Лидия Чарская
Южаночка
Глава IV
Кто была Южаночка
Когда молоденькая и хорошенькая Сашенька Мансурова вы шла замуж за капитана Палтова, и уехала на далекую южную окраину России, где квартировал полк ее молодого супруга, Аркадий Павлович Мансуров совсем приуныл в разлуке с дочерью. Сашенька была единственной радостью, единственным утешением в жизни старого генерала. К тому же, Аркадию Павловичу почему-то казалось, что он уже никогда не увидит больше своей ненаглядной дочурки, и эта страшная мысль бесконечно мучила старика.
Прошел год и вскоре он получил известие от молодых супругов о рождении у них дочери. Там, далеко, на берегу теплого, синего моря, на чудесном цветущем юге родилась девочка Южаночка, смуглая, большеглазая, крепкая и здоровенькая, как майский день.
Рассказами об этой девочке, описаниями жизни малютки, были полны письма ее матери к старому генералу. А старый генерал в свою очередь еженедельно осведомлялся о здоровье новорожденной, слал ей игрушки, подарки, нарядные детские капотики, погремушки и разные красивые вещицы, являвшиеся необходимостью в жизни маленькой бэби.
Как сокрушался бедняга, что раненая нога давала себя чувствовать время от времени и не позволяла генералу выезжать из Петербурга, где были лучшие доктора, не перестававшие подлечивать Аркадия Павловича и этим поддерживавшие его жизнь. За то, как мечтал старик увидеть у себя свою маленькую Южаночку, как он прозвал далекую внучку. Увы! Его надеждам не суждено было оправдаться скоро. Александра Аркадьевна Палтова недолго прожила на далеком юге. Красавица Сашенька умерла, оставив на руках мужа четырехлетнюю дочку.
Известие о смерти дочери старик Мансуров получил в то время, когда ожидал всю семью Палтовых к себе гостить.
Это ужасное несчастие едва ли не стоило ему жизни. Он заболел опасно и выздоровел только чрез несколько месяцев благодаря нежному уходу Марьи Ивановны и Сидоренко. Теперь, письма с юга приходили значительно реже. Зять писал тестю мало и скупо.
Капитан Палтов был слишком занят службой в своем далеком захолустье и ему не было времени вести аккуратную переписку с отцом покойной жены. К тому же горе потери любимой женщины так подействовало на молодого офицера, что весь он ушел в него.
Зато какой бесконечной радостью наполнилось сердце старика-генерала, когда в один прекрасный день его верный Сидоренко подал своему барину небольшой конверт, надписанный вкривь и вкось безобразными детскими каракульками. Это было письмо Южаночки! Первое письмо далекой ненаглядной внучки!
С сердечным трепетом вскрыл письмо это старый генерал. Семилетний автор письма торжественно сообщал «милому, золотенькому дедушке», что теперь она Ина уже большая девочка, выучилась писать и будет вести длинную и аккуратную переписку с дедушкой.
И вот с двух противоположных краев России с севера на юг, и с юга на север полетели письма. Дедушка писал внучке, внучка дедушке. Теперь старый генерал знал отлично всю подноготную своей ненаглядной Южаночки. Знал все ее радости и горести, знал все, что не делалось там далеко на юге, в охранявшем русские границы полку.
Ина писала дедушке обо всем: о постоянной задумчивости и угрюмом теперь настроении отца, о строгой тете, родной сестре ее папы, Агнии Петровны, заменявшей в доме место покойной матери, и о своих любимых солдатиках. О последних девочка отзывалась с бурным восторгом. Еще бы! Как ей было не любить их. С самой колыбели Ина проводила среди них свое раннее детство. Из окна своей спаленки она видела, как производилось ученье на плацу, видела с какой ловкостью и быстротой, стройно и красиво двигались солдаты, под звуки военной музыки на парадах, с каким добродушием и готовностью старались угодить ей «маленькой капитанской барышне», в которой буквально не чаяли души. Принести букет цветов Ине из долины, спелой ягоды из лесу, поймать ей голосистую малиновку в роще, притащить зеленую ящерицу с поля, все это каждый солдатик считал своим нравственным долгом. Ей на славу выездили гнедого Красавчика, на котором отец позволил ездить девочке в сопровождении тех же верных солдат по окрестностям. Ей же с особой тщательностью выдрессировали маленькую чекалку,[1] пойманную в лесу, ходившую всюду как собачонка по пятам за своей юной госпожой. Словом, между Иной и «ее солдатиками» была самая трогательная дружба. О них то, о своих верных друзьях и писала, так много и часто далекому дедушке, маленькая внучка.
