем в Риме?
– В грязной воде больше питательных веществ.
– Ты много знаешь о море.
– Достаточно, чтобы понимать: Октавиан не сумеет победить меня на море, даже если найдет несколько кораблей. Ведение морского боя – это искусство, в котором мне нет равных за всю историю Рима. Мой брат Гней был отличным моряком, но до меня ему далеко.
Секст самодовольно откинулся в кресле.
«Что происходит с нынешним поколением молодых людей? – с удивлением спросил себя Меценат. – В школе нас учили, что никогда не будет другого Сципиона Африканского и другого Сципиона Эмилиана, но их разделяли поколения, и каждый из них был уникален в свое время. Сегодня все не так. Молодым людям выпал шанс показать, на что они способны, потому что столько сорокалетних и пятидесятилетних погибли или отправились в вечную ссылку. Этому субъекту нет и тридцати».
Вдоволь налюбовавшись собой, Секст вернулся к действительности.
– Должен сказать, Меценат, я разочарован, что твой хозяин не приехал лично со мной встретиться. Слишком важный, да?
– Нет, уверяю тебя, – ответил Меценат самым елейным голосом, на какой был способен. – Он передает тебе самые искренние извинения, но кое-какие события в Дальней Галлии потребовали его присутствия там.
– Да, я узнал об этом, наверное, даже раньше его. Дальняя Галлия! Какой рог изобилия будет принадлежать ему! Лучшие легионы ветеранов, зерно, ветчина и солонина, сахарная свекла… Не говоря уже о сухопутном маршруте в обе Испании, хотя Италийской Галлии он еще не получил. Без сомнения, он получит ее, когда Поллион решит надеть свои консульские регалии, хотя слух идет, что это случится не сейчас. Еще говорят, что Поллион ведет семь легионов по Адриатическому побережью, чтобы помочь Антонию, когда он высадится в Брундизии.
Меценат удивился:
– Разве Антонию нужна военная помощь, чтобы высадиться в Италии? Как старший триумвир, он свободно может передвигаться повсюду.
– Но не в Брундизии. Почему жители Брундизия так ненавидят Антония? Они готовы плюнуть на его прах.
– Он очень жестоко обошелся с ними, когда божественный Юлий поручил ему переправить остальные легионы через Адриатику за год до Фарсала, – объяснил Меценат, не обращая внимания на то, как потемнело лицо Секста при упоминании о битве, в которой его отец потерпел поражение, изменившее мир. – Антоний бывает безрассудным, а когда божественный Юлий дышал ему в спину, это проявлялось особенно сильно. Кроме того, военная дисциплина у него всегда хромала. Он позволил легионерам насиловать и грабить. Затем, когда божественный Юлий сделал его начальником конницы, он выместил свою обиду на Брундизий на горожанах.
– Тогда понятно, – усмехнулся Секст. – Однако, когда триумвир берет с собой всю армию, это похоже на вторжение.
– Демонстрация силы, знак императору Цезарю…
– Кому?
– Императору Цезарю. Мы не зовем его Октавианом. И Рим тоже не зовет. – Меценат сделался очень серьезным. – Может, поэтому Поллион и не вернулся в Рим, даже в качестве избранного младшего консула.
– Вот менее приятная новость для императора Цезаря, чем Дальняя Галлия, – язвительно заметил Секст. – Поллион переманил Агенобарба на сторону Антония. Это не понравится императору Цезарю!
– Ох, стороны, стороны, – воскликнул Меценат, но как-то равнодушно. – Единственная сторона – это Рим. Агенобарб – горячая голова, Секст, тебе это хорошо известно. Он сам по себе и с удовольствием бороздит свой участок моря, считая себя Нептуном. Не означает ли это, что и у тебя в будущем прибавится забот с Агенобарбом?
– Не знаю, – ответил Секст с непроницаемым лицом.
– Ближе к делу. Многоглазая и многоязыкая молва говорит, что ты не ладишь с Луцием Стаем Мурком, – сказал Меценат, демонстрируя свою осведомленность собеседнику, неспособному это оценить.
– Мурк хочет командовать на равных правах, – вырвалось у Секста.
Это было характерно для Мецената: он усыплял бдительность слушателей, и его начинали воспринимать не как ставленника Октавиана, а как достойного доверия собеседника. Досадуя на свою неосторожность, Секст попытался исправить ошибку:
– Конечно, он не может разделить со мной командование, поскольку я в это не верю. Я добился успеха, потому что сам принимаю все решения. Мурк – апулийский козопас, который возомнил себя римским аристократом.
«Глядите-ка, кто это говорит, – подумал Меценат. – Значит, прощай, Мурк, да? К этому времени в следующем году он будет мертв, обвиненный в каком-нибудь проступке. Этот высокомерный молодой негодяй не терпит равных, отсюда его пристрастие к флотоводцам-вольноотпущенникам. Его роман с Агенобарбом продлится лишь до тех пор, пока Агенобарб не назовет его пиценским выскочкой».
