Лидия Чарская
Южаночка
Глава XXIV
Еще мука…
– Ты с ума сошла кричать как безумная! Сейчас молчать! Завтра будет операция Лине… Ей нужно отдохнуть и набраться сил к утру… А ты своим ором того и гляди напугаешь ее!..
– Операция?
Южаночка, как вкопанная, вскочила с кровати и продолжая трястись всем телом, как в лихорадке, стояла теперь лицом к лицу с Бранд, вся белая как стена ее комнаты.
– Операция Лине? Зачем? Что? Ей будут резать глаз? – схватывая словно в забытье руки Эмилии Федоровны и щелкая зубами, шептала она.
– Не всели равно тебе?.. – с убийственной холодностью произнесла ее воспитательница, – резать ли, зашивать ли будут веко Лине, или же вовсе вынут ей…
– Кого вынут? – боясь понять прошептала или вернее простонала Южаночка.
– Кого! Конечно глаз!
– Глаз!
Губы девочки дрогнули и раскрылись… Голос не слушался… Глаза расширились и горели теперь, как факелы на белом-белом, еще более осунувшемся лице.
– Боже, мой! Боже! Что вы говорите! О пощадите, фрейлейн, пощадите меня! – прошептала бедная девочка и в ужасе закрыла лицо руками.
– А ты щадила бедную Лину? – в тот же миг послышался свистящий шепот над ее головой, – ты ее пощадила? Нет! Ты предательски набросилась на нее из-за угла! Ты искалечила бедную девочку… Из-за тебя, может быть, ей всю жизнь придется остаться уродом… Вот что ты наделала! Да! И ни я, ни княгиня никогда не забудем твоего злодейского поступка. Княгиня ужаснулась, когда узнала все… Княгиня не хочет тебя видеть больше… Ты ей стала гадка… Гадка своим мерзким поступком, понимаешь?
И еще долго звучал в белой лазаретной комнате прерывистый свистящий шепот классной дамы… Южаночка слышала и не слышала его… Одна только мысль, ужасная роковая сверлила ее мозг жгла ее маленькую истерзанную душу, потрясая все ее измученное существо.
– Операция Лин?! Завтра утром! И может быть, ей будут вынимать, вырезать глаз! О ужас! Ужас!
Южаночка оцепенела… Не горя ни обиды теперь уже не ощущалось в ее душе… Она забыла все: и то, как оклеветали ее, и то что ей не верят… Одному только потрясающему ужасу оставалось место в ее усиленным боем бьющемся сердечко.
– Операция Лине! Ей вынут глаз!
Она не слышала даже, как прекратился зловещий шепот, как ушла от нее фрейлейн Бранд, не видела как вошла лазаретная сиделка и зажгла на ночь в ее палате ночник…
В ближайшей комнате пробило двенадцать часов ночи, когда она очнулась… Очнулась, устало опустилась на табурет и вперила глаза бесцельно в одну точку.
«Завтра операция, а сегодня… Сегодня надо во что бы то ни стало увидеть Фальк… и ей, только ей одной сказать, поклясться самой страшной клятвой, что она Ина не виновата. Нет! Нет! Она не хотела сделать этого, не нарочно она! Пусть не проклинает ее Лина… Пусть не считает ее преступницей…» – кружился в голове Южаночки рой тревожных мыслей и она бросилась было к двери исполнить свое намерение, как неожиданно вспомнила слова госпожи Бранд: «Завтра операция. Лине нужно набраться сил за ночь».
И с отчаянием в душе она вернулась к своей постели, быстро сбросила с себя платье и белье и забилась в бесслезных рыданиях, тяжелых как камень…
Но недолго оставалась она так…
Легкий стон, заглушенный толстой стеной, достиг ее слуха.
– Это она! Это Фальк стонет!.. Непременно она! – мучительным сознанием проникло в душу Ины и она снова вскочила с кровати и, не соображая, не думая не о чем бросилась к дверям, как была босая в одной рубашонке… Слава Богу, дверь оказалась не запертой… Одно движение руки… легкий скрип и Ина очутилась в лазаретной прихожей, чуть освещенной мерцающим светом ночника. Она смутно сознавала куда надо идти, что сделать…
Желание если не увидеть Фальк, не испросить у нее прощения, в невольно причиненном зле, то хотя бы быть близко, где-нибудь около бедной страдалицы и вместе с ней переживать ее боли и пуки.