А года шли, Ина подрастала. Вдруг новое неожиданное несчастье с поразительной быстротой обрушилось над темнокудрой головкой. Владимир Петрович Палтов неожиданно скончался, едва успев вручить дочь под опеку ее тетки и его сестры, о чем возвестило дедушку печальное письмо девятилетней Ины.
Глава V
Когда засветились огни…
После обеда в большой гостиной зажгли люстру и дедушка, угостив Южаночку сладким десертом, провел ее туда.
Войдя в большую просторную комнату, девочка внезапно притихла. На ее за минуту до этого оживленном личике отразилась печаль. Ее черные глазки, устремились куда-то вперед, подернутые грустью. Дедушка взглянул по тому направлению, куда смотрели черные глазки и глубоко вздохнул:
– Ты узнала твою маму, девочка? – тихо шепнул он, вглядываясь с печальной улыбкой в портрет висевший на стене гостиной. На этом портрете была изображена совсем еще молоденькая девушка в белом вечернем туалете, как две капли воды похожая на маленькую Ину.
– Я очень любила маму, – проговорила Южаночка и горько-горько плакала, когда Господь взял ее к себе на небо… Если б мама и папа были живы, мы бы приехали все вместе к тебе, дедушка… и… и… меня бы не отдали в этот противный институт…
– Но в этом «противном», как ты называешь его институте, есть много хороших девочек, Южаночка! – произнес, утешая внучку, старый генерал.
– Ах, дорогой мой! – серьезно, совсем, как взрослая проговорила девочка, – ты совсем позабыл, что там есть и крыса, которая ненавидит меня… И… и, потом, как же мне может быть весело с девочками, которые вероятно боятся уплывать далеко в море, лазить по деревьям, скакать верхом, как я умею! А петь песни они уже и верно не умеют, как я милый дедушка.
– А ну-ка спой мне песенку, Южаночка! Покажи твое искусство! – с добрым смехом попросил Мансуров.
И прежде чем успел он закончить свою фразу, Южаночка кинулась к роялю, стоявшему в углу комнаты, подняла крышку и усевшись на высоком табурете, положила на клавиши рояля свои маленькие пальчики, заиграла и запела. Это была прелестная, хорошо знакомая дедушке песня про ангела, улетавшего на небо с душой умершего человека, песня столь часто петая ему его покойной Сашей.
Серебристый голосок Южаночки то звенел колокольчиком на всю квартиру, то затихал до шепота и словно воркующий голубь чуть слышался в тишине.
Из кухни пришли, привлеченные этим пением, Марья Ивановна, кухарка и мальчишка-поваренок. Из буфетной неслышно появился Сидоренко с полотенцем в руках, и все с блаженными лицами замерли на пороге. Марья Ивановна плакала от умиления, кухарка тоже вытирала грязным передником слезы. У Сидоренко шевелились его тараканьи усы, а мальчик Прошка так широко разинул рот от изумления, точно хотел проглотить разом и самый рояль и маленькую певицу, обладающую таким чудесным неземным голоском.
Что же касается дедушки, то он не спускал глаз с Южаночки, его сердце билось сильно, его душа трепетала, сжимаясь сладкой и нежной тоской. И вот, когда все присутствующие, поддавшись очарованию пения, почувствовали себя, словно отрешенными от земли, вдруг свершилось нечто совсем неожиданное. Южаночка неистово забарабанила изо всех сил обоими кулаками по клавишам, бурно вскочила с места, повалив с грохотом табурет, и в одно мгновение растрепав свои черные кудри, упавшие ей на лоб, глаза и щеки, дыбом вставшие на затылке, завертелась волчком по комнате, неистово завывая во весь голос:
Гу-гу-гу-гу.
Я по лесу бегу,
Прочь с дороги, прочь!
Схорони, темна ночь!
