Лана Морриган
Ты моя пара!
Глава 11. Женя
– Женя, – начинает разговор Светлана Васильевна, усаживая меня на тот самый диван, где несколько часов назад была окончательно убита моя вера в любовь и дружбу. – Я не оправдываю поведение своего сына, но… – я невольно вскидываю голову. Какие могут быть «но»? – Прошу понять Геру.
Боль в теле отвлекает, я стараюсь сосредоточиться и уловить смысл сказанного.
– Не понимаю, – говорю честно.
– Он очень ранимый мальчик… мужчина, – поправляется и продолжает: – Ты, наверное, знаешь, что в детстве он был лишен моей любви. Свою жизнь я посвятила службе. Но меня нельзя обвинить, я обеспечивала себя и ребенка и создавала наше будущее. Возможно, отсутствие мужского воспитания наложило на него отпечаток. У него никогда не было достойного объекта для подражания. И поэтому его модель поведения отличается.
Если следовать логике этой женщины, то самого жестокого убийцу можно представить безобидным человеком, у которого есть незначительные проблемы.
– Единственным желанием Германа всегда была большая и крепкая семья. Еще в детстве он просил братика или сестричку, но я не могла себе позволить еще одного ребенка. Герман ориентирован на семью и заботу. Я понимаю, что это подсознательная компенсация детства. Но разве семья – это плохо, Женя?
– Нет.
Женщина улыбается одними губами:
– Поэтому его выбор пал на тебя. Ты замечательная девочка, красавица, любишь детей, уважительно относишься к окружающим, поддерживаешь отношения со своей мамой – все это говорит о том, что ты будешь верной женой и хорошей матерью.
Хочется кричать, срывая горло: «Я буду хорошей матерью! Я буду верной женой! Но не для вашего сына!» А оставалось лишь сохранять видимое спокойствие.
– За многолетнюю службу я видела множество семейных драм. И в большинстве случаев они случались из-за недопонимания между мужчиной и женщиной. Я не беру в расчет семьи, в которых оба алкоголики. Нужно понимать своего мужчину, – подытоживает свой монолог. – Знать, когда следует промолчать, когда поддержать и проявить ласку. И Герман, как никто другой, будет благодарен, никогда и никому не даст в обиду тебя и ваших детей. Вы не будете нуждаться, мои внуки получат хорошее образование и возможность реализовать свой потенциал. Хорошенько подумай над моими словами. Но я уверена, Женя, ты примешь правильное решение.
Светлана Васильевна поправляет воротничок рубашки. Не нужно быть мудрецом, чтобы понять истинный смысл ее слов. Только что мне указали место и перспективы на жизнь. Она не требовала от меня немедленного ответа, прекрасно зная, что я подчинюсь. Это был не душевный разговор матери жениха и невестки, это ультиматум.
Светлана Васильевна не задерживается и покидает квартиру, стоит мне услышать шаги Германа.
***
Уже двенадцать дней, как моя жизнь превратилась сплошь в ожидание.
На лице сошла гематома и зажила нижняя губа. Я больше не чувствовала боли в затылке, ложась на спину. Выполняла все указания врача, принимала выписанные препараты, но не тешила себя надеждой, что Милосердов когда-нибудь изменится. Не верила ни единому его слову. Казалось, звук голоса, все его жесты пропитаны ложью.
Мне оставалось изображать покорность и выжидать. У меня не было связи с внешним миром, беседы с мамой проходили только в присутствии Германа. На остальные звонки он отвечал сам, рассказывая о несчастье, произошедшем со мной. Просил некоторое время не беспокоить и проявить понимание. Обещал, что я обязательно свяжусь с каждым, как только буду чувствовать себя «сносно». В переводе с языка Милосердова: когда я перестану вызывать у него опасения. Такие ограничения объяснялись заботой, ведь моему организму, пережившему стресс, нужен «исключительно покой».
Банковские карты были изъяты и тоже не просто так: Герман решил сменить банк, условия прежнего его не устраивали.
