Leon Rain
Невеста дяди Кости
Глава 3. Станция. Бомбёжка. Рая
«Бедные мои, мама и папа, как вы там будете без меня и как я буду без вас?»
Берточка будет расти без дедушки и бабушки, а сама Рая вновь почувствует себя маленькой девочкой, оставшейся без родителей. Конечно, она уже почти четыре года была замужем за любимым человеком и ей нравилось чувствовать себя хозяйкой в небольшой съёмной комнатке. Но рядом, всего в паре кварталов, были мама и папа, готовые в любое время прийти на помощь. Под их опекой удобно было чувствовать себя молодой хозяйкой. Да и Берточка, которую обожали все бабушки и дедушки, всегда была присмотрена. Подходило время вторых родов, оставалось несколько последних недель, возиться по дому становилось всё труднее. А тут ещё внезапно налетела проклятая война.
Подлые, какие они подлые, эти немцы! А ведь притворялись друзьями, – она прекрасно помнит передовицы газет. Сначала были нормальными людьми, даже вместе с Красной армией освобождали Польшу от проклятых панов, пьющих кровь трудового народа. И на параде совместном представлялись друзьями. А потом? Потом вошли во вкус и решили захватить кусок нашей Родины. Как же так можно? Вот теперь из-за них её семья должна разлучиться с близкими и отправиться в неизвестность.
Хорошо ещё, что Самуила так ценят на заводе: сразу дали ему бронь и отправили с эшелоном в эвакуацию, разрешив взять с собой семью. Впрочем, не только ему одному, но так даже веселей. Они дружили с несколькими семьями до войны и теперь оказались в одном вагоне. За себя и свою семью Рая не беспокоилась, через несколько часов слово война они будут слышать только в сводках Совинформбюро. Конечно же, очень жалко своих родителей и сестёр, но она должна думать о Берточке и новой жизни, толкавшей её в животе своей ножкой.
Самуил так хочет мальчика, она тоже не возражает: девочка уже есть, пусть будет и мальчик. Какая разница, кого любить? Конечно, если будет девочка, то можно будет откладывать Берточкины вещи, а если мальчик, то всё придётся покупать заново. Рая вздохнула. Лишь бы все проблемы на этом закончились!
Поезд дёрнулся и остановился, за окном были строения. Самуил быстро протиснулся к выходу из вагона, а потом, весь возбуждённый, вернулся, схватил чайник, подмигнул Рае и на бегу крикнул:
– Смотри за Бертой! Я за кипятком! Скоро буду! Без меня не уезжайте!
Ну да, раздал поручения! Можно подумать, что если бы не сказал смотреть за ребёнком, то она бы на Берту и не глянула. Шутник, вон как побежал! Если б додумался сразу чайник схватить, то был бы среди первых, а так только догоняет остальных. Скрылся за углом. Нужно бы приготовить стаканы, скоро Самуил притащит кипяток, заварят чай. Хоть что-то жидкое, а то в дороге не до супов.
– Что тебе, Берточка? Подожди, моя хорошая, мама занята.
– Бети а-а-а.
– Берточка, ты уверена?
Маленькая Берточка уверенно кивала головой.
Ох уж эти дети. И что теперь с ней делать? На станции все туалеты в поезде закрыты, придётся выходить на перрон и искать туалет там. Рая вздохнула, подхватила Берточку, крикнула, чтобы присмотрели за их вещами, и спустилась на перрон. Так, теперь бегом до туалета, нужно торопиться, чтобы не опоздать, да и Самуил не знает, где они, будет волноваться. И Рая помчалась вдоль перрона, на ходу высматривая нужное строение. А когда Берточка уже всё закончила, и они вышли из дурно пахнущего домика на свежий воздух, Рая услышала пронзительный свист и оглушительный грохот.
К акая-то неведомая сила подкинула их в воздух и отбросила подальше от перрона. Наверное, поэтому они и остались живы. Рая накрыла собой Берточку и замерла. Бомбы рвались вокруг, земля вперемешку с обломками падала на них, заставляя вжиматься всё глубже и глубже. А когда налёт закончился, они ещё несколько минут боялись приподнять головы.