Вся полезная информация получена, но он здесь не для этого. Наевшись креветок и выудив все новости, Меценат перешел к своему главному заданию – убедить Секста Помпея помочь Октавиану и Италии. Для Италии это означает наполнить желудки. Для Октавиана – сохранить то, что имеет.
– Секст Помпей, – очень серьезно начал Меценат два дня спустя, – не мое дело судить тебя или кого-то еще. Но ты не можешь отрицать, что крысы Сицилии питаются лучше, чем народ Италии, твоей страны, от Пицена, Умбрии и Этрурии до Бруттия и Калабрии. И твоего города, который твой отец украшал долгие годы. За шесть лет после сражения у Мунды ты нажил тысячи миллионов сестерциев, перепродавая пшеницу, значит это не вопрос денег. Но если это вопрос возвращения гражданства и восстановления тебя в правах, то ты, конечно, понимаешь, что тебе потребуются мощные союзники в Риме. Фактически есть только два человека, имеющие власть, необходимую, чтобы помочь тебе, – Марк Антоний и император Цезарь. Почему ты так уверен, что это должен быть Антоний, менее разумный и, если можно так сказать, менее надежный человек, чем император Цезарь? Антоний назвал тебя пиратом, не захотел слушать Луция Либона, которого ты прислал с предложением союза. А сейчас такое предложение делает император Цезарь. Не говорит ли это о его искренности, его заинтересованности, его желании помочь тебе? От императора Цезаря ты не услышишь обвинений в пиратстве. Встань на его сторону! Антонию ты не нужен, и это неоспоримо. Если необходимо выбрать чью-либо сторону, тогда делай правильный выбор.
– Хорошо, – сердито сказал Секст. – Я встану на сторону Октавиана. Но я требую конкретных гарантий, что он замолвит за меня слово в сенате и в комициях.
– Император Цезарь сделает это. Какое свидетельство его доброй воли удовлетворит тебя?
– Как он относится к возможности породниться?
– Он будет очень рад.
– Я так понимаю, что жены у него нет?
– Нет. Все его помолвки и браки остались фиктивными. Он понимал, что дочери проституток могут сами стать проститутками.
– Надеюсь, этот брак не будет фиктивным. У моего тестя Луция Либона есть сестра, вдова, весьма уважаемая. Вы можете рассмотреть ее кандидатуру.
Выпученные глаза выкатились еще больше, словно это предложение стало приятным сюрпризом.
– Секст Помпей, император Цезарь сочтет это за честь! Кое-что я знаю о ней, и только положительное.
– Если брак состоится, я буду пропускать корабли с африканским зерном. И продавать всем агентам Октавиана мою пшеницу по тринадцать сестерциев за модий.
– Несчастливое число.
Секст усмехнулся:
– Для Октавиана – может быть, но не для меня.
– Никогда нельзя быть уверенным, – мягко заметил Меценат.
Октавиан встретился со Скрибонией, и она втайне ему понравилась, хотя те несколько человек, которые присутствовали на свадьбе, ни за что не догадались бы об этом по его серьезному виду и осторожным глазам, никогда не выдававшим чувств. Да, он был доволен. Скрибония не выглядела на тридцать три, она казалась его ровесницей, а ему скоро исполнится двадцать три года. Темно-каштановые волосы, карие глаза, гладкая кожа, чистая и молочно-белая, приятное лицо, отличная фигура. На ней не было ничего огненного и шафранового, подобающего невесте-девственнице. Она выбрала розовый цвет, несколько слоев газа поверх светло-вишневого платья. Те немногие слова, которыми они обменялись на церемонии, показали, что она не робкая, но и не болтушка, а из их последующего разговора он понял, что она начитанна, образованна и на греческом говорит лучше, чем он. Единственным качеством, которое его встревожило, стало ее чувство юмора. Сам начисто лишенный остроумия, Октавиан побаивался тех, кто обладал им, особенно женщин. Откуда ему знать, что они смеются не над ним? Но Скрибония вряд ли нашла бы смешным или забавным своего высокородного мужа, божественного сына.
– Мне жаль, что я разлучаю тебя с отцом, – сказал Октавиан.
Глаза ее заблестели.
– А мне, Цезарь, не жаль. Он старый зануда.
– Действительно? – удивился Октавиан. – Я всегда считал, что расставание с отцом – это удар для дочери.
– Этот удар я вынесла уже дважды, Цезарь, и каждый раз он был слабее. В данном случае это скорее похлопывание, чем удар. Кроме того, я никогда не думала, что мой третий муж будет красивым молодым человеком. – Она хихикнула. – Лучшее, на что я надеялась, – это на восьмидесятилетнего бойкого старичка.
