Leon Rain
Невеста дяди Кости
Среди царившего вокруг ада лежал человек, осыпанный с головы до ног землёй, и, раскачиваясь на спине, пытался просунуть ногу со снятым ботинком между связанных сзади рук. Ложка помогла разобраться со шнурками. И когда после долгих безуспешных попыток ему это удалось, он встал на ноги, совершенно забыв о втором ботинке, и пошёл искать что-то, чем можно было бы перерезать верёвку. Обмотка давно размоталась, и он шёл, прихрамывая всякий раз, когда босая нога наступала на что-то колющее. Наконец он наткнулся на что-то железное, торчащее из земли, и принялся яростно перетирать об это верёвку. Через несколько минут усилий верёвка разлохматилась, и остаток он перегрыз зубами. Теперь он был свободен, осталось только найти что-нибудь на босую ногу и можно уходить. Где же вы, доблестные мёртвые солдаты рейха? Вы сейчас просто необходимы. Ну вот же он, красавчик, как красиво лежит, словно в кино. Развалился, сволочь, сейчас сапогами будешь делиться. Рывок, ещё рывок. И опять рывок, и ещё один. Вот они, какие мягкие, кожаные. И носки у гада под ними, а тут ходи в вечно разматывающихся обмотках. А ну, гад, давай и носки! Чуть велики, но всё равно хорошо. Так, что теперь делать, куда идти? Бежать? А куда он может убежать, он ведь даже толком не знает, в какой стороне свои, а здесь вокруг одни немцы. Хорошо, что под обстрелом никто не обращает на него внимания.
И вдруг Константина осенило, теперь он точно знал, что делать. Он повернулся и пошёл к блиндажу, а на ходу подумал, что это безумие, ведь у него не было оружия. Но ему было абсолютно всё равно, ведь добыча перестала бояться охотника.
Глава 6. Карта
Идти во весь рост прямо к цели не было никакой возможности. Пусть жертва перестала бояться охотника, но и прилетающие издалека снаряды тоже никого не боялись и требовали к себе минимального уважения. И поэтому, заслышав знакомый звук, следовало с почтением втягивать голову в плечи и сгибать туловище в полупоклоне. Так Константин и шёл, временами приседая, а то и утыкаясь носом в землю, к своей цели. Она манила и звала его, словно то тёплое море в закатных лучах, что он видел в своём сне. Он чётко видел её, хотя успел заметить всего лишь мельком. Но стоило прикрыть глаза, как она ясно всплывала перед ним, отсвечивая красными и синими стрелками, и её нужно было добыть во что бы то ни стало. И тогда с него снимется весь грех того, что его смогли утащить в тыл врага, а здесь выпытать всё, что он знал. И пусть его сведения не представляли никакой стратегической ценности, по крайней мере по его представлениям, но были ещё люди, которые могли думать совсем иначе. Например, новый командир или особист. Да, они могли думать по-другому. И даже если он и выдумал всё, что рассказал врагу о танках и пушках, что-то могло и совпасть. А тогда из того, кто обманул врага, он становился врагом тем, на чьей стороне воевал. И отмыться было уже невозможно.
Подкравшись к блиндажу, Константин присел и осмотрелся. Было абсолютно непонятно, есть в нём кто-нибудь или нет. Костя осмотрел всё вокруг, пытаясь найти хоть что-нибудь для возможной схватки. Но ничего, кроме ложки за голенищем, надёжно припрятанной, чтобы потом не иметь дел с занудным старшиной, он не нашёл. Так он и пошёл к блиндажу с ложкой в руках. Он и сам не знал, зачем держит её в руке, она не могла ему ничем помочь ни в одном из предполагаемых случаев. Аккуратно потянув дверь на себя, Константин потихоньку начал протискиваться в блиндаж. И вдруг он понял, что ему страшно, настолько, что сердце могло выскочить из груди, настолько, что он мог не то что обмочить штаны, а ещё и чего посерьёзней. Из блиндажа пахло смертью, и она могла запросто принять его в свои ряды. А ещё мог появиться перед ним, безоружным, охотник и опять превратить его в добычу. Но Константин уже принял решение, самое важное из тех, что ему приходилось принимать до этого, и был готов даже умереть. Собственно, смерть обнимала его с двух сторон. Люди с обеих сторон будут стараться его убить, и у каждого на это будет своя веская причина.
