Лев Исаевич Славин
Арденнские страсти
Суматоха среди поваров
Каждое утро, только проснувшись, приподняв над подушкой отекшее лицо с набухшими подглазьями, Гитлер прежде всего осведомлялся:
– Бастонь взята?
Всей силой своего существа он жаждал услышать: «Да! Взята!» Сам того не сознавая, он посылал Йодлю мысленный приказ: «Да! Взята!»
Йодль отвечал, виновато разводя руками – хотя вся его вина в том, что он вынужден сказать фюреру: «Еще нет…» – и уже вследствие этого одного принять на себя часть его гнева.
С помощью хлопотавших вокруг него камердинера Линге и врача Морелля, впрыснувшего ему утреннюю порцию допингового настоя, Гитлер одевался, умывался, брился, не переставая обсуждать положения с Бастонью. Этот люксембургский городок сделался его пунктиком, как два года назад – Сталинград.
– Окружение закончено?
– Почти, мой фюрер.
– «Почти» на войне не бывает, Йодль. Бастонь должна быть блокирована немедленно. Надо захлестнуть американцев этой петлей. Они народ малохольный, быстро выдохнутся и капитулируют. Достаточно ли у Мантейфеля сил для полной осады?
Пока в Йодле боролись царедворец и генштабист и он раздумывал, что в данной ситуации выгоднее ответить, Гитлер сказал:
– Надо поменять местами Пятую и Шестую армии. Зепп Дитрих со своими парнями давно бы вырвался в Бастонь.
Йодля ужаснула эта мысль. Он воскликнул:
– Я узнаю в этом полководческий гений фюрера! Мой долг при этом предупредить, что в данный момент передислоцирование армий не лишено риска.
– Пожалуй, – неохотно согласился Гитлер. – Но кое-что мы можем сделать: например, дадим Мантейфелю две танковые дивизии из Шестой армии. Подготовьте приказ.
Принесли кофе. Кофейник, сахарница и все прочее оставались на подносе. Но чашка с дымящимся кофе была поставлена прямо на сверкавший лаком стол, и притом, как любил Гитлер, точно на круглый след от тех чашек кофе, который вкушал еще Наполеон. Гитлер распорядился этот исторической след не затирать лаком.
Информацию о 5-й армии Йодль приберег на сладкое.
– После взятия Уффализа, – доложил он, – части Пятой армии быстро продвигаются к переправам на Маасе, и сейчас передовой отряд Второй танковой дивизии находится в пяти километрах от Динана.
– Ну а как на это реагирует старый копун Монтгомери? – спросил Гитлер улыбаясь.
– Фельдмаршал Монтгомери… – сказал Йодль.
Иодль не подхватил эпитета, которым Гитлер сопроводил имя Монтгомери, вовсе не из корректности, а потому, что неприличные словечки являлись здесь, в ставке, привилегией одного фюрера. Он считал их проявлением сильной личности. Он вычитал где-то у Сегюра или Стендаля, что и Наполеон не чуждался крепких выражений. Во всяком случае, необузданная натура Гитлера испытывала от этого удовлетворение.
– …фельдмаршал Монтгомери, – сказал Йодль, – как показывают пленные, так напуган нашим наступлением, что решил отходить к Дюнкерку, заслонившись Тридцатым армейским корпусом по реке Маас.
Гитлер засмеялся и в добром настроении распорядился начать прием.
– Кто там сегодня?
– Фельдмаршал Рундштедт и генерал-полковник Гудериан, – ответил адъютант генерал Бургдорф.
– Гудериана.
Бургдорф подавил удивление, вызванное этим нарушением субординации, скользнул к дверям мягкими, кошачьими адъютантскими шажками и через минуту ввел генерала Гудериана.
