Лев Гаврилов
Повести о войне и блокаде
ЮРАША
Юраша – это Лёнькин двоюродный брат и тетиманин сын. Он самый лучший Лёнькин защитник во дворе. Потому что когда старшие мальчишки во дворе отбирали у Лёньки двухколесный велосипед с цепной передачей, он пожаловался Юраше, тот приехал и в два счета навел порядок. С тех пор никто у Лёньки велосипед не отбирал, а просили покататься. А ему жалко, то ли? А еще Юраша здорово рисовал красками. В комнате висела его картина: Чапаев скачет на белом коне, в черной бурке, в черной папахе, с саблей, а над ним облака. Вот такая замечательная картина.
Тетя Маня долго обнимала и целовала Юрашу. Наконец она его выпустила из своих объятий, и Юраша погладил Лёнькину челку и сказал:
– Здорово, братишка.
На вопрос, откуда и надолго ли, Юраша ответил коротко:
– Из окружения. На три часа. Побреюсь, помоюсь, поем, посплю часик – и в военкомат. А потом куда пошлют.
Тетя Маня засуетилась, а Лёнька вдруг понял, что ей не до него. Он тихонько вышел из комнаты и поехал к себе на Голодай. К лучшему другу на всю жизнь – Гошке.
Только в Гошкиной парадной он вспомнил, что забыл хлеб на тетиманином столе. Ну и что? Может, это и хорошо, раз Юраша вернулся!
И тут завыла сирена.
ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА
Когда Гошка открыл Лёньке дверь, раздался серьезный голос, который несколько раз повторил: «Воздушная тревога!» Гошка выскочил на площадку и крикнул:
– Привет от старых штиблет! Ты откуда? – и, не дождавшись ответа, добавил: – Давай на крышу!
– Зачем? – удивился Лёнька.
– Давай скорей, может, бой увидим, – и они побежали вверх по лестнице, на чердак.
На чердаке стояли большая железная бочка с водой и большой ящик с песком. А в ящике лежали железные клещи с длинными ручками.
– Это зачем? – спросил Лёнька.
– Вода – от пожара, песок и клещи – для зажигалок, – объяснил Гошка. – Давай скорей на крышу, а то не успеем.
На крыше они встали около кирпичной трубы и стали искать в небе самолеты. Но самолет был всего один. На фоне синего неба он был хорошо виден. А вокруг него появлялись и пропадали маленькие белые облачка.
– Разведчик, – сказал Гошка. – А зенитки, видишь, мажут, попасть не могут.
И Лёнька понял, что маленькие облачка – это разрывы снарядов. «Хоть бы попали», – подумал Лёнька, и тут что-то свистнуло около уха и глухо ударило в трубу. Гошка быстро нагнулся, поднял это что-то и сообщил:
– Еще горячий, потрогай, – и положил на Лёнькину ладонь горячий кусок белого металла.
– А что это?
– Осколок от зенитного снаряда, – Гошка посмотрел на Лёньку и посерьезнел, – еще чуть-чуть – и был бы ты с дыркой в голове.
Лёнька спрятал осколок в карман и решил маме не говорить, что наши зенитчики чуть-чуть не пришибли его своим осколком.
Немецкий самолет-разведчик улетел несбитый, и Лёнька пошел к Гошке.
ГОШКА
Гошка был курносый, рыжий и весь в веснушках. Гошкина мама работала в пятой столовой. Она так называлась – пятая. По выходным Лёнькина семья в полном составе приходила обедать в пятую столовую, и Гошкина мама всегда их обслуживала. А вот Гошкина бабушка нигде не работала. Она помогала воспитывать Гошку, убиралась в комнате, готовила еду и ходила в церковь на Смоленское кладбище. Там она молилась и просила Бога, чтобы он помог вернуться ее сыну – Гошкиному отцу. Потому что не верила, что его убили на войне с финнами, и надеялась, что он в плену.
