Лидия Чарская
Южаночка
Глава XII
Урок рисования
– Мадемуазель Палтова! Пожалуйте в бельевую!
– Что? – Южаночка широко раскрыла изумленные глаза. – В какую бельевую? Меня?
На пороге класса стояла румяная толстая девушка-прислуга в полосатом ситцевом платье, с добродушно улыбающимся лицом.
– Вас, вас-то мне и надо, новенькая барышня! – весело роняла круглолицая Агаша, – пожалуйте со мной в бельевую. Там вас переоденем в казенный наряд.
– Ступай с Агашей и постарайся, вернуться как можно скорее! – приказала Ине Анна Васильевна, отпуская ее.
Румяная девушка в полосатом платье взяла за руку Южаночку и весело шепнув ей:
«А ну-ка барышня, как вы скоро бегать умеете!» Чуть ли не бегом пустилась с ней по коридору.
– Mesdam'очки глядите! Новенькую «преображать» тащат? – высунувшись из дверей соседнего класса говорили маленькие шестушки.
– Честь имеем поздравить с формой!
– На чаек бы с вашей милости! – сострила тут же какая-то шалунья.
Через полчаса Южаночка, действительно преобразилась настолько, что с трудом узнавала саму себя. В большой бельевой комнате, где сидело за шитьем десятка два девушек одетых в такие же полосатые костюмы как и Агаша, Ину живо переодели в зеленое, туго стоявшее точно накрахмаленное камлотовое с глубоким вырезом платье, белый передник, белые рукавчики и такую же белую, завязывавшуюся под горлом миниатюрным бантиком пелеринку. Та же краснощекая Агаша под наблюдением кастелянши, маленькой дамы с черепаховым пенсне, разделила на две пряди и заплела в две коротенькие тугие и толстые косички ее смоляные кудри, тщательно пригладив щеткой.
– Ну, вот вы теперь совсем «наша» барышня, совсем институточка, «белая пелеринка», – шутила Агаша, любуясь неуклюжей фигуркой, путавшейся в длинном безобразно топорщившимся платье до пят.
Южаночка чувствовала себя в нем прескверно. Всюду жало с непривычки. Еще бы! Она так привыкла к своим широким удобным «матроскам» у себя на юге и это узкое, в талии, зашнурованное платье длинное до полу, показалось ей таким неудобным, жестким и противным! А башмаки! Узкие прюнелевые ботинки так жали ногу, привычную бегать в мягких желтых сандалиях там в тепле, по жаре или попросту босиком, благо и покойный капитан Палтов и его жена находили это очень полезным для здоровья.
Прихрамывая, и путаясь в длиннейшей юбке Южаночка медленно побрела в класс.
Там уже начался урок. Еще далеко не старый, но худой, болезненного вида учитель рисования кивнул ей головой в ответ на ее поклон и положил перед ней на пюпитр большой, совершенно чистый лист бумаги, карандаш, резинку и, приказав нарисовать для начала круг, пошел задавать работу на сегодня другим воспитанницам.
Черненькая Гаврик, тот час же, лишь только удалился от их скамейки господин Русов, так звали учителя рисования, придвинулась к Ине и зашептала низко наклонив голову над столом.
– Послушай… Ты очень мила в казенной форме, право… Ей Богу же прелестно!.. Ты душка в ней. Верховская и Щука говорят тоже!
Она быстро вскинула глазами по тому направлению, где сидела Даня. Последняя ничего не говорила, однако глазами, носом, ртом, бровями и всей своей вихрастой головенкой старалась выразить полное восхищение по поводу нового вида Ины.
Переглянувшись с Даней, Южаночка, взяла карандаш и быстро стала водить им по бумаге. Девочка любила рисование и с самого раннего детства с любовью рисовала на лоскутках бумаги животных и птиц, людей и дома. Поэтому, заданный учителем круг поспел у нее в две минуты. На секунду она задумалась над ним, склонив свою черненькую головку. Ей было скучно. Вспомнился далекий юг, покойный отец, денщик Тарас, «своя» рота милые, родные сердцу солдатики и он ее дедушка. Единственный близкий и любимый, оставшийся у нее на свете человек! Он дедушка, и Сидоренко. Славный Сидоренко!..
