Лина Певзнер
В тихом городе
Угрожающе нависший над лицом парня бутылёк выбила чья-то рука, а лекарь пошатнулся и выпустил лицо Ника из своей мёртвой хватки. Подвергшись натиску приземистого коренастого мужичка, его тёмный силуэт повалился на раскинувшуюся вокруг топь. Неожиданный спаситель шустро заковылял к парню. Подтягивая на ходу простецкие порты, мужичок протянул Нику руку и произнёс:
– Вставай, паря. Я – Василий. Уходить тебе надо, паря. Опасно здесь.
Всеми силами Ник вцепился в руку Василия, с тоской отмечая, что она была мертвенно-ледяной – первый и единственный, кто решил помочь ему в этом аду, тоже оказался призраком. Однако, этот нюанс не помешал мужичку вытащить Ника из топи и указать рукой направление – всё, что он говорил, на этот раз вновь поглощала навалившаяся тишина.
Лекарь, тем временем, поднялся на ноги и взмахнул руками в сторону Большого театра. Тот в момент заполыхал, охваченный адским огнём, подобно тому, что бесновался в Манеже. Через Театральную площадь к парню устремились покачивающиеся в зареве яркого пламени тёмные тени, при приближении которых стало понятно, что это – обгоревшие тела тех, кто погиб в огне пожарищ Большого театра когда-либо.
Позади, подтопляемая набегающей водой по колено, бесшумно шествовала бронзовая армия Площади Революции. Исступленно и неустанно, в своём дёрганном марше бронзовые вояки надвигались с остервенением, присущим лишь тем, кто неустанно идёт к своей цели. За их спинами маячило каменное чудовище, переставляющее лапы одну за другой. Вода ничуть не мешала им, она смешалась с той, что наверняка прибыла из подземной реки Неглинной и о её приближении теперь говорил тошнотворный запах.
Поблагодарив своего спасителя – несмотря на отсутствие звуков парень не сомневался, что тот его поймёт, – Ник шустро обошёл болото по тротуару, ловко уворачиваясь от тянущих к нему безвольные руки «обгоревших». Обернувшись, парень увидел, что Василий настоятельно машет рукой, указывая ему направление. Ещё мгновение – и мужичок остался без руки, которую оторвал ему лживый чумной доктор. Затем злодей лишил его и головы, брезгливо откинув её в сторону и примкнув к надвигающейся ужасающей толпе. Не помня себя, Ник побежал по Театральному проезду в сторону Лубянской площади, спотыкаясь на ходу и тяжело дыша.
Силы стали покидать незадачливого юношу, когда он добрался до витрин Детского мира. Споткнувшись о брусчатку, Ник упал, панически озираясь вокруг. Растирая ушибленную коленку, он тяжело дышал, загнанно смотря, как в противоположной стороне улицы, понемногу набираясь, к нему направляется неустанная водная стихия, и неотвратимо надвигается армия мертвецов и скульптур, во главе со злобным лекарем. «Куда погонишь в этот раз? – мысленно спросил Ник, чувствуя, как в висках вместе с обезумевшем сердцем стучит отчаянье, – Быть может, явишь себя наконец, кем бы ты ни был?»
Ответом на его мысли вновь была всё та же насмехающаяся тишина. В боку кололо от непривычной нагрузки, бежать дальше с такой же скоростью парень не мог при всём своём желании. А бежать нужно было, если он хотел жить. За любое промедление его наказывали. Руки горели болезненным огнём, из нескольких порезов, полученных им на пути к «Охотному ряду», сочилась кровь. Замотав лохмотья куртки вокруг разбитых локтей, Ник нехотя поднялся, отреагировав на обозначившееся рядом движение прыжком в сторону.
За высокими витринами Детского мира за ним наблюдали. Сотни безжизненных, пустых, стеклянных глаз смотрели на угодившего в сети их повелителя бедолагу, отчаянно пытающегося сбежать.
Куклы трогали витрину миниатюрными ручонками и под их давлением та стала гнуться, словно была не из стекла, а из тонкого полиэтилена. Кто-то из них, в бездушном порыве захватить цель, стучался о витрину головой, что приносило свои плоды – она выгибалась всё сильнее, норовя прорваться и выпустить наружу полчища обезумевших игрушек, число которых увеличивалось с каждым мгновением. И всё это – в той же нерушимой тишине.