Наконец Рая решилась и начала подниматься. Напуганная Берточка выползала из-под мамы, крепко держа её за руку. На месте станции стояли обломки строений, из которых вырывалось пламя. Отовсюду валил густой удушливый дым, но Рая не обращала на него внимания. Крепко сжав руку Берточки, она бросилась туда, где в последний раз видела Самуила, сворачивающего за угол. На бегу она смотрела на то место, где ещё недавно стоял их вагон. Поезда больше не было, как и надежды уехать от войны в спокойную мирную жизнь. На месте кубовой зияла огромная воронка, вокруг неё вперемешку валялись люди, чайники и обломки строения. Несколько головешек догорали посреди этого жуткого зрелища, опаливая человеческую плоть, отчего дым становился ещё более удушливым.
Рая шагнула в этот кошмар и медленно пошла, пытаясь обнаружить Самуила по знакомой одежде. Она прошла вдоль всей воронки, его нигде не было. Слава богу… И тут же внезапная мысль пронзила её: пока она ищет его здесь, он наверняка ищет её там, на месте, где стоял поезд. Но у неё уже не было сил бежать, Рае показалось, что она вот-вот может родить. Но как рожать здесь, посреди головешек, не найдя Самуила? И Рая взяла себя в руки. Она перешла на спокойный шаг, потом остановилась, пытаясь отдышаться и унять сердцебиение. Берточка плакала и просилась на ручки, но Рая была не в состоянии поднять её и лишь умоляла подождать. Вот сейчас появится папа, и он возьмёт её на ручки, а у мамы болит животик, там сидит Берточкин братик, Берточка уже большая и должна помогать маме.
В грузовики грузили раненых, и Рая отправилась туда. Она отпускала руку Берточки, чтобы, уцепившись за борт, подняться на колесо и заглянуть в кузов. Во всех трёх уцелевших после налёта грузовиках были только раненые солдаты. Рая вернулась к кубовой и прошла мимо неё к перрону.
Она пошла вперёд, таща упирающуюся Берточку за руку. Рая увидела, как со станции уходили последние люди. Отдельно шли солдаты и ещё группа гражданских людей под конвоем. Она ещё удивилась, подумав, что никаких арестантских вагонов не было. Она знала точно: что бы ни случилось, её Самуил без неё и Берты никуда не уйдёт. Только бы он был жив, больше ничего не надо! Пусть будет живой, и всё!
На месте разбомблённого вагона, в котором они ехали, Рая заметила два мужских неподвижных силуэта. Собрав последние силы, она бросилась к ним и перевернула одного за другим к себе лицом. Конечно же, она знала этих людей: они вместе ехали в эвакуацию и дружили семьями. Но они были мертвы, и помочь им она уже не могла, а ей нужно было найти Самуила.
Она подхватила плачущую Берточку и побежала вдоль станции в поисках своего мужа. Она забежала за остатки станционного строения, и уходящие со станции пропали из вида. Когда, обойдя здание по периметру, Рая вернулась на перрон, она с горечью увидела, что на станции остались только трупы и горящие головешки. И тогда она обессиленно села на землю и зарыдала, поняв, что Самуила нет в живых. Берточка тоже старалась не отставать и захлёбывалась в плаче до икоты. В этот момент раздался залп, потом ещё один и ещё. Кто и куда стрелял, она не видела. Рая вздрогнула, но ни выстрелов, ни самолётов в небе больше не было.