Мне не птицей лететь…
Мне по сучьям хрустеть
Я медведь, медведь, медведь,
Гу-гу-гу.
Я по лесу бегу!
Прочь с дороги, прочь!
Последние слова она взвизгнула так пронзительно перед самым носом Прошки, что злосчастный – поваренок отскочил, как ошпаренный, к дверям залы, и с испуганным лицом бросился дальше, в кухню. А Южаночка кинулась к дедушке, уткнула ему в колени свою черненькую как мушка, головку и разразилась веселым, звонким смехом… Дедушка смеялся. Смеялись и Марья Ивановна и кухарка. Что же касается до Сидоренко, то его рыжие тараканьи усы, и морщинисты щеки плясали от удовольствия, а сузившиеся от смеха глаза, с явным обожанием устремились в веселое личико маленькой шалуньи.
– Это медвежий танец, дедушка! Разве не хорош? Как ты его находишь! – хохотала Ина, целуя руки дедушки и блестя своими черными, как угольки разгоревшимися глазами.
– Очень хороший танец! Ты его прекрасно танцуешь, Южаночка! – со смехом отвечал генерал.
– Рады стараться, ваше превосходительство! – вытягиваясь в струнку и скосив глаза в сторону, отрапортовала, как настоящий солдат Ина.
Потом с тем же веселым смехом прыгнула на колени дедушки и покрыла градом горячих поцелуев его глаза, губы, щеки и лоб.
* * *
В тот же вечер, тяжело вздыхая, Марья Ивановна раздевала Южаночку.
– Первую и последнюю ночку под дедушкиным кровом проводите, пташка вы наша голосистая, – говорила она, любуясь разгоревшимся личиком девочки. – Мамашеньку вашу, покойницу Сашу мою, вынянчила, – продолжала со слезами в голосе добрая старушка, – мечтала на старости лет и вас понянчить, да видно, не привел Господь! Ах, кабы вам, птичка наша, пожить бы хоть недельку под крылышком дедушки! – горячо заключила она свою речь.
Южаночка мысленно соглашалась с доброй старухой. Если бы хоть одну недельку только можно было провести под крылышком этого милого, доброго, очаровательного дедушки!
Все, решительно, все говорило кругом о любви к ней и заботах этого чудного старичка!
Как прелестно выглядела ее комнатка, оклеенная заново веселыми голубыми обоями с прехорошенькой мягкой будуарной мебелью с японскими ширмочками, за которыми приютилась ее уютная нарядная кровать и похожий на игрушку умывальник.
А все эти фарфоровые безделушки, расставленные с такой заботливостью на прелестном туалете и изящной этажерке в углу комнаты! А изящный столик, со всеми принадлежностями для письма, не исключая нарядного бювара из голубой кожи с вытесненными на нем золотом миниатюрными голубками. На всем, положительно на всем чувствовалась любящая и заботливая рука дедушки, приложившего все свое старание порадовать любимицу-внучку. И со всем этим приходилось расстаться… Расстаться не далее, как через сутки. С этой тревожной мыслью Южаночка, помолившись Богу, легла в постель. Институт представлялся ей каким-то мрачным чудовищным замком, где орудовала злая волшебница в лице «крысы» и где маленькие заколдованные принцессы-девочки томились у нее в неволе.
Не скоро уснула в эту ночь Южаночка. Но вот незаметно подкравшаяся дрема, так цепко опутала притомившуюся с дороги головку, что девочка и не слышала, как с легким скрипом открылась дверь ее комнаты и дедушка осторожно вошел сюда. Легкими шагами на цыпочках, затаив дыхание, генерал Мансуров приблизился к нарядной постели внучки, склонился над ней и осенил спящую девочку широким крестом. Потом нежно-нежно коснулся губами ее влажного лба и опустившись в близь стоявшее кресло, долго любовался темнокудрой головкой Ины и ее красивым смуглым личиком, чему-то сладко и радостно улыбавшемся во сне.
Глава VI
Птичка попадает в клетку
Ровно через сутки Южаночка подъезжала с дедушкой к большому каменному зданию, окруженному деревьями и высокой железной решеткой. Лишь только их карета подкатила к подъезду, из дверей здания вышел старик швейцар, весь увешанный медалями и орденами. Он высадил дедушку и Южаночку из экипажа и ввел их в просторный вестибюль, где топился камин и было очень тепло и просторно.