Еще стон, жалобный протяжный…
Он вырывался из соседней комнаты, куда вела закрытая теперь дверь…
Не помня себя, стремительно, в одной рубашонке, быстро перебирая босыми ножками Южаночка бросилась к этой двери… Схватилась за ручку ее… Нажала ее… Увы! Дверь не поддалась… Дверь была заперта изнутри на задвижку… Но Фальк находилась там, за ней… Теперь Ина, была в этом убеждена. Стоны неслись оттуда, слабые, болезненные, заставлявшие Южаночку вздрагивать с головы до ног. Теперь она уже не отходила от двери… Она опустилась на холодный каменный пол прихожей, и не замечая его ледяного прикосновения к своему полуобнаженному телу, так и замерла прислонившись к дверям курчавой головкой…
– Фальк, милая, бедная! – шептала в исступлении отчаяния несчастная девочка – простишь ли ты мне! О, я не нарочно, клянусь тебе не нарочно Лина! Голубушка! Милая, прости! Разве я знала! Этот осколок… Это ужасно, я и не думала и не подозревала о нем… А как ты страдаешь, какая мука! Какое горе! Лина! Линочка, бедняжечка! О если бы ты снова могла быть здоровой как прежде! Бедная моя! Но я не нарочно, клянусь тебе не нарочно! Верь мне хоть ты Лина, верь, верь, верь!
Беспорядочно, взволнованно срывались фразы с запекшихся от волнения губ Южаночки… Ее глаза расширенные донельзя, впивались в дверь, как бы видя перед собой ту, которая страдала и мучилась там за ней. Ее слух, напряженный до последнего предела, ловил каждый стон, каждый вздох, слышавшийся за стеной…
Она не чувствовала холода, от которого застыло ее онемелое тело… Напротив какие-то острая жгучая теплота все больше и больше разливалась по всем ее членам… Зубы не стучали больше… Мысли беспорядочно путаясь, теряли всю свою ясность… Голова работала все сбивчивее, все туманней и наконец напряженные детские нервы не вынесли, Южаночка уронила голову на каменный пол прихожей и в тот же миг лихорадочное забытье, сковало все ее существо.
* * *
Ее нашла ранним утром дежурная фельдшерица, когда делала второй «ночной» обход, лежащей без движения на каменном полу прихожей у порога палаты Лины Фальк…
Она вся горела, как в огне… И в бреду повторяла:
– Я не виновата! Клянусь не виновата! Лина Фальк! Я не хотела калечить тебя, верь мне! этот осколок попался случайно! Я не виновата! Верьте мне! Верьте же!
Ее тотчас подняли, отнесли в палату, положили в постель, дали знать начальнице, доктору. Когда княгиня спешно вошла, в ее комнату, Южаночка лежала с пылающим лицом, и глядя на всех лихорадочно блестящими глазами, ни кого не узнавая твердила одно:
– Я не виновата! О клянусь, вам я не виновата! Я не хотела зла Фальк! Не хотела никогда, никогда…
Глава XXV
На волосок от смерти
– Скажите доктор, она очень опасна больна?
– Сегодня должен быть кризис, генерал.
– Послушайте. Этот ребенок мне дороже жизни… Спасите ее!
– Один Бог может спасать!
– Так она при смерти, да?
– Она опасно больна, я не хочу скрывать этого, но… Будем надеяться на счастливый исход покамест!
– Южаночка! Дитя мое единственное! Что ты сделала со мной! – И Аркадий Павлович Мансуров припал к изголовью постели больной. Доктор торопливо продолжал свое дело по другую сторону лазаретной койки. Он вспрыскивал что-то маленьким острым шприцем в руку девочки и внимательно следил в то же время за выражением ее исхудалого до неузнаваемости лица. Трудно бы признать в этом худеньком, изнуренном и заострившемся личике прежнюю красотку Ину. Огромные глаза ее провалились и глубоко запали в орбитах, кожа стянулась и пожелтела, ссохшиеся от жара губки широко, судорожно раскрывались с трудом глотая воздух…
Порой пожелтевшие веки приподнимаются и глаза огромные, тусклые, смотрят на всех, никого не узнавая… Порой запекшийся ротик шепчет беззвучно.
– Не виновата я! Клянусь я не виновата! Не хотела калечить Фальк! Не хотела! Не хотела! Не хотела!
