Леонид Левинзон
Акакий Акакиевич
– Трахал я тебя, твой мама, твой папа, твой газовый колонка и пятьсот метров возле дома!
На Мишкино удивление, официант на оскорбление не отреагировал, но легко взял двойные чаевые. Нет, действительно, был цыплёнок табака и терпкое красное вино, но вчера. А сегодня, сегодня что? А ничего – фига без масла, железный поезд и в нём верхняя полка сверху. Хорошо ещё, давний друг Андрей взял с собой ящик пива и отпаивал страдающего Мишку. Пожар внутри Мишки потихоньку успокоился, но вот в самой Кандалакше… не то чтобы не кормили, но есть было нечего. Мишка мог совсем похудеть, если бы Сергей не подкармливал его в буфете. А ещё он чуть не загремел на гауптвахту: вышли строем в Кандалакшу – небольшой посёлок с серыми домами, и Мишка, шедший последним, напялил ради смеха вместо пилотки весёлую соломенную шляпу с широкими полями. Взводный по изумлённым лицам редких прохожих понял, что что-то неладно, резко обернулся и чуть не упал от такой наглости.
– Взвод, стой! Рядовой Кац, выйти из строя!
Пойманный с поличным балбес вышел.
– Вы что себе позволяете? Почему одеты не по форме? На гауптвахту захотели? Отвечайте: да или нет! Ах, нет? Два наряда нужник чистить!
А через день всех бросили в пеший поход на сорок километров. На половине пути новоявленные пехотинцы стали падать, и их подбирал специальный двигающийся следом грузовик. Мишка дошёл до конца, но в кровь стёр ноги. Теперь вместе с другими покалеченными он сидел на крылечке казармы и благосклонно взирал на отрабатывающих строевой шаг однокашников.
Медленно ракеты уплывают вдаль, ать-два….
Встречи с ними ты уже не жди, ать-два…
Мы сегодня начали бомбить Китай, ать-два…
Только б не взорваться по пути…
Вот так сидели, сидели и вдруг:
– А вы почему не в строю? – дыша перегаром, возмущённо спросил их чужой и грубый майор.
– Выздоравливаем! – отрапортовал кто-то.
– Встать, когда с вами офицер разговаривает!
– Больно же!
Майор побурел:
– Встать, я сказал!
Калеки поднялись.
– Кто такие?
– Студенты мы… На сборах…
Майор презрительно сплюнул:
– Студенты? Да вы просто стадо коров. А ну освободи дорогу! – рявкнул на Мишку.
Прошёл дальше.
– Мишка! – появился Клёпин. – Ты чего смеёшься?
– Хочу – и смеюсь.
– Дурак! Смеётся только тот, кого назначили.
– Да? Иди, Колька, съешь лучше курочку, а то ты похудел за последнее время…
Клёпин свирепо посмотрел:
– Я тебе руки-то обломаю!
– Эй, мужики? Сидим… А для меня местечко найдётся? – задорный голос Пилипенко.
Этот Пилипенко, единственный из офицеров кафедры, взятый Семенюком на сборы наблюдать за подопечными, неожиданно превратился в совершенно свойского парня. Смеялся шуткам, угощал сигаретами, рассказывал анекдоты, защищал парней от излишней придирчивости местных офицеров, раздавал вопросники, на которые действительно было интересно отвечать: про ощущение времени, кто тебе симпатичен, кого ты считаешь лидером, про организацию учёбы на кафедре. Серёжа с Мишкой даже как-то чуть не поссорились по поводу Клёпина. Сергей утверждал, что он лидер во взводе, а голодный Мишка обижался, потому что этот лидер пригрелся с дружками на кухне и там объедался.
После сборов оказалось, что Пилипенко выявил и разоблачил сионистскую организацию, зловредно окопавшуюся в рядах будущих докторов. Мишка под гребёнку не попал, ребят, в основном питерских евреев с лечебного факультета, выгнали из института, а Пилипенко получил подполковника.
По возвращении Мишкино плохое настроение ещё больше усилилось. Как-то стояли у общежития, и Сёмкин похвастал, что оббегал кухни ушедшего шестого курса и разжился множеством кастрюль и сковородок. Услышав о его практической хватке, Мишка обрадовался и наивно попросил:
– Сёмкин, дай мне одну кастрюлю, а то моя уже скоро совсем продырявится?