– Доложи-ка, любезный, Эмилии Федоровне Бранд, что генерал Мансуров привез внучку и просит их выйти на минуту, – попросил дедушка швейцара.
– Слушаю-с, ваше превосходительство! – почтительно отвечал тот и поспешил исполнить возложенное на него поручение. Не прошло и пяти минут времени, как перед дедушкой и Иной с деревянной улыбкой на сухом, вечно недовольном лице, уже стояла госпожа Бранд и поклонившись официальным поклоном, заговорила отчеканивая каждое слово по своей привычке:
– Вы немного опоздали, генерал. Госпожа начальница уже не может принять вас сегодня. Я отведу девочку к ней завтра представиться, а теперь попрошу вас проститься с вашей внучкой, так как уже поздно и девочке необходимо сейчас же лечь спать, чтобы успеть хорошенько выспаться до завтрашнего утра.
– До скорого свидания, милая моя Южаночка! – произнес дедушка и обняв Ину, он несколько раз подряд перекрестил ее дрожащей рукой и нежно поцеловал в разом побледневшую щечку. – До свидания, моя дорогая, дорогая девочка, завтра я приеду навестить тебя, а пока… – и еще раз прижав к своей груди черненькую головку генерал Мансуров поцеловал ее.
– Извините меня, генерал, – неожиданно зазвучал неприятный скрипучий голос классной дамы, но завтра мы не можем, к сожалению допустить вас повидать вашу внучку… Посещения родственников у нас бывают по четвергам и воскресеньям, два раза в неделю, только… Завтра же пятница и, стало быть…
– Значит, завтра я не увижу моего дедушку? – живо перебила свою новую наставницу Ина.
– Ты увидишь твоего дедушку в воскресенье, через три дня! – строгим, не допускающим возражений тоном отвечала госпожа Бранд.
– Никогда в жизни не соглашусь я на это! – горячо вырвалось из груди Южаночки. – Или пустите дедушку завтра или я ни за что на свете не останусь в вашем противном институте! Клянусь вам!
– Ты невозможная девочка! – пожала плечами госпожа Бранд и длинное лицо ее стало еще длиннее.
– Дедушка, миленький, золотенький, ненаглядный мой! Возьми меня сейчас же отсюда, возьми сейчас! Или я умру дедушка! – со страстным отчаянием вырвалось из груди Ины и она цеплялась дрожащими руками за руку деда.
– Южаночка! Дитя мое! – мог только произнести глубоко потрясенный этим порывом внучки генерал и так грустно, так печально взглянул в лицо последней, что и гнев и отчаяние Ины исчезли в тот же миг.
– Если тебе это будет так неприятно, – пробормотала она вся краснея от смущения, – то я… то я… я останусь здесь… Но только ради Бога, навещай меня почаще дедушка! – дрогнувшим голосом заключила она.
– Разумеется, дорогая моя! Разумеется! – силясь замаскировать собственное волнение, произнес дедушка, – а теперь дай мне еще раз перекрестить и поцеловать тебя, крошка!
Чуть побледневшая с широко раскрытыми черными глазами, Ина подставила дедушке свое милое личико. Потом сама горячо и порывисто прижалась алыми губками к его морщинистой щеке и подавив тяжелый вздох, долго смотрела вслед старику, пока его высокая еще стройная фигура не скрылась за дверью.
Лишь только эта дверь захлопнулась за дедушкой Ина живо обернулась к Эмилии Федоровне и произнесла тоном не допускающим возражений.
– Пожалуйста, ведите меня скорее в спальню, только как можно скорее, а то мне расхочется туда идти.
Услыша этот тон, это приказание, в первую минуту госпожа Бранд была так удивлена, что буквально не могла произнести ни слова от изумления. С минуту она стояла, истуканом, с полуоткрытым ртом и с вытаращенными глазами. И вдруг разразилась, как буря.
– Как ты смеешь говорить так со мной! – крикнула она, топнув ногой.
Потом, поборов несколько обуявшую ее злобу, приказала швейцару снять с «новенькой» шубку и галоши, и крепко ухватив Ину за руку, повлекла ее из вестибюля куда-то наверх, по широкой, каменной лестнице.