Дедушка неотступно сидит у постели больной… Иногда возле него появляются и тараканьи усы Сидоренко. Тараканьи усы шевелятся, кожа складывается в бесчисленные морщины и в маленьких глазах предательски блестит что-то…
– Что дружище! Потеряем мы нашу Южаночку, уйдет она от нас? – дрогнувшим голосом говорит дедушка, избегая смотреть в глаза своему старому слуге и другу.
– Никак нет, ваше превосходительство! Господь не попустит, их высокоблагородие Иночка во всяком разе, должны остаться при нас!..
И незаметно, воровски, смахивают слезы оба старика.
Часто-часто заходит теперь, в палату трудно больной, княгиня. Наклоняется над ней, смотрит внимательно и нежно в изменившееся личико и шепчет на ухо госпоже Бранд, которая почти ежечасно забегает теперь справляться о здоровье своей воспитанницы.
– Не знаю, чтобы отдала я, чтобы выжил только этот ребенок.
– А я… а я княгиня! – и выцветшие глаза Эмилии Федоровны обычно холодные, строгие и сухие теперь наполнены слезами и мягким выражением надежды и мольбы…
Чтобы скрыть эти слезы, она спешит в палату Лины, которой уже сделали операцию, зашили веко, и она видит так же хорошо раненным глазом, как и здоровым и только из предосторожности ее держат пока еще в лазарете.
– Тетя! Тетя! – бросается она на встречу госпоже Бранд… – Ей лучше? Она выздоровеет? Неправда ли? Да тетя? Ах, как я была к ней жестока и несправедлива! Да! Да!
И Лина, гордая, сердитая Лина заливается слезами, слезами жалости и скорби к бедной, маленькой умирающей Южаночке.
И фрейлейн Бранд плачет… И фрейлейн Бранд бесконечно жаль свою непосредственную, шаловливую, но добрую и сердечную воспитанницу, доставившую ей так много хлопот и горя!
– О, лишь бы она выздоровела, о лишь бы!
И сердце Эмилии Федоровны рвется от жалости и тоски…
Иногда в дверь Ининой палаты просовываются две испуганно встревоженные рожицы… Это Гаврик и Щука…
С робким «можно?» они входят к ней, делают реверанс дедушке, садятся в безмолвии у постели больной и смотрят, смотрят молча в измученное недугом личико их общего друга.
Потом, также тихо встают, снова приседают перед генералом и неслышно, как мышки, скользят в коридор. Здесь они останавливаются, кидаются в объятья друг друга и горько-горько плачут.
– О, как мы могли ей не поверить, ей Ине! – слышится так часто, часто повторяемая теперь ими фраза и с растерзанными сердцами они возвращаются в класс.
* * *
Должно быть Господь услышал молитвы обращенные к Нему всеми этими людьми, и увидел их безысходное горе…
Южаночка вернулась к жизни… В ту самую, минуту, когда все уже отчаивались видеть ее живой и собравшись у ее кровати в мучительном томлении ожидали рокового конца, перелом болезни повернул к лучшему и Южаночка была спасена. Ее глаза раскрылись сознательно впервые и она остановила на лице деда, свой блеснувший мыслью взгляд.
– Дедушка! – послышался ее слабый-слабый, чуть слышный, голос.
– Милый мой дедушка! – и протянув вперед исхудалую ручонку она прибавила еще тише и слабее:
– А вот и таракашечка мой! Здравствуй, таракашка!
У старого героя-солдата слезы градом хлынули из глаз, и не дрогнувший ни разу перед лицом врага – турки, старый Сидоренко задрожал теперь как лист услыша этот милый тихий голосок, такой слабенький, такой трогательно-жалкий!
И дедушка плакал, и княгиня и госпожа Бранд и белобрысая Лина… Все… Все…
Дедушка целовал худенькую, как цыплячья лапка ручонку и в сердце его разрасталась такая огромная радость, какой никогда еще не испытывал он.
