Виль Владимирович Липатов
Лев на лужайке

Полная версия

* * *

Так было на Первомайской улице столицы, так было и не иначе, а теперь речь идет о городе Сибирске и о том, что Никита Ваганов выслушивал вопли молодой жены о своем бездушии. Ника ему пощады не давала!

– Знаю, знаю, для чего ты это делаешь! Тебе надо отличиться! Ты спишь и видишь себя большим работником «Зари», ты спишь и видишь Москву, а она мне не нужна, не нужна. Расчетливый и коварный человек! Я не хочу в твою Москву, не хочу! Понимаю теперь, о чем ты пишешь этому Грачеву! Ты ему аккуратно отвечаешь! Понимаю!

… А чего не понимать, если Валентин Иванович Грачев, Валька Грачев считал, что подниматься вверх и двигаться вперед можно только и только в Москве, а Никита Ваганов полагал, что в столицу надо въезжать из периферии на белом коне. Жизнь покажет, что оба способа возможны. Правда, Никита Ваганов по сравнению с Валькой Грачевым будет иметь одно существенное преимущество: глубинное понимание жизни, которое позволит ему возглавить газету «Заря», а Валька Грачев поднимется высоко, но так и не сможет претендовать на роль главного редактора…

Молодожены уже стояли на прогулочной палубе, когда Ника жалобно и моляще спросила:

– Что же будет с папой, Никита? Ты его убьешь!

Он серьезно и неторопливо ответил:

– Габриэль Матвеевич умирает и без того, разве ты не видишь? Лучше будет для Габриэля Матвеевича, если дело до конца раскроется. Лучше сразу, чем медленно-медленно… Ника, ты поймешь позже, что я совершенно прав. Пожалей родного отца!

Ника бесшумно плакала, а Никита Ваганов думал об Егоре Тимошине, который, никому не признаваясь, все-таки писал роман, писал исторический роман… Несколько лет спустя он покажет рукопись Никите Ваганову, потом подарит книгу, а потом газета «Заря» опубликует панегирическую рецензию на роман об освоении Сибири, и правильно сделает. За несколько недель до появления рецензии Егор Тимошин три дня проживет на барской даче редактора «Зари», на той самой даче, где лев па лужайке. Впрочем, лев на лужайке, бедный заблудший лев, оставшийся от старинных времен, этот лев сыграет в жизни Никиты Ваганова особенную роль, ничуть не меньшую, чем меловой лев на стене. Но это будет, это еще только будет…

III

Через полтора-два месяца после регистрации брака с Никой Астанговой молодой муж Никита Ваганов, живущий в доме тестя, невзирая на то, что статья «Утоп? Или махинация!» уже была написана и находилась там, где находилась, решил отправиться в дальнюю, но короткую командировку, выбор которой был хитрым дипломатическим ходом. По непроверенным, но точным данным, в Анисимковской сплавной конторе, где молевой сплав леса производили только по одной речушке, списали на утоп восемь тысяч кубометров леса: число курьезно большое. Поездка в Анисимковку была сама по себе интересной, но главное произошло – на это и рассчитывал Никита Ваганов – во время официальной встречи Никиты Ваганова с главным инженером комбината «Сибирсклес» Габриэлем Матвеевичем Астанговым в его деловито-скромном кабинете. Тесть сразу зятя принять не мог, Никита Ваганов около десяти минут просидел в большой приемной, посмеиваясь отчего-то и разглядывая хорошенькую секретаршу в черных колготках. С главным инженером он виделся часов десять назад, распивал с ним вечерние чаи и обсуждал международное положение; беседа была по-семейному милой, хотя тесть временами вздыхал и казался отсутствующим – так глубоко уходил в свои тяжелые думы…

Наконец секретарша в черных колготках, секретарша, знающая, кого держит в приемной, быстро проговорила:

– Никита Борисович, пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста!

Главный инженер комбината принял Никиту Ваганова стоя, но не выходя из-за стола для рукопожатия, – естественно и правильно, однако было заметно, что Габриэль Матвеевич смущен, собственно, не знает, как себя вести, когда с блокнотом в руках – на диктофон Никита Ваганов не решился – зять сел на одно из двух кресел для посетителей.

– Простите, Никита! Представьте, раньше не мог принять. Ну, ладно, Никита. С чем пришли? – говорил Габриэль Матвеевич, не поднимая взгляда на зятя. – Так с чем пришли, Никита?