Все еще под влиянием утешительных известий об успехах 5-й армии, Гитлер приветствовал Гудериана с удивившей того теплотой. Фюрер не очень жаловал этого ершистого генерала. Карьера его была полна резких скачков. Командующий 2-й танковой армией Гудериан был смещен после поражения в России. Фюрер заткнул его в резерв чинов, оттуда выудил на должность генерал-инспектора танковых войск, где он мог пригодиться как опытный специалист. А в 1944 году, после покушения на Гитлера 20 июля, когда выяснилось, что в заговоре замешаны высшие чины армии, такие, как генерал-фельдмаршал Роммель, генерал-фельдмаршал фон Витцлебен, генерал-полковник Бек и ряд других, Гудериан, как непричастный к заговору, после кровавой расправы с заговорщиками был назначен начальником генерального штаба.
– Ну, Гудериан, вы уже знаете, что наши кони пьют воду в Маасе?
– Да, мой фюрер, это замечательно… Мы будем молиться о том, чтобы тактический успех оказался стратегическим.
Гитлер нахмурился. Эта скользкая формулировка ему не понравилась. Он потерял желание разговаривать с Гудерианом. Но он знал, что не так-то легко от него отделаться: Гудериан славится своим поистине выдающимся упрямством.
– На Восточном фронте по-прежнему спокойно, – проговорил Гитлер отрывисто.
Это был не вопрос, это было утверждение. Оспаривать утверждение Гитлера считалось бестактностью, притом небезопасной.
– Да, спокойно, – сказал Гудериан. И после небольшой паузы: – Пока.
Гитлер поднял брови.
– Я хочу сказать, мой фюрер, что инициатива находится в руках русских.
– То есть?
– На Восточном фронте будет спокойно, пока этого хотят русские.
Гудериан сознавал, что он занес ногу над пропастью. Однако для этого он прибыл в ставку. У него было предчувствие катастрофы на Восточном фронте. Он знал, что здесь, в ставке, огрубляют факты и прилаживают Действительность к своим желаниям. Он хотел добиться переброски войск на восток. Черт с ними, с американцами и англичанами! В конце концов, с ними можно Договориться.
Гитлер встал из-за стола, прошелся по комнате, резко остановился против Гудериана. Это были признаки приближающейся бури.
– Неужели вы не понимаете, Гудериан, что раньше весны русские не тронутся!
– Мой фюрер, у меня, – сказал Гудериан, вынимая из портфеля бумаги, – есть неопровержимые доказательства, добытые разведкой, что русские готовят новое наступление. Я считаю неизбежным переброску танковых дивизий Пятой и Шестой армий в кратчайший…
Гитлер не дал ему закончить.
– Кто вам наплел этот вздор? – закричал он. – Русские блефуют! Это величайшая афера со времен Чингисхана! Жуков – мастер дезинформации. Вы попались, как карась, на его наживу. Я не дам отсюда ни одного танка!
Он вернулся за стол и сказал, внезапно, как всегда, переходя от возбуждения к ледяному спокойствию:
– Я вас не задерживаю.
Когда Гудериан был возле дверей, Гитлер сказал:
– Разрешаю взять в Венгрию один танковый корпус из-под Варшавы.
Гудериан звякнул шпорами и вышел, не посмев возразить, что перебрасывать войска из Польши в Венгрию все равно что переносить заплату с одной дыры на другую.
Вошел йодль и положил перед Гитлером бумагу:
– Мой фюрер, это приказ о переброске двух танковых дивизий из Шестой армии СС под Бастонь.
Гитлер, не читая, размашисто подписал.
– Что у вас еще? – спросил он, указывая на вторую бумагу в руках Йодля.
– Приказ о велосипедистах, мой фюрер.