Вполоборота к нему, напротив рации сидел человек в сером мундире и что-то кричал в поднесённый к самому рту микрофон. Что он говорил, разобрать было невозможно из-за постоянных разрывов. И шагов Константина он тоже не мог слышать по той же причине. Но лучик света, проникший в блиндаж вместе с Константином, привлёк его внимание. Он повернулся в сторону двери, внезапно увидел Константина, закричал «Рус! Рус!» и стал расстёгивать у себя на поясе кобуру. Откуда у него взялись силы на такой прыжок, Костя не понял тогда в блиндаже и не смог вспомнить позже. В момент прыжка он даже не думал, что летит грациозно, словно лев или тигр на свою добычу. Одной рукой ухватив радиста за руку, пытавшуюся вытащить оружие из кобуры, другой он что есть силы начал бить его ручкой ложки по голове, по шее – везде, куда только смог попасть. Немец взвыл и оставил попытки расстегнуть кобуру.
Они сошлись в схватке, выплёскивая на противника всё, что имели, всю обиду на эту несправедливость, когда миллионы людей наслаждаются жизнью, даже не подозревая, что где-то здесь, недалеко от небольшой железнодорожной станции, катаются по полу два человека, каждый из которых любит свою родину и обожает своего вождя. Именно здесь сейчас решалась судьба человечества, ведь именно они и были его представителями и только одному из них суждено было подняться на ноги, а второму – уже никогда, ибо в этой схватке мог быть только один победитель. Здесь был бой без правил, когда каждый делал всё, что мог, чтобы выжить и победить. Они кусались и плевались, били и царапали друг друга, пытались душить и снова катались, всякий раз сбрасывая с себя своего противника. Наконец Константину повезло: он увидел перед собой ухо противника, не раздумывая вцепился в него зубами и со всей силы мотнул головойназад и в сторону, отрывая часть солёной, грязной плоти.
Немец издал истошный крик и схватился руками за голову, а у Константина появилось мгновение, в которое он мог опередить своего противника. И он использовал его, как мог, хватая всё, что было в его досягаемости и нанося удары врагу. Он бил и бил его, будучи не в силах остановиться, хотя немец уже с полминуты как прекратил сопротивляться. Но даже после этого Константин ещё с минуту душил его. И только когда убедился, что враг если и не мёртв, то, по крайней мере, точно выведен из строя, он, пошатываясь, встал и несколько секунд тяжело дышал, осматриваясь по сторонам. Наконец он увидел то, что было нужно, сделал шаг и взял в руки флягу, ту самую, из которой совсем недавно, во время допроса, его поили тёплой водой. Открутив крышку, он выпил всё, что в ней было, потряс, добывая последние капли, и откинул флягу в сторону. Достал «парабеллум» из кобуры радиста, сунул его в штаны и подошёл к карте. Отцепил её от досок, к которым она была прикреплена кнопками, свернул её вместе со всеми флажками, сложил и сунул за пазуху.
И тогда он почувствовал, как трясутся его руки и подгибаются ноги. Идти без передышки он был не в состоянии, все силы ушли на борьбу с радистом, безмолвно лежавшим у его ног. Константин не испытывал к нему никакой ненависти, ведь тот не бил его во время допроса, а просто выполнял свои служебные обязанности.
Костя чувствовал, что ему необходимо уносить ноги из блиндажа. На несколько секунд прекратился обстрел, и Костя услышал хриплый голос в рации, постоянно прерываемый помехами. Подойдя к ней, он взял в руки микрофон и произнёс:
– Гитлер капут! Гитлер капут, твою мать!
После этого сдёрнул рацию вниз, уронив на пол, а потом ещё ударил её несколько раз ногой. Он не знал, услышали ли его на том конце, но сейчас ему было всё равно. Этот крик помог ему освободиться от страха и нервного напряжения и прийти в себя. Взведя «парабеллум», он открыл дверь блиндажа и увидел охотника. Они сразу же узнали друг друга, моментально выставив вперёд своё оружие. Ещё мгновение – и оба падут под выстрелами друг друга. Но они замерли, будучи настолько шокированными встречей, что ни один из них не решился нажать на курок. И сейчас они пятились друг от друга, не сводя глаз с чужого оружия. Но они оба хотели жить и понимали, что, нажав на свои курки, немедленно получат ответный выстрел. Это не было трусостью, скорее это был инстинкт, удерживающий от необдуманного поступка ради сохранения собственной жизни. Оба моментально приняли правила новой игры, где главным было не спровоцировать противника на ответный выстрел и погибнуть самому, нет, здесь требовалось отойти на максимально возможное безопасное расстояние, и уже с него, прыгая куда-то в сторону, постараться убить врага. Но до тех пор, пока они будут отходить, каждый должен был соблюдать свою часть только что установленных правил.
Первым нарушил правила игры охотник, споткнувшийся и на мгновение качнувший руку с пистолетом. Этот поединок не предполагал игры в благородство, Константин даже и не помышлял броситься к своему врагу и протянуть ему руку. Напротив, ни секунды не раздумывая, он несколько раз нажал на курок, после чего повернулся и побежал в сторону небольшой группы деревьев. Он укрылся среди стволов и, усевшись, позволил себе отдышаться. А когда хотел подняться, почувствовал, что что-то твёрдое не даёт ему разогнуться и поднять голову. Его взгляд, направленный вниз, упёрся в две пары грязных ног в ботинках и обмотках.
«Свои», – подумал Константин, и в этот момент его ослепила вспышка, подобная той, которые пару раз вспыхивали во время его допроса.
– Очнулся! Товарищ капитан, фашист очнулся!
Как очнулся, ведь Константин выпустил в него несколько пуль. Неужели промахнулся? Почему так болит голова? Ясно, он продолжил быть добычей, потому что в него попал охотник. Значит, он потому охотник, что стреляет наверняка в свою добычу.
– Их милитарисчер ранг?
Почему они допрашивают его по-немецки? Ведь они знают, что он не понимает немецкий. И он только что слышал русскую речь, значит, переводчик никуда не ушёл. Что они хотят? Какой-то ранг. У кого есть ранги? У товарища комиссара есть ранг. У кого ещё? К кому всё время обращался охотник? Ведь кто-то сидел рядом, не участвуя в допросе, но всё время наблюдал за процессом. Вспомнил, там сидел подтянутый мужчина в офицерском мундире. Как же к нему обращались? Нужно непременно вспомнить и рассказать, иначе его опять будут бить.
– Оберст.
– Товарищ майор, он утверждает, что он полковник. Я ничего не понимаю, он слишком молод для полковника, на нём наша форма, только сапоги немецкие.
– Освежите ему память.
А вот и вспышка. Почему он её так боялся, совсем не больно. А, это, наверное, так ярко светит предзакатное солнце. Он опять в этом прекрасном месте, где под ногами плещется море. Но почему на этот раз такая холодная вода? И тут он всё вспомнил. Карта! Они же зальют карту! Нельзя им позволить это сделать!
Костя сунул руку за пазуху, к нему тут же кто-то подскочил и ухватил его, не давая её вытащить. Теперь уже двое выворачивали ему руку, стараясь её забрать. А он ведь и не противился, он и сам хотел отдать её нашим. Вы ведь наши? Но если вы наши, то зачем бьёте сапогами по животу, рёбрам и лицу? Ведь это очень больно! Нет, наши на такое не способны – бить своего. А может быть, это враги?
– Кто это у нас тут? Так это же перебежчик Трошин! Поднимайся, Трошин, присаживайся. Давай, расскажи нам, давно ли ты немцами завербован?
Это же особист. Этот ни за что не поверит, что Костя не сам к врагу ушёл. Значит, конец, точно расстреляют.
– Вот, товарищ майор НКВД, карта у него.
– Давайте сюда.
Теперь его жизнь зависит от этих двух майоров, сопливого лейтенанта и от того, что они на этой карте разглядят.
– Ну что, Трошин, давай по-хорошему. Рассказывай нам, как ты на этой карте отмечал для врага расположение наших частей. Сам расскажи, честно и быстро. Ну!
– Разрешите доложить, эта карта захвачена мной в немецком блиндаже.
– А что ты там делал? Насколько я помню, тебя туда с заданием никто не посылал? Ты же на часах стоял? Так?
– Так точно.