– Дай уехал в Китай, остался один Продай, – не спеша, стряхнув пепел с сигареты, внушительно ответил Сёмкин.
Вокруг понятливо рассмеялись, а у Мишки стали гореть уши, будто он сделал что-то стыдное. Неудобное, неловкое чувство мучило его несколько дней, пока он как-то не проснулся утром с очень ясной и чётко оформленной мыслью:
«А пошли они все к чёрту, сметливые и практичные. Есть у меня Сергей, Андрей – мне хватит. У меня своя дорога».
25
Мишка из любопытства пришёл в литературный кружок. Пришёл, а там девушки с томными глазами читают стихи. Руководитель, как положено руководителю, понимающе слушает, говорит скупыми фразами.
– А вот это стихотворение понравилось мне даже ещё больше, чем прежнее… И это стихотворение понравилось. А тут надо подумать, но в целом да, поэзия. Удалось, удалось…
Девушки нежно розовеют, затаённо и гордо смотрят. Мишка, не смешиваясь с ними, тихо сел сзади, но его заметили.
– А вы, простите? – обратился, улыбаясь, руководитель. – Вы тоже со стихами?
– Нет, нет, – оторопевший от солидности формулировок и неожиданного внимания, смутился Мишка, – я просто.
– Не стесняйтесь, – благодушно сказал руководитель, – и если надумаете что написать, приносите…
Проникнувшись, Мишка по пути домой купил новую красивую ручку, доехал, заперся, посидел на кровати, встал, подошёл к своему большому окну и внимательно обозрел пейзаж: снаружи шёл дождь, что он и так знал. Ещё внизу зазвенел и остановился трамвай, из него вышли люди. Одни вышли, другие зашли. Мишка схватил ручку:
Трамвай за трамваем…
Подумал и добавил:
А за ним ещё один трамвай.
На этом вдохновение закончилось, но Мишка не сдался и весь этот и следующий день мучился, пытаясь поймать ускользающего Пегаса, но так и не поймал. В конце концов разозлился и решил писать прозу – показалось, что это легче. И действительно сочинил рассказик. Принёс в кружок, волнуясь, прочитал. Закончил, огляделся: девицы напряжённо смотрят. Руководитель вздохнул:
– Надо ещё подумать, подправить, но в целом да, проза.
Мишка покраснел от удовольствия и с этого момента стал завсегдатаем литературного кружка.
И тут обозначилась проблема – ты ведь не можешь быть гением, если никто не знает? Поэтому молодой писатель расчётливо похвастался сначала Сергею, но Сергей промолчал, а потом бывшему соседу Алексу.
– Знаешь, Сашка, меня так уважают, руководитель просто без ума, все мои тексты забирает, говорит, что покажет в «Неве», а мне по барабану.
У Алекса в глазах заплясали насмешливые искорки:
– Я думаю, он пишет докторскую «Ошибки начинающих литераторов».
Мишка застыл с открытым ртом.
Но и после такого удара он не сдался, взял один из своих рассказиков и послал в «Неву». Через месяц зашёл за рецензией. В редакционном коридоре ему попалась высокая дама, нервно комкающая платочек.
– Мою повесть не взяли, – чуть не плача, объясняла дама сутулому молодому человеку. – Где трагедия, говорят, где столкновение характеров? Да вот же, говорю, Николай Павлович, вы что, не видите?
Мишка сунулся в одну из дверей.
– А где мне найти…
Кивнули.
Искомый человек копался в папках на своём столе.
– Подождите…
Поднял глаза:
– Как ваш опус назывался? Ага, девочка как там её… Помню, помню, было… Ну что сказать, автор не отграничивает мира девочки от собственного, загромождает различными сценами текст, идёт по линии эпигонства. Увы, молодой человек, не могу вас обрадовать.
Мишка молча ушёл.
В душе настоящий человек искусства, он надеялся использовать своё творчество для завоевания девушек с томными глазами, а тут такой облом. Да уж…
– Ну ничего, – чуть не плача успокаивал он себя, – главное не это, главное – диплом почти в кармане.
26
В Эрмитаже выставили иллюстрации Шагала к «Мёртвым душам». Вот Чичиков, а вот Собакевич, Манилов, Ноздрёв… Большие листы под стеклом. Линии – как танец. И как смешно! Мишка ходил наслаждаться каждую неделю. Как-то возвращался и заметил остановку, около которой стоял автобус в Ригу. Занял было очередь за билетом, потом отошёл:
– Не хочу. Осталось так мало времени.