Эмилия Федоровна неслась как разгневанная фурия по бесчисленным ступеням, ее костлявые пальцы впивались в руку Ины крепко, точно клещи. Девочка, своими маленькими ножками едва успевала за широко шагавшей спутницей.
Таким образом достигли они третьего этажа и вступили в длинный коридор, освещенный тремя-четырьмя висячими лампами. По обе стороны коридора находились двери, ведущие в дортуары, то есть спальни воспитанниц. Перед одной из них Эмилия Федоровна остановилась перевести дыхание, и воспользовавшись этим Ина подняла голову и прочла надпись, четко выведенную на доске прибитой к двери.
«Дортуар младшего класса».
Костлявые пальцы госпожи Бранд, по-прежнему цепкими клещами впивались в руку Южаночки. Последняя попробовала сделать усилие освободиться, но увы! Это не помогло. Клещи вцепились сильнее. Потеряв всякое терпение девочка, вышла, наконец, из себя и резко проговорила, изо всех сил дернув рукой:
– Да отпустите же, меня наконец… Я не баран которого тащат насильно!
– Ты не баран, а глупая, дерзкая девчонка, которую следует примерно наказать! – задыхаясь от гнева, прошипела госпожа Бранд и широко распахнув дверь, втолкнула в нее Южаночку.
Девочка очутилась на пороге длинной комнаты, слабо освещенной зеленоватым светом ночника. Здесь стояло около сорока кроватей, уставленных четырьмя правильными рядами. На каждой из них лежала спящая фигурка, в белой кофточке, и таком же чепце.
Что это были за фигурки, Южаночка не успела хорошенько разглядеть, так как едва она очутилась в дортуаре, как Эмилия Федоровна схватила ее за плечи, подтащила к смутно белевшейся в полумраке печке и, толкнув девочку лицом в угол, между стеной и печкой, прошептала со злостью:
– Наконец-то я добралась до тебя, скверная, дерзкая девчонка! Я буду наказывать тебя до тех пор, пока ты окончательно не исправишься. Поняла? Не изволь же выходить из угла до тех пор, пока я не приду за тобой, – и потрясая своим костлявым пальцем над черненькой головкой, Южаночки Эмилия Федоровна, уже окончательно расстроенная и негодующая, вышла из дортуара.
Глава VII
Песенка пробуждения
Южаночка осталась одна.
Лишь только госпожа Бранд скрылась, девочка стремительно повернулась лицом к белым фигуркам, всячески стараясь в полумраке разглядеть их. Оказалось что это были спящие девочки, приблизительно одного возраста с ней.
Ина обладала горячим, пылким воображением. В детстве она со страстным увлечением слушала сказки, которые ей рассказывали покойные родители, няньки и ее верные друзья-солдатики.
Особенно, запала ей в душу одна из них, в которой двенадцать спящих царевен, зачарованных злой колдуньей, просыпаются от песенки молодого пастушка, явившегося в темное подземелье Бабы-Яги.
И сейчас при виде темной огромной комнаты и стольких спящих девочек, эта сказка неожиданно пришла на память Ине.
И веселая шаловливая мысль в тот же миг толкнулась в ее головку.
– Уж не разыграть ли ей, Ине, роль освободителя-пастушка?
И прежде нежели здравый смысл пришел на помощь девочке, она скрестила руки на груди, прислонилась к печке своей черной головенкой и лихо тряхнув кудрями, запела негромким, мелодичным голоском:
В подземелье я стою
Мою песенку пою…
Под чарующий напев
Встанет много спящих дев.
Пусть вспорхнут они как птички
Улетят из их темнички
На зло бабушке Яге,
Костяной, кривой ноге
Что девиц заворожила
По кроваткам разложила,
В подземелье я стою
Мою песенку пою.
Живо, девоньки, вставайте,
Злые чары разрушайте
На зло Бабушке-Яге
Костяной, кривой ноге.
– Кто это там поет? – произнес чей-то заспанный голос и с ближайшей к печке кровати поднялась кудлатая головка со съехавшим на затылок чепцом.
– Душки! Это привидение… Ай, как страшно! – пугливо пропищал другой голосок.