– Ну вот, молодец. Давай дальше рассказывай. Кто ещё хотел с тобой бежать?
– Никто не хотел. И я тоже не хотел.
– Ну вот, опять ты упорствуешь. Помочь вспомнить?
– Не нужно. Меня взяли в плен.
– Что ты несёшь, Трошин, ты не в первой линии охранения был. Какой плен? Ты предатель, выдал врагу месторасположение наших войск, отметил всё на карте и даже успел получить за это новые сапоги.
– Велите стащить с меня сапоги.
– И что мы там увидим, ещё одну карту? Ну хорошо, лейтенант, снимите с него сапоги. Ну и что, Трошин, ты хотел нам показать?
– Если я сам ушёл к немцам, да ещё сапоги в подарок получил, то скажите мне, чего у меня ноги израненные?
– А я почём знаю? Вот ты нам и расскажи.
– Эти сапоги я с убитого немца снял. А карту в блиндаже добыл, где меня допрашивали. Били, кстати, точно так же.
– Ты это брось! Не смей сравнивать нас с фашистами! Что ты им там рассказал?
– А что я мог рассказать? Фамилию и имя свои. А я ж больше ничего и не знаю. Мне же секреты никто не рассказывал. Нам в атаку приказали, ну мы и пошли. Отсиделись в воронке и назад. Вы же сами потом приказали одного из нашей роты расстрелять.
– Записывайте, лейтенант: перебежчик Трошин показал на допросе, что прятался в воронке во время атаки вместе с другими трусами. А потом, испугавшись выполнять свой воинский долг, решил перейти на сторону врага и выдать ему расположение наших частей. Перебежчик Трошин уже получил часть нового немецкого обмундирования, изъявив желание служить врагу.
Разговаривать с особистом было бесполезно. В его обязанности входило выявление врагов и шпионов, которых он видел во всех окружающих. И Константин был одним из них, тем более у него не было никакой возможности доказать обратное. Даже если и не перебежчик, то заснул на посту и дал захватить себя в плен. В любом случае расстрел.
– Так, а что у нас на карте? Ты им всё выдал, даже расположение резервной техники. Вот гад!
– Ну скажите мне, откуда я мог знать про резервную технику?
– Нет, Трошин, это ты нам расскажи, кто тебе помогал? Один ты точно не смог бы всё выяснить.
– Хорошо, тогда посмотрите туда, где немцы обозначены. Это я как мог узнать? Что, мне немцы всё рассказали за то время, что я у них был?
– А почему ты полковником назвался?
– Каким полковником?
– Когда тебя спросили, в каком ты звании, почему сказал, что ты полковник?
– Я не говорил.
– В протоколе записано, что сказал, что ты оберст.
– Так я ж по-немецки не понимаю.
– Тогда откуда ты слово такое взял и почему именно оберст?
– Да немец, что меня допрашивал, всё время к какому-то офицеру обращался, тот в стороне сидел. Вот ему он и говорил оберст.
– Товарищ майор, вас командир дивизии вызывает, возьмите трубку.
– Какого именно майора он вызывает, не видишь, что нас тут двое?
– Я не знаю, товарищ майор, он не сказал.
– Да, товарищ комдив! Так точно! Захватили перебежчика. Никак нет, с нашей стороны. При нём карта подробная. Что? Сказал, что он немецкий полковник. Никак нет, немецкая карта. Откуда она у него? Сейчас, товарищ комдив. Эй, Трошин, откуда у тебя карта? Товарищ комдив, говорит, что в блиндаже немца убил во время бомбёжки. Есть доставить вместе с перебежчиком!
– Повезло тебе, Трошин, ещё чуток поживёшь. Сбежать не надейся. Руки за спину, пошёл!
Константин стоял напротив генерала и ещё трёх офицеров. Он уже два раза пересказал им историю своего двойного пленения: сначала немецкой разведгруппой, а потом и красноармейской. Он решил не врать, чтобы не запутаться в показаниях. Генерала очень заинтересовало упоминание о полковнике, и Константину пришлось несколько раз описывать его подробнейшим образом. Для чего это было нужно начальству, ему никто не объяснил. Офицеры склонились над картой и исследовали её тщательнейшим образом.