Вдоволь наревевшись, они сидели в обнимку, не понимая, что им делать дальше. И в это время на территории станции появились люди. Это были не военные, но они вели себя очень странно. На Раю и Берточку никто не обратил внимания, они шли вдоль разбомблённой станции, останавливаясь иногда и поднимая какие-то вещи. Наполнив руки, они исчезали, и на их месте объявлялись новые «искатели кладов». Рая подумала, что неплохо бы отыскать немного своих вещей, но сил подняться не было, и она молча смотрела, как остатки багажа улетучивались со станции, уносимые невесть откуда взявшимися людьми. Они исчезли так же внезапно, как и появились, а потом вместо них на территорию станции пришли другие люди, говорящие на языке, немного напоминавшем идиш, на котором говорили её родители. Эти люди были одеты в серую форму, их лица тоже были серыми от дорожной пыли. Они шли абсолютно спокойно, будучи точно уверенными, что никто не окажет им хотя бы малейшего сопротивления. На Раю и Берточку они не обращали никакого внимания. А те сидели молча, сжавшись в комочки, со страхом взирая на чужих людей, только что лишивших их отца и мужа и принесших смерть на эту маленькую станцию.
Вскоре на станции закипела жизнь, на ней опять появились гражданские люди, но на этот раз они не собирали вещи, а занимались уборкой территории под присмотром солдат в серой форме. Через некоторое время Рае и Берте пришлось подняться и пройти дальше, а уборочные работы продолжились на том месте, где они только что сидели. Подошедший солдат указал им, куда идти. Оказалось, что уцелело ещё несколько женщин с детьми. Спасшиеся бросались друг к другу, задавая одни и те же вопросы, касавшиеся их мужей. Но никто ничего не знал.
И вдруг Рая увидела Люську, она тоже спрашивала всех насчёт своего Валерика. Они обнялись, но Рая не решилась отнять у несчастной Люськи надежду. Да и как она могла сказать своей подруге, что один из двух покойников, которых она переворачивала на месте разбомблённого поезда, был её Валериком? Пусть Люська сама это узнает, и не от неё. А вдруг точно так же, как она Люське, кто-то не хочет ей рассказать, что видел её Самуила среди убитых? Нет, она тоже ни о чём таком не желает слышать. Шансов увидеть его среди живых не было – Рая прекрасно это понимала. В грузовиках были раненые солдаты, со станции уйти без них он не мог, значит, его обугленное до неузнаваемости тело где-то лежит. И скорее всего, она могла уже несколько раз пройти мимо и не опознать его. Только что начавшаяся война уже забрала часть её семьи. Что происходит с её родными, оставшимися в Одессе, она могла только предполагать.
Из оцепенения её вывела Берточка. Она теребила её за руку и требовала ням-ням. Ну конечно же, ребёнка давно нужно было покормить, но Рая вдруг поняла, что ей нечем кормить дочь, к тому же, только сейчас вспомнив про еду, она почувствовала, что тоже страшно голодна. Она хотела было подойти к людям, занятым уборкой, чтобы попросить у них хоть что-нибудь для ребёнка, но дорогу ей преградил человек в серой форме. Он что-то сказал и указал ей на то место, где сидели на земле остальные выжившие. Рая попыталась объяснить ему, что ребёнок хочет есть, повторяя на идише слово эсн («есть»). Судя по всему, солдат понял её, но резко обрубил, вскрикнув «Найн!» и поставив этим точку в их диалоге. Ещё несколько детей плакали, требуя еды, несчастные матери не знали, что предпринять. Их охраняли два солдата чужой армии, не отпуская даже в туалет. Собственно, туалета и не было, на его месте была куча разбомблённых досок и кирпичей, так что те, кому становилось невтерпёж, отворачивались спиной к солдатам и, преодолевая стыд, справляли нужду.
Вскоре появились несколько мужчин в чёрной форме с повязками на рукавах. Они говорили по-русски и по-украински. Не спеша подойдя к женщинам с детьми, один из них велел им подняться и построиться.
– Жидовки есть? Ещё раз повторяю вопрос: жидовки среди вас есть?
Рая замерла, не зная, что предпринять. Никогда раньше она не задумывалась, насколько её внешность соответствовала еврейской. Каштановые волосы и светло-карие глаза имели в Одессе представители греческой, молдавской и многих других национальностей. И самое главное, она не знала, плохо это или хорошо, что она еврейка, но в сердце беспокойно закололо. Если где-то ищут евреев, то ничего хорошего в этом нет. Она помнила рассказы старших про дореволюционные погромы. И Рая решила молчать, может быть, ей удастся скрыть своё еврейство, а поскольку все документы уничтожены во время бомбёжки, она может придумать себе любое имя. Она просто возьмёт имя какой-нибудь одноклассницы, чтобы не путаться. Да, так она и сделает, ведь сейчас она должна спасать не только себя, но и Берточку. Про ребёнка, которого донашивала, Рая в этот момент даже не подумала. Вот родится, тогда она и будет о нём думать, а сейчас нужно выжить им с Берточкой. Боже, как страшно, вот они уже идут сюда, нужно опустить голову и не смотреть им в глаза. Всё, уже прошли мимо, слава богу.
– А ты чего, жидовская рожа, не выходишь?
Рая почувствовала сильный толчок в спину. Её выпихнули из общего строя. Краем глаза она успела заметить Люську, с которой они обнимались всего час назад, в слезах расспрашивая друг дружку про своих мужей. Но сейчас Люська не плакала, в её голосе звучал прежде незнакомый металл.
– Вы посмотрите на неё! Ты думала, жидовка пархатая, что среди нас отсидишься? Вот! Она жидовка, заберите её!
Мужчины в форме вернулись и подошли к Рае.
– Мы ж сказали: жидовкам выйти из строя. Зачем же ты врёшь?
И Рая получила сильный удар кулаком в лицо. Её никогда не били, всё, что она могла вспомнить, это игра в снежки с мальчишками из соседних дворов. Да, иногда снежок, крепко умятый мальчишечьей рукой, мог больно врезаться в лицо и даже оставить синяк, но ей никогда не было от этого так страшно, как сейчас, на краю разбомблённой станции, на которой где-то лежит обгоревшее тело её мужа. А здесь может остаться в полном одиночестве её маленькая Берточка, что с ней будет, если Раю убьют? Она должна спасти дочь, – только эта мысль была у неё в голове. Поднявшись с земли и став на четвереньки, она обхватила сапог стоящего рядом с ней мужчины и зарыдала, вымаливая прощение.
– Фу-ты ну-ты! Да отцепись ты от меня! Не сейчас вас будем кончать, не вопи. Вон малую свою уйми, а не то дырку ей в башке сделаю, орёт так, что мозги все полопались. Иди вон туда, за другими вашими.
Рая подхватила Берточку и пошла в указанном направлении. Её била нервная дрожь, она подняла рыдающую Берточку на руки и прижала к себе. Но напуганный голодный ребёнок никак не мог успокоиться. В страхе за Берточку, Рая впервые в жизни закрыла вырывающейся дочери рот рукой. И лишь когда отошла на расстояние, с которого плач Берточки не мог выделяться на фоне остальных плачущих детей, она отпустила её и дала вволю нарыдаться.
На Люську она даже не оборачивалась, чтобы не спровоцировать ещё какое-то действие с её стороны. Рая не могла понять, как Люська могла так поступить, ведь они были подругами, пусть и не самыми близкими, но ходили друг к другу в гости, и никогда ничего такого она за Люськой не замечала. А уж ей самой и подавно было всё равно, какой национальности были её подруги и друзья её мужа. В многонациональной Одессе места хватало всем.
Вскоре измученных еврейских женщин с малыми детьми куда-то погнали пешком. Они прошли несколько километров, волоча за собой отказывающихся идти детей, у которых не осталось сил даже на слёзы. Это был просто молчаливый детский бунт. И если сопровождающие их мужчины могли криками и угрозами заставить женщин идти, то дети ни на что не реагировали. И, кроме истошных воплей, получить от них было нечего.
Наконец вдали показался отдельно стоящий хутор. Начинало темнеть, и сопровождающие стали всеми силами подгонять вымотанных женщин. Хозяевам хутора велели освободить хлев, куда загнали женщин с детьми. Через какое-то время в хлев занесли ведро с водой и кружку. Кинувшиеся к ведру женщины старались выхватить кружку, чтобы напоить в первую очередь своего ребёнка. Ведро немедленно опрокинули, и все остались без воды до утра, напрасно передравшись в грязи хлева. Кое-как пристроившись, люди пытались забыться сном, чтобы обмануть пустые желудки. Женщины качали своих малышей, напевая им колыбельные. Малыши были голодны, но ещё они были и страшно уставшими, и напуганными. А мамины знакомые напевы потихоньку успокаивали, мамины тела согревали, и дети засыпали нервным сном.