С живой, радостной улыбкой Южаночка перенеслась мыслью в уютную просторную дедушкину квартиру. Милые образы встали перед ней… Милые образы кивали ей издали… Манили к себе… Вот мелькает красивая, седая голова дедушки, его добрые глаза, губы… А вот белый чепец и пухлы щечки с ямочками Марьи Ивановны, а вот и узкие щелочки глаза, шевелюра, обстриженная короткой щетиной и знакомые рыжие тараканьи усы. Мысль Южаночки работала все быстрее и быстрее, а рука машинально набрасывала на бумагу посреди нарисованного ею круга и маленькие глазки, и широкое лицо, и толстые губы, и тараканьи усы, стоявшие торчком во все стороны… Маленькие пальчики работали усердно. Высунувшийся язычок тоже работал в такт, равномерно переходя от одного угла алого ротика в другой. Точка за точкой, черта за чертой и постепенно в центре круга обрисовывалась чья-то смешная усатая физиономия. Последний штрих, последняя точка. И торжествующая Южаночка далеко отбросила в сторону карандаш.
– Ур-р-ра! Ур-р-ра! Сидоренко вышел! У меня вышел Сидоренко! Как живой, настоящий. О милый! Милый Сидоренко! – весело хлопая в ладоши и прыгая на одном месте закричала она громко и возбужденно на весь класс.
Кто-то неслышно приблизился к ней сзади положил руку на плечо девочки, тихий гармоничный голос зазвучал над ее ухом.
– Чему ты радуешься, дитя мое? И кого это ты нарисовала на бумаге?
Ина обернулась со свойственной ей живостью и увидела высокую полную с величественной внешностью даму в шумящем синем шелковом платье, с белой наколкой на, как лунь седых, волосах. Вокруг синей дамы стояли на почтительном расстоянии девочки, Анна Васильевна, учитель, Дуся и с благоговейным молчанием смотрели на нее.
Но ни почтительное отношение окружающих, ни величественный вид высокой представительной дамы ни мало не смутили Южаночку. Неожиданно она схватила седую незнакомку за руку и тем же ликующим голосом, с теми же сверкающими, как два огромные черные алмаза глазами, кричала захлебываясь от восторга:
– Ну, посмотрите только на него! Ну разве он не похож? Ну совсем, как живой: его волосы щетиной, его усы, его нос и губы… Ах, милый Сидореночко! Таракашка ты мой!
– Какой Сидоренко? Ничего не понимаю? И зачем ты изобразила на листе для рисования чье-то лицо? – Чуть-чуть хмуря свои темные брови, говорила седая дама, стараясь в тоже время удержаться от улыбки, помимо воли морщившей ее губы.
– Как вы не знаете его? Вы не знаете Сидоренко? – с самым непритворным ужасом вскричала Ина, всплеснув своими маленькими руками. – Да ведь это Сидоренко, тот самый Сидоренко, который вынес на руках из боя дедушку… Тогда под Плевной. Вообразите только: русские идут, турки бегут, русские трах-тарарах! Бац! Бац! Бац! Гранаты! Пушки! Штыки! А турки: Алла! Алла! Русские ура! Турок штыком дедушку. Моего дедушку! Понимаете! А Сидоренко! Молодец такой! Тут как тут… И турку бац… На повал… А дедушку на руки и марш-маршем налево кругом… Вот он какой герой – Сидоренко!
И глаза Ины сверкали, как звезды, нежные щеки пылали, руки размахивали перед самым лицом начальницы (так как седая дама в синем была начальница N-ского института княгиня Розова) и остановить девочку решительно было трудно в этот миг.
Княгиня дала ей высказаться, дала утихнуть немного охватившему ее экстазу, потом осторожно взяла ее смуглые ручки, с которых не смотря на и зиму не сошел еще летний загар и проговорила тихо и сдержанно:
– Вот видишь ли, дитя мое, это очень похвально что ты так привязана к солдату спасшему жизнь твоему дедушке. Но это еще не значит, что ты должна так странно выражать свою привязанность, рисуя его изображения на ученических листах и тетрадях во время урока. Постарайся же не делать этого больше!
Голос княгини звучал так нежно и ласково, а прекрасное нежное лицо, склоненное к Ине было так полно доброты и снисходительности, что невольно к нему, к этому лицу горячо и неудержимо потянуло все существо Южаночки. Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Ина высоко подпрыгнула на одном месте, закинула за плечи княгини свои сильные маленькие руки и прижалась к ее груди, стараясь дотянуться румяными губками до щеки, очаровавшей ее дамы.