Гитлер оживился и пробежал глазами приказ:
«Я продолжаю встречать солдат на велосипедах, которые, когда приветствуют господ офицеров, не держат ног сомкнутыми…»
(Одновременно с принятием крупных решений Гитлер вмешивался и в мелкие дела масштаба полка или даже роты или просто семейной жизни граждан. Он и здесь старался подражать Наполеону, о котором он вычитал у Сегюра, что Наполеон в пылающей Москве просматривал присланный ему с курьером из Парижа на его утверждение репертуар театра «Комеди франсез» и вносил свои поправки, которые немедленно отправлял с курьером через всю Европу обратно в Париж. Эту повадку совать свой нос куда попало Гитлер называл: «Всеобъемлющий ум!»)
«…Это явное нарушение приказа о чинопочитании, – продолжал он читать, – во всех тех случаях, когда велосипедист едет свободным ходом и не в гору. На нарушителей приказываю налагать строжайшее дисциплинарное. взыскание».
Снова жирно и с удовольствием подписал.
Вошел Рундштедт. Семидесятилетний фельдмаршал держался прямо и был легок в движении, как юный курсант.
Гитлер пошел к нему навстречу с протянутой рукой. Сведения об успехах 5-й армии все еще держали его в радостно-приподнятом настроении.
– Извините, что задержал вас. Когда на плечах вся империя, маленькие отклонения от аккуратности простительны, не правда ли?
Рундштедт склонил голову.
– Мне уже доложили о продвижении Мантейфеля, – сказал он. – Случилось то, от чего я предостерегал. Предвидел это и генерал-фельдмаршал Модель, но не посмел сказать вам.
Гитлер подумал с отвращением: «Эта старая ворона опять пришла каркать», – но внешне оставался спокоен.
– Продолжайте, господин генерал-фельдмаршал, – сказал он.
– Наше наступление в Арденнах, вместо того чтобы разлиться широким веером, вытянулось уродливой червеобразной кишкой. Сейчас в основание этой кишки уже начинают вгрызаться с юга Паттон и с севера Монтгомери, в подчинение которому сейчас придали Первую и Девятую американские армии.
– Так это хорошо! – вскричал Гитлер. – Чем больше эта вонючая маразматическая развалина получит подкреплений, тем грандиознее будет его разгром. Ведь он вопиющая бездарность! Ему не армиями командовать, а сидеть в халате и шлепанцах у камина и вынимать кузи из носа!
Рундштедт покачал головой:
– Монтгомери доставил нам много неприятностей в Африке.
* – Ах, не говорите мне об Эль-Аламейне! Удар в спину нам нанесли не люди, а климат.
Рундштедт знал, что Гитлер приравнивает африканский зной к русскому морозу и этим стихиям, а не противнику приписывает поражение немецких армий. Знал и поддакивал в этом Гитлеру. Но сейчас старый фельдмаршал считал положение слишком серьезным, быть может гибельным для армии и империи, и старался своими старческими руками эту катастрофу задержать.
Гитлер между тем распространялся насчет безобразий в тылу.
– У нас всякая шваль ходит закутанная в мехах. А на фронте мои солдаты мерзнут в своих шинельках. Вызовите ко мне Лея! – крикнул он Йодлю. – Это он развел бардак со сбором теплых вещей для фронта. Я заставлю его лично сдирать шерстяные подштанники с разжиревших баб!
– А кроме того, мой фюрер, – продолжал Рундштедт, – мне не нравится подозрительное спокойствие на Восточном фронте. Мой опыт мне говорит, что это – затишье перед бурей. Да не только мой опыт. Того же мнения и генерал Гудериан, а он сейчас, быть может, наш самый лучший оперативный ум…
Гитлер поднял голову и пристально посмотрел на Рундштедта.
– Вы что, сговорились с Гудерианом? – сказал он тихо.
Рундштедт побледнел. «Сговорились» – это пахло виселицей.
Но прежде чем он успел проговорить что-нибудь, Гитлер сказал:
– Я вас не задерживаю.