Глава 4. Путешествие к концу жизни
Утром женщин с детьми выгнали из хлева во двор. У измученных детей даже не было сил хныкать. Матери тоже были в плачевном состоянии. От недостатка воды кружилась голова и подгибались ноги. Осмотрев пленниц, полицаи пришли к выводу, что в таком виде у тех нет никаких шансов дойти до места назначения. Прежде всего женщинам разрешили достать из колодца столько воды, сколько требуется. Тяжёлое цинковое ведро с шумом грохочущей цепи летело вниз, завершая полёт гулким ударом об воду. А потом начиналось самое трудное: нужно было обессиленными руками вращать огромный металлический ворот, который то и дело вырывался и норовил отправить полное воды ведро в глубину колодца. Полицаи лишь усмехались, глядя на попытки женщин. Но, даже если получалось поднять ведро на поверхность, его ещё требовалось вытащить за сруб колодца. Брались за дужки по двое, но ведро явно не хотело подчиняться слабым женским рукам. Оно привыкло к тяжёлому крестьянскому прикосновению, чётким и сильным движениям. В таких руках оно вело себя послушным ребёнком, безоговорочно выполняя все требования хозяина.
В конце концов удалось напоить и женщин, и детей. Памятуя опрокинутое ночью ведро, с этим обращались бережно, стараясь не пролить лишнего. Но голод заглушить холодная вода была не в силах. Хозяйка хутора вынесла несколько свежеиспечённых караваев. Дурманящий запах свежего хлеба поплыл по воздуху, будоража голодных женщин и детей. Дети немедленно начали плакать, напоминая о своём присутствии. На этот раз и полицаи повели себя осмотрительней, разделив каждый каравай на несколько частей. Им было плевать, наедятся ли дети и их матери, они понимали, что те, кто не получит ни крошки, не смогут идти.
Женщины старались в первую очередь дать поесть детям, но и сами должны были получить хоть что-то. Хозяйка хутора смотрела на незваных пришельцев со смешанным чувством: с одной стороны, ей было жаль несчастных женщин и плачущих детей, а с другой – ей не терпелось дождаться того момента, когда они покинут её владения, чтобы заняться своим крестьянским трудом и прежде всего навести порядок после чужих людей.
Наконец всех построили в неровную колонну и погнали против солнца, нещадно слепившего глаза. Если их гонят против утреннего солнца, стало быть на восток. Их гнали туда, куда они и хотели попасть, убегая от войны. Но больше не стучали колёса на стыках, и рядом не было заботливых мужчин, с которыми было так надёжно и спокойно. Они остались одни с маленькими детьми, гонимые в неизвестность.
Часам к четырём их пригнали на небольшую станцию. Здесь почти не было следов бомбёжки, пути были целы, и на них стоял поезд. Старенький паровоз стоял под парами, обходчик важно шествовал вдоль поезда, простукивая буксы, словно и не было никакой войны. Но она была, и присутствие множества людей в серой мышиной форме постоянно об этом напоминало. С их появлением и сопровождающие колонну полицаи стали агрессивнее отрабатывать хозяйский хлеб. Всё больше женщин получали тычки прикладами и пинки. В некоторых местах лежали трупы. Пожилые мужчины собирали их в штабеля. Они тоже получали тычки и удары. Что-то отличало их от обычных местных жителей. Они явно не были крестьянами, привычными к тяжёлому физическому труду. Толкание тележки и поднимание трупов давалось им с большим трудом. Рая не отводила от них глаз, она уже догадывалась, кто эти люди, но ей всё ещё не хотелось принять увиденное. Это были евреи, такие же бесправные и униженные, как она и как все остальные женщины и дети их колонны. Не веря своим глазам, она смотрела, как в один из товарных вагонов загружали группу людей. Их гнали как скот, подгоняя ударами и натравливая на них собак, рвущихся с поводков. Стоял страшный гвалт: кричали взрослые и плакали дети. На перроне валялись разбросанные чемоданы и узлы. Людям ничего не позволили взять с собой. Страшные мысли лезли в голову: куда и для чего могли везти людей, у которых отобрали все вещи? Вывод был только один: они им больше не понадобятся. Нескольких стариков, не сумевших подняться в вагон по узким мосткам, расстреляли прямо на глазах у всех. К станции непрерывно подводили всё новые колонны, которые немедленно грузили в вагоны.