– Ну, сынок, ты даже не представляешь, что с собой из плена приволок. Если это подлинная карта, в чём я не сомневаюсь, то тебя нужно за неё к ордену представить. Я наградной лист лично подпишу. А пока подожди-ка с другой стороны двери.
Константин кивнул и вышел под присмотр конвойного. За дверью разгорелся яростный спор. Костя старался не шевелиться, чтобы иметь возможность хотя бы частично услышать, о чём речь.
– Не могу, товарищ генерал!
– Да ты послушай меня, старого служаку! Этой карте цены нет! Мы сейчас так по немцу пройдём, что завтра про нас сразу Верховному доложат! И ты себе тоже дырку просверлишь! Я лично тебе обещаю!
– Товарищ генерал! Да поймите вы, у меня допрос запротоколирован! Я ведь человек подневольный!
– Ну давай, майор, думай! Не обижай мне парня! Молод он ещё, дай ему шанс!
– Товарищ генерал, у меня своё начальство имеется. А за такое ему только расстрел полагается! Ну ничего я сделать не могу!
– Ну как же так? Герою – и расстрел. Ничего себе! Давай, звони отсюда своим, доложи, а потом трубку мне дашь.
Увидев, что Константин пытается прислушиваться к разговорам в штабе, конвойный велел ему отойти от двери. Теперь только отдельные слова немного слышались с того места, где ему указал быть конвоир. Через несколько минут дверь открылась, и появились особист и генерал. Оба были в довольно сильном возбуждении. Костя замер, боясь услышать самое страшное. Генерал подошёл к нему и, смущённо глядя в глаза, тихо сказал:
– Извини, солдат, большего для тебя даже я сделать не смог.
Разочарованно махнул рукой и вышел из блиндажа.
Сердце гулко застучало в груди. Всё, этот драный блиндаж будет последней остановкой на пути к смерти. Ноги стали ватными, хотелось плакать. Конечно, он виноват, так глупо попасть в плен. Но ведь он вернулся, правда не сам, его пленили второй раз. Но ведь он добыл карту. Он бился за неё не на жизнь, а на смерть. Он мог десять раз погибнуть, петляя по извилинам немецких окопов, прежде чем достиг командного блиндажа. А потом атаковал радиста обычной алюминиевой ложкой. Конечно, он бился за свою жизнь, понимая, что, вернувшись с пустыми руками, он точно встанет к стенке. Ну всё, он использовал свой шанс, победил в схватке с немцем, добыл карту, рассказал про полковника, но всё равно этого оказалось мало. Да ещё эти проклятые немецкие сапоги, из-за которых особисту понравилась версия, что Костю там уже ждали со сведениями и выдали ему немецкую форму. Какая глупость! Вот сейчас они его расстреляют, ещё посмотрим, кто с него сапоги стащит, не будут же они его хоронить в таком богатстве.
– Конвойный!
– Я! Товарищ майор!
– Этого сдашь под роспись капитану Серкову, пусть отправляет в штрафбат.
Костю вывели из блиндажа. Солнце приветливо улыбалось ему, заставляя щуриться. И настроение людей вокруг казалось празднично приподнятым. Ему оставляют жизнь, и это главное. А в штрафбате тоже люди, может, там такие же бедолаги, попавшие в плен. Главное – он жив, а с остальным разберёмся на месте. Здесь, на передовой, тоже можно погибнуть.
Глава 7. Штрафбат. Раненые. Самуил
– Лодыженков, дай десять бойцов в помощь медсанбату.
– Есть, товарищ полковник!
– Взвод, становись! Взводный, отсчитай десять бойцов! Товарищи бойцы, шаг вперёд! Винтовки поставить в пирамиды, всё снаряжение оставить около пирамид. Взводный, приставить охрану к имуществу! Бойцы! За мной шагом марш!
Такое впечатление, что весь подвижной состав только из теплушек и старых закопчённых паровозов состоит. И все снуют, как муравьи, туда-сюда, туда-сюда.
– Товарищ капитан медицинской службы!
– Да не кричите вы. Привели людей? Двое, возьмите вёдра и за водой. Наполняйте ёмкости для воды в каждом вагоне. Кто по плотницкому делу соображает, есть такие? Так, вы четверо в распоряжении старшины Проценкова. А вы, по двое с этими медсёстрами. Ровно через сорок минут всю работу заканчиваете и собираетесь здесь. Разошлись!