С особой тщательностью я перетрясла сумочки в поисках наличности, и теперь у меня есть семь рублей. Я напоминаю себе неудачливого воришку, стоя в гардеробной и проверяя карманы пиджаков. Моей добычей оказался мятный леденец и скомканная бумажка с цифрами, набросанными крупными корявыми буквами.
Единственное мое богатство – паспорт, который я перепрятываю каждое утро.
Я ни минуты не оставалась одна, на следующий день, как мне наложили гипс, Герман нанял домработницу. Она приходила до того, как Милосердов собирался на работу, и уходила с его возвращением.
Герман перенес торжество на зимние каникулы, а вот регистрацию не отменял.
– Так даже лучше, – он лежит рядом со мной. – Будут прекрасные снежные фотографии. Мне посоветовали шикарное место для фотосессии – небольшой поселок в старорусском стиле. Только представь: избы, сани, запряженные тройкой лошадей, никакой жары, мух и комаров.
Создавая иллюзию прежних вечеров, проведенных вместе, я пролистываю ленту в соцсети и ставлю сердечки новым фото своих знакомых. Неужели и в их внешне благополучных жизнях происходит что-то ужасное? Все невероятно успешные, красивые, здоровые, они демонстрируют своих идеальных мужей, детей и питомцев.
– А почему бы тебе не выложить наше совместное фото? Пусть и твои подружки позавидуют, – Герман перехватывает мой телефон, включает камеру. – Улыбайся, родная, – он целует меня в щеку, уголок губ и волосы, каждый раз делая кадр. – Какое тебе нравится? – листает фото. – Мне вот это, – останавливается на том, где мое лицо озаряет широкая улыбка. Я научилась улыбаться с болью в душе. – Мы отлично смотримся. Выкладывай, – протягивает смартфон. – Не сомневайся.
Я поступаю, как он просит, и уже через несколько секунд отвечаю на комментарии под фото. Нам шлют «сердечки» и «поцелуйчики». Пишут, что мы идеальная пара, а в наших глазах светится искренняя любовь.
Положив подбородок мне на плечо, Милосердов читает и улыбается.
Господи, до чего же мерзко!
***
С каждым днем Милосердов позволяет себе все больше и больше. Он уже не ограничивается осторожными объятиями и легкими поцелуями. Ласки становятся настойчивее и продолжительнее.
До сих пор мне удавалось ссылаться на мигрень, боль в руке. Но не получится же вечно отказывать в близости, а мне жизненно необходимо изображать покорную игрушку. Добиться хоть немного доверия, а значит, и свободы.
В течение двух недель по вечерам Герман играет по моим правилам, проявляя терпение.
Но не сегодня. Я вижу в его глазах похоть, и никакие отговорки мне не смогут помочь.
Он наблюдает за мной, пока я разговариваю с мамой. Садится так близко, что наши бедра соприкасаются. Его руки ложатся на талию и плотно притягивают к себе.
– Прощайся, – шепчет он на ухо.
– Мам, мне пора. Созвонимся завтра, – не без сожаления я прерываю разговор.
– У тебя точно все хорошо? – интересуется она не в первый раз.
Как любая мать, она чувствует изменения в поведении своего ребенка, спрашивает, здорова ли я и не ссорились ли мы с Герой. На что я, не задумываясь, отвечаю: «У меня все отлично, мамуль».
– Да, мамуль. Меня Герман зовет.
– Умница моя.
Гера обнажает мою шею, собирая волосы и перекидывая через одно плечо. Я чувствую на своей коже влажный горячий поцелуй. От бессилия зажмуриваю глаза до белых мушек. Мужские пальцы гуляют по хорошо изученному телу, лаская, помня каждую точку, каждое местечко, что вызывает во мне дрожь и желание.
– Убери телефон, он нам не понадобится, – шепчет Гера. Я кладу смартфон на покрывало рядом с собой. – Соскучилась? – я невнятно мычу, отвечая на поцелуй, глубокий и требовательный, пожирающий в моих легких кислород.
Этот человек разрушит меня. Не оставит ничего, подчинит, полностью сотрет мое «я». Уже сейчас я себя ненавижу. Ненавижу свое тело, которое меня предает.