Колонну, в которой были Рая и Берточка, подняли и подогнали к вагону. Полицай дал команду, и женщины ринулись вперёд, стараясь попасть в вагон как можно раньше, чтобы избежать побоев и спасти детей от укусов собак. Сорвавшимся с мостков никто не помогал, каждый думал только о себе и своём ребёнке. Овчарки захлёбывались от злобы, стараясь схватить огромными клыками любого подвернувшегося, будь то женщина или ребёнок. Наконец массивная дверь товарного вагона была захлопнута и закрыта на замок. Света, проникавшего через щели, было достаточно, чтобы осмотреться. На голый пол попадали обессилевшие женщины и дети. Рассчитывать на глоток воды или кусок хлеба здесь не приходилось. Единственным предметом, находившимся в вагоне, было большое ведро, от которого исходил едкий запах отходов человеческой жизнедеятельности. В этом вагоне уже возили людей, и на память от них остались растоптанные дужки очков, обрывки одежды и несколько единичных туфель и детских сандаликов. На полу не было даже соломы. Ужас охватил обитательниц вагона. Шум, доносящийся снаружи, явно указывал на продолжающуюся погрузку людей в поезд.
Вскоре паровоз сдал немного назад, чуть прижимая вагоны друг к другу, а потом резко дёрнул вперёд, отчего те, кто оставался на ногах, попадали на сидящих. Поезд покидал станцию, а людей покидала всякая надежда. Кто-то выл во весь голос, а кто-то пытался бормотать молитвы, прижимая к себе детей. К ведру сразу установилась очередь, и вскоре оно было почти полным. Люди старались отодвинуться от него подальше, но нестерпимая вонь растекалась по всему вагону каждый раз, как на повороте часть содержимого выплёскивалась прямо на пол. Единственным спасением был свежий воздух, попадавший в вагон через щели, но и он не мог решить всех проблем. Поезд то ехал, постукивая на стыках, то останавливался, а потом медленно набирал ход. Несмотря на то, что во время движения поезда в вагон не врывались полицаи и никого не били, всем хотелось попасть куда угодно, только не оставаться в этом мрачном угрюмом месте, где пахло испражнениями и смертью.
Стемнело, и измученные пассажиры стали засыпать. Рая проснулась оттого, что кто-то пытался стянуть у неё с ноги туфлю. Она немедленно схватилась за неё, намереваясь биться до последнего. Но женщина лет тридцати положила свою руку на её рот, и, не зная почему, Рая подчинилась властному движению её руки. Женщина поманила её за собой, и Рая, словно змея, подчиняющаяся опытному факиру, стала пробираться за ней, перебираясь через спящих. Вскоре Рая поняла, для чего понадобились её туфли. Заметив небольшую дыру в дальнем углу вагона, возможно, оставленную предшественниками, кто-то решил попробовать расширить её, для чего в ход пошли всевозможные предметы. Пытались даже снять дужку с ведра с нечистотами, но сил на это не хватило. И тогда решили ковырять доски всем, что попадётся под руку. Уже несколько пар раскуроченной обуви лежало вокруг. Рая молча сняла с себя туфли и принялась каблуком отделять древесные волокна.