– Привидение в печке! Ай-ай, боюсь-боюсь!
– Это не привидение, а разбойник!
– Разбойник забрался в печку.
– Нет, нет! Он стоит около печки, я вижу его черную фигуру. Ай-ай-ай!
– Нет, это не разбойник. Разбойник не станет петь.
– И так хорошо петь. Так чудесно! – восторженно отозвался новый голосок.
– Слушай, если ты не разбойник и не привидение, то кто же ты там, фигура у печки?
– Да, да, кто ты? Кто ты? Говори скорее! – понеслось изо всех углов длинной полутемной спальни.
– И вслед за этим какая-то белая тоненькая фигурка во весь рост вытянулась на постели, одним прыжком перескочила на высокий ночной столик стоящий как раз под висящим над ним ночником. Затем к ночнику протянулась маленькая ручонка и в тот же миг в дортуаре «младших» стало светло, как днем.
Глава VIII
Новые подруги
– Ах, что за красоточка-девочка!
– Это новенькая?
– Ты новенькая?
– Прелесть! Дуся! Очарованье! Позволь мне, душка поцеловать тебя!
– Смотрите, душки, у нее волосы как смола!
– У нее смоляные кудри!
– А глаза точно две звезды!
– Савельева, ты могла бы не прибавлять «две». Всем известно, что трех глаз у людей не бывает.
– Не учи меня, Лина Фальк! Ты несносна!
– Mesdames, не ссорьтесь. Новенькая, как тебя зовут?
– Как твоя фамилия?
– Послушай, ты ужасно хорошенькая. Настоящий амурчик. И какая румяная!.. Мы все такие бледнуши перед тобой. А Фальк так та около тебя тень-тенью. Впрочем, Фальк первая ученица. Учится лучше всех…
– Оттого что Фальк долбяшка. Пережевывает по сто лет каждую строчку.
– Неправда, ты сама зубрила-мученица. Отвяжись от меня… Новенькая, отвечай же нам. Что же ты молчишь, как рыба?
Оглушенная, градом посыпавшихся на нее вопросов, затормошенная всеми этими так неожиданно окружившими ее девочками, Ина едва ли смогла сразу удовлетворить их любопытство. Шум, смех, бурные излияния восторга и начинавшая уже разгораться пикировка все это ошеломило не привыкшую к ничему подобному девочку.
К тому же все эти незнакомые институтки в свою очередь, завладели вниманием Ины. Таких девочек в жизни своей еще не видела Ина. Там на далекой южной окраине под горячими лучами солнца, среди благодатных условий природы, где прошло ее раннее детство, она видела здоровых, рослых, загорелых и румяных детей. Эти же девочки были такие худенькие, худенькие, изжелта-бледные, хрупкие и слабенькие на вид, точь-в-точь как ранние, чахлые, северные цветочки. Правда две три из них казались толстушками, но те же бледные щеки, те же вялые руки и отпечаток усталости был виден и на их лицах. Крепкая, румяная, на диво здоровенькая Южаночка казалась настоящей красавицей среди них.
Оглядев наскоро своих новых подруг, Ина со свойственной ей одной живостью заявила, что ее фамилия Палтова, а прозвище Южаночка, что приехала она с «крысой» из полка к дедушке и Сидоренко с дальней окраины России, и что не успела носа показать сюда, как уже была наказана «крысой».
– Южаночка! Какое прелестное, поэтичное имя! А зовут как? Ина? Чудесно тоже! А кто это крыса?
– Южаночка! Южаночка! Ах как это звучит хорошо! – восторгалась худенькая белокурая девочка с большими синими глазами.
– Да врет она все! И смеется над нами! – неожиданно рассердилась высокая, белобрысая, некрасивая Фальк с подслеповатыми глазками и золотушным лицом. – Не дает только спать по ночам, – всех перебудила бессовестная! Проучить бы ее хорошенько! – метнув сердитым взглядом по адресу Ины, заключила она.
– Ну, да! Так вот сейчас и проучить? Уж очень ты прытка, Каролина! – выступила вперед курносенькая, миловидная девочка, с препотешно торчащими из-под чепца вихрами непокорных волос, и бесцеремонно взяв Ину за руку, обратилась к ней:
– Послушай, новенькая, расскажи толком, какая крыса наказала тебя?