Накануне расставания их опять потянуло друг к другу, и они начали, как раньше, собираться у Маши Бододкиной, Надя вновь предлагала билеты в театр, все уже не разбегались после семинаров, а шли вместе обедать. На шестом курсе всегда медленно думающий Лев решил, к общему удивлению, взяться за учёбу. И начал тянуть руку на семинарах, чего уже не делала даже Маша Бододкина. Как-то на кафедре «Отоларингологии» он, вызвавшись, старательно ответил на вопрос, потом написал записку сидевшему поблизости от стола преподавателя Мишке:
«Скажи, пожалуйста, что мне поставили?»
Мишка от такого возмутительного, недостойного поведения оторопел. Подумав, изобразил жирную двойку. Дальше бумага попала к Клёпину, который добавил помимо Мишкиной двойки ещё кучу разных оценок. Надя обвела их кружочками. Катя нарисовала цветочки. Между цветочков кто-то оставил надпись: «Лев, ура, наконец твоя кудрявая головка потянулась к солнцу!» Лев получил сложенный листочек, сладострастно развернул и оторопел. Мишка, пристально наблюдая за его физиономией, не выдержал и засмеялся.
– Кац? В чём дело, Кац? Что смешного в отите? – озадаченно спросил преподаватель.
– Да так, – вытирая выступившие слёзы, пробормотал будущий организатор здравоохранения, – я и сам не знаю. Сорвался.
– Больной он! – подал голос Клёпин. – Мы-то привыкли… Не обращайте внимания.
– Да ты на себя посмотри!
– Тихо, тихо… Что вы как дети?
На перерыве к Мишке подошёл Лев:
– Михаил, – начал официально, – если это ещё раз повторится…
– Лев, да ему просто смешинка в рот попала, – дружелюбно сказал Сергей.
– Не согласен! – заорал Клёпин. – Значит, так! Строго предупредить, а если повторится, будем лечить удлинённым сном.
– При чём тут удлинённый сон? – смешался Левушка.
– Чтобы тебя меньше видеть.
Лев побагровел:
– Замолчите! У меня серьёзный разговор!
Спортивная медицина. Кстати, точная наука. Например, для начала шестикурсникам дали задание измерить физические данные первокурсников. Честно говоря, только данные роста и веса, но Клепин, понятно, этими двумя мелкими параметрами не удовлетворился: помимо всего впускаемые по одному запуганные первокурсники должны были со всей силы тянуть на себя ручку громадного железного шкафа, тихо, никому до этого не мешая, стоявшего в углу. Клепин, делая озабоченную физиономию, командовал:
– Быстро слез с весов! Взялся за ручку! Да, за эту… Так! Тяни… Ещё! Не дёргай! Я кому сказал – не дёргай! Нет, нет, медленно…
Как бы проверяя, заглядывал за заднюю стенку шкафа.
– Движется! Вертится! Вижу, вижу!
Один раз особенно сильный парнишка таки сдвинул, ко всеобщему изумлению, шкаф. Клёпин с пиететом пожал красному от усилий, гордому силачу руку и постановил:
– Молодец, Галилей! Будешь профессором.
Дала ему отпор только одна девушка. Ехидно улыбнувшись, поднесла к самому носу обманщика крепенькую фигу и споро повертела ею, вызвав дружный смех остальных проверяющих. Колька, поражённый догадливостью и проявленной силой духа, немедленно захотел с ней познакомиться, но был остановлен:
– Николай! – укоризненно сказала ему Надя.
– Ну что?
– Будь умным. Иди, деточка, иди, не связывайся… – выпроводила девицу.
27
Витя Мецер хоть и женился по-умному – в Питере останется, а что-то не очень счастлив. Умирающим голосом пригласил Мишку на день рождения жены. Мишка притащился с книжкой и голодный – чтобы больше съесть.
– Вот, Сонечка, подарок, – дал книжку.
Сонечка фыркнула, бросила книжку на диван.
– Ну садись, – кивнула раздражённо. Вышла.
Мишка пожал плечами.
– Что это она? – спросил Витю. – А ты похудел, кстати. Диета?
– Достали…
Наконец, когда все собрались за столом, величаво вошли родители именинницы и начались поздравления:
– Спасибо за вашу дочь!
– Вы подарили нам замечательную девочку!
– Такие маменька и папенька, и такая кукла Сонечка!
Лица родителей озарились счастливыми улыбками. Мама от избытка чувств заплакала в платочек. Обратила внимание:
– Вот вы, молодой человек, всё кушаете и кушаете, не хотите что-то сказать?
Мишка промычал набитым ртом:
– А зачем?
Мама Сони запылала от гнева.
Кто-то наклонился к её уху, прошептал:
– Это друг Виктора.
– По-нятно… – протянула.
– Ну ладно, – Мишка решил сделать одолжение, встал, собрался с мыслями. – Выпьем, да, выпьем… – и радостно прокричал: – За нас, за лётчиков!
Резко залаял Джо, родители Сони встали и ушли.
– У тебя все друзья такие? – медовым голоском поинтересовалась у мужа Сонечка.
– Все, – огрызнулся Витя.
Воцарилась напряжённая тишина. Мишка ещё вгрызся в курицу и вдруг отставил.
– Наелся, – сказал удивлённо. – Вот спасибо. Сонька, это ты делала?
– Она не умеет, – мстительно сказал Витя.
– Жаль. Ну я пойду. Проводишь? – подмигнул Вите.
Распределение. Девушки, понимая, что решается судьба, падают в обморок, плачем пытаются добиться лучших мест, но мало что помогает – курс в полном составе отправляют в Вологодскую и Костромскую области. Ещё есть несколько мест на Кавказе, но туда тоже никто ехать не хочет, уж слишком отличаются местные обычаи от общепринятых. Два заказа было на крайний Север, и на них согласились возжелавшие романтики Мишка и его старый приятель Андрей. Сергей с Надей едут в город Никель, откуда Надя родом, Ольга в Ригу, Маша Бододкина возвращается в Иркутск. Клёпин никому не говорит, куда едет, только хитро блестит глазами, а вот Лев цветёт. На собеседовании он строго спросил:
– А буду ли я главным врачом?
Пузатый потеющий дядька, пряча улыбку, зашуршал бумажками. Нашёл что-то.
– Да, будете. В деревне Пуськино.
– Что за название такое?
– Ещё есть Дятлово, – пожал дядька плечами, – там тоже свободно.
– Нет-нет, – испугавшись, торопливо отказался Лев. Подумал: только скажи Кольке – сразу засмеёт.
– Скажите, а это далеко?
Дядька немного смутился:
– От Костромы на автобусе доедете, – сказал уклончиво.
Лев важно кивнул головой, соглашаясь.
Теперь же, размахивая руками, он горячо развивал планы:
– Так как я буду главврачом, в Пуськино мне дадут четырёхкомнатную квартиру. Её я поменяю на трёхкомнатную в Костроме, а трёхкомнатную в Костроме… – Лев победно оглядел собравшихся и, как опытный актёр, стал держать паузу.
– Ну что, что? – поторопила Маша Бододкина. – Говори уже!
– Трёхкомнатную квартиру в Костроме, – торжественно сказал Лев, – я поменяю на двухкомнатную в Риге! А что вы молчите?
– Я, кстати, был в тех местах, – заметил Клёпин. – Приезжаю на автобусный вокзал в Кострому, вижу, стоит памятник – мужик с бородой, и не Маркс. Подхожу ближе и обалдеваю – Иван Сусанин! Ну, думаю, занесло… – повернулся ко Льву: – Парниша, тебя обманули. Я чувствую, до этого Пуськина переть и переть.
На память они сделали альбом с фотографиями. На первом листе красовались виды их института, потом пошли молодые лица в витиеватых рамочках. Писали пожелания друг другу…
Тут, конечно, Клёпин приготовил сюрприз. Сам не выдумал, стянул откуда-то и теперь, притворно утирая слёзы, чиркал каждому: «Если встретиться нам не придётся, если так уж жестока судьба, пусть на память вам остаётся неподвижная личность моя!»
Мишка поднапрягся и, вспомнив томные глаза девушек из литературного кружка, написал в ответ: «Люби меня, как я тебя, и будем вечные друзья!»
Разошлись очень довольные друг другом.