Комнатка, где жил Гошка, тоже была маленькая, поэтому бабушкина кровать в ней не поместилась, и бабушка спала на топчане в ванной комнате, в которой, как и у Лёньки, ванны не было. Когда бабушка уходила в церковь, Гошка и Лёнька забирались на ее топчан, покрытый покрывалом в цветочек, доставали заветную бабушкину книгу под названием Библия и рассматривали картинки.
Когда Лёнька с Гошкой спустились с крыши, раздалась музыка и серьезный голос объявил: «Отбой воздушной тревоги».
Бабушка встретила их на пороге, сказала, что она уходит, и посоветовала не бить баклуши, а сходить на лютеранское кладбище да набрать желудей.
– Я из них в восемнадцатом году такой кофе готовила! Блеск!
– сказала она на прощанье.
А потом Лёнька рассказал Гошке про бомбежку, а Гошка сообщил о бомбе, что угодила в женское общежитие фабрики Желябова.
ЖЕЛУДИ
Лютеранское кладбище пряталось за забором сразу за желтым домом, где аптека. Прямо напротив аптеки в заборе кто-то проделал дыру. Через эту дыру можно было запросто проникнуть на кладбище. Это кладбище называли немецким, потому что там хоронили немцев с давних времен.
Когда Лёнька и Гошка отправились за желудями, к ним подошел Вовка из третьей парадной и сказал, что тоже хочет набрать желудей.
– А тебе-то зачем? – спросил Гошка. – Кофе варить или из рогатки стрелять?
А Вовка принял важный вид и нехотя ответил, что желуди на что-нибудь, да пригодятся.
На кладбище высились старые дубы. Говорили, будто им лет по сто. А может, и больше. Самый развесистый рос около «овечки». Так называли надгробие, которое украшали скульптуры девушки, юноши, собаки и овечки. Потому и называли «овечкой».
Гошке кто-то рассказал, что девушке из богатых не разрешили выйти замуж за голодаевского пастуха. Девушка расстроилась, пастух тоже, они бросились в залив и утонули. А потом выяснилось, что это могила богатой, старой и одинокой женщины, что девушка и юноша – это любовь, собака – верность, а овечка – кротость. Когда Лёнька и Гошка узнали эту историю, так даже расстроились. Пастух и девушка им нравились больше, чем богатая старуха с ее аллегориями. Что это называется аллегорией, сказала мама. Около «овечки» рос здоровенный дуб, на его нижние ветви можно было забраться с мраморной скамьи надгробия. Лёнька и Гошка полезли на этот дуб, Вовка полез на соседнее дерево.
– Там желуди толще, – сказал он.
Когда Лёнька нарвал два кармана желудей, на соседнем дубе треснул сук, и Вовка упал на землю.
Лёнька и Гошка слезли с дуба и подбежали к Вовке. Он лежал на спине и молчал.
– Ну ты как? – спросил Гошка.
Вовка молчал. Лёньке стало страшно: а вдруг Вовка разбился насмерть? Лёнька и Гошка посмотрели друг на друга, не говоря ни слова, взяли Вовку за руки и поволокли с кладбища в аптеку.
Женщина в белом халате посмотрела на Вовку и спросила:
– Что с ним?
– С дуба упал, – сказал Гошка.
– А зачем он туда полез?
– За желудями.
– А он живой? – спросил Лёнька.
Аптекарша склонилась над Вовкой, дотронулась до его шеи и шепнула:
– Живой, не волнуйтесь. Сейчас его отправим в больницу, и, надеюсь, все будет в порядке.
Вовку увезли в карете скорой помощи, а Гошке аптекарша дала записку с адресом больницы и телефон. Эту записку надо было отдать Вовкиной маме. Что и было сделано. Только в квартире никого не было, и записку опустили в щель входной двери. В эту щель почтальоны всегда письма бросают.
Потом Лёнька и Гошка договорились, что завтра зайдут в школу. Просто так. И Лёнька пошел домой.