О эта арденнская кишка, выступающая далеко на северо-запад! Она так уязвима с флангов, и именно об этом Рундштедт попытался предупредить Гитлера. Предупреждал, а все-таки продолжал тянуть кишку все дальше, все глубже на северо-запад… Почему? Ведь он считал это наступление обреченным на провал. Да, но… Они же были связаны одной веревочкой – он и Гитлер. А вдруг выйдет? А? Чудо? А может быть, этот бесноватый сотворит чудо? А? И Рундштедт тянул и тянул арденнский аппендикс все дальше, все глубже на северо-запад…
Танки Мантейфеля действительно стояли у ворот Динана, маленького прелестного городка, который так нравился Брэдли.
Сам Брэдли находился на своем командном пункте в столице великого герцогства Люксембургского – городе Люксембурге. Окна гостиницы «Арлон», где он теперь жил, были крестообразно оклеены бумажными полосами, чтобы не лопаться от обстрела. Немецкие снаряды уже достигали центра. Церковь напротив командного пункта была сегодня разворочена прицельной стрельбой из гаубиц. По-видимому, метили в «Арлон». Брэдли стоял у окна и задумчиво смотрел на распотрошенный храм. Он был расстроен, но, как это ни странно, не успехами противника, а тем, что 1-я и 9-я армии были отняты у него и переданы Монтгомери. Брэдли уподоблял Монтгомери одному из персонажей «Айвенго», а именно Ательстану, родовитому, но вялому, мелкотщеславному, нерешительному типу. Его, Брэдли, 2-я группа армий теперь, в сущности, состоит из одной 3-й армии. Хороша «группа»!
И все работники его штаба были возмущены этой переброской и, нисколько не скрываясь, вслух осуждали Эйзенхауэра. Впрочем они решили пренебречь этим приказом и по-прежнему считали 1-ю и 9-ю армии состоящими в подчинении Брэдли. Да и в самих этих армиях так считали. Честер Хенсон, адъютант Брэдли, прямо писал об этом в своем дневнике.
Из дневника подполковника Ч.-Б. Хенсона
«20 декабря. Старик, конечно, в ярости. Из-под него выдернули стул. Что он может с одной 3-й армией Паттона. Да и к тому же с Джорджем Паттоном подчас еще труднее справиться, чем с немцами. Кстати, армия Паттона замусорена черт знает кем! По штатному расписанию ему полагается 801 офицер. На деле у него там до четырех с половиной тысяч офицеров. Это большей частью бизнесмены в погонах, налетевшие на запах жареного в Германии, начиная от совладельца банкирского дома „Диллон и К°“ и кончая этим стервятником менеджером похоронного бюро Корнелиусом Ли.
Мы все считаем, что Айк дал маху. Запаниковал, попросту говоря. Ах, немцы под Динаном! Ах, немцы всего в тридцати километрах от Льежа! Ну и перекинул к Монтгомери две наших кровных армии. Конечно, ор был страшный. Брэдли кричал: «В конце концов, кто воюет, черт побери? Мы, которые на европейском театре имеем пятьдесят дивизий, или англичане со своими пятнадцатью?!»
Англичане, конечно, задрали нос: потребовали, чтобы вообще передать Монти командование всеми сухопутными силами союзных войск. Передают как факт, что сам Монтгомери сказал, что этого требует не только целесообразность военной обстановки, но и прямое указание в Евангелии от Иоанна, где Христос в главе 10-й говорит: «Есть у меня и другие овцы, которые не сего двора; и тех надлежит мне привесть: и они услышат голос мой, и будет одно стадо и один пастырь». Это было бы просто комично, если бы Айк не запутался и до того потерял голову, что запросил Вашингтон. Вообще ©н шлет за океан Маршаллу, пользуясь особыми, словно бы родственными с ним отношениями, почти как между отцом и сыном, срочные депеши ежедневно, а то и два раза в день. Маршалл, у которого, благодарение всевышнему, голова на плечах, телеграфировал в ответ: «Ни при каких обстоятельствах не делайте никаких уступок англичанам, пошлите их к черту». Так в телеграмме и сказано. Молодец!