– Вы такая красавица! Такая милочка! – лепетала она снова, разгораясь восторгом, – вы мне Марью Ивановну напоминаете. У нее такое же толстенькое лицо, ямочки на щечках и белые как снег волосы. Вы не знаете дедушкиной экономки Марьи Ивановны? Нет! Ах, какая жалость! Она такая прелесть и я уверена, что если вы познакомитесь с ней, то наверное подружитесь!
Трудно описать то огромное, подавляющее смущение, которое точно сковало всех присутствующих после слов девочки. Лицо Анны Васильевны, делалось то багрово красным, то вдруг белело мгновенно, как платок. Учитель рисования топтался на месте с глазами, округлившимися от удивления. На прелестном личике Надин застыла казалось тоска предсмертного ужаса, а что касается до девочек… То девочки даже не могли смеяться… Они были ошеломлены и подавлены, не исключая и шалуньи Гаврик и Верховской, столь дерзновенным поступком новенькой. Фальк же, зеленая от ужаса, представляла из себя застывшую от неожиданности статую и только чуть слышно шептала побелевшими губами:
– О эта новенькая! Это ужасно! Ужас что такое! Ужас! Ужас!
Только доброе красивое лицо начальницы по прежнему носило на себе выражение снисходительной и мягкой ласки. Она нежно, но настойчиво отвела руки Южаночки от своей шеи и проговорила, приглаживая растрепавшиеся кудри девочки:
– Ну, дитя мое, довольно! Я рада, что ты так сразу привязалась ко мне, но надо уметь несколько сдержаннее выражать свои чувства. Ты подумай только что произошло бы если все триста девочек воспитанниц, вверенного мне института стали бы бросаться на меня и, так бурно выражать мне свою любовь! Будь же умной сдержанной барышней и постарайся заслужить мое одобрение успехом в ученье. Этим ты еще ярче подтвердишь свое чувство ко мне! Постараешься, девочка?
– Рада стараться, ваше… – начала было звучным выкриком Южаночка, но точно поперхнувшись на полуслове, покраснела густым румянцем смущения и виновато моргая длинными ресницами, проговорила тихо: – Я постараюсь… Да я постараюсь сделать вам приятное! Я вас так люблю… Ах, если б вы знали как я люблю вас! Ужасно! Ужасно сильно!
И неожиданно Южаночка звучно чмокнула полную белую руку княгини, покоившуюся на ее плече…
Глава XIII
Опять наказана
Изволь повторять за мной: Iсh bin, du bist, er ist.[11]
– Ich bin, дубина… Дубина! Ха, ха, ха, ха, ха!
– Не дубина, а «du bist»! Я не понимаю, что тут смешного! Ты знаешь: кто смеется без причины, тот есть признак дурачины. Изволь же повторять.
И багрово краснея от досады и бестолковости своей ученицы, Лина Фальк затянула снова в нос, певуче-нудным голосом:
Iсh bin, du bist, er ist.
Южаночке скучно. И для чего несносная крыса заставила ее готовить уроки под руководством этой противной Фальк. Противная! Противная! Противная! Никого в жизни кажется не ненавидела до сих пор Южаночка, а вот Фальк ненавидит. Одну только Фальк. Даже крыса не так противна и гадка, как эта Фальк! Крыса своей злостью смешит, Фальк раздражает. А впрочем, одна стоит другой… Южаночка смотрит в лицо белобрысой Лины и оно кажется ей несноснее и антипатичнее чем когда-либо… Вот уже два дня провела Южаночка в институте, успела привыкнуть ко всему понемногу, запомнить много институтских прозвищ, правил, традиций, а к золотушному лицу Фальк она никак не может привыкнуть. И отчего оно у нее такое? Глаза красные, слезящиеся, лицо желтое и прыщи. Почему слезятся глаза и почему прыщи?
– Почему у вас красные глаза и прыщи? – ни мало не задумываясь спрашивает она свою маленькую учительницу.
Фальк подскакивает на скамейке, точно ее укусила блоха. В ее красноватых глазах стоят слезы.
– Ты порядочная дрянь, Палтова, – шипит она, – я не виновата, что меня Господь Бог создал такой.