С этого дня и началось быстрое выздоровление Южаночки. Нервная горячка, набушевав вволю над своей маленькой жертвой, отступилась наконец от нее… Южаночка поправлялась… Ее силы благодаря тщательному уходу восстановлялись быстро… А любовь и нежные заботы окружающих только способствовали этому выздоровлению. На всех лицах, во всех обращенных на нее взорах Южаночка читала теперь столько радости и ласки, с тревожной нежностью к ней. Но что лучше всего способствовало скорейшему выздоровлению – это первое же сознательное свидание с Линой. Южаночка впервые после катастрофы увидела теперь оба здоровые глаза своего недавнего врага, увидела и проснувшуюся к ней ласку Лины и девочки трогательно примирились, скрепив свой мир всепрощающим чистосердечным поцелуем.
И с фрейлейн Бранд крепко поцеловалась Ина и дала ей тут же слово стараться во чтобы то ни стало переделать себя…
Прошла еще неделя… Южаночку спустили с кровати и смешно ковыляя, как неоперившийся птенчик, она бродила уже по палате.
Это было в один из славных деньков молодого радостного апреля…
Дедушка пришел сияющий и довольный, точно именинник, получивший желанный подарок.
– Дедушка, милый, что ты? – удивленно спрашивала Южаночка, целуя любимого старика.
Она сама была едва ли не менее сияющей сегодня нежели дедушка… Ее глазки блестели, ее щеки покрылись румянцем и она снова казалась такой же хорошенькой, как и до болезни. Еще бы! Как ей было не радоваться Южаночке! Через три дня наступала страстная неделя и сегодня еще княгиня, зайдя проведать Ину, сообщила ей, что ввиду ее болезни она отпустит ее раньше срока на Пасхальные вакации.
Пасхальные вакации! Колокольный звон, светлая заутреня, сдобные куличи Марьи Ивановны, катанье яиц, прогулка за город. Первые фиалки, дедушка, Сидоренко… О сколько радости ожидает снова ее.
И сам дедушка к тому же, как нарочно, такой праздничный и веселый сегодня.
– Дедушка, что ты?
– Я решил задачу, Южаночка, помнишь эту трудную задачу, о которой мы говорили тогда.
– О, говори, говори скорее, что это все значит, дедушка, – заволновалась Ина.
– А то значит, милая ты моя, дорогая Южаночка что твоему дедушке удалось устроить так, что ты с сегодняшнего дня принадлежишь только ему одному!
– Что? А тетя Агния? – срывается с губ Южаночки и глаза ее расширяются во всю их огромную величину. – Она не отдаст меня, тебе, дедушка. Она ни за что не отдаст!
И голосок еще слабый и нервный после болезни начинает предательски дрожать Южаночка так редко плакавшая в своей жизни, теперь готова разрыдаться навзрыд от досады на дедушку, зачем он так нехорошо шутит с ней сейчас.
– Не отдаст меня тетя Агния! никому не отдаст! – лепечет она с заметным раздражением в голосе.
– Она отдала уже тебя мне, моя Южаночка, она отдала тебя мне! Тетя Агния сняла опеку и все права свои на тебя передала твоему дедушке. Она уступила моей просьбе и только связала меня одним условием продолжать твое воспитание в институте… Но теперь это ничего не значит, Южаночка, тебе не будет трудно, все так любят тебя.
– Дедушка!
Этот крик вырывается из самой глубины детского сердца… Радость, восторг счастье все сливается в нем… Черные глаза горят, черные глаза сверкают.
– Дедушка! Дедушка милый, хороший дорогой ты мой! – лепечет задыхаясь от волнения детский голос, так твоя я теперь? Ты мне это устроил на всю жизнь дедушка? Твоя?
– На всю жизнь, моя крошка ненаглядная, до тех пор пока сама не пожелаешь уйти от меня!
– Никогда! Никогда! С тобой всю жизнь! С тобой, с милым Сидоренко, с Марьей Ивановной со всеми вами. О! Какое счастье, дедушка! Какая это огромная радость для меня!
И прильнувшая к груди дедушки, девочка затихла, охваченная таким большим, таким ярким, всецело поглотившим ее счастьем, о котором она до сих пор только осмеливалась робко мечтать. И дедушка затих, замер, держа в объятиях свою любимицу и тихо радовался своей наконец решенной задаче. И солнце радовалось вместе с ними, веселыми теплыми лучами вливаясь в окна и заливая своей весенней лаской и старого генерала и его маленькую внучку.
Солнце сияло, снег таял; голубело небо, весна шла праздничная нарядная, и казалось вливалась в самую душу Южаночки, принося ей с собой целый мир нового счастья, нарядного и сказочно-прекрасного, как самое шествие весны…