Телефонный звонок прорезается в сознание, настойчивый, не прекращающийся.
– Гер, тебе нужно ответить.
– Перезвоню, – мужчина нависает надо мной. Бросает взгляд на тумбу, где, не переставая, звонит телефон. – Черт, – отталкивается ладонями от матраса. – Ложись спать, не жди меня, – бросает через плечо, принимая вызов. Я слышу беседу на повышенных тонах. Герман кричит, он в бешенстве, спустя мгновение возвращается и прямиком идет в гардеробную. – У меня проблемы. – Натягивает брюки, доносится металлический звон пряжки ремня. – Наталья будет через двадцать минут, она составит тебе компанию, пока я не вернусь.
А я не верю своему везению. У меня двадцать минут, чтобы удалить из жизни Милосердова.
– Надеюсь на твое благоразумие. Рука еще полностью не зажила, – напоминает он, выглядывая из-за двери и ища мой ответный взгляд. – Не дожидайся меня, Жень, ложись отдыхать.
Герман выходит из гардеробной полностью одетый. Несмотря на спешку, не забывает небрежным жестом забрать с кровати мой телефон.
– Отдыхай, – целует в губы и торопливо уходит.
Я не шевелюсь. Прислушиваюсь к каждому звуку. Когда слышу хлопок двери, срываюсь с места и бегу в гостиную, где из окна можно видеть выезд из жилого комплекса.
Ну где же он? Встаю на носочки, выглядывая за угол дома. Белый автомобиль хищно проезжает по территории и замирает на мгновение перед шлагбаумом.
– Пожалуйста, пожалуйста, – я молю сама не знаю кого. Дорога открыта, и автомобиль срывается с места, огни задних фар теряются в темноте.
Я бегу обратно, на ходу снимая ночную сорочку, стягивая тонкие лямки, и выскальзываю через ноги. Надеваю темные штаны на резинке, не хочу терять время на молнию и пуговицу, с травмированной кистью нелегко справляться даже с такими простыми заданиями. Я не надеваю бюстгальтер, просовываю голову в свободную мужскую футболку белого цвета, заправляю ее. Накидываю ветровку, надеясь хоть как-то скрыть такую явную примету, как гипс. Все это занимает слишком много времени…
Одной рукой я закидываю в спортивную сумку несколько комплектов одежды, не разбирая, что попадается мне под руку.
Еще тринадцать минут до приезда домработницы.
Разбираю постель и на своей половине кровати из двух банных халатов делаю подобие спящей человеческой фигуры, укрытой одеялом.
Забираю паспорт из зимней куртки, куда я его перепрятала сегодня утром, бережно складываю во внутренний карман ветровки.
У меня есть все, кроме денег.
В спешке Герман не надел часы, так и оставил их лежать на тумбе рядом с кроватью. Никогда бы не подумала, что смогу украсть и не испытывать при этом угрызений совести. Спрятав часы между одеждой, застегиваю сумку.
Все остальные драгоценности убраны в сейф.
В ушах серьги с мелкими изумрудами, не представляющие ценности по мнению Милосердова, а на безымянном пальце правой руки красуется обручальное кольцо.
В ломбарде за него не дадут и десятой части стоимости. Но и этой суммы хватит, чтобы уехать максимально далеко от города, в котором нет ничтожного шанса на жизнь, о которой я мечтала.
Глава 12. Женя
Металлические двери лифта плавно закрываются, а я их всячески их подгоняю, шепча:
– Ну… поехали уже.
Лифт назло двигается нарочито медленно, словно хочет предать. Зато мысли в моей голове мечутся со скоростью света. За одиннадцать этажей я успеваю пожалеть, что не стала спускаться по лестнице. Вдруг двери распахнутся на первом этаже, а там стоит Наталья или, хуже того, Герман вернулся по каким-либо причинам.
На ладонях выступает влага, а сердце выпрыгивает, грозя оглушить не только меня, но и окружающих.
Поправив сумку, уверенным быстрым шагом я выхожу из подъезда, чуть не сбив с ног женщину, сюсюкающую со своей собакой.
Пробегаю по территории жилого комплекса, вглядываясь в темноту. Наталья может появиться с минуту на минуту.