Плывут облака над Петербургом. Всё остаётся: гранитные набережные, ажурные мосты, ветер с Невы, сфинксы, дворцы, дворы-колодцы, маленькие кинотеатры с покатыми полами и скрипящими стульями, толчея народа на Невском, станции метро, звонки трамваев, Лиговка, Васильевский, Петроградская сторона, Гражданка с названиями улиц из петровских времён.
Мосты разводятся шире, шире…
В БДТ премьера, а Мишка не успевает, в Эрмитаже новые экспозиции, но уже для других. В «Кинематографе» фильмы Феллини, но поздно, очень поздно.
– Смотрите! – Надя показала на группку первокурсников. Там дурачился и смешил друзей черноволосый паренёк. – Смотрите, новый Клёпин.
Мишка задумчиво идёт по Невскому, шумит внезапно налетевший ветер, поднимая с земли упавшие листья, на небо наползают тучи, Мишка бежит, падают первые дождинки, он прячется в подъезд и пережидает дождь.
– Ну что, Миша, пора прощаться?
– Да.
– Тогда запомни, – сказал Сергей, – что бы ни случилось, мужчина должен быть всегда чисто выбрит, хорошо одет и слегка пьян!
Мишка выпрямился и повторил про себя:
– Запомни, Мишка, мужчина должен быть.
А Надя вдруг добавила:
– И у него должны быть кривые ноги.
– Почему?
Надя опустила глаза и с каким-то затаённым смыслом упрямо повторила:
– Кривые ноги.
Вот, пожалуй, и всё.
А если встретиться нам не придётся, откроем альбом и посмотрим. Вот мы: Сергей, Надя, Колька, Маша, Ольга, Лев, Люба, Катя, Мишка…
И другие. В других альбомах и жизнях.
Клоун
1
В мятых штанах, с улыбкой на всю физиономию, засунув руки в карманы какой-то короткой, непонятного цвета куртки, один такой Мишка шёл получать подъёмные. Услышав перед распределением, что, если поехать на Север, то там без денег выдадут дублёнку, он вызвался на работу в Коми АССР, и теперь, довольный своим умением устраиваться, шёл получать – на что напросился.
В сером здании на Литейном, в кабинете, где за окном виднелось небо с проводами от троллейбусов, сидел майор. В новой форме.
– А дублёнку дадут? – ещё раз решил проверить Мишка.
– Приедете на место, там и дадут, – сухо ответил майор. И ткнул пальцем в бумагу. – А пока распишитесь в получении аванса, молодой человек.
И вот прошло лето. И пришёл поезд. И Мишка, имея в кармане только что полученный диплом, а на шее красивый галстук, надетый, чтобы создать о себе хорошее впечатление, слез с этого поезда в одном северном так себе городишке, в котором уже дул холодный ветер, обещавший зиму. Поправил галстук и огляделся: кроме него на перроне стояло серое помятое здание вокзала, уборная «М-Ж» да понатыканные в асфальтные дырки худые деревья, со злостью выставившие кривые потрепанные ветви навстречу ветру. Мишка вздохнул, поднял чемодан и пошёл искать общежитие, потому что именно там рассчитывал найти своего институтского друга, как и он сам, распределённого работать в этот маленький город. Город… на краю бесконечного леса и болот.
Когда открыл дверь, Андрей лежал на кровати и курил. Увидев знакомую физиономию, вместо приветствия спросил:
– Оформился?
– Нет ещё, – удивился Мишка, – только приехал ведь.
– Тогда уезжай, и быстро. Совет даю.
– Да брось ты, – ответил Мишка с обидой. – Вечно у тебя какие-то фокусы… Куда ехать, раз уже приехал?
– Ну если не хочешь, – Андрей бодро встал, – беги в штаб, они там ещё работают, а я пойду в магазин водку куплю, отметим.
– Слушай, – Мишка замялся, – скажи, а тебе дублёнку дали?
– Ой, хватит… Хочешь, подай заявление в МВД, и двадцать пять лет будешь носить и дублёнку, и погоны в придачу.
– Нет, не хочу, – сказал Мишка.
И побежал в штаб.
Штаб находился неподалёку и радовал глаз надёжностью постройки. При наличии героев в нём можно было держать круговую оборону. Хотя, надо отметить, здание было всё-таки меньше, чем на Литейном. В отделе кадров Мишку записали во все необходимые бумаги и выдали пропуск с красной обложкой и золотым тиснением «МВД». Про дублёнку он уже не спросил. А может, надо было? Носил бы – и холода не знал. Всё могло быть обосновано, а так – чего, спроси, приехал…
– Распишитесь, – показал пальцем офицер.