Работа шла очень медленно, инструмент был явно для этого не подходящим, но больше ничего, кроме голых рук, у этих женщин не было. И они использовали последнюю в своей жизни возможность спасти хотя бы детей. Рая быстро устала, к тому же большой живот не позволял ей надолго сгибаться в нужной позе. Её сменили другие женщины, пытавшиеся как можно тише отковыривать мелкие кусочки древесины, чтобы дать своим детям шанс выбраться отсюда. Рая вернулась на место, чтобы забрать Берточку, малышка нервно вздрагивала во сне. Она перенесла её поближе к ковырявшим дыру женщинам и время от времени тоже включалась в процесс. Они ковыряли всю ночь, подменяя друг дружку. Ближе к утру образовалось отверстие, в которое можно было с трудом просунуть маленького ребёнка. Теперь следовало дождаться остановки поезда и постараться вытолкнуть детей, уповая в дальнейшем только на судьбу.
Перед рассветом поезд стал замедлять ход, и женщины приготовились осуществить задуманное. Следовало вести себя тихо, не привлекать внимания всего вагона, иначе было бы невозможно спасти хоть кого-нибудь. Все прекрасно помнили, что произошло на хуторе во время схватки за воду. Женщины целовали сонных детей, прощаясь с ними навсегда. Рая прижала к себе спящую Берточку, и что-то кольнуло ей грудь. Она сунула руку за пазуху и нащупала серебряную цепочку с небольшим кулончиком в виде сердечка, из середины которого давно выпали маленькие рубины. Это был первый подарок её мужа. Она сама не понимала, почему именно эта недорогая вещица была ей особенно важна. Рая немедленно сняла цепочку с себя и надела её на Берточку, напевая всё время её любимую колыбельную. Поезд замедлил ход, почти остановившись. Медлить больше было нельзя, нужно было рисковать, и женщины стали осторожно опускать детей в проделанное отверстие.
Подошла очередь Раи, и в несколько последних совместных секунд она покрыла Берточку поцелуями. Самый последний поцелуй пришёлся на большую родинку на шее Берточки, после чего одна из женщин помогла ей как можно осторожней опустить девочку в отверстие, но поезд продолжал движение, хотя и очень медленно, поэтому положить детей аккуратно не представлялось возможным. Рая сердцем прочувствовала момент касания Берточкой больших деревянных шпал, и у неё перехватило дыхание.
Всё, она осталась совсем одна в этом мире. Её муж погиб при бомбёжке, любимая дочь осталась одна на грязных шпалах, и никто не мог ей помочь, разве только чудо. Но в этом вагоне никто не слышал молитв матерей и никто не собирался делать для них чудеса, на противоположной стороне были свои злые волшебники, которые тщательно рассчитали каждый свой шаг, чтобы их зло ненароком не встретилось по дороге к последнему пристанищу с неожиданным проявлением добра. Бог был далеко и никого не слышал. Видимо, он вообще не был в курсе всего происходящего, ибо поверить в то, что он знал и не остановил это безумие, было просто невозможно. Вокруг бесшумно рыдали матери, простившиеся с детьми. Они зажимали себе рты, давясь слезами. Что ещё могли сделать эти несчастные для своих детей, кроме как дать им минимальный шанс на спасение? Некоторые оставались с детьми постарше, для которых отверстие было слишком маленьким. И этих оставшихся они прижимали к себе с удвоенным усилием, словно им приходилось удерживать и тех, спущенных через отверстие. Рая даже позавидовала тем, у кого ещё остался в вагоне ребёнок: они были не одни перед лицом приближающейся развязки. А у неё… у неё никого не было. Внезапно она почувствовала резь в животе и лёгкий толчок. Это был тот, кто остался с ней в этот тяжёлый час. Она положила руку на свой большой живот и почувствовала, как плод толкает ножкой её руку. И ей стало так больно, она испытала чудовищный страх. Теперь она боялась за обоих своих детей: за Берточку, оставленную на путях, и за новую жизнь, которая лёгкими толчками заявляла свои права.