В ПЕРВЫЙ РАЗ
Дома Лёнька вытряхнул желуди на свою кровать и стал думать, куда бы их спрятать, чтобы маме не рассказывать про Вовку. Думал-думал – и вдруг вспомнил, что с утра ничего не ел. Он никогда не хотел есть. Если его звали обедать, он ел нехотя, без хлеба. И вообще считал еду делом, нужным только маме с папой. Для его воспитания.
А сейчас он бы и поел, но в доме ничего, кроме желудей, не было. Лёнька погрыз желудь, но вкус дубового плода ему не понравился. Лёнька высыпал желуди в школьный портфель и стал ждать маму, на этот раз с надеждой на обед.
И его надежды оправдались. Мама принесла в одной банке суп, в другой – макароны с котлетой. На вопрос мамы о том, чем его кормила тетя Маня, Лёнька ответил коротко:
– Юраша пришел из окружения.
И мама все сразу поняла и стала разогревать еду на керосинке. Лёнька смотрел, как готовится обед, и понял, что он просто жутко хочет есть.
В первый раз.
ШКОЛА
Школа и Лёнькин дом стояли друг против друга. А между ними – булыжная мостовая. По мостовой ездило много машин. Они возили мусор на свалку. Однако 1 сентября, когда отец повел Лёньку в первый класс, они пошли не в школу напротив, а в другую, Лёньке неизвестную. Она стояла в конце их переулка. Эта школа была новой постройки: четырехэтажная, с большими окнами и светлыми классами.
Школа Лёньке понравилась, но все-таки он спросил папу:
– А почему не в ту?
Папа на Лёнькин вопрос ответил вопросом:
– А кто в нашей семье самый умный?
– Мама, – ответил Лёнька.
Папа почесал затылок и нехотя согласился:
– Ладно, пусть мама. Так вот, наша мама считает, что ходить в школу, которая через дорогу, опасно, потому что машины туда-сюда шастают и тебя сбить могут.
Лёньке стало смешно, но спорить он не стал.
Утром Лёнька с Гошкой встретились, как договорились, и пошли в школу.
Но в школу их не пустили. У входа стоял матрос в бушлате, брюках клеш, в бескозырке и с винтовкой.
– Куда идем? – спросил он строго.
– В школу идем, куда еще? – огрызнулся Гошка. – Мы здесь учимся.
– А здесь теперь не ваша школа, а военный объект. Ваша школа не здесь, а в бомбоубежище, что напротив гастронома. Знаете, где это?
– Знаем, – ответил Лёнька и прищурился: – А какой теперь в школе военный объект?
– А это военная тайна, – сказал матрос, – прошу отчалить в сторону бомбоубежища.
– Вот это да, – сказал Гошка, – военный объект в школе!
– Да, – поддержал его Лёнька, – такая вот штучка с ручкой получается.
Это Лёнькин папа всегда говорил про штучку с ручкой, если что-нибудь непонятное случалось. Лёнька спросил однажды:
– А что это – штучка с ручкой?
– А кто его знает, – пожал плечами папа, – патефон, наверное.
– А у нас есть патефон?
– Зачем же нам патефон, если у нас танцевать негде? – рассмеялся папа, и Лёнька с ним согласился.
БОМБОУБЕЖИЩЕ
На доме, что напротив гастронома, было написано крупными буквами: «Бомбоубежище». Стрелка показывала на обычную парадную. Гошка зашел первым и сказал:
– Так это в подвале.
Дверь в подвал была железная. Они вошли, и Лёнька сразу сообразил, что ничего замечательного в этом бомбоубежище нет. Голые стены да несколько рядов скамеек. Как в местоновском клубе, когда кино показывали. А еще в бомбоубежище за маленьким столиком сидела женщина и вязала. На ней были теплый платок, теплая кофта, брюки и валенки. Такая вот странная женщина. Она спросила:
– Вам что, ребята?