Вчера Айк созвал совещание в Вердене, в штабе 12-й группы войск. Он приехал из Версаля в бронированной автомашине. Ну, это его дело. Но вообще развели конспирацию не дай бог! Страшно боятся диверсантов, которые рвут связь на дорогах, сбивают дорожные указатели, режут часовых. Ну и тому подобные детские номерочки.
В общем, собрались мы в нетопленой казарме, набилось нас в этом чулане до черта. Айк склонялся к тому, чтобы остановиться на прочных рубежах, например реках. Но, к счастью, это отвергли, решили наступать главным образом благодаря настояниям Брэдли и Пат-тона.
20 дек. Мне поручают доставить Монтгомери его новые полномочия и кстати выяснить причины его неуместной медлительности. Отвертеться не удалось. Выехал на север кружным путем в обход Арденн, диверсанты по-прежнему сильно шалят на дорогах.
Англичане называют Монти: «Наш главный». Обожают его. По-моему, главным образом за то, что он на посылает их в бой. Генерал-майор Френсис де Гинган, щеголь, состоящий у него начальником штаба, довольно откровенно выразился об этом после второго стакана доброго шотландского виски с кусочками льда, достать который сейчас, конечно, не проблема. «Великая заслуга старика Монти, – сказал он, – это то, что он бережет английскую кровь. В конце концов, сколько нас на нашем небольшом острове? А вы, Чарли, гигантская страна, в которой до черта напихано народа, притом какого? Всяких там черных, да мексиканцев, да филиппинцев, и прочих не-разбери-каких. А у нас каждый солдат – чистопородный англичанин…»
Ну, я ему, конечно, не спустил! «Вы понимаете, Фредди, что вы расист?» Крупный был разговор. Он ерзал, как камбала на сковороде. Так или иначе, он повел меня в конце концов к «нашему главному», как они его все здесь называют.
Оказалось, что Монти – невысокий старичок с петушиным задиром головы и высоким, почти бабьим голосом. Я увидел его первый раз, когда он стоял перед строем солдат и вопил: «Наши войска самые лучшие, и с божьей помощью мы победим!» Но для того, чтобы победить, подумал я, нужно как минимум сражаться.
Эту мысль я выразил – конечно, в соответствующей дипломатической форме – при первом же свидании с Монти, Состоялось оно на оперативной летучке в комфортабельном прицепе Монти, убранном коврами. Перед началом Монти заявил: «Даю на откашливание две минуты, потом запрещаю кашлять». Поднялось усиленное прочищение носоглоток. Я вытащил портсигар. Меня схватили за руку: «В присутствии фельдмаршала не курят!» Разбирали какие-то мелкие вопросы о снабжении, действительно никто не сморкался и не кашлял.
Летучка кончилась довольно поздно. А так как Монтгомери ложился спать рано, я потребовал довольно настойчиво, чтобы он принял меня немедленно, ибо не собирался здесь задерживаться и хотел сегодня же ночью выехать обратно.
Приняли. Думаю, хмурый вид фельдмаршала объяснялся именно этим нарушением его обычного распорядка. Он сидел против меня в стареньком свитере с дырками на плечах от погон, в грубых вельветовых брюках. Не снимал своего знаменитого черного берета, который ему вовсе не полагался по форме. Но Монти кокетлив, этим же объясняются его необычно толстые подошвы: чтоб казаться выше ростом. Конечно, ни сигар, ни стакана джина, ни даже чашечки кофе. Впрочем, потом сержант с чопорной физиономией породистого дворецкого принес два стакана слабого чая. Монти – убежденный чаепийца.
Я передал ему приказ Айка о переходе двух армий в 21-ю группу. Не читая, он сложил его вдвое, вынул из кармана толстую Библию и сунул туда приказ. Де Гинган уже говорил мне, что Монти не расстается с Библией, как Брэдли с «Айвенго». Я не осуждаю его, это дело вкуса.
Я приступил к самой деликатной части моей миссии. Я сказал, что в Верховном штабе союзных войск в Версале удивлены тем, что 21-я группа армий не делает попыток сдержать хотя бы на своем участке натиск Рундштедта.
Монти бесстрастно выслушал меня. Только пощипывал свою правую щеку – признак волнения. Ответ был довольно туманный. Он сказал, слегка гнусавя, как всегда, что основная черта его – фельдмаршала Бернарда Лоу Монтгомери – это решительность, любовь к дисциплине и нетерпимость к бестолковым советам.
Последняя «черта» явно метила в меня. Я, должен признаться, рассердился и преподнес ему пилюльку, напомнив, конечно в форме комплимента, о блестящем деле при Кане, который фельдмаршал целый месяц не мог взять даже при мощной поддержке авиации дальнего действия и загубил там британский танковый корпус, подставив под убийственный огонь 88-миллиметровых орудий. Когда он наконец сподобился взять Кан, он получил от Сталина телеграмму: «Поздравляю с блистательной победой при Кане». Можно быть о дядюшке Джо какого угодно мнения, но нельзя отрицать, что в данном случае он проявил высокоразвитое чувство юмора.
Монти проглотил пилюлю, немного сник и стал лопотать что-то о Клаузевице.
Я не замедлил тут же процитировать Клаузевица: «Бой – это платеж наличными».
Мне не хотелось упоминать о провале операции Монтгомери под Арнемом. Мне стало скучно, надоело пикироваться, я понял, что добиться от него обещания наступать я не смогу, и решил, вернувшись, посоветовать нашим, чтобы они обратились к Черчиллю, пусть он убедит Монти запрячь коней и помчаться вперед.
Когда я вернулся к себе, я узнал, что Айк запросил помощи у России. Очевидно, вопросы престижа отступают на задний план, когда тебя бьют.
Конечно, Айк сделал это кружным путем, через Вашингтон. Он отправил телеграмму в Объединенный совет начальников штабов, то есть Маршаллу:
«Если русские намереваются предпринять решительное наступление в этом или в следующем месяце, знание этого факта имеет для меня исключительно важное значение. Я бы перестроил все мои планы соответственно с этим. Можно ли что-нибудь сделать, чтобы добиться такой координации?»
Что до старика Брэдли, то он, конечно, не преминул мне воткнуть:
– Знаете, Чарли, из вас дипломат, как из дерьма. Только что мне донесли, что Монтгомери отдал приказ отступать от Сен-Вита…
Ну а при чем тут я? Старику ничего не стоит обидеть человека походя, между прочим. Охаял меня, а сам развалился в кресле, вынул из кармана толстенную книгу, уткнулся в нее и забыл обо мне. Это, конечно, «Айвенго».
Злость еще бродила во мне, и я сказал:
– И что вы находите в Вальтере Скотте? Он каждого мажет одной краской: Ательстан – обжора, Седрик – праведник, Брин – злодей. И так все у него. Все – однозначны.
Старик посмотрел на меня и сказал:
– Это ничего, я сам однозначен.
Хотелось мне спросить: «Какой же знак у вас, генерал?» И тут же, не дожидаясь его ответа, добавить: «Упорство – это, конечно, добродетель, до тех пор пока она не вырождается в упрямство».
Только я собирался воткнуть ему это, как он поднял голову, и меня поразил его вид – словно он был одержим какой-то неотвязной мыслью. Вдруг он рванул к столу и принялся быстро писать. Я смотрел через его плечо.
«Командующему 1-й армией генералу Ходжесу. Хотя вы уже не находитесь под моим командованием, все же я считаю нужным собщить, что, по моему мнению, дальнейшее оставление территории на северной стороне арденнского выступа будет чревато серьезными последствиями. Омар Брэдли».
– Вот, – сказал он, – отвезите это Ходжесу. И расскажите ему все о Монтгомери.
Значит, опять в дорогу…»