И она готова расплакаться навзрыд.
Южаночке становится вдруг нестерпимо жаль Фальк, обиженную ею. Правда, ведь она не виновата что родилась такой. И маленькое сердечко Ины уже бьет тревогу. О, зачем, зачем она обидела Фальк!
И тут же, желая исправить свою ошибку, она берет холодную, всегда потную руку белобрысой Каролины, жмет ее и шепчет с виноватым видом сконфуженного зайчонка.
– Это ничего, Фальк, это все вылечить можно. У нас есть доктор на юге, Сморов, он одного солдатика вылечил от золотухи и командирскую собачонку Луньку. Совсем запаршивела Лунька, а он ей мазь прописал и все прошло… Как рукой сняло. И тебе пропишет, хочешь, я его попрошу в письме.
Голос Ины звучит так нежно, убедительно, черные глазенки сияют мягко. В хорошеньком личике столько заботы и желания угодить, а Фальк… Боже Великий, что сделалось с Фальк? Слезы брызгают двумя фонтанами из золотушных глаз немки, она делается красной, как вареный рак и, упав на пюпитр разражается слезами.
– Ты гадкая, злая насмешница, Палтова, ты – дрянь!.. Ты… Оооо! Как я ненавижу тебя! – рвется из груди Фальк истерическим криком.
Южаночка уничтожена в конец. Разве она хотела этого?.. О, напротив того, совсем напротив. А Фальк рыдает все громче и громче… Вокруг них уже собирается толпа. С кафедры спешит госпожа Бранд, за ней из противоположного угла черненькая, апатичного вида девушка в сером, m-lle Карасева, немецкая пепиньерка и помощница Бранд.
– Лина! Лина! О чем ты! – с искренним испугом вопрошает Эмилия Федоровна племянницу.
– О, tante, tante![12] – рыдает всхлипывая Фальк – она… Палтова, эта. Она… назвала меня паршивой собачонкой! – И новый взрыв слез, еще более громкий разрывает грудь Лины.
M-lle Карасева злыми глазами впивается в лицо Южаночки и шипит:
– Ага! Опять твои проделки! И что за ужас произносить такие слова! О, невозможная, испорченная девчонка! Становись сейчас к доске. Ты будешь стоять там до шести часов, слышишь?
До шести часов много времени. Целый длинный час остается до шести. Теперь только пять. Простоять шестьдесят минут у доски о, это нелегкая штука. И за что стоять! За то, что Фальк говорит неправду… Разве она, Ина, назвала ее так? Нет! Желая исключительно ей добра, только добра, она, Южаночка, сделала, может быть, несколько неподобающее сравнение, маленькую неловкость. Но она не виновата. Право же не виновата совсем. И размышляя таким образом, Ина направляется к доске, не пробуя даже просить прощения. Все равно ведь не поможет. Фальк плачет, значит она чувствует себя несчастной. А виной этого несчастья хотя и невольного – она, вот, значит, она и должна расплатиться одна за все.
Южаночка стоит у доски и старается думать о чем-то очень хорошем. Завтра воскресенье и она увидит дедушку своего, милого, дорогого. Ура! Ура! Ура! – мысленно ликует девочка, не решаясь однако теперь уже вслух крикнуть этого «ура». Потом, мысль ее с поразительной быстротой перескакивает на другое. Она и Гаврик держат пари. Надо проделать нечто, что не приходило еще в голову ни одной институтке и что она, Ина, придумала сегодня утром, ужаснув своей смелостью даже шалунью Гаврик. Они так долго спорили и пререкались тогда.
– Сделаю! – выходила из себя Южаночка.
– Нет! – опровергала ее Гаврик.
– А я тебе говорю, что сделаю!
– Не посмеешь?
– Не посмею? Я?
И этого было достаточно, чтобы в следующую же минуту Ина вскричала, вся закипая, в приливе негодования и готовности произвести какой угодно переполох.
– Ну, вот, ты меня и не знаешь! Нет еще ничего такого, перед чем бы задумалась я! Хочешь пари?
– Хочу! Хочу! На банку варенья! – обрадовалась Гаврик.
– Нет, без всякой банки, а просто так. Приходи сегодня после дневного чая в залу, когда там будут бегать наши седьмушки и прочие младшие. Я тебе докажу!