– О-о! – Вот все, что ему удалось произнести.
– Я слышала, что твой зять Гай Марцелл-младший умер, – сказала она, сжалившись над ним. – Когда лучше выразить соболезнование твоей сестре?
– Октавия сожалеет, что не смогла быть на нашей свадьбе, но она очень горюет. Даже слишком. На мой взгляд, эмоциональная несдержанность не совсем прилична.
– О, это не так, – мягко возразила Скрибония.
К этому моменту она лучше узнала его, и открывшееся ее тревожило. Почему-то она представляла себе Цезаря кем-то вроде Секста Помпея – дерзким, высокомерным, дурно пахнущим самцом. А вместо этого перед ней предстал хладнокровный почтенный консуляр, да к тому же красивый, и она подозревала, что эта красота не будет давать ей покоя. Взгляд его светящихся серебристых глаз завораживал, но в них не было желания. Для него это тоже был третий брак, и, если судить по тому, что прежних двух жен он отослал обратно их матерям нетронутыми, это были политические браки, заключенные по необходимости, и жены как бы «находились на хранении», чтобы возвратить их в том же виде, в каком они были получены. По поводу их свадьбы отец Скрибонии заключил пари с Секстом Помпеем: Секст утверждал, что Октавиан не пойдет на этот шаг, а Либон считал, что Октавиан женится ради народа Италии. Так что, если брак не будет фиктивным да еще появится тому доказательство, Либон получит кругленькую сумму. Новость о пари вызвала у нее дикий хохот, но она уже достаточно знала Октавиана, чтобы не решиться рассказать ему об этом. Странно. Его дядя божественный Юлий посмеялся бы с ней вместе. Но в племяннике не было ни искры юмора.
– Ты можешь посетить Октавию в любое время, – сказал он ей. – Но будь готова к слезам и детям.
Вот и все фразы, которыми они обменялись, прежде чем новые служанки положили ее в мужнюю постель.
Дом был очень большой и отделанный мрамором великолепной расцветки, но его новый хозяин не позаботился обставить комнаты надлежащим образом или повесить картины на стенах в местах, явно предназначенных для них. Кровать оказалась очень маленькой для столь огромной спальни. Скрибония не знала, что Гортензий ненавидел комнатушки, в которых спали римляне, поэтому сделал свою спальню по размеру равной кабинету в римском доме.
– Завтра твои слуги устроят тебя в твоих покоях, – сказал он, ложась в полной темноте.
На пороге он задул свечу. Это стало первым свидетельством его врожденной стеснительности, от которой ей будет трудно его избавить. Уже разделив супружеское ложе с двумя другими мужчинами, она ожидала нетерпеливого бормотания, тычков, щипков – приемов, видимо имевших целью возбудить в ней желание, в чем ни один из мужей не преуспел.
Но ничего подобного Цезарь не делал (она не должна, не должна, не должна забывать называть его Цезарем!). Кровать была слишком узкой, и Скрибония не могла не чувствовать его обнаженное тело рядом, но он не пытался ее ласкать. Внезапно он забрался на нее, коленями раздвинул ей ноги и вошел в ее прискорбно сухую вагину – настолько она была не готова к этому. Но его это не смутило, он усердно задвигался, молча испытал оргазм, потом вынул пенис, встал с кровати и, пробормотав, что он должен вымыться, ушел. Да так и не вернулся. Скрибония осталась лежать, ничего не понимая, потом позвала служанку и велела зажечь свет.
Он сидел в кабинете за видавшим виды столом, заваленным свитками, с листами бумаги под правой рукой, в которой он держал простое, ничем не украшенное тростниковое перо. Перо ее отца Либона было вставлено в золотой корпус с жемчужиной на конце. Но Октавиана-Цезаря, ясное дело, не интересовали такие вещи.
– Муж мой, ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Скрибония.
Он поднял голову при появлении еще одного источника света и на этот раз встретил ее самой очаровательной улыбкой, какую она когда-либо видела.
– Да, – ответил он.
– Я разочаровала тебя? – спросила она.
– Совсем нет. Ты была очень мила.
– Ты часто так делаешь?
– Делаю что?
– Гм, работаешь, вместо того чтобы спать.
– Все время. Я люблю покой и тишину.
– А я тебе помешала. Извини. Я больше не буду.
Он опустил голову:
– Спокойной ночи, Скрибония.
Только спустя несколько часов он снова поднял голову, вспомнив ту краткую беседу. И подумал с огромным облегчением, что новая жена ему нравится. Она чувствовала границы, и, если она забеременеет, союз с Секстом Помпеем состоится.
Октавия оказалась совсем не такой, какой Скрибония ожидала ее увидеть, когда отправилась выразить соболезнование. К ее удивлению, она нашла свою новую золовку улыбчивой и веселой. Удивление отразилось в ее глазах, ибо Октавия засмеялась, усаживая гостью в удобное кресло.
– Маленький Гай сказал тебе, что я сама не своя от горя.
– Маленький Гай?
– Цезарь. Я не могу избавиться от привычки называть его маленьким Гаем, потому что помню его таким – милым маленьким мальчиком, который везде топал за мной и постоянно надоедал.
– Ты очень любишь его.
– До безумия. Но теперь он стал таким великим и важным, что «старшая сестра» и «маленький Гай» говорить стало неудобно. Ты кажешься умной женщиной, поэтому я верю, что ты не передашь ему мои слова.
– Я немая и слепая. А еще глухая.
– Жаль, что у него не было настоящего детства. Астма так мучила его, что он не мог общаться с другими мальчиками или обучаться военному делу на Марсовом поле.
Скрибония была озадачена.
– Астма? А что это такое?
– Он дышит со свистом, пока не почернеет лицом. Иногда он почти умирает. О, как страшно это видеть! – Октавия будто снова пережила этот ужас. – Хуже всего, когда в воздухе пыль или когда он находится около лошадей либо возле измельченной соломы. Поэтому Марк Антоний смог сказать, что маленький Гай спрятался в болотах у Филипп и не внес вклада в победу. Правда в том, что была ужасная засуха. А на поле сражения стояло сплошное облако пыли и росла сухая трава – верная смерть для него. Единственное место, где маленький Гай мог найти спасение, – это болота между равниной и морем. Для него слышать, что он избегал сражения, – большее горе, чем для меня потеря Марцелла. Мне нелегко говорить это, поверь мне.
– Но люди поняли бы, если бы знали! – воскликнула Скрибония. – Я тоже слышала об этом и думала, что это правда. Разве Цезарь не мог опубликовать памфлет или как-то еще довести это до сведения народа?
– Ему не позволяет гордость. К тому же это было бы неразумно. Люди не хотят иметь старших магистратов, которым грозит ранняя смерть. Кроме того, Антоний первый распустил этот слух, – печально объяснила Октавия. – Он неплохой человек, но у него отменное здоровье, и он не терпит болезненных и слабых. Для Антония астма – это притворство, предлог оправдать трусость. Мы все родственники, но все мы разные, а маленький Гай очень отличается от других. Он постоянно в напряжении. И астма – следствие этого, как сказал египетский врач, который лечил божественного Юлия.
Скрибония вздрогнула:
– Что мне делать, если случится приступ?
– Возможно, этого больше и не будет, – сказала Октавия, сразу поняв, что ее новая невестка влюбилась в маленького Гая. Она не могла этого предотвратить, но это обязательно приведет к горькому разочарованию. Скрибония была приятной женщиной, но неспособной увлечь ни маленького Гая, ни императора Цезаря. – В Риме он обычно дышит нормально, если нет засухи. Этот год спокойный. Я не волнуюсь о нем, пока он здесь, и ты тоже не должна волноваться. Он знает, что делать, если ему станет плохо, и при нем всегда Агриппа.
– Это тот суровый молодой человек, который стоял рядом с ним на нашей свадьбе?
– Да. Они совсем не похожи, – произнесла Октавия с видом человека, разгадавшего головоломку. – Между ними нет соперничества. Агриппа словно заполнил пустоты в маленьком Гае. Иногда, когда дети особенно непослушны, я жалею, что не могу раздвоиться. Но маленькому Гаю это удается. У него есть Марк Агриппа. Это его вторая половина.
Прежде чем покинуть дом Октавии, Скрибония увидела детей, за которыми Октавия присматривала, как за родными, и узнала, что в следующий раз она познакомится с Атией, своей свекровью. Скрибония узнавала все больше секретов этой необычной семьи. Как мог Цезарь делать вид, что его мать умерла? Сколь же велики его гордость и высокомерие, если он не сумел извинить вполне понятную оплошность безупречной в других отношениях женщины? По мнению Октавиана, мать императора Цезаря, божественного сына, не могла иметь недостатков. Это ясно свидетельствовало о том, чего он ждет от своей жены. Бедные Сервилия Ватия и Клодия, обе девственницы, но их матери оказались небезупречны, как и его мать. Он предпочел бы, чтобы Атия умерла, чем служила живым доказательством его позора.
Идя домой в сопровождении двух огромных, сильных охранников-германцев, она все представляла себе его лицо. Сможет ли она сделать так, чтобы он полюбил ее? О, если бы это удалось! «Завтра, – решила она, – я принесу жертву Юноне Соспите, чтобы забеременеть, и Венере Эруцине, чтобы я понравилась ему в постели, и Благой Богине, чтобы между нами была сексуальная гармония, и Вейовису на случай, если меня ждет разочарование. И еще богине надежды Спес».
