Коллектив авторов
Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век
Дома – после заграничных поездок
Усмирение стрельцов
1.
7206 г. (т. е. 1698 г.) Июня в 11 день, сказана сказка стольникам, и стряпчим, и дворянам Московским и жильцам, чтоб имена свои записывали в разряде для того, что в нынешнем 7206 году своим самовольством без указа Великого Государя идут со службы с Великих-Лук четыре приказа Стрелецких, покинув своих четырех полковников; a вместо тех полковников выбрали они стрельцы из своей братьи начальных людей четыре человека и идут к Москве собою для волнения, и смуты и прелести всего Московского государства.
И о том с Москвы после сказки по городам посланы Великого Государя грамоты, чтоб ехали всяких чинов люди не мешкав к Москве, бессрочно.
Июня в 13 день, во вторник, по указу Великого Государя генерал Петр Иванович Гордон с пехотою, с солдатами с Бутырскими и с Преображенскими и Семеновскими вступил на Ходынку и стал обозом.
И после его генерала Петра Ивавовича выступил боярин Алексей Семенович Шеин с конницею из Москвы в обоз, в среду Июня в 14 день, и того числа был смотр всем стольникам, и стряпчим, и дворянам Московским и жильцам.
Июня в 16 день, в третьем часу дня, в Тушине расписаны были роты: и кому быть у рот ротмистрами и кому где в роте; чтены имена их и заводчикам и есаулам.
И того же числа боярин Алексей Семенович с полками изволил итти в Воскресенское наскоро, и дошел того числа до Воскресенского монастыря поздно, часу в другом ночи, и в то время полки управлялись конница и пехота.
А приказы Стрелецкие, которые шли с Лук-Великих, пришли к тому же Воскресенскому монастырю, и сошлась пехота с пехотою, а не стрельцы с солдатами.
И генерал Петр Иванович Гордон с теми стрельцами говорил, и они ему кланялись и с ним говорили: «мы де идем к Москве милости просить о своих нуждах, а не драться и не биться». И они ж стрельцы той ночи, пришед к монастырю, стали, убрався обозом с пушками и со всяким ружьем, ратным ополчением.
И по утру, в субботу, боярин Алексей Семенович к стрельцам посылал от себя товарищей своих и сам им о всем изволил говорить, чтоб они, взяв жалованье, шли бы на службу в указанное число.
И стрельцы в том упорно отказали и просились к Москве повидаться с женами и с детьми; и после того просили они из Москвы к себе жен и детей. И как де жены и дети у нас будут, куды де великий Государь нас послать укажет, туда де мы и пойдем.
И боярин Алексей Семенович приказал в полковом шатре начинать молебен и воду святить, а ротам велел убираться, так же и пехоте к бою.
И стрельцы у монастыря стоят, устроясь обозом со всяким ружьем. В то же число пели свой молебен и воду святили, и к бою многие исповедовались, и крест все целовали промеж собою, что им умереть друг за друга, без всякие измены.
И после молебного пения боярин и воевода Алексей Семенович приказал идти своим ротам, и поставлены были те роты на горе против их Стрелецкого обоза, сажен во шестьдесят, а генерал Петр Иванович Гордон с пехотою с солдатами стал, выбрался с пушками по другую сторону против их обоза, на горе.
И после того полкового управления и убора, боярин Алексей Семенович посылал к ним к их Стрелецкому обозу говорить посыльного Тимофея Ржевского, чтоб они ружья покинули и вышли б из обоза и в виностях своих Великому Государю добили челом, и Великий Государь в вине их пожалует, простит. А будет они стрельцы ружья свои не покинут, и из обоза с виной не выдут, и боярин – Алексей Семенович велит к ним в обоз и по них стрелять из пушек без милости.
И стрельцы в том Ржевскому отказали, и из обоза своего не вышли своим непокорством, и говорили сами, чтоб по них из пушек стрелять: «мы де того не боимся; видали де мы пушки и не такие».
И боярин Алексей Семенович, видя их такое к себе непокорство и злое их такое намерение, приказал по них стрелять из пушек. И по них из пушек почали стрелять. И стрельцы ударили по барабанам тревогу, и все стали под знаменами и по уреченным местам в обозе, и почали стрелять из своих полковых пушек из обоза; только от них вреда мало чинилось, Бог хранил, а только ранили небольших: a у них убыток стал быть и утрата от пушек великая. И они почали шапки махать и знамена свои положили и почали из обоза бежать и к боярину выходить; а попы их полка взяли на руки полковые иконы и пошли из обоза вон; а из пушек стрельба не унялась; а иные пошли было из обозу на вылазку, только оторопели; и последние вышли из обоза, и их выгнали в роты к коннице и гнали их, как животину, до Воскресенского монастыря, и в монастыре их посадили по разным кельям за карулом.
А боярин пошел в соборную церковь и слушал молебен, и после молебного пения кушал по позыву у архимандрита.
И с тем от себя боярин послал сеунчим Михаила Приклонского.
И после того стрельцов разбирал и смотрел боярин Алексей Семенович и спрашивал у тех полков у стрельцов: кто воры и кто добрые люди? и которые были на Москве и бунт заводили? И их о том о всем распрашивали и пытали; и после распроса и пытки наперед казнили беглецов, которые приходили к Москве, двадцать четыре человека.
И после той казни, Июля в 27 день, в воскресенье, прислан с Москвы окольничий князь Федор Иванович Шаховской.
И того же числа он боярина и воеводу Алексея Семеновича спрашивал о здоровье и службу его милостиво похвалял, так же товарищей и его полка полчан, стольников и стряпчих и дворян Московских и начальных людей солдатских полков. И того же числа стреляли из пушек про Государское здоровье.
И после того были розыски великие и пытки им стрельцам жестокие; и по тем розыскам многие казнены и повешены в их Стрелецком обозе, где они чинили противность; а иные вешены по дороге. А в обозе их побито и ранено всего сто семь человек; а казнено пятьдесят семь человек.
Июля в 3 день, в воскресенье, в Воскресенском по указу Великого Государя и по грамоте с Москвы из Стрелецкого приказа большего полка боярина и воеводы Алексея Семеновича всех ратных людей его полка ему боярину Алексею Семеновичу велено их ратных людей роспустить, пересмотря всех на лицо по своему рассмотрению. И того же числа все ратные люди по указу распущены. А достальных стрельцов разослали в ссылку по разным городам; у всякого человека забито на ноге по деревянной колодке. А подводы были под тех стрельцов монастырские: Тройцы Сергиева монастыря и иных разных монастырей.
И после того по указу Великого Государя, из Преображенского посланы были грамоты в разные города по стрельцов, которые были посланы из Воскресенского монастыря для взятия тех стрельцов к розыску.
И потому Великого Государя указу те стрельцы из разных городов привезены были к Москве в Преображенское. И в Преображенске те стрельцы распрашиваны порознь; а после расспросов пытаны в разных застенках, и розыски были непрестанные. А всех было 20 застенков, а в тех разных застенках были у всякого застенка бояре, и окольничие, и думные дворяне. И с пыток те стрельцы винились, и говорили про свое вороветво и про умысл на многих людей. И потому их оговору те люди браты в Преображенском, и давано им с теми людьми в застенке очные ставки, и с очных ставок пытаны ж.
Также брали из девичья монастыря боярынь, и девок и стариц в Преображенское, и в Преображенском оне распрашиваны, a по распросам пытаны…
И по розыску те стрельцы казнены разными казнями. И по всем дорогам тех стрельцов тела кладены на колеса были по десяти человек, а сквозь колеса в ступицы проткнуты в колья их стрелецкие головы. А иные повешены были по всему земляному городу, у всех ворот по обе стороны. Также и у Белого города, за городом у всех ворот; по обе ж стороны сквозь зубцов городовых стен просунуты были бревна и концы тех бревен загвождены были изнутри Белого города, а другие концы тех бревен выпущены были за город, и на тех концах вешаны стрельцы, а иные вешаны на девичьем поле пред монастырем и в руки воткнуты их челобитные, а в тех челобитных написаны против их повинки. Также у их стрелецких съезжих изб они, стрельцы, вешаны человек по двадцати и по сороку и больше; а пуще из них воры и заводчики: у них за их воровство ломаны руки и ноги колесами. И те колеса воткнуты были на Красной площади на колья и те стрельцы за свое воровство ломаны живые положены были на те колеса и живы были на тех колесах не много не сутки, и на тех колесах стонали и охали.
И по указу Великого Государя один из них застрелен из фузеи, а застрелил его Преображенский сержант Александр Меньшиков.
А попы, которые с теми стрельцами были у них в полках, один перед Тиунскою избою повешен, а другому отсечена голова и воткнута на кол, а тело его положено было на колесо также, что и стрельцы.
А в Преображенске у того розыска были и тех стрельцов казнили бояре и все палатные люди сами топорами и палашами.
А жен их стрелецких всех распускали, кто куда хочет, только б они на Москве не были. И тех стрельчих брали к себе по деревням всяких чинов люди. А которые стрельцы были на службе по разным городам, и к ним сосланы жены их с детьми на вечное житье. А дворовое их строенье велено им стрельчихам продавать: и оне то строенье продавали всяких чинов людям. А те их стрелецкие места дворовые, раздаваны всяких же чинов людям.
Да по оговору ж и по расспросу пытаны верховые певчие, которые были вверху у Царевны в разных комнатах. И после пыток те певчие розданы разных чинов людям с росписками…
Февраля в 3 день, по указу Великого Государя, казнили на Красной площади стрельцов, которые явились в измене в Воскресенском, а казнили их Преображенского полка прапорщик Андрей Михайлов сын Новокщеной, да палачи Петрушка с товарищами.
У казни был сам Великий Государь, да боярин князь Михайло Никитич Львов, так же и иные прочие.
Того ж числа на болоте казнены стрельцы; всего казнено на болоте 49 человек.
Февраля в 4 день кликали клич Преображенские солдаты на площади, перед Николою Гостунским, чтоб ехали в Преображенское стольники, и стряпчие, и дворяне Московские и всяких чинов люди, кто хочет смотреть разных казней, как станут казнить стрельцов и козаков Яицких, а ехали б в Преображенское без опасения. И того же числа в Преображенском казнены стрельцы, а иные четвертованы; всего их казнено 192 человека.
А. Желябужский
2.
Петр I, бывший тогда в Вене, получив известие об этом мятеже, отправился как можно скорее назад в Москву через Польшу, однако ж прибыл бы очень поздно и, может быть, приведен бы был в очень затруднительное положение, если бы генерал Гордон не нагнал мятежников и не потушил мятежа, прежде нежели он вспыхнул. Этот храбрый человек, которому Петр при отъезде вверил начальство над своими новыми полками, с невероятной быстротой стянул их, двинулся с ними потом на путь мятежников, прежде чем они соединились, разбил и рассеял их малые отряды, и напоследок так окружил их главное войско, что оно должно было сдаться на милость и немилость.
И так Петр I нашел все успокоенным при своем возвращении, однако ж не счел благоразумным миловать мятежников, а, напротив, воспользовался этим случаем для решительного уничтожения всего войска стрельцов, без различия правых и виновных. Как велико должно быть число казненных стрельцов при совершении этого приговора, можно заключить из того, что не только изо всех бойниц трех стен, окружающих город Москву, выставлены были бревна, и на каждом из них висело по 3 и по 4 стрельца, но и вся торговая площадь в Москве устлана была сплошь плахами, на которых ложились рядом осужденные на смерть мятежники и протягивали шею для удара Царю, который не только собственной высокой особой потешал себя этой работой, но побуждал еще к тому и своих Бояр.
С этой казни или лучше побоища до самой своей смерти Петр I пользовался самой полной самодержавной властью в духовных и светских делах, без малейшего противоречия, и подлинно заставил своих дворян почувствовать иго рабства: совсем отменил все родовые отличия, присуждал к самым позорным наказаниям, вешал на общенародных виселицах самых Князей Царского рода, упрятывал детей их в самые низкие должности, даже делал слугами в каютах (Kajuten jungen), всех без исключения дворян принуждал к военной службе под страхом тяжкого наказания, не давал значения никакой другой чести или преимуществам, кроме таких, какие присваивал каждому чин его, приобретенный службой; одним словом, располагал их жизнью и имуществом без малейшего уважения, по собственной воле и произволу.
Никогда, однако ж, не оказывалось никакого тайного общества, или заговора, против его особы, или самодержавия, несмотря на то, что он и потом проживал по целым годам в иноземных краях и употреблял большую часть своего войска за границей, хотя несчастное начало Шведской войны, и смуты, от времени до времени поднимаемые Казанскими Татарами, Донскими Казаками и жителями Астрахани, a особливо недоразумения у него с его наследником Царевичем, подавали беспокойным умам довольно случаев к волнениям. У вышеупомянутого наследника никогда не было ни намеренья, ни духа на составление замысла против правления, или жизни отца. Он никогда ничего и не искал больше того, как бы ему привести себя в безопасность от ненависти и гонения отца, как бы при том пользоваться тою свободой, чтобы каждый день бражничать с своими Попами да с прочими любимцами, обыкновенно негодными и недостойными людьми и вовсе не утруждать себя никакими делами.
И. Фоккеродт
Петр в Москве
Сентября 2, 3, 4 (1698 г.)… Вечером прибыл в Москву его Царское Величество с двумя своими Послами Генералом Лефортом и Феодором Алексеевичем Головиным, а также с несколькими другими лицами, выдающимися своим достоинством или влиянием. Пресветлейший Польский Король дал в провожатые Царю Генерала Начальника стражи Карловича и некоего знатного Польского юношу, влиятельного при Королевском Дворе; его Царское Величество всемилостивейше пожелал, чтобы эти лица проследовали, сопутствуя ему, вплоть до Столицы. По возвращении Государь не пожелал остановиться в обширнейшей Резиденции Царей, Кремлевском Замке, но, посетив с необычною в другое время для его Величия любезностью несколько домов, которые он отличал перед прочими неоднократными знаками своей Милости, он удалился в Преображенское и предался там отдохновению и сну среди своих солдат в черепичном доме.
5-го. Между тем по городу пронесся слух, что приехал Царь. Бояре и главные из Москвитян в огромном количестве стекаются в назначенное для представления время туда, где, как было известно, отдыхал Царь. Велико было число поздравителей, желавших этой быстрой угодливостью выразить своему Государю постоянную и незапятнанную верность. Первый Посол Франц Яковлевич Лефорт не допускал в этот день к себе никого из своих клиентов, под предлогом усталости, которую причинили ему невзгоды столь продолжительного и непрерывного путешествия; между тем его Царское Величество принимал каждого из приходящих с такою бодростью, что, казалось, хотел предупредить усердие своих подданных; тех, которые, желая по своему обычаю почтить его Величество, падали перед ним ниц, он благосклонно поднимал, и, наклонившись, как только мог, целовал их, как своих близких друзей. Если только может быть забыта ненависть от обиды, которая причинялась ножницами, без разбору свирепствовавшими против бород присутствующих, то, разумеется, Московиты должны считать рассвет этого дня среди моментов своего счастья. Князь Алексей Семенович Шеин, Воевода Царской службы, первым подставил под ножницы препону своей слишком длинной бороды. Да им и нет основания считать это бесчестием, раз виновником этого является Государь, а они считают священным долгом пожертвовать самою жизнью по его произволу или распоряжению. И никто не подвергался насмешкам со стороны прочих, так как всех постигла одинаковая участь. Избавлены были только Патриарх по суеверной святости к его сану, Князь (Михаил) Алегукович Черкасский из уважения к его преклонным летам и Тихон Никитич Стрешнев по почетной должности Царского оберегателя. Всем прочим пришлось перейти к обычаю иноземных народов, причем ножницы уничтожали у них древнее обыкновение. Среди бесед об иностранных Государях, которых он посетил, Царь с особым уважением упомянул о Короле Польском. «Вы все и каждый в отдельности» (так говорил он предстоящим Боярам и Вельможам) «не стоите для меня его одного, не по высоте его Королевского достоинства, чем он выходит за пределы вашего жребия, но исключительно из любви к нему, а это очень часто соединяет и сердца частных лиц». Такое влияние имело трехдневное свидание, во время которого Царь наслаждался дружеским обхождением Короля. И доселе еще он хвастливо носил то оружие, которым обменялся с Королем, желая указать, что заключенный с ним дружеский союз теснее и крепче Гордиева узла и не может быть никогда расторгнут никаким мечем.
6-го. Царь смотрел на воинские упражнения своих полков; как только он убедился, насколько далеки эти полчища от настоящих воинов, он показывал им различные жесты и движения на самом себе, уча наклонением собственного тела, какую телесную выправку должны стараться иметь эти беспорядочные массы; наконец, когда ему надоело это грубое сборище, он отправился с толпою бояр на пиршество, которое по его желанию устроил его Посол Лефорт. Ликование при заздравных чашах усиливалось радостными звуками пушечных выстрелов, и веселое пиршество затянулось до позднего вечера. Под покровом ночной тишины Царь с очень немногими из самых верных приближенных поехал в Кремль, где дал волю своим Отцовским чувствам по отношению к своему сыну Царевичу, очень милому ребенку, трижды поцеловал его и осыпал многими другими доказательствами отцовской любви; после этого он вернулся в свой черепичный дворец в Преображенском, избегая видеться с Царицей, своей супругой; она ему противна, и это отвращение усилилось от давности времени…
14-го… Пир не был окончен, как его Царское Величество, полный ярости после горячего разговора со своим Воеводой Шеиным, оставил свое место. Сначала никто не знал его намерения, а потом открылось, что он ушел для расспросов солдат, чтобы осведомиться, сколько Полковников и других полковых офицеров произвел выше названный Воевода за одни только деньги, не обращая внимания на их заслуги. Немного спустя он вернулся, и гнев его усилился до такой степени, что он обнажил меч и ударил им по столу пред глазами Воеводы со следующей угрозой: «Так поражу и истреблю я твой полк!» В пылу справедливого негодования он отходит к князю Ромодановскому и Думному Никите Моисеевичу; но, заметив, что они пытаются оправдать Воеводу, Царь распалился так, что, нанося обнаженным мечем без разбору удары, привел в ужас всех собеседников: Князь Ромодановский получил легкую рану в палец, другой в голову; у Никиты Моисеевича, при движении меча наотмашь, была повреждена рука; гораздо более гибельный удар готовился Воеводе, который несомненно упал бы от Царской Десницы, обливаясь собственной кровью, но Генерал Лефорт (которому почти одному это позволялось), обняв Царя, отвел его руку от удара. Царь, однако, пришел в сильное негодование от того, что нашлось лицо, дерзнувшее помешать последствиям его вполне справедливого гнева, тот час обернулся и поразил неуместно вмешавшегося тяжелым ударом в спину; поправить дело могло одно только лицо, занимающее первое место среди Москвитян по привязанности к нему Царя. Говорят, что этот человек вознесен до верха всем завидного могущества из низшей среди людей участи[13]. Он успел так смягчить Царское сердце, что тот удержался от убийства, ограничившись одними угрозами. Эту жестокую бурю сменила приятная и ясная погода. Его Царское Величество с веселым выражением лица принял участие в танцах и в доказательство особенной любезности велел музыкантам играть те пьесы, под которые (как говорил он) «он танцевал у любезнейшего Государя, своего брата», т. е. во время приема Августейшим Хозяином своих Пресветлейших гостей. Две жившие в доме девушки, пробравшиеся украдкой, были по приказанию Царя выведены солдатами. Снова 25 пушек приветствовали заздравные чаши, и приятное пиршество затянулось до половины шестого часа утра.
И. Корб
И по указу государеву из всех городов велено быть воеводам к Москве к смотру; также которые были в посылках Декабря в 1 числу, и о том в города посланы грамоты. И всех воевод и посыльных людей изволил смотреть сам Государь, в Преображенском на генеральном дворе, а кликали их по одному имени.
Кликал разрядный дьяк Федор Замятнин, а Государь изволил смотреть по тетради и ставить крыжи над именами.
Иван Данилов сын Наумов на смотре бит батоги нещадно за то, что у него борода и ус невыбриты.
И после смотра им воеводам была сказка, чтоб у них впредь бород и усов не было, a у кого будет, и тем будет гнев, а с Москвы им без указа ездить не велено.
А. Желябужский
* * *
Августа в 26 день (1700 г.) прибиты по градским воротам указы о платье Французском и Венгерском и для образца повешены были чучелы, сиречь образцы платью…
А. Желябужский
* * *
Его величество, отменяя старинные обряды, изъявляющие униженности человечества, в 1701 году, декабря 30-го дня, запретил, чтоб не писать и не называть уменьшительными именами вместо полного имени Дмитрия Митькой или Ивашкою, чтоб не падать пред ним на колени, и чтоб зимою, когда морозно, не снимать шляп и шапок с головы, проходя мимо того дворца, где обитает государь, говоря о сих обычаях так великодушно: «Какое различие между Бога и Царя, когда воздавать будут равное обоим почтение? Коленопреклонное моление принадлежит Единому Творцу за те благости, какими Он нас наградил. [К чему] уничтожать звание, безобразить достоинство человеческое, а в жестокие морозы почесть делать дому моему бесплодную с обнаженною главою, вредить здоровье свое, которое милее и надобнее мне в каждом подданном паче всяких бесполезных поклонов? Менее низкости, более усердия в службе и верности ко мне и государству – сия-то почесть свойственна царю».
А. Нартов
* * *
Примечание. Указ Петра о неупотреблении уменьшительных имен см. в П. Собр. Закон., № 1184. Распоряжение об отмене коленопреклонения последовало позже: по словам Штелина (Анекдоты, с. 121), оно было вызвано тем, что в первые годы по основании Петербурга улицы не были в нем вымощены; мощение их началось не ранее 1714 года.
* * *
Того года (1698 г.) началась в нашем государстве кавалерия святого Андрея; и первая одна Федору Головину, другому – гетману Мазепе…
Того же года состоялся указ носить платье венгерское; и потом, спустя с полгода, состоялся указ носить всем платье, мужское и женское, немецкое. И для того были выбраны по воротам целовальники, чтоб смотреть того, и с противников указу брали пошлину деньгами; и также платье резали и драли. Однако ж чрез три года насилу уставились.
Того года начались прибыли. Первая выдана человеком боярским Бориса Шереметева Алексеем Курбатовым, который ныне во дьяках и реентом в бурмиской палате, или в ратуше, а прежде того сидел в оружейной палате, которой вымыслил на Ивановской площади продавать бумагу за разными величеством гербами, и всякие приказные письма между челобитчиков и крепости писать, как о том показано в указе. И с того сбора сбиралося во всем государстве с той бумаги тысяч по 300. И с того числа почали умно жаться прибыли.
И того года в Москве ночью ворота стали запирать часть (час) ночи, а отпирать за час до свету, также и в набат бить всегда непременно за час до свету, а с вечера час ночи, а не так как старой обычай был: в малые ночи – час ночи, а в большие – два часа ночи. А будет, кто ночью похочет пройти, с человека и с лошади по копейке.
Того же года был пожар на Москве великой, как вошли послы шведские, так что весь Китай выгорел и другие места в Белом городе по Неглинку…
Кн. Б. И. Куракин
* * *
Время произвело великие перемены в этом Государстве, в особенности со времени возвращения Царя из путешествия. Прежде всего он повелел изменить род одежды, как мужской, так и женской, и особенно распоряжение это касалось до придворных лиц, которые исправляли там различные должности, кто бы они ни были, даже самые дети. Таким же образом стали одеваться и Русские купцы и другие Русские люди, так что по одежде их нельзя отличить от наших соотечественников. В тот же год обнародован был Указ, воспрещавший всем Русским выходить за городские ворота не в Польском кафтане, или не в нашей (Голландской) одежде, чулках и башмаках. Иностранные слуги первые обязаны были исполнять этот Указ, за нарушение коего стража срывала их с запяток саней и взыскивала с них известную пеню, после чего и отпускала их; но Указ этот не касался ни крестьян, ни сельских жителей вообще…
Кроме описанной перемены в одежде, Русским приказано было брить бороды; но усы носить дозволяется, хотя придворные чины и другие лица не носят уже и усов. Для того же, чтобы приказание это исполнялось в точности, заведены были особые бородобреи, чтобы они брили бороды без различия всем тем, кого встретят с бородою. Многим из Русских распоряжение это казалось до того горьким, что они старались подкупить деньгами тех бородобреев, которым поручено было брить всех; но это не помогало, по тому что в след за тем они попадали на другого бородобрея, который не соглашался ни на какой подкуп. Такое бритье совершалось даже за столом Царя, и везде в другом месте, даже над самыми знатными вельможами. He возможно выразить скорби, какую причиняло это бритье многим Русским, не могшим утешиться от того, что они потеряли бороду, которую они так долго носили и которую считали признаком почета и знатности. Есть и теперь еще много таких, которые дали бы Бог знает что за то, чтобы отбыть такого несчастия.
Перемены в одежде не так значительны между женщинами, за исключением знатных особ, которые носят вообще наряды и платья, употребляемые и у нас.
В начале для приведения распоряжения об одежде в исполнение, нужно было выписывать из-за границы шляпы, башмаки и другие необходимые вещи. Но так как это было неудобно и дорого, то Русские сами стали было делать шляпы. Сначала это самоделье шло довольно плохо, но потом они усовершенствовались, когда выписали иностранных мастеров и стали учиться у них; я уже упоминал, что Русские искусные подражатели и любят поучиться.