Вагоны дёрнулись, и все, кто не лежал, покатились кубарем. Упала женщина, пытавшаяся оправиться над ведром. Зацепившись, она опрокинула его в падении, и всё содержимое растеклось по вагону. Но никто даже не шевельнулся, к вони уже привыкли, она их не пугала, страшнее было их недалёкое будущее. Никто не помог несчастной подняться, так она и застыла, скорчившись от удара о ведро, не имея сил разогнуться. Рваный гудок паровоза, ещё один рывок вагонов, несколько минут дороги, и поезд начал тормозить. Вагон немедленно наполнился голосами плачущих детей, все поднимались со своих мест, готовясь как можно быстрей покинуть вагон, в котором вместе с ними ехала сама смерть. Они ещё надеялись на что-то: а может быть, им повезёт и всё окажется не так страшно? А вдруг?
Со скрипом и лязгом отъехала в сторону дверь вагона, и сразу стало ясно, что ничего хорошего ждать не приходится. Вместо стука колес и паровозного гудка, вместе с прохладным утренним воздухом в вагон ворвались абсолютно другие, тревожные звуки. Повсюду кричали люди и лаяли собаки, время от времени раздавалась автоматная очередь, и воздух наполнялся визгом напуганных людей. У дверей вагона уже стояли четыре человека в серых робах с нашитыми номерами, в руках они держали деревянные мостки. По приказу офицера они шагнули к вагону с двух сторон и составили вместе половинки сходней. И тут же людская масса стала высыпаться из вагона, толкаясь и крича. Разыскивали детей, выпустивших руки матерей, но дотянуться до них через клубок тел было невозможно. Замешкавшихся на сходнях били плёткой и прикладами, страшного вида злющие собаки рвались с поводков и норовили вырвать кусок мяса из тела очередной жертвы. Упавших со сходней поднимали пинками и гнали вперёд, а там их подхватывали другие изверги и впихивали в нестройную колонну, где пленницы сбивались в кучу, стараясь прикрыть детей своими телами. Мужчины в серых робах оттаскивали в сторону убитых.
Наконец все вагоны были очищены от пассажиров, и колонну погнали вперёд. Идти пришлось совсем немного, последняя остановка находилась всего в сотне метров от ворот, состоящих из досок, несущих основную нагрузку, и колючей проволоки, заполнявшей всё свободное пространство. И там, за этой колючей проволокой, можно было рассмотреть длинные бревенчатые домики. Перед некоторыми из них стояли люди, но до них было всё ещё далеко, и не было слышно, какие команды им отдают стоящие перед ними люди в форме. Но видно было, как люди разом начинали спешно что-то выполнять, а потом замирали в ожидании следующей команды.
Слева от ворот, чуть в глубине, виднелось здание с высокой трубой. Из трубы валил чёрный дым, непонятный запах разливался в воздухе, наполняя сердца и души тревогой. Но остановиться, чтобы оглядеться, не было ни малейшей возможности: колонну женщин с малышами, нещадно подгоняя всевозможными способами, вели вперёд. Последовала команда остановиться, и колонна встала, продолжая колыхаться из стороны в сторону. На дороге плакали несколько отставших детей, матери, попытавшиеся было прийти к ним на помощь, наткнулись на непреодолимые препятствия. Вот один ребёнок остановился, словно споткнулся, и упал, сражённый пулей. Вся колонна завизжала от страха и чуть было не рассыпалась, но автоматная очередь над головами, овчарки со всех сторон и люди в форме, хорошо знающие своё дело, моментально собрали колонну в единое целое.
Двое мужчин и одна женщина в офицерской форме сортировали вновь прибывших. Детей сразу отделяли от матерей, несмотря на визги и попытки защитить свои чада. Строптивых женщин избивали и пристреливали. Напуганная толпа расставалась со своими детьми, уповая только на милость всевышнего. Больше помочь им матери не могли. Детей закидывали на повозку с высокими бортами, откуда они не могли выбраться. Они лишь до последнего смотрели в щели бортов, пытаясь разглядеть своих матерей и услышать последние наставления. Впрочем, услышать в этом гвалте что-либо было невозможно. Вскоре повозка, запряжённая старенькой лошадкой, тронулась в путь, навсегда отделяя детей от их матерей. Пытавшихся вырваться из строя и бежать за повозкой немедленно травили собаками, злобно впивающимися в измождённые обессиленные тела.