Оскалившись в помешательской улыбке, Ник грязно выругался, хотя вновь не было слышно ни единого его слова. Держась рукой за бок, парень поковылял через Лубянскую площадь, прихрамывая и обещая себе не оборачиваться ни в коем случае. Почему-то, в его стремительно катящемся к сумасшествию разуме, возникла довольно простая мысль – всё, на что он не оборачивался, прекращало его преследовать. Скорее, ему так просто казалось, но эта мысль почему-то успокаивала и вселяла надежду на спасение из круговерти этого бесконечного кошмара.
Уже неважно, так это или нет. Нужно идти. Идти, как можно дальше. Даже если игрушки выберутся – а они непременно выберутся – если Ник уйдёт достаточно далеко от этого места, их затопит водой. Думать о том, что пластмасса лёгкая и хорошо плавает, ему не хотелось. Думать не хотелось вообще. Только убежать, выжить и выбраться из этого жуткого бесшумного ада.
Брусчатка на мостовой пришла в движение, выступая то одним, то другим своим концом, подставляя парню подножки, и он часто о них спотыкался. После всего случившегося, такие мелочи мало его беспокоили – в отчаянном исступлении, он поставил себе визуальную цель и упрямо направлялся к маячащему впереди книжному магазину, располагающемуся на противоположной стороне площади.
Краем глаза Ник заметил, что путь на Большую Лубянскую улицу преграждала целая орда призраков людей, умерших когда-то насильственной смертью, о чём говорил их внешний вид.
Рассматривать собравшихся парень не стал – впечатлений ему хватало, нужно было сосредоточится на своей цели. Он не понимал, почему, но – нужно. Отметил только, что во главе тёмного сборища стояла массивная женщина средних лет в длинной белой рубашке, выжидательно покачивающая розгами в одной руке и плетью – в другой. Парень где-то слышал о ней и догадался – наверняка это была знаменитая Салтычиха, помещица, замучившая до смерти с полторы сотни крестьян из-за своих садистских наклонностей. Вот уж точно к кому в руки попадать совершенно не хотелось. Выстроившиеся вдоль невидимой линии призраки нетерпеливо покачивались, словно ожидая какого-то приказа.
«А ведь раньше и не задумывался, сколько боли, страданий и смертей таят в себе эти улицы и здания вдоль них,» – отрешённо подумал Ник, стараясь не поднимать глаз на чернеющие окна здания слева, в каждом из которых, будто бы объёмные портреты, стояли люди в советской форме и алчными взглядами следили за беглецом, поглаживая пальцами кобуры или даже пистолеты в руках. Нет, Ник этого не видит. В детской наивной надежде, он свято верил, что здесь сработает этот финт из страшных сказок – пока не видишь, этого нет. Интересно, его мучитель умеет читать мысли?
Асфальт на проезжей части Лубянской площади стал вспучиваться, на нём начали образовываться рытвины, словно это был не асфальт, а сыпучий грунт. Из углублений высовывались мертвенно-иссиня-фиолетовые руки, покрытые узорами вен, по которым давно не текла кровь. Чаще плоти на этих руках не было вовсе, либо она висела на костях лохмотьями.
Внимательно выстраивая свой витиеватый маршрут, Ник старательно огибал места, откуда пытались выбраться мертвецы. Он беззвучно хмыкнул – хозяину всей этой вакханалии явно не было нужно, чтобы они вылезали целиком – только мешающие передвижению и цепляющиеся за штанины ручищи, да в некоторых местах – головы. Часто беззубые, безглазые, безносые, а порой и вовсе – один лишь череп, непонятно как двигающий хищной пастью.
Впрочем, парня посетила необычная мысль – если его мучитель способен пренебрегать законами физики и из стекла делать полиэтилен, а из подземных вод или слабого ручейка, текущего в трубах под улицами, устраивать мощнейший потоп, заставить клацать полупустыми челюстями черепа для него точно не составит труда.
Хотя Ник туда и не собирался, движение в сторону Новой площади ему перекрыл фантом небольшой церквушки, белыми стенами выделяющейся на фоне общего тёмного пейзажа. От неё веяло замогильным холодом больше, чем от всей окружающей орды призраков вместе взятых, и какой-то непреодолимой тоской. Парень отвернулся, предполагая, что в этой стороне ему делать было нечего – многие церкви не пережили прихода советской власти, кто знает, что ждало бы его за раскинувшимся в ширину всей улицы забором.