Смуглый, интеллигентный, в темно-синем костюме, совсем маленький за большим столом, Габриэль Матвеевич являл тип того руководителя-сидельца, который никогда не устает от стола, неторопливо и беспрерывно, интенсивно и напряженно все работает да работает, ежеминутно обязанный принимать ответственные решения; он являл законченный тип кабинетного руководителя, не пытающегося делать вид, что он может или даже способен быть иным. И славно! Работники масштаба Астангова, считающие себя не кабинетными затворниками, запутываются в трех соснах, когда пытаются кабинет сочетать со стремительными и потому часто бесплодными вылазками в жизнь. Возраст и опыт главного инженера Астангова достаточно широко и точно позволяли ему видеть жизнь, пройденную по широким во времени ступеням: мастер лесозаготовок, технорук лесопункта, начальник лесопункта, главный инженер леспромхоза и так далее…

– Меня вот что интересует, Габриэль Матвеевич, – медленно проговорил Никита Ваганов. – Ах, если бы знать точно, что меня интересует!.. – Он по-родственному улыбнулся. – Я хочу испросить вашего разрешения на изучение вопроса сочетания молевого сплава и сплава леса в плотах на примере, скажем, Анисимковской сплавной конторы…

Его вопрос можно было бы считать обычным, если бы он не относился именно к Анисимковской конторе, так как были еще те времена, когда в Сибирской области только начиналась широкая борьба с отсталым и преступным, в сущности, молевым сплавом леса, когда даже в таких конторах, как Тагарская, где директорствовал прогрессивный Олег Олегович Прончатов, на трех реках не водили лес в плотах.

– Вот что еще меня интересует, Габриэль Матвеевич! – продолжал Никита Ваганов. – Анисимковскии лесхоз жаловался в несколько инстанций на вырубку прибрежного кедрового массива, но ни одной жалобе ход не дан. Как это могло получиться?

Габриэль Матвеевич по-прежнему не поднимал взгляд на зятя, маленькие руки были стиснуты, зубы стиснуты, и теперь весь главный инженер казался совсем маленьким в своем высоком кресле – сострадание и жалость вызывал он, и Никита Ваганов с гневом думал о том человеке: «Сволочь, сволочь», – не зная, как и чем можно помочь тестю.

Габриэль Матвеевич Астангов сорванным голосом произнес:

– Займитесь Анисимковской сплавной конторой, займитесь ею вплотную… – Он посмотрел на Никиту Ваганова по-птичьи искоса. – Надо, надо заняться…

Казалось, слово «займитесь» он может повторять бесчисленное количество раз, мало того, Габриэль Матвеевич сейчас не помнит или не понимает, кто перед ним сидит и для чего. – Займитесь, займитесь Анпсимковской конторой…

И все это было так легко объяснимо!

– Я поеду в Анисимковскую сплавную контору, Габриэль Матвеевич! – пообещал Никита Ваганов. – Однако перед поездкой мне надо, чтобы работники вашего аппарата снабдили меня некоторыми сведениями.

– Какими именно?

– Хотя бы по утопу леса, Габриэль Матвеевич. Анисимковцы – это само собой, а картина по комбинату в целом – само собой!

– По комбинату в целом! Данные по утопу леса в целом по комбинату? – во второй раз повторил Габриэль Матвеевич. – Но ведь они известны. И в годовом отчете, и в речи Пермитина на областном совещании работников лесной промышленности.

Беда, что Никита Ваганов до сих пор не знал точно, хочет ли тесть освободиться от тяжести преступления или собирается всю оставшуюся жизнь горбатиться, вздыхать, бесцельно ходить по комнатам своей большой квартиры. Скоро Никита Ваганов узнает, что Габриэль Матвеевич Астангов только этого и хотел – разоблачения, что сейчас, откинувшись на спинку кресла, как бы удалившись от Никиты Ваганова, главный инженер комбината молчал, глядя в одну точку – на портьеру за спиной Никиты Ваганова, и думал о том, что разоблачение и избавление придет из рук молодого человека, почти мальчишки, что этот мальчишка – муж его младшей дочери, что он вошел в дом, будет жить в самой большой комнате квартиры, сидеть за одним обеденным столом с тестем, который долго-долго не сможет смотреть прямо в глаза зятя, будет стесняться его и – даже так! – робеть перед Никитой Вагановым. Вот какой фокус показал ему, Астангову, этот безумный, безумный, безумный мир! Габриэль Матвеевич Астангов сказал:

– Что же, это очень интересный вопрос, Никита! Займитесь им, если хватит сил и знаний.

Никита Ваганов прижал руки к груди, чувствуя невозможность больше молчать, сказал:

– Я все уже знаю, Габриэль Матвеевич. Все! И даже написал разгромную статью… – Он помолчал. – Правильно ли я понял, что вы хотите скорейшего завершения этой истории?

– Правильно! – с облегчающей готовностью ответил тесть. – И чем скорее, тем лучше!

– Тогда распорядитесь, Габриэль Матвеевич, чтобы начальник производственно-технического уделил мне часок-другой. Хочется, чтобы и он принял меня в спокойной рабочей обстановке.

– Хорошо!

Пока тесть через селектор хриплым голосом приказывал начальнику производственно-технического отдела Лиминскому быть внимательным при встрече со специальным корреспондентом областной газеты «Знамя», Никита Ваганов, в свою очередь, думал о том, какой невыносимой станет жизнь тестя и жизнь в их доме вообще, в городе, когда в газете «Заря» – центральной, влиятельной газете – появится его материал об афере с вырубками кедровников, с утопом и обсыханием леса. Что касается Владимира Владимировича Лиминского, то, если говорить правду, встречаться с ним в стенах кабинета Никите Ваганову не следовало – интереснее было бы провести вечерок за преферансным столом; начальник производственного отдела, ходили слухи, был великолепным партнером. Никита Ваганов не собирал факты для разгромной статьи, она под названием «Утоп? Или махинация!», как вам известно, уже была готова, и только сверхбдительность настоящего журналиста да желание узнать, хочет ли разоблачения тесть, привели его в стены этого комбината.

