Коллектив авторов
Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век
Торжественная встреча ботика
1.
(1723 г.). По отплытии из Рогервика[24] монарх употребши остальное время на маневры своих кораблей. Он сам командовал авангардом, адмирал Гордон – арьергардом, а великий адмирал Апраксин – центром. Постоянно заботясь о том, чтоб подать своим подданным пример субординации по службе, он беспрестанно обращался за приказаниями к великому адмиралу и без его позволения не оставлял своего корабля. По возвращении флота в Кронслот, совершено было 12 августа торжественное освящение парусного ботика, некогда прибывшего из Англии и при царе Алексее Михайловиче перевезенного из Архангельска в Москву. На нем государь впервые начал учиться мореплаванию. Ботик снаружи обили медью для предохранения дерева его от гниения, а маленькую мачту его украсили большим императорским флагом. Великий адмирал стоял у руля, адмиралы, вице– и контр-адмиралы были гребцами. Таким образом маленькое судно обошло вокруг флота, для того, как говорил император, чтоб добрый дедушка мог принять изъявление почтения от всех прекрасных внуков, обязанных ему своим существованием; и когда в этом обходе оно подымалось вверх по реке, монарх греб сам с помощью одного лишь князя Меншикова. Во многих записках того времени есть описание этого великолепного морского праздника, на котором одного пороха вышло слишком на 12,000 рублей. Празднество окончилось помещением ботика в гавани, в углу почетного места, назначенного для линейных кораблей; а шесть недель спустя его вытащили на сушу и торжественно перенесли в крепость, где поставили на хранение, как государственную святыню.
Г. Бассевич
2.
Царь Петр Алексеевич в малолетстве своем нашел в селе Измайлове ботик, Голландцами при царе Алексее Михайловиче построенный, на котором в Москве на Просяном пруде, на Москве реке и Яузе, а потом на Переяславском озере, плаванием забавлялся. Сей-то внезапно обретенный ботик произвел в юном государе, который прежде боялся воды, охоту к построению сперва малых фрегатов, потом военных кораблей, и был причиною возрождения великого флота в России.
1723 года его величество приказал тот ботик привезти в Санкт-Петербург, откуда отправлен в Кронштадт, где от всего флота прибытие оного пальбою и другими морскими почестями поздравлено и в память величайших от того ботика на море успехов торжествовано. В сие время монарх на нем был кормчим, в гребле находились генерал-адмирал Апраксин, два адмирала и адмиралтейский полковник Головкин, называемый Бас. При сем случае, когда по возвращении в гавань произведен был залп, то государь, выходя из ботика к встречающей его императрице и ко всем министрам и флотским адмиралам сказал: «Смотрите, как дедушку (так называл он ботик) внучаты веселят и поздравляют! От него при помощи Божеской флот на юге и севере, страх неприятелям, польза и оборона государству»! Во время стола, когда пили здоровье ботика, то Петр Великий говорил: «Здравствуй, дедушка! Потомки твои по рекам и морям плавают и чудеса творят; время покажет, явятся ли они и пред Стамбулом».
Государь не токмо что сам страстную охоту к водяному плаванию имел, но желал также приучить и фамилию свою. Сего ради в 1708 году прибывших из Москвы в Шлиссельбург цариц и царевен встретил на буерах, на которых оттуда в новую свою столицу и приплыл. И когда адмирал Апраксин, верстах в четырех от Петербурга, на яхте с пушечной пальбой их принял, то Петр Великий в присутствии их ему говорил: «Я приучаю семейство мое к воде, чтоб не боялись впредь моря, и чтоб понравилось им положение Петербурга, который окружен водами. Кто хочет жить со мною, тот должен бывать часто на море». Его величество подлинно сие чинил и многократно в Петергоф, Кронштадт и Кроншлот с царскою фамилиею по морю езжал, для чего и приказал для них сделать короткие бостроки, юбки и шляпы по голландскому манеру. Прибывшия из Москвы и в вышепоказанном плавании находившиеся были: царица Прасковья Феодоровна, супруга царя Иоанна Алексеевича, и дщери его царевны Екатерина, Анна и Прасковья Ивановны, царевны же Наталия, Мария и Феодосия Алексеевны.
Но как водяного плавания по краткости лета казалось Петру Великому мало, то приказывал от дворца к крепости на Неве лед расчищать, где на ботах и других малых судах, поставленных на полоски и коньки, при ветре под парусами с флотскими офицерами и знатными господами, подобно как бы на воде, катался и проворно лавировал. К сим забавам приглашал и чужестранных министров и зимовавших голландских шкиперов. На сих забавах потчивал всех горячим пуншем и однажды шкиперам говорил: «Мы плаваем по льду, чтобы зимою не забыть морских экзерсиций». На сие один голландский шкипер отвечал: «Нет, царь Петр, ты не забудешь! Я чаю, ты и во сне все флотом командуешь».
А. Нартов
Празднование мира co Швецией в Москве
(1722 г.). Января 31… Опишу теперь в немногих словах наш поезд. Впереди всех ехала маска в качестве маршала передовой забавной группы. За нею следовал так называемый князь-папа, глава пьяной коллегии, учрежденной императором для своей забавы. Он сидел в больших санях, на возвышении в виде трона, в папском своем одеянии, т. е. в длинной красной бархатной мантии, подбитой горностаем. В ногах у него, верхом на бочке, сидел Бахус, держа в правой руке большой бокал (Romer), a в левой посудину с вином. Этот молодец, отличавшийся в той же роли на Петербургском маскараде, так натурально представлял Бахуса, как только было возможно. Потом ехала свита князя-папы, т. е. господа кардиналы, в своих кардинальских облачениях.
Их было на сей раз только шесть, и они сидели верхом на оседланных волах; но за ними, для большего парада, вели еще трех таких коней без всадников. Хотя между кардиналами находились знатные дворяне, князья и действительные губернаторы, получившие это звание в наказание за дурное поведение; однако ж все они должны были терпеливо сносить свой позор, да не смели даже и смотреть косо. После них четыре не очень большие пестрые свиньи везли маленькие санки, в которых сидел также замечательный господин. Затем следовал Нептун (которого представлял один придворный полушут), в своей короне, с длинною белою бородою и с трезубцем в правой руке. Он сидел в санях, сделанных в виде большой раковины, и имел перед собою, в ногах, двух сирен или морских чудовищ. За ним ехала в гондоле мать г. Остермана (?), красивая моложавая дама, лет 50 или 60, в костюме аббатиссы, с прекрасным вызолоченным жезлом. Ее окружали монахини, но в весьма небольшом числе. После нее ехал кн. Меншиков в качестве уже настоящего маршала маскарада, в таком же экипаже, как наш, с тою только разницею, что у кормы у него стояла не Паллада, а Фортуна. Музыку его составляли стоявшие спереди литаврщик и два трубача. Он сам и вся его свита были наряжены аббатами, и сидели – князь отдельно у кормы, прочие на скамьях, по три на каждой. За ним следовала, в закрытой (с окнами) барке или гондоле княгиня, его супруга, с своею сестрою и некоторыми другими дамами; она была его нумером и имела костюм благородных Испанок. Потом ехал князь-кесарь Ромодановский, в мантии, подбитой горностаем, имея с собою кого-то в курфиршеской мантии и еще несколько других смешных наперсников. Он сидел в большой лодке, украшенной спереди и сзади медвежьими чучелами, чрезвычайно похожими на живых медведей. Его нумером были вдовствующая царица с дочерью, – первая в старинной Русской одежде, вторая в костюме пастушки. Они ехали также в закрытой гондоле и имели при себе некоторых дам, в том числе супругу князя-кесаря и других. Далее следовал великий адмирал Апраксин с своею свитою. Он и сидевший с ним брат его были одеты, как Гамбургские бургомистры; экипаж у них был – галера с подтянутыми парусами, очень натуральная и имевшая прекрасный вид. Их нумер состоял из немногих придворных дам вдовствующей царицы, которые сидели в старой, настоящей шлюпке, поставленной на сани и уж, конечно, никогда не назначавшейся для маскарада. После того следовала шлюпка с лоцманами, прилежно бросавшими лот. Это были все морские офицеры. За ними шел большой корабль императора (длиною в 30 футов), сделанный совершенно наподобие линейного корабля «Фредемакер» теми же мастерами, которые строили последний. На нем было 8 или 10 настоящих небольших пушек, из которых по временам палили, и еще множество деревянных и слепых. Кроме того, он имел большую каюту с окнами, три мачты со всеми их принадлежностями, паруса, одним словом, до того походил на настоящее большое судно, что можно было найти на нем все до последней бичевки, даже и маленькую карабельную лодку позади, где могли поместиться человека два. Сам император командовал им в качестве корабельщика и командира, имея при себе 8 или 9 маленьких мальчиков в одинаковых боцманских костюмах и одного роста, несколько генералов, одетых барабанщиками, и некоторых из своих денщиков и фаворитов. Его величество веселился истинно по-царски. He имея здесь в Москве возможности носиться так по водам, как в Петербурге, и несмотря на зиму, он делал однако ж с своими маленькими ловкими боцманами на сухом пути все маневры, возможные только на море. При наступлении темноты, его величество приказывал, как это делается на кораблях – собирать верхние паруса, и сам, с тремя или четырьмя находившимися при нем генералами, бил зорю (он имел костюм корабельного барабанщика и барабанил с большим искусством). Нельзя было без истинного удовольствия смотреть, как его маленькие юнги лазили по мачтам и по канатам. Они делали это с такою ловкостью, какой можно было ожидать только от лучших и опытнейших матросов. За кораблем государя ехала императрица с своими придворными дамами, в великолепной вызолоченной барке или гондоле, имевшей небольшую печь и обитой внутри красным бархатом и широкими галунами. Везли ее восемь хороших каретных лошадей. Форейторы и кучер были в зеленых матросских костюмах с золотою оторочкою и имели на шапках небольшие плюмажи. Спереди сидели придворные кавалеры ее величества, одетые в первый день арапами, потом матросами, а позади стояли и трубили два валторниста в охотничьих костюмах. Кроме того, у кормы стоял мундшевк императрицы, представлявший квартирмейстера барки (так называют здесь кормчего) и одетый в великолепный красный бархатный костюм с золотыми галунами. Ее величество императрица, сидевшая в закрытой со всех сторон барке так же хорошо, покойно, как и в комнате, в первый день была одета простою Голландкою, а потом со всеми своими дамами имела костюм Амазонок, и оба эти наряда чрезвычайно ей шли. Она несколько раз меняла платья, являясь то в красном бархатном, богато обложенном серебром, то в голубом с разными камзолами и другими принадлежностями. Вместе с тем ее величество надевала осыпанную бриллиантами шпагу и обыкновенный свой орден (низко спущенный, как у орденских кавалеров) с прекрасною бриллиантовою звездою на груди, держала в руках копье и имела на голове белокурый парик и шляпу с белым пером, которое взяла у нашего герцога, потому что другого не могла здесь достать. За государынею ехал, в чем-то в роде буера, ее маршал со многими другими кавалерами. Затем следовал так называемый беспокойный монастырь[25], принадлежавший на маскараде собственно к обществу императора. Сани его – громадная машина – были устроены особенным образом, а именно со скамьями, которые сначала, спереди, шли равно, потом поднимались все выше и выше, в виде амфитеатра, так что сидевшие вверху были ногами наравне с головами сидевших внизу. Позади этой машины, изображавшей нечто в роде головы дракона, стояло несколько смешных масок. За нею тянулось более 20 маленьких саней, привязанных одни к другим и вместе с тем прицепленных к большим саням. Все они были обиты полотном и имели фута на два от земли скамьи для сиденья и для ног, вмещая в себе каждые по одному человеку. Так как большие сани были наполнены всевозможными уморительными масками, как, напр., разного рода драконами, арлекинами, скарамушами, даже людьми, переодетыми в журавлей, то трудно рассказать, как необыкновенно странно и смешно было все это. Сюда же принадлежали еще два очень забавные цуга, а именно, во-первых, сани, запряженные шестернею одинаких медведей, которыми правил человек, весь зашитый в медвежью шкуру и чрезвычайно похожий на настоящего медведя и, во-вторых, длинные, очень легкие Сибирские санки, которые везли 10 собак и на которых сидел старый Сибиряк в своем национальном костюме; иногда с ним садился еще другой, одетый, как Сибирячка. После того следовали наши сани. Перед ними ехали верхом два драгуна, состоящие, кроме гвардейского караула, ежедневно в ординарцах у его королевского высочества, гоффурьер и четыре лакея, потому что перед санями императрицы были также передовые. Тотчас за нами ехал сперва наш нумер, т. е. княгиня Валашская; но после, когда присоединились к маскараду иностранные министры (они сначала были немного недовольны, что им вовсе не назначили нумера), было приказано, чтобы непосредственно за нами следовали они. Таким образом эти господа попали между нами и нашим нумером. Их было семеро – все в голубых шелковых домино! Лодка их, перед которою ехали верхом четыре лакея также в домино, была в роде нашей и имела позади большой вымпел из голубой тафты, с изображением на обеих сторонах золотых виноградных кистей, в середине больших, по углам поменьше. За ними ехали наши приятные дамы в большой лодке с палаткой из красного сукна. Они большею частью были одеты скарамушами, но походили на ангелов. Подле них ехал верхом один из их людей, одетый Турком, которого они, как и его королевское высочество своих пажей, употребляли для рассылок; а в важных депешах с обеих сторон, конечно, не было недостатка, потому что во все время маскарада мы жили с своим нумером весьма дружно. Позади их следовал князь Валашский на Турецком судне, имевшем пять небольших пушек, из которых он всякий раз отвечал, когда палили с императорского корабля. На заднем конце этого судна было устроено возвышение, уложенное множеством подушек, на которых князь восседал по-турецки, под балдахином из белой тафты. Вымпел у него был также из белой тафты, с изображением золотого полумесяца, потому что в первые дни он представлял муфти, и вся его свита имела Турецкий костюм. Сам он был одет великолепно, имел большую бороду, прекрасную чалму на голове, а как человек, долго живший в Турции и хорошо знающий ее язык и обычаи, исполнял вообще отлично свою роль. Окружавшие его были также одеты очень хорошо, и один из них ехал подле его саней на маленьком осле. В оба последние дня маскарада князь Валашский, с гораздо многочисленнейшею свитой, чем в первые дни, представлял великого визиря и разъезжал верхом на превосходном Турецком жеребце, которого (на большом гулянье, где мы под конец собирались), в присутствии его королевского высочества и их величеств, заставлял делать быстрейшие повороты и потом остановки на всем скаку, каких я с роду не видывал. Он с необыкновенною ловкостью представлял также, как Турки бросают копье, при чем, скача во весь галоп, вдруг останавливал и поворачивал лошадь, и многие другие штуки.
Рассказав о замечательнейшем в нашем поезде и боясь, чтобы рассказ мой не показался слишком длинным, даже, наконец, скучным, удовольствуюсь упомянуть еще вкратце, что, по моему счету, весь поезд состоял из 25 больших женских и 36 таких же мужских саней. Перед самыми небольшими было, по крайней мере, по шести лошадей. Ряд, следовательно, выходил порядочно длинный, почему и приказано было десяти унт. – офицерам гвардии, посаженным на коней, разъезжать постоянно для наблюдения за порядком. Остальные сани, о которых я не упомянул, были устроены, как наши и большая часть названных выше, только были одни больше, другие меньше. (Всех лучше расписан и вообще красивее других был ботик ген. – фельдцейхмейстера Брюса). Они ехали позади нас в том же порядке, разумеется, пока доставало женских саней. Сперва следовали всегда мужские, потом женские сани, и так далее. Маски в тех и в других были очень разнообразны и некоторые из них особенно хороши; так, напр., офицеры гвардии, одетые латниками, здешние Английские купцы в костюме Английских скаковых ездоков, Немецкие купцы, переодетые Ост-Индскими мореходами, и многие другие. Молодые дамы, большею частью, были одеты Испанками, скарамушами, крестьянами, пастушками и т. п., пожилые же преимущественно имели старинные Русский и Польский костюмы, как более теплые и покойные для них. Самые последние большие сани поезда были сделаны, как обыкновенные колбасные повозки (Wurstwagen); в них сидело 8 или 10 слуг князя-папы, которых император содержит и одевает для него и которые все до того заикаются, что иногда в четверть часа едва могут выговорить одно слово. Несмотря на то папа ни в каком случае не смеет заменять их другими, и это одно из величайших его мучений. Они носят длинные красные кафтаны и высокие, к верху совершенно заостренные шапки. После этих почтенных господ ехал один и в очень маленьких санках г.-м. Матюшкин, который, в качестве вице-маршала маскарада, заключал поезд. Он был одет Гамбургским бургомистром и делал свое дело очень хорошо. В таком порядке мы ехали до первых Триумфальных ворот, воздвигнутых, как сказано, одним богатым Русским, по имени Строгановым, который и угощал в особо построенном там доме, пока снимали верхния мачты и паруса с императорского корабля (он иначе не проходил в арке, почему и в одних из городских ворот, через которые нам непременно следовало ехать, срыли землю слишком на три локтя). Так как комнаты в этом доме были очень малы, то туда, кроме придворных и нашей группы, попали немногие или почти никто; остальные должны были между тем мерзнуть. Отсюда мы проехали на большую площадь (Красную), где оставались несколько времени, потом сделали конца два по Кремлю, но корабль императора остановился на площади, потому что по величине своей не мог пройти в ворота. Эта прогулка продолжалась почти до 5 часов вечера, после чего все получили позволение отправиться по домам.
Ф. Берхгольц
Ассамблея у гр. Матвеева
(1722 г.). Февраля 18. Часов в пять после обеда мы поехали на одно из вновь учрежденных собраний, назначенное на сей раз у т. с. Матвеева, бывшего послом в Гааге, человека весьма любезного. Гостей было еще немного, они скоро мало-по-малу съехались. Пока их не собралось еще столько, чтобы начать танцы, гр. Матвеев и дочь его, Румянцева, водили нас в свою небольшую домовую часовню, которая необыкновенно хороша и богата образами, серебряными вещами и другими украшениями. Потом они провели нас в залу, где должно было танцевать; она также необыкновенно хороша, украшена разными любопытными картинами и притом очень велика. Между многими редкими и замечательными картинами граф показывал нам портреты умершей жены своей, которая в молодости слыла совершенною красавицею, и дочери своей, теперешней г-жи Румянцевой, когда ей было не более года или двух лет; она изображена почти нагою, но сделана прекрасно. В средине залы висела превосходная люстра, на которой было зажжено по крайней мере 20 толстых свечей, дававших, вместе с другими свечами, расставленными пирамидально на нижних окнах, большой свет. Когда гостей съехалось уже довольно, г-жа Румянцева пригласила его высочество танцевать с нею, чем и начался бал. После того герцог танцевал с ее сестрою (очень милою девочкою лет 12 или 13). В этот вечер наши кавалеры и я танцевали очень много, потому что Румянцева, как женщина весьма любезная и образованная, выбирала нас преимущественно перед другими и всячески отличала. Скажу здесь вкратце, что такое эти ассамблеи и какие при них соблюдаются правила. Они устроены на манер Петербургских, которые, по именному повелению императора, бывают ежегодно зимою. Во-первых, они распределяются между всеми вельможами, но без соблюдения особенного порядка или последовательности; здешний комендант спрашивает или его величество императора (когда он бывает здесь), у кого он прикажет быть собранию, или самих вельмож, когда и как им удобнее, и затем, прежде нежели общество разойдется, объявляет гостям, где им собираться в следующий раз. В Петербурге это делает обыкновенно генерал-полицеймейстер. Прийти на ассамблею имеет право всякий. Во-вторых, хозяин не должен никого ни встречать вне комнаты, ни провожать, хотя бы то был и сам император. В-третьих, в комнате, где танцуют (если есть место, или в ближайшей к ней), должны быть приготовлены: стол с трубками, табаком и деревянными лучинками (которые употребляются здесь вместо бумажек, для закуривания трубок) и еще несколько других столов для игры в шахматы и шашки; но карты на ассамблеях не терпятся и не подаются. В-четвертых, хозяин, хозяйка или кто-нибудь из домашних открывают танцы, после чего, смотря по месту, одна или две пары могут танцевать менуэт, Англез или Польский, по желанию; в менуэте однако ж соблюдается правило, что его может начинать не всякий, а только тот кавалер или та дама, которые, протанцевав менуэт, снова танцуют его, выбирая уже кого хотят, и так идет по порядку, все равно, танцевала ли одна пара или несколько пар. Если же танцующие хотят после менуэта танцевать Англез или Польский, то объявляют об этом, и тогда кавалеры, желающие участвовать в танце, выбирают себе дам; но дамы не выбирают кавалеров, предоставляя это обыкновенно последним. В-пятых, всякий имеет свободу делать, что хочет, т. е. может или танцевать, или курить табак, или играть, или разговаривать, или смотреть на других; равным образом всякий может спросить себе, по желанию, вина, пива, водки, чаю, кофе, и сейчас получает требуемое. Но хозяин не обязан, да даже и не смеет, принуждать гостей пить или есть, а только может сказать, что имеет для угощения, и затем предоставляет им полную свободу. В-шестых и в последних, собрания эти, начинающиеся около 5 часов, продолжаются не далее 10, и тогда все должны разъезжаться по домам. Что мне не нравится в этих ассамблеях, так это, во-первых, то, что в комнате, где дамы и где танцуют, курят табак и играют в шашки, отчего бывают вонь и стукотня, вовсе неуместные при дамах и при музыке, и, во-вторых, то, что дамы всегда сидят отдельно от мущин, так что с ними не только нельзя разговаривать, но не удается почти сказать и слова: когда не танцуют – все сидят, как немые, и только смотрят друг на друга.
Ф. Берхгольц