Самуил и ещё один боец пошли за грузной медсестрой лет сорока. Подумалось на ходу, что в таком-то возрасте чего баб на войну гонять, чать, мужики сами справятся. Да и бойцу перед боем разве не приятней на молоденькую медсестру посмотреть? Он и воевать крепче будет, если за ним дивчина красивая.
Помогли медсестре подняться в вагон, а потом и сами залезли. Господи, что за запах! Хуже и не придумать, так и воротит с души! А что это? Так понятно, что санитарный вагон, в том-то и дело. Неужели раненых не могли нормально перевязать, тоже мне, медики, называется!
– Сестра… сестричка! Помогите…
– Всем тихо! Сейчас проводим сверку и первичный осмотр. Врач подойдёт чуть позже, придётся потерпеть. Воду сейчас принесут, напьётесь вдоволь.
– Где ж вас так приложило-то?
– Вестимо где, на передовой.
– Как там сейчас?
– Жарко, братишка, ох как жарко!
– А что такое жарко?
– Это, брат, когда черти в аду по сравнению с передовой просто мёрзнут.
– А немец чего?
– А чего немец? Прёт себе. Силища у него немереная! Самолёты, танки, артиллерия! Воюй – не хочу!
– А наши-то что, почему отступают?
– Да потому что, как начало войны прохлопали, так начальство до сих пор очухаться не может. Вот нами дыры и затыкают. А много ль нами заткнёшь, коли даже патронов не хватает да жрать толком нечего. С пустым пузом много не навоюешь.
– А как там вообще, страшно?
– Страшно? Ты сказки про Бабу-ягу читал? Так это – страшно, а на передовой, мил человек, так это очень страшно! Редко кто в штаны не наложил. Там героем только посмертно можно стать.
Самуил вместе с ещё одним бойцом по команде медсестры поднимал и перетаскивал раненых. Она же делала какие-то только ей понятные пометки химическим карандашом на ладонях раненых.
Когда по прошествии сорока минут их миссия была окончена и они наконец выпрыгнули из вагона, то не могли надышаться свежим воздухом. Увиденное повергло в шок. И если раньше бойцы, хотя и с опаской, но всё же ожидали прибытия к линии фронта, чтобы на своей шкуре ощутить, что это за штука такая – война и с чем её едят, то теперь, после увиденного, ледяной страх поселился в душах красноармейцев. А уж после слов, что начальство прохлопало, кто-кто, а Самуил прекрасно, ещё по собственному заводу знал, что это значит. Ошибок наделали, а исправлять, как это уже давно было заведено – если слово давно вообще можно было использовать по отношению к советской власти, – будут за счёт простых работяг, заставляя всеми правдами и неправдами работать по две смены и больше, только чтобы хорошо выглядеть перед начальством. Так то завод, а что на фронте?
Проглядело ситуацию начальство, а сейчас затыкают дыры простыми солдатами, не обеспечив их толком нормальным вооружением, – так, во всяком случае, следовало из рассказов раненых. Чего уж говорить о более серьёзных делах, если не смогли обеспечить самым элементарным ни фронт, ни санитарные поезда?
От всего этого чувства безысходности хотелось выть и бежать сломя голову куда подальше. Убежать было невозможно: за штрафниками хорошо присматривали вооружённые сопровождающие в хорошо знакомой всем форме. Такие шутить не будут, им проще отправить тебя на свидание с богом, чем отчитываться перед вышестоящим начальством. А винтовки в пирамидах были без патронов, да и кто выдаст патроны штрафникам до прибытия на передовую? С другой стороны, в его снах и памяти постоянно были те, кого он любил: его жена Рая и маленькая Берточка, которую ему нравилось подкидывать кверху, возвращаясь с работы, и слушать, как она заливается звонким смехом. Он бы и сейчас с удовольствием послушал наяву этот смех, погладил Раю по округлившемуся животику и вместе с ними присел ужинать. Но мечты прерывались грубыми окриками сержантов и старшины, старавшимися загрузить штрафников чем угодно, но от восхода и до заката, чтобы, умаявшись вусмерть, те ни о чём другом и думать не могли, кроме как доползти до своих лежанок.