– Идет! – согласилась Гаврик и план был уже готов.
И вот Южаночка наказана так не во время. Так некстати подвела ее эта плакса Фальк! Как же после этого и не проиграть пари!
Добрые две трети девочек находятся теперь в зале, бегают, резвятся там, устраивают игры, танцуют под рояль, и Щука там и Гаврик, обе подруги, а она здесь… Целый час, целый час!
Чтобы как-нибудь скорее и незаметнее провести этот час, Южаночка смотрит в окно. За окном настоящая зима. Снег идет… Погода один ужас! Что, если завтра будет такая, приедет ли дедушка в прием? Ах, если бы приехал! Конечно! Конечно, приедет! Он так любит ее, Ину, и потом, что такое значит погода для старого героя. А?
– Господа! В классе угар! Выходите скорее, надо открывать фортку. – Я столько раз говорила истопнику, что по два раза в день нельзя топить печь, – послышался недовольный голос Карасевой и ее обычно апатичная фигура с несвойственной ей живостью вышла на середину класса.
– В зал, маленькие, ступайте все в зал!
Что это? Или она ослышалась, Южаночка? В зал? Ах, отпускают в зал! Какое счастье! Угар в классе! О, благодетельный угар, о, милая печка! Фрейлейн Бранд, проходя мимо нее, говорит сердито.
– Ступай, Палтова. Перед ужином достоишь что тебе осталось. А теперь марш со всеми остальными в зал.
И ликующая Южаночка выбежала из своего угла, торжествуя неожиданную победу.
Глава XIV
Пари. – Печальный финал
– Гаврик! Гаврик! Щука! Даня! Где вы! Вот и я!
И, бесцеремонно расталкивая попадавшихся ей то и дело на пути воспитанниц, своих и чужих классов, Ина ураганом уже неслась по зале, отыскивая своих друзей.
– Боже мой, эта новенькая толкается, как мужик с барки! – послышался недовольный возглас какой-то чопорной девицы пятого класса за спиной мчавшейся девочки.
– У нее манеры извозчика! – вторила ей в тон другая «пятушка».
– Mesdames! Что вы хотите, если ее воспитывали солдаты в полку! – презрительно поводила плечиками третья.
А Южаночке и горя было мало от всех этих замечаний. Она стрелой пронеслась через всю залу, сбив с ног какую-то не во время подвернувшуюся ей «чужеземку», пославшую ей вдогонку негодующее. Monstre![13] и в следующую же минуту уже стояла перед Гаврик и Даней, восседавших на подоконнике широченного окна.
– Вот и я! Пришла выполнить пари! Не ждали? И раньше бы прибежала, да Фальк наябедничала крысе. Крыса наказала, поставила у доски. К счастью, угар в классе… Выпустили рабу грешную. Вот она – я! Сейчас же и пари мое исполню!
И сверкая глазами, пылая румянцем на смуглых щечках, Южаночка скомандовала.
– Смир-р-рно! Ружья, на плечо… А теперь ступай за мной! Шагом марш!
И замаршировала к печке, находящейся в дальнем углу зала. Здесь между ней и огромным портретом одного из покойных императоров, образовался небольшой уютный уголок. Сюда в этот уголок и бросилась Ина в сопровождении своей маленькой команды. Здесь в уголке, живо примостившись на краю деревянной скамейки (такими скамейками, расставленными вдоль стен, изобиловал зал), и быстрее чем Гаврик и Верховская могли этого ожидать, ловкими движениями рук в один момент стащила со своих крошечных ножек и грубые институтские башмаки, и белые нитяные чулки, и очутилась босая.
– Ага! Вот и сделала, что хотела. А теперь глядите! Раз! Два! Три!
И быстро вскочив со скамейки, перебирая своими голыми ножками, сверкая пятками и звонко смеясь, Южаночка снова понеслась по залу.
Гаврик и Щука, «премированные» шалуньи, как их называли в институте, кинулись со всех ног вдогонку за ней.
– Выиграла пари! Выиграла! Ай да Южаночка! Ай да молодчина! – визжала Гаврик, ликующими взглядами окидывая попадавшихся ей навстречу воспитанниц.
– Mesdam'очки! Смотрите! Какой ужас! Палтова – босая, как какая-то деревенская девчонка! С ума она сошла, что ли? – обменивались негодующими замечаниями последние.
– Эта Палтова – разбойник какой-то! Подумайте, она держала с Гаврик пари, что три раза обежит босая вокруг залы! – захлебываясь рассказывала Жемчужинка, маленькая девочка, нежная и хорошенькая с белым личиком и такими же руками.
– Боже! Боже! Но ей достанется от Мильки, если она увидит ее! – прошептала высокая, стройненькая Маша Ланская и крикнула мчавшейся к ней навстречу Ине:
– Палтова! Безумная! Остановись! Тебе говорят, остановись же! Обувайся скорее!
Но Южаночка, как говорится, бровью не повела в ответ на этот благоразумный призыв. Она успела уже сделать два круга, теперь ей оставался еще третий раз обежать залу и тогда пари выиграно, и она докажет свою удаль обеим своим подругам!
Как раз в то время, когда ее босые ножки дробно перебирали, едва касаясь пятками паркета, а сама она неслась быстро, как призовая лошадь, описывая круг на арене цирка, чья-то худая тонкая фигура незаметно метнулась от входа зала в ее противоположный конец, туда, где между печкой и портретом чернели прюнелевые ботинки и сиротливо белели на скамье нитяные Южаночкины чулки. Подбежать к скамейке, схватить то и другое, сунуть под передник, и тем же стремительным шагом вернуться в коридор было для Каролины Фальк делом одной минуты.
В следующее же мгновенье, она стояла перед своей теткой, госпожой Брандт, и шептала, закатывая под лоб свои золотушные глазки.
– О, tante, tante![14]О, какой ужас! Она сняла обувь и бегает по залу – босая!
– Кто? Кто бегает босая по залу? Говори же толком, Лина! – испуганно проронила та.
– Палтова, тетя, Палтова. Кому же другому придет в голову такая мысль. Ах, тетя! вот ее обувь! Я принесла ее тебе! – и Лина протянула злополучные башмаки классной даме.
Между тем, Южаночка, и не подозревая предательства, с легким сердцем заканчивала последний круг своей скачки, головокружительным галопом, под неумолкаемый хохот столпившихся в кучку «чужеземок» и «своих», как неожиданно громкий голос Верховской, стоявшей «на часах» у двери, во все время «номера», испуганно крикнул.
– Милька идет! Ина! Палтова! – беги обуваться скорее.
– Выиграла пари, выиграла! – пронеслось в ту же минуту по залу ответным криком.
И Южаночка стрелой бросилась к заветному уголку, между портретом и печкой.
Каково же было изумление и даже испуг девочки, когда она не нашла там ни башмаков, ни чулок!
– Ищи под скамейкой! Ищи под скамейкой! – кричала ей в самое ухо Даня и белокурый вихор забавно трясся над умным высоким лбом девочки.
Ина, а за ней Гаврик и Щука кинулись все трое под скамью.
Но увы! И там не оказалось злополучной обуви Южаночки!
– Mesdames! Сознайтесь, кто подшутил над Палтовой так глупо и жестоко? – кричала Гаврик, бросаясь от одной воспитанницы к другой.
– Мы не трогали! Мы не брали. Ей Богу! Никто не мог сделать этого из нас! – слышались тут и там взволнованные голоса.
И вдруг все стихло. На пороге залы появилась госпожа Бранд. Одну минуту она молчала и только обводила проницательным взором присмиревшую толпу девочек. Потом зазвучал ее голос и она заговорила резко и повелительно, почти грозно.
– Палтова! Подойди сюда!
Эффект вышел неожиданный. Ина Палтова, должна была подняться со скамейки, на которую успела сесть при входе классной дамы, чтобы спрятать поджатые под себя голые ножки и идти на зов ее воспитательницы.
– Присядь! Присядь к полу! Авось не заметит! – успела шепнуть своему другу на ухо находчивая Даня.
Но увы! Не заметить босые ноги было трудно, невозможно! Совсем даже невозможно! К госпоже Бранд, шла чернокудрая девочка с голыми ножками, потешно шлепая пятками по паркету. При виде этого необычайного зрелища, кто-то не выдержал и фыркнул из «чужеземок». За то «свои» хранили полное гробовое молчание…
А Южаночка все шла и шла и бесконечным казался ей этот путь от печки до дверей залы.
– Накажет! Непременно накажет! И куда только могли деться злополучные чулки и башмаки. Неужто их унесла злая фея? – проносилось в голове девочки.
А над этой победной головушкой уже звучал неприятный голос, уже собиралась гроза.
– За отвратительное, мерзкое мальчишеское поведение, не допустимое в наших стенах, ты будешь строго наказана. Завтра я не позволю тебе выйти к твоему деду. Ты останешься без приема на этот раз!
– Что?
Это «что» сорвалось так неожиданно и так трогательно наивно, что никто даже не засмеялся ему. Черные глаза Южаночки метнулись испуганным взором. Личико ее побледнело. Углы рта болезненно оттянулись вниз…
– Что ты переспрашиваешь, точно глухая? – уже окончательно вышла из себя госпожа Бранд, – Не слышала разве? Я запрещаю тебе за твое дурное поведение видеть дедушку на завтрашний день. Понимаешь?
Увы! Чернокудрая девочка очень хорошо понимала значение этой тяжелой для нее фразы. Ее красивое личико потускнело. Голова опустилась на грудь.
– Теперь ты поняла меня, надеюсь? – произнес над ней все тот же неуловимый голос и тут же добавил уже значительно мягче совсем по-иному:
– Лина, дитя мое, отдай этой скверной девчонке ее чулки и башмаки.
И в тот же миг, как по щучьему веленью перед Южаночкой очутилась ее исчезнувшая было обувь. Немало не смущаясь присутствием в зале «чужеземок», Ина тут же опустилась на паркет и стала медленно натягивать чулки, на свои стройные ножки. А кругом нее уже шумели и волновались, и «свои» и «шестые» и «пятые», словом, все младшее отделение N-ского института.
– Нет, желала бы я знать имя той предательницы, которая выдала Палтову, бедняжку?
– Ведь это такая подлость, такой… – горячась и волнуясь говорила Маша Лонская, прослывшая за образец безупречной честности среди подруг.
– Бог знает, что за гадость. Неужели такой Иудушка может найтись среди институток, – хорохорилась Гаврик и ее темные глазенки прыгали от негодования.
– А я догадываюсь, mesdam'очки, кто сделал это! – не чуть не смущаясь присутствием в зале классной дамы, крикнула Верховская и ее белокурый хохолок снова заплясал свой обычный танец.
– Я знаю имя предательницы! – крикнула она еще раз задорно и громко, вперив в лицо Фальк загоревшиеся гневом глаза.
Белобрысая Лина густо покраснела и испуганным взглядом метнулась на тетку. Последняя, как бы угадывая ее молчаливую мольбу, засуетилась сразу, забила в ладоши и закричала на всю залу по-немецки:
– Седьмые, становитесь в пары! Ступайте готовить уроки… Скорей! Скорей.
– Фальк! Вот кто сделала это! – неожиданно выкрикнул голос Верховской и необычайный шум сразу поднялся в зале после ее слов.
– Фальк предательница! Фальк ябедница! Фискалка-фискалка. Прочь от нас, Фальк! Какая подлость! Какая низость! Вон! Вон! Мы ненавидим тебя! Фальк! Шпионка! Доносчица! Дрянь!
– Молчать! Сию минуту молчать! Лина Фальк никому ничего не доносила! Вы кажется, все с ума сошли сегодня. Я буду жаловаться вашим дамам, шестые и пятые; что вы не умеете себя вести. А маленькие, извольте сейчас же строиться в пары и марш в коридор!
И госпожа Бранд, едва не задохнувшись от охватившего ее волнения, снова захлопала в ладоши.
– Mesdames! Не сметь разговаривать с Фальк, пока она не искупит перед нами своего подлого поступка! – кричала Гаврик и ее бледное лицо и стриженная головка снова замелькала между строившимися в пары седьмыми.
– Гаврик! Я записываю тебя, за дурное поведение и завтра без приема!.. – тоном нетерпящим возражения проговорила госпожа Бранд, спешно вынимая маленькую книжечку из кармана и что-то отмечая в ней карандашом.
Через две, три минуты «седьмушки» двумя ровными шеренгами выходили из залы, предводимые крысой, а позади них замыкая шествие с растерянным лицом и блуждающими виноватыми взорами плелась Фальк.
Девочки как-то разом отшатнулись от нее и никто из них не хотел идти с «доносчицей» в паре…