Выхожу за кованое ограждение и двигаюсь в сторону центра города, туда, где легко затеряться. Петляю между прохожими, срезаю через дворы. Молодежь, распивающая пиво на лавочках, не кажется уже такой пугающей и отвязной.
Я несусь, читая названия улиц и пробегая глазами по вывескам в поисках ломбарда.
У меня нет денег, нет связи – нет ничего. На память я знаю лишь два номера телефона: мамин и Милосердова, но никому из них я не хочу звонить.
Мой план безумен и, скорее всего, обречен на провал, но я не намерена отступать! Я не вернусь!
Перебегаю дорогу, как раз горит зеленый свет, на первом этаже девятиэтажки множество мелких магазинчиков. Они все еще работают, маня яркими вывесками. Цветы, пекарня, салон сотовой связи, продуктовый – читаю, вглядываясь в витрины.
Ломбард! Удача вновь мне улыбается. Под указателем с торца здания неприметная серая металлическая дверь. Хватаюсь за ручку и с силой тяну на себя.
– Черт! – дергаю еще несколько раз, убеждаясь в том, что она действительно закрыта.
– Эй! – не сразу понимаю, что обращаются ко мне. Крепче прижав сумку, оглядываюсь. Рядом со мной парень. Спортивные штаны, кроссовки, черная толстовка с капюшоном. Именно так я представляю себе людей, которые отбирают в темных переулках сумочки и телефоны. – Закрыто. Работают до восьми, – затягивается сигаретой, отчего я различаю черты лица, скрытые мраком.
– Спасибо, – раз меня не собираются грабить, решаюсь спросить: – А не подскажете, где еще открыт или работает круглосуточно?
– Иди на Невскую. Рядом с цирком во дворе есть круглосуточный ломбард. Слышь, если сегодня работает мужик с татухами, то бери, что предлагают. Но если старикашка, не теряйся. Умножай предложенное на три. Двойную цену точно отдаст.
– Поняла.
С каждой минутой прохожих все меньше, я стараюсь держаться в тени и дальше от проезжей части. При появлении любого белого автомобиля сердце замирает и сразу же пускается галопом. Опускаю голову и ускоряю шаг, я и так практически бегу, в горле пересохло, а в правом боку начинает покалывать.
Цирк. Делаю оборот вокруг своей оси, желая сориентироваться и найти какой-нибудь указатель. Если ломбард работает круглосуточно, то должна быть вывеска с подсветкой.
Жилые дома только на одной стороне улицы, перехожу дорогу и ныряю в первый двор. Непроглядная темнота, в середине очертания пустующей детской площадки, тусклый свет из окон слабо освещает мне путь, пробегаю по кругу, вглядываясь в закрытые металлические двери подъездов.
Не позволяя себе отдышаться, осматриваю второй, такой же пустынный и темный. И лишь в третьем вижу яркую неоновую лампу над дверью с информирующей надписью «Ломбард». Нажимаю на ручку – дверь поддается. Лестница и длинный коридор приводят в ярко освещенную комнату. Стеклянные витрины подсвечены, я прохожу мимо телефонов, планшетов, электробритв, миксеров, фенов… Кажется, люди выносят из дома все. Из смежной комнаты выходит пожилой мужчина, тощий, в старой засаленной рубашке вишневого цвета и широких спортивных штанах не по размеру, грязные седые волосы прилизаны, а на мясистом носу очки в тонкой металлической оправе.
Действительно, мерзкий старик, парень в толстовке не соврал.
Старик прищуривается, внимательно проходит по мне взглядом сверху вниз, оценивая.
– Добрый вечер, – я решаюсь начать разговор. У меня нет лишнего времени.
– Добрый, – улыбается он широко, демонстрируя крупные вставные зубы. Слишком белые, неестественные. – Что привело красавицу? Украшения у нас вот здесь, – указывает пальцем с отросшим грязным ногтем в сторону витрины. – Себе или на подарок?
– Я не покупать. Хочу сдать. Кольцо, – протягиваю правую руку. Кольцо надето золотым ободком вверх, камень предусмотрительно спрятала от посторонних глаз.
– Да что тут сдавать? На лом могу принять, – постукивает ногтем по ободу. – Тыща, не больше, – заключает, заканчивая свой своеобразный осмотр.
– А если так? – переворачиваю кольцо, демонстрируя прозрачный камень в виде сердца. Старик заметно подбирается, но тут же кривится:
– Стекляшка. Пятачок могу накинуть за него, – звонко кладет металлическую монету на стеклянную витрину.
А я уверена, что Милосердов ни за что бы не надел мне на палец стекляшку, он любит покрасоваться перед окружающими.
– Не пойдет, – сухо отвечаю и разворачиваюсь к выходу. Надеюсь, мой маневр удастся, ведь предложенная тысяча меня не спасет. Делаю несколько шагов по звонкому кафелю, примиряясь с мыслью, что заберу деньги и поеду к маме, рассчитывая, что Милосердов не перехватит меня у подъезда.
От мысли, что появлюсь у мамы среди ночи и попрошу помощи, замирает сердце. Мне придется рассказать о том, как я ошиблась, обо всем, что пережила за последние несколько недель. Становится невыносимо стыдно за обман. А еще страшно: Герман не забудет обо мне, а Светлана Васильевна всегда найдет рычаг давления и на меня, и на моих близких.
Нужно исчезнуть, а как это сделать без средств к существованию?!
– Стой. Какая решительная. Даю червонец и ни копейки больше.
Вспоминая слова парня, торгуюсь:
– Тридцать, – а сама жалею, что запретила озвучивать стоимость кольца Тане тогда, за столом.
Дед хитро улыбается:
– Пятнадцать.
– Двадцать пять, – иду обратно к прилавку, выдавая свою заинтересованность.
– Восемнадцать. Ты же понимаешь, что твое колечко будут искать, выставить я его не смогу.
– Я верю в ваши способности, – наглею и называю очередную цифру: – Двадцать и пару тысяч мелкими купюрами, – ощущаю себя героиней фильма.
– Разоришь ты меня, деточка, – соглашается, а я не сдерживаю улыбку. Старик оживает, закрывает входную дверь и быстро скрывается в глубине помещения. Возвращается, плюет на пальцы и отсчитывает купюры, внимательно слежу за его движениями. – Все честно, – пододвигает двумя пальцами деньги.
Снимаю кольцо и кладу на протянутую мягкую тряпочку, дед любовно протирает обод, вскидывает руку, рассматривая на свет. Включает лампу на столе и усаживается. Достает небольшую коробку, совершенно забыв обо мне.
– Откройте дверь, – я привлекаю внимание.
– Ах да, – нажимает кнопку под столом. – Барышня, сейчас тебе такси предложат, ты не соглашайся.
Я перевариваю информацию. Слышу, как дверь запирают, а к стариковскому голосу присоединяется еще один – молодой.
Не вслушиваясь и не задерживаясь, выхожу на свежий воздух. Как дед и говорил, стоило мне отойти от двери, рядом тормозит автомобиль:
– Девушка, садитесь подвезу. Недорого возьму, – слышу мужской голос. Мои пальцы сжимают ручку сумки до хруста в костяшках.
– Меня уже ждут, – отвечаю я и пускаюсь наутек.
Слышу сигнал клаксона и крик в спину:
– Э-э-эй.
Не реагирую, бегу, вспоминая короткий путь к автовокзалу. Боюсь пользоваться поездом, а тем более самолетом, да и у меня слишком скромный запас денег, чтобы так бездарно их тратить.
Уже вижу огни железнодорожного вокзала, часы на башне показывают первый час ночи. Прошло два часа, как я вышла из квартиры Германа, скорее всего, он уже знает о моем исчезновении.
Я поднимаюсь по мосту, ведущему над железнодорожными путями, сворачиваю направо, издалека видны высокие двухэтажные комфортабельные автобусы и группы людей, снующих перед ними. Одни сдают багаж, утопая в металлическом боку и оставляя там свой чемодан, другие получают – минутой ранее мимо меня проехал сине-красный исполин и остановился у главного входа.
Шагаю вперед, не представляя, куда ехать…
Возьму билет на ближайший рейс, неважно, куда он меня приведет.
С опаской выхожу из спасительной темноты в лучи ярких фонарей. Прохожу в просторный зал ожидания, вскидываю голову, читая расписание рейсов, ищу подходящий. Мною никто не интересуется: продолжают дремать, гадать кроссворды или копаться в телефонах. Даже полицейский на входе лениво провожает меня взглядом. Я ничем не отличаюсь от тех людей, что ожидают свой рейс: удобная одежда и объемная сумка.
Перестаю дышать, когда слышу громкий голос Милосердова:
– Ищите!
Вижу его спину, он разговаривает по телефону, облокотившись на газетный киоск. Делает шаг назад, разворачивается, вглядываясь в цифры на электронных часах. Еще немного – и он меня заметит. Я одна стою посередине зала, не считая полицейского. Герман понижает тон, и его слова больше не разносятся под высокими потолками, он отводит безразличный взгляд, растирает веко костяшками пальцев и вновь поворачивается ко мне спиной.
Никогда в жизни не испытывала подобного страха, секунда – и я бы грохнулась прямо на бетонный пол.
Не оглядываясь, я отступаю к выходу. Как я не заметила автомобиль Милосердова? Он стоит перед ступенями, сейчас вижу его сквозь стеклянные двери.
Ныряю в приоткрытую створку и снова бегу, спешу скрыться во мраке, вижу спасительную темноту, нужно лишь оказаться на той стороне дороги… Оглушающий звук клаксона откуда-то справа, я сжимаюсь, ожидая удара, но ничего не происходит.
– Малахольная! – крик точно предназначается мне. Не раздумывая, я оббегаю автобус и стучу ладонью по закрытой двери. – Опоздала, что ли? – влетаю в салон под недовольные взгляды десятков пассажиров. Водитель вопросительно смотрит.
– Да! – подхожу ближе и практически шепчу: – Только билет не успела купить.
– Заходи, – машет головой в салон. – Разберемся.
– Спасибо.
Звук закрываемых дверей служит отправной точкой. Вся накопленная усталость падает на мои плечи, к пустующему сиденью в конце салона я подхожу на полусогнутых ногах. Буквально падаю и пересаживаюсь к окну. От волнения хочется рыдать в голос, закрываю рот ладонью и сдавленно всхлипываю. Автобус плавно движется, а я смотрю только вперед – на макушки людей, запрещая себе оглядываться. На первом перекрестке нас нагоняет Милосердов. Знаю, что за тонировкой меня не увидеть, но тело само сжимается в комочек, ощущая опасность.
Белый автомобиль сворачивает, а мы продолжаем ехать прямо.
Я не позволяю себе спать, страх, что Герман нас нагонит, не отпускает ни на секунду. Не выпуская сумку из рук, в любой момент готова сорваться с места. Но усталость берет свое, глаза предательски слипаются, и голова падает на грудь. Не знаю, сколько времени прошло, я разрешаю себе расслабиться, обняв сумку и запрокинув голову, дремлю.
Автобус медленно сбрасывает скорость, адреналин моментально выстреливает в кровь. Выпрямляюсь, оглядываюсь: придорожное кафе и многочисленные киоски.
– Стоянка двадцать минут, – оглашает водитель, в салоне зажигается свет. Неплохо бы размяться, купить воды, а главное – узнать конечный пункт. Выхожу из салона последней, задержавшись на последней ступени, втягиваю прохладный воздух. – Полторы, – слышу над ухом.
– Что? – не соображаю о чем речь.
– Билет, малахольная.
– А, да, конечно.
Лезу в карман ветровки, где отложила несколько купюр. Остальные деньги сложила в карман штанов и застегнула молнию.
Водитель забирает купюры, в очередной раз громогласно оповещает:
– Пятнадцать минут! Ждать никого не буду. Кто купит семечки, высажу сразу же.
А я, делая вид, что прогуливаюсь, иду к лобовому стеклу и читаю название города, куда мы едем. Невольно улыбаюсь воспоминаниям и своей удаче.