Южаночка быстрым взором окинула вихрастую девочку и улыбнулась ей доверчиво и ласково. Вихрастая девочка со своим вздернутым носиком, быстрыми темными глазами и с короткой заячьей губой, не скрывавшей редкие, как у щуки острые маленькие зубы, очень понравилась ей.
– Меня наказала крыса, то есть Эмилия Федоровна Бранд, разве вы не знаете ее? – в свою очередь обратилась с вопросом к толпившимся во круг нея девочкам Ина.
– Ха, ха, ха, ха! Ха, ха, ха, ха! – неожиданно разразились веселым смехом четыре десятка детских голосов, – ха, ха, ха, вы слышите, mesdam'очки, это она нашу Мильку прозвала крысой, ха, ха, ха, ха!
Потом вихрастая девочка обвила рукой плечи Ины и ласково заглянув ей в глаза смеющимися глазами проговорила:
– Молодец Южаночка! Вот ведь как остроумно окрестила Мильку! Люблю за это! Молодчина! И я такая же! Познакомимся же: меня зовут Даня Верховская, а прозвали меня все эти, – тут курносенькая девочка бесцеремонно ткнула пальцем в подруг, – Щучкой. Зубы у меня видишь ли как у щуки, ну вот щучка и готова. У нас это просто делается, в один миг!
– А меня прозвали Цаплей. Моя фамилия Цаплина, а зовут Зоя!
И миловидная, синеглазая, белокурая девочка, только что громко восторгавшаяся наружностью Ины выступила вперед.
– А я Гаврик! – Шалунья Гаврик, честь имею представиться! – И откуда-то вынырнула необычайно живая, подвижная девчурка лет одиннадцати с бойким, задорным видом, с насмешливыми синими глазами и коротко остриженной под гребенку, как у мальчика, головой.
– Я – Жемчуженка!
– Я – Николаева!
– Савельева!
– Ланская!
И целый град имен, прозвищ и фамилий посыпался на Ину.
Девочки теснились к новенькой, перебивая друг друга, засыпали ее вопросами, бесцеремонно целовали ее и пожимали ей руки, сразу поддаваясь тому неизбежному очарованию, которым обладал этот прелестный ребенок. Одна только Фальк держалась в стороне. Ее худое, бледное, подслеповато-золотушное лицо хранило на себе печать презрения и надменности. Неприятная гримаса то и дело морщила его. Тонкие губы Лины улыбались недобро и неприветно.
– Надулась наша мышь на крупу! – поймав один из ее недоброжелательных взглядов, проговорила Гаврик и наморщила свой хорошенький носик.
И тотчас же обращаясь к Ине проговорила шепотом, но так что и Лина и все другие могли ее услышать:
– Ты, Южаночка, остерегайся этой Линки. Она племянница крысы и то и дело к ней с доносами шлепает! Племянница достойная тетушки… Кто из них лучше: Милька – крыса или Фискалка – Фальк, ей-Богу уж и не…
Но Гаврик не суждено было докончить фразы. Чьи-то легкие крадущиеся шаги послышались в коридоре. Девочки как стая испуганных птиц шарахнулись в стороны, и не прошло и трех секунд, как они уже лежали в своих постелях, точно и не оставляли их с той минуты, как ложились спать.
Дверь скрипнула и Эмилия Федоровна Бранд по явилась на пороге дортуара.
– Ступай спать и да послужит тебе уроком сегодняшнее наказание, – проговорила она, подойдя к Южаночке и взяв ее за руку. Потом она подвела девочку к пустой кровати, стоявшей близ дверей – вот твое место. Ложись спать и помни, что с завтрашнего дня ты должна окончательно переродиться и забыть все свои мальчишеские выходки и шалости. Они неуместны здесь в институтских стенах.
И, проговорив это, Эмилия Федоровна исчезла так же быстро, как и появилась, за порогом спальни.
Южаночка живо разделась, наскоро заплела в косичку свои непокорные кудри и, юркнув в постель, показавшуюся ей такой жесткой и неуютной, заснула очень скоро, утомленная массой новых, живо сменяющихся впечатлений.