– За что?
– Не разглашать. Пять лет.
– Пять так пять.
Подписал и пошёл обратно в общежитие. Пока Мишка оформлялся, Андрей развил бурную деятельность. Венцом её стали застеленная кровать да на столе бутылка, консервы и хлеб.
– Ну, – сказал, когда сели, – с приездом!
Разлил горючее по стаканам.
Чокнулись. Выпили.
– А почему хлеб чёрствый? – спросил набитым рыбными консервами ртом Мишка.
– Ты что, сюда жрать приехал? За три тысячи километров? – возмутился друг.
– Работать.
– Ну это от нас не уйдёт.
А утром Андрей повёл Мишку представляться. Так как оба молодых специалиста закончили санитарный факультет мединститута, их начальник, естественно, находился в местной санэпидстанции.
Вошли внутрь – там было чисто, уютно. Стучала пишущая машинка, и кто-то диктовал текст. Главный врач СЭС МВД, крупный мужик с красной физиономией, сидел в отдельном кабинете, распространяя в замкнутом пространстве запах перегара.
– А сейчас выступит начальник транспортного цеха, – тихо сказал Андрей и уставился в потолок.
– Значит, приехал всё-таки, – медленно начал сидящий за столом. – Должен был к первому августа, а сегодня уже третье сентября, неплохое начало.
Налил себе из графина. Выпил. Посмотрел исподлобья.
– Расхолаживаться не дам. Тут тебе не по Питеру рассекать. Здесь работа серьёзная. Поедешь в Можский, у меня мест нет, – не удержался и опять налил из графина. – Всё. Идите.
– Вот сука! – разозлился Андрей. – Специально сделал. Я здесь, а тебя выпер.
– Да ладно… А где это – Можский?
– Отсюда примерно километров шестьдесят на север.
– Ну-ну.
Они ещё чуть покрутились в санэпидстанции, потом пошли в столовую, в магазин и вернулись в общежитие. Мишка лёг на кровать, а Андрей сел у окна и закурил.
На улице пошёл дождь, серый, холодный, в комнате потемнело, за дверями смеялись и разговаривали. Оба молчали. Андрей докурил, взял гитару, проверил звучание и тихо-тихо начал:
И вот наконец-то дождливый сентябрь,
И вот наконец-то прохладная осень,
И тучи поникли густыми сетями,
И кончился месяц под номером восемь.
Пустой с утра, немытый внутри поезд ушёл в семь сорок пять. Не сильно радуясь работе. Дорога была муторная. Через каждые полчаса приходилось останавливаться, впускать одних, выпускать других. И все морды знакомые, приевшиеся. Ездят и ездят, пытаются окна открыть, ноги расставляют. О! Новенькие есть – на свиданку, что ли?
В отделении у самого тамбура сидели Мишка, толстая курящая девушка с большими ресницами и старичок. После первых слов выяснилось, что все они едут в одно и то же место и едут в первый раз. Мишка, человек непонимающий, конечно, подёргал окно. Так, на пробу – не открылось.
– От сглаза закрыли, – сказал и посмотрел на курящую девушку.
Девушка хихикнула.
– Меня Мишей зовут, – представился.
– А я Лена.
– Алексей Сидорович, – влез старичок. – Может, в шахматишки сыграем?
Мишка открыл рот, но сообщить что-либо не успел.
– Ваши документы? – четыре человека с цепкими глазами. Руки в карманах. Проверяют.
– Патруль, – сказал старичок. – Мне это знакомо – работал в таких местах. Так как насчет шахматишек, молодой человек?
– Нет, – отказался Мишка. – Я не в форме.
И повернулся к Лене.
Добрались через полтора часа. Маленькая станция: перрон, какие-то заборы, рядом несколько домов – и всё. Там, где обрывается перрон, – загон из колючей проволоки, автоматчики, собаки. И из вагона с зарешёченными окнами – его раньше Мишка не увидел – спрыгивают на землю люди в чёрном и под крики конвоя становятся в колонну.
– Ваши документы? – опять патруль.
Посмотрели. Отдали обратно.
– А где же посёлок? – спросил у них Алексей Сидорович.
– Если есть попутка, то по бетонке три с половиной километра, а идти напрямую – всего полтора. Во-он там, где трап.