Гошка сказал ей про школу, про матроса и военный объект.
Женщина сообщила, что будут два класса, но они еще не готовы, что приходить надо 1 сентября, когда все устроится.
Лёнька с Гошкой все поняли и собрались уходить, но тут завыла сирена и серьезный голос несколько раз объявил: «Воздушная тревога». Женщина сняла со спинки стула сумку и надела ее через плечо.
– Что это? – спросил шепотом Лёнька.
– Противогаз, – тоже шепотом ответил Гошка.
Лёнька хотел спросить Гошку, а зачем в бомбоубежище противогаз, но в это время стали приходить женщины с детьми. Они садились на скамейки и уговаривали малышей не капризничать, что тревогу скоро отменят и они пойдут домой.
Когда все скамейки были заняты, пришла Ася. Она встала у двери и закрыла лицо руками.
«Испугалась, что ли?» – подумал Лёнька. Он встал, подошел к Асе и твердо сказал:
– Ты чего, испугалась, что ли?
Ася опустила руки, по ее щекам текли слезы.
– Папа погиб, – сказала она и снова закрыла лицо руками.
АСЯ
Лёнькина мама однажды сказала, что Ася – девочка из хорошего дома.
Лёнька возмутился:
– А я что, из плохого дома?
Мама обняла Лёньку, поцеловала в лоб и успокоила:
– Ты не из плохого дома, ты из дворца имени Романыча.
А Лёнька еще в первом классе понял, что Ася – девчонка замечательная. У всех девчонок в классе было по две тощих косички, а у Аси – одна, зато какая! Почти до пояса! Глаза у Аси большие, карие. На щеках ямочки. Это когда она улыбается. Конечно, Гошка – лучший друг на всю жизнь – нередко поддразнивал Лёньку и намекал на то, что он втрескался в Асю. Но Лёнька вовсе и не втрескивался, а просто у него с Асей были общие октябрятские дела. Она – звеньевая первого ряда октябрят, если считать от двери класса, а Лёнька – третьего. Они и газеты своих звеньев выпускали. Газету первого звена всегда хвалили, а третьего – только похваливали. Неплохо, мол…
Зато к праздникам выпускали классную газету. Одну на всех. Ася писала в нее стихи, а Лёнька рисовал картинки.
А почему Ася – девочка из хорошего дома, Лёнька понял, когда побывал у нее в гостях. Квартира оказалась точь-в-точь такой же трехкомнатной, но если у Лёньки было девять соседей, то у Аси – ни одного. В одной комнате располагались Асины родители, в другой – Ася, а третья называлась гостиная. В ней на одной стене висел ковер, а на другой – шкура белого медведя. Эту шкуру Асин папа привез с Северного полюса. Он был полярный летчик. Веселый, сильный, смелый – и вдруг погиб.
Лёнька стоял около Аси и не знал, что сказать. Они не слушали, о чем говорила женщина с противогазом. Они просто стояли и молчали.
Когда объявили отбой воздушной тревоги, Гошка пошел в пятую столовую, а Лёнька проводил Асю до дома.
Она жила в первой парадной. Ася открыла дверь и вдруг спросила:
– А твой папа тоже на фронте?
Лёнька растерялся и ответил:
– Мой папа на казарменном положении.
Ася сказала:
– Понятно.
Она перекинула косу через плечо, дернула ее рукой, словно хотела оторвать, и ушла, захлопнув перед Лёнькиным носом дверь парадной.
Лёнька расстроился, потому что знал, когда Ася дергает свою косу. Он заметил эту ее особенность еще во втором классе и спросил, зачем она хочет оторвать косу. Ася рассмеялась и сказала, что этому ее научил папа. «Если тебе хочется кому-то сказать что-то обидное, – сказал он однажды, – дерни себя за косу, и это желание пройдет».
Значит, Ася хотела ему сказать что-то обидное из-за того, что его папа на казарменном положении. И Лёнька решил выяснить, что же это такое.