Корнилий де-Бруин
* * *
Русские имели обыкновение, на подобие древних Патриархов, носить длинную бороду, спускавшуюся на грудь; они гордились бородами, расчесывали их, приглаживали, заботились о красоте их и старались сохранить в целости каждый волос. Усы они отпускали до такой длины, что каждый раз, когда им приходилось пить, они обмакивали оные в чашку, так что потом надо было обтирать их; а в то же время волосы на голове стригли очень коротко, только у одних Священников или Попов, для различия от прочих людей, было обыкновение отпускать на голове длинные волосы, спускающиеся на спину. Царь, желая преобразовать этот глупый обычай и привести их к тому, чтобы они с виду походили на прочих Европейцев, повелел обложить податью всех дворян, купцов и других подданных своих (за исключением Священников и простых крестьян или рабов), чтобы каждый из них за право носить бороду платил ежегодно 10 рублей; также и простолюдины в России обязаны были платить по одной копейке, каждый раз, когда проходили через ворота какого города, где приставлено было лицо для сбора пошлины. Это распоряжение считали в то время почти грехом со стороны Царя и покушением на религию, и смотрели на то, как на великое притеснение, приписывая его влиянию иностранцев. Но так как женщины предпочитают в этом виде мужей и возлюбленных своих (без бороды), то они уже почти примирились с этим обычаем.
Русские положительно питали некоторого рода религиозное уважение к своим бородам, тем более, что это ставило различие между ними и иностранцами; а Священники поддерживали их в этом обычае, приводя в пример то, что все благочестивые мужи в древности носили бороду, согласно тому, как на иконах изображают Святых. Ничто не может заставить Русских расстаться с своими бородами, кроме самовластия Царя и страха, что (в минуту веселого расположения духа) он прикажет вырвать бороды их с корнем, и уничтожить их таким грубым способом, что вместе с волосами оторвется и кожа. По этому случаю на улицах подбрасывались запечатанные письма на имя Царя, в которых Его Величество упрекали в тиранстве и язычестве за то, что он заставлял расстаться с бородами.
Около этого времени Царь приехал в Воронеж, где я тогда находился на службе, и многие из моих работников, носившие всю свою жизнь бороды, были обязаны расстаться с ними; в том числе один из первых, которого я встретил возвращающимся от цырюльника, был старый Русский плотник, бывший со мною в Камышинке, отлично работавший топором и которого я всегда особенно любил. Я слегка пошутил над ним по этому случаю, уверяя его, что он стал молодым человеком, и спрашивал его, что он сделал с своей бородой? На это он сунул руку за пазуху и вытащил бороду, показал мне ее и сказал, что когда прийдет домой, то спрячет ее, чтобы впоследствии положили ее с ним в гроб и похоронили вместе с ним, для того, чтобы, явившись на тот свет, он мог дать отчет о ней Св. Николаю. Он прибавил, что все его братья (подразумевая под этим товарищей работников), которых в этот день тоже выбрили, как его, также об этом позаботились.
Что касается до одежды их, то платье, которое обыкновенно носили Русские, состояло из длинного одеяния, спускавшегося до половины икр их, на боках оно было собрано складками и с вида мало отличалось от женских юбок.
Вследствие этого Царь решил изменить этот наряд, и сначала отдал приказание, чтоб все его Бояре и все приближенные ко Двору и получавшие от него жалование, обязаны были, под страхом попасть в немилость, одеться по Английской моде в кафтаны из тонкого сукна, обшитые серебром или золотом, смотря по средствам каждого. Затем он приказал вывесить на всех воротах города Москвы образец этого Английского сукна и объявить, что все (кроме простых крестьян, приносивших в город товары и съестные припасы) обязываются шить себе платье по такому образцу и что всякий, кто ослушается этого приказания и пройдет через городские ворота в длинном кафтане, будет обязан заплатить две гривны, что составляет 20 пенсов, или стать на колени у городских ворот, чтоб кафтан его обрезали в уровень с землею и окоротили на всю ту длину, которая окажется лишнею против его роста, когда он стоит таким образом на коленях. Подобным способом окорочено было несколько сотен кафтанов. Так как все это делалось добродушно, то и вызывало веселость в народе и вскоре уничтожило обычай носить длинные кафтаны, особенно в местностях, смежных с Москвою, и в других городах, где проезжал Царь.