Хорошо, пошли по трапу. Через лес. Доски скрипели и прогибались, кое-где трап был сломан и приходилось прыгать. В лесу пахло осенью, грибами. И пригревало северное солнце.
– Трап какой-то идиотский, – сказал Мишка. – Зачем он нужен?
– Это чтобы по болоту не ходить, – ответил Алексей Сидорович. – Я знаю. Работал в таких местах.
Центральная улица в посёлке была асфальтирована. Асфальт вёл от штаба мимо гостиницы и школы к магазину. А всего улиц было две. Стояли деревянные, привычные к зиме дома, около них сараи с заготовленными дровами. И от дома к дому проложенные трапы.
Ну, первым делом пошли в штаб. Сначала представился старичок:
– Малявин. Назначен на должность начальника медчасти.
«Чёрт возьми, – подумал Мишка, – надо было с ним в шахматы сыграть».
– Очень рад, – сказал начальник штаба. – А то у нас всё на фельдшерском уровне. Спросить не с кого, – и повторил: – Очень рад.
Мишка протянул свои документы. Тот мельком посмотрел и кивнул. Ленка сказала, что она зубной техник.
– Итак, – подвёл итоги местный бог. – Пока устраивайтесь в гостинице. По вопросам жилья – к заместителю по быту. Начальника медчасти прошу быть завтра на планёрке в восемь ноль-ноль. У меня всё.
В гостинице жили командированные, телевизор и шум без конца открываемых дверей.
Телевизор жил в холле, командированные в комнатах, шум – везде, где командированные. По вечерам, в девятнадцать тридцать, телевизор показывал фильм «Место встречи изменить нельзя». Офицеры, те, кто не совсем пьян, выходили из комнат и шли в гости к телевизору. Вместе с ними кино смотрели два уголовника – прислуга гостиницы (вместо шоколадных негров с белыми зубами). И надо отметить: и гости, и прислуга – все болели за советскую милицию.
Ну а в первый же день работы Сидорович и Мишка вместе отправились туда, где жили люди в чёрном. Пошли утром по скользкому, ещё мокрому от росы трапу, от посёлка прямо на юг. И вот – огороженное колючей проволокой и вышками пространство, четырёхугольник для жизни.
Один ряд проволоки, второй ряд проволоки, а между ними медленной вонючей рекой текут стоки уборных.
Нажали кнопку звонка на входе, и открылась дверь, потом коридор, окошко, куда суёшь новенькое удостоверение, и наконец комната с прапорами – личный досмотр. В самой зоне пусто – все на работе. Бараки стоят, в бараках дежурные – шныри. Между бараками светлый воздух и подметено. Тут же административное здание в два этажа, кухня, медчасть, баня с прачечной, клуб. И хватит.
В медчасти у входа встречает санитар. Бритый, здоровый. Бегает вокруг. Юлит. Потом слышен его мат в коридоре – устанавливает очередь.
– Ну, начинаем, – бодро говорит Сидорович и надевает приготовленный для него белый накрахмаленный халат.
2
Самая лучшая машина на свете, даже лучше «Жигулей» и «Феррари» – МАЗ с прицепом. Забираешься наверх и плывёшь над землёй, глотая километры, как судьбу. Крошечные люди машут руками, просят остановиться, подвезти. И уже почти неважно, что ты всего лишь пойманный уголовник, отпущенный за послушание на поселение, грязный, обросший, пропахший потом, со всеми своими потрохами отданный в подчинение начальнику отряда – рязанскому мужику с такими же повадками, как у тебя. Мужику с тяжёлыми кулаками и крошечными звёздочками на погонах.
Ну а кроме МАЗов есть ещё школьный автобус. В нём возвращались из школы дети поселенцев, которым было разрешено жить с семьёй. Вёл автобус грузин-убийца. Был он толстый, с добродушным, немного плаксивым лицом. Мишка часто слышал его рассказ, точнее, не рассказ, а без конца повторяемую одну и ту же фразу: «Ну зачем он вернулся… Ну зачем он вернулся… Ведь не хотел я…»
А хозяйкой поселения была Анна Ильинична. Конечно, официальным заместителем по режиму являлся Шмоняк. Но Шмоняк был уже не первым, назначенным на эту должность. И наверняка не последним. А Анна Ильинична была всегда.
Со Шмоняком санитарный врач познакомился сразу, как добрался в это место, – всегда надо представляться начальству, чтобы оно потом не возмущалось. Шмоняк сунул жёсткую ладонь и, не дослушав, круто развернулся, поднял воротник шинели от ветра и зашагал к строю новоприбывших объяснять правила. Потом Мишка увидел, как он, короткий, широкоплечий, прямым ударом в лицо сбивает с ног одного из них, чтобы, видимо, тот быстрее понял, что поселение – это тоже зона.
А Анна Ильинична официально числилась всего лишь заведующей столовой.
– Я новый санитарный врач, – сказал Мишка, появившись там. – Хочу проверить соблюдение приказа по профилактике желудочно-кишечных заболеваний.
Анна Ильинична улыбнулась:
– Приятно познакомиться, уже наслышана о вас. Может, для начала снимете пробу пищи, доктор?
Доктор немножко подумал: «Да плевать, всё чище будет», – решил.
– Ладно.
– Тогда прошу вас сюда.
И пошла вперёд, показывая дорогу.
Стол был в форме дубового листа, инкрустированного в осенний полированный пейзаж. На стенах висели картины, в картинах плескалось и шумело море. А окно, выходящее на бараки было занавешено, чтобы не отвлекаться на факты.
– Ничего себе, – удивился санитарный врач.
И сел. Анна Ильинична села рядом.
– Это обеденный зал для офицеров. Вы даже не представляете, сколько труда… сколько труда… Руками, – показала, – буквально этими руками всё сдвинула с места.
Появился бритый с подносом: чешское пиво, селёдочка, борщик со сметаной, жареное мясо, горчичка.
– Даже заместитель по режиму Филипп Аркадьевич, – сказала хозяйка, – уж на что человек серьёзный, ответственный – и тот хвалит нашу еду.
«Но чтоб на Севере было пиво?!» – подумал проверяющий.
Когда наконец вышли в саму столовую, там, конечно, было прибрано. Единственное, въедливый доктор вдруг нашёл и показал липкие до безобразия вилки на раздаче. Анна Ильинична покраснела. Тучное, с бородавками лицо затряслось, как в лихорадке, и она, обернувшись к бритому, вдруг завизжала тонким, пронзительным, прыгающим голосом:
– Ну ты, сука, мразь! Да я тебя за что кормлю?! Кто здесь работает?!
И схватив вилки, размашисто бросила их ему в физиономию.
– Эй, Хвост! – заорал, закрываясь, бритый. – Эй, Хвост, а ну сюда быстро, быстро, сказал!..
– Ладно, ладно, – побледнев, торопливо проговорил Мишка. – Сегодня первый раз, я ничего не напишу.
– Спасибо, – Анна Ильинична тяжело дышала. – Сердце болит, просто сердце болит от этих гадов. Стараешься, стараешься, и вдруг какая-то именно-таки мелочь выводит из равновесия…
Из начальников отрядов в поселении Мишке нравился старший лейтенант Анохин. Был он крупный, с зычным голосом. В кабинете у Анохина стояла тяжёлая самодельная штанга, которую Мишка и поднять бы, наверное, не смог. А нравился этот человек ему тем, что честно выполнял свою работу.
– Ты представляешь, – гремел Анохин. – Вчерась приходит ко мне жулик, старик такой незаметный, дерьмо возит. «Начальник, – просит, – подай бумагу на досрочное, десять лет уже тяну на этой командировке, ни одной жалобы…» – «А за что сел?» – спрашиваю. «Да так, ерунда». Ладно, смотрю в папку… Ах, мать твою, ерунда – двух дочерей своих изнасиловал, мерзавец! Вызвал и свернул рожу набок. Да ты, говорю, и сгниёшь у меня тут в дерьме. Досрочное захотел! Дня не дам!
Анну Ильиничну он не переваривал органически.
– Жрать туда не хожу и тебе не советую, – проорал своим громкоговорителем. – Дорого потом обойдётся. Ты вместо вилок в котлы загляни – эта сволочь мужиков гнильём кормит, потом полбарака из уборной не вылазит. А недавно выдумала в счёт зарплаты талоны давать на обед. Мол, если мужик пропьётся, талоны есть и всегда сыт. Со стороны кажется – правильно. Но ведь минимум треть поселения в лесу, домой не приходят месяцами. А деньги от них за талоны уже получены и поделены. В-ворюга!