Габриэль Матвеевич тихо сказал:

– Будьте осмотрительны, Никита! А дома я вам все расскажу.

Такое за деньги не купишь, когда обвиняемый просит обвинителя «быть осмотрительным».

Подумав, Никита Ваганов легкомысленно махнул рукой и сказал:

– Кто не рискует, тот не пьет шампанское!

* * *

… Присказку о шампанском Никита Ваганов часто употребляет при игре в преферанс, с годами ставшей для него важной и даже значительной по времени и отдаче игрой в жизни. Он станет одним из самых сильных преферансистов Москвы, будет игрывать с такими же сильными партнерами, сразиться с Никитой Вагановым будут считать честью и сильные мира сего… Играть он будет по крупной, рискованно, отчаянно, хитро, коварно, легко, мягко, расчетливо и нерасчетливо. В его московской квартире создастся целый преферансный ритуал – специальный ужин, тихая музыка в комнате для игры, отпечатанные на ротапринте пульки с назидательпыми надписями по краям, специальные карандаши, иноземные карты…

* * *

– Мы будем пить шампанское! – лихо повторил Никита Ваганов. – Нет ничего такого, чтобы нам не пить шампанское! Мизер на руках!

Он осекся, так как Габриэль Матвеевич предостерегающе поднял левую бровь:

– Он очень, очень силен!

Бог знает что творилось! Вслух Никита Ваганов сказал:

– Так до вечера, Габриэль Матвеевич!

* * *

Неторопливо идя из одного кабинета в другой, Никита Ваганов думал: «Ну, держись, Арсентий Васильевич! Держись за землю, не то упадешь!» – при этом страдал за тестя, который сейчас одиноко сидел за столом с таким видом, будто он был совершенно пустым, точно одна оболочка, только костюм английской шерсти занимал высокое кресло. Это был тот момент, когда Габриэль Матвеевич переходил из одного душевного состояния в другое: предупредив зятя об опасности Пермитина, почти признавшись в преступлении, он еще не нашел сил для будущей жизни, еще не начал бороться за того Астангова, который три года будет прекрасно работать старшим инженером, чтобы превратиться в …директора Черногорского комбината…

«Крепкий орешек», каким считался в стенах комбината Владимир Владимирович Лиминский, сидел в похожей на карцер комнате, темной и поэтому освещенной одновременно тремя светильниками, что у людей суеверных считалось плохой приметой: три свечи! Вопреки этому Владимир Владимирович Лиминский уцелеет в афере с утопом древесины, ничего страшного с ним не произойдет: кресло только слегка закачается под ним и чуть заскрипит, однако путь вверх в Сибирской области для него окажется крепко забаррикадированным, печать махинатора навечно останется на нем, да такая заметная, что и переезд в другую область станет невозможным.

– Я приветствую вас, Владимир Владимирович!

– О, привет, Никита Борисович! Сидайте, где хотца, и курите… Ах, вы не курите, бережете драгоценное здоровье, а я вот уверенно гряду к раку легкого или к какой-нибудь еще хворобе. Садитесь же, пожалуйста!

При настольной лампе, верхнем свете и торшере начальник производственно-технического отдела выглядел до смешного малокровным, а был широким, крепким, с военной выправкой, крупными чертами лица, большими руками человеком, казавшимся долговременной огневой точкой в своем кабинете, но вот голос у него был – этого активно не любил Никита Ваганов – тенористым, певчим, если можно так выразиться. Это соответствовало действительности: начальник производственного отдела пел тенором под гитару, пел модного тогда Булата Окуджаву и, как все признавали, пел не хуже самого барда. Он вообще умел быть душой любой компании, этот Володичка Лиминский.

– Отчего же вы не садитесь, Никита Борисович?

– Определяюсь, вычисляю свои координаты. Знаете, Владимир Владимирович, не красна изба углами, а…

– …а пирогами.

– Предельно правильно! Как писал Багрицкий: «Ну, штабной, бери бумагу, открывай чернила, этой самою рукою Когана убило!» Сейчас зачну вас мучить, Владимир Владимирович. – Никита Ваганов сел. – Дело в том, Владим Владимыч, что «в нашей буче и того лучше», а также «жизнь хороша и жить хорошо!», – Никита Ваганов потер руку об руку. – Счас такое начнется, что хоть всех святых выноси! Это я вам точно говорю, Владимир Владимирович! Эх, какой следователь уголовного розыска пропадает в лице Никиты Ваганова! Мегрэ зеленеет от бессильной зависти!

Он не хвастался, он действительно был наделен всеми качествами, необходимыми следователю: дедукцией, индукцией плюс верной интуицией, и ничего удивительного в этом не было: каждый журналист – следователь в той или иной степени одаренности, а Никита Ваганов был из лучших. Он, например, понимал, что трудные подследственные обычно не имеют вид «крепких орешков», а играют более тонко и верно: откровенность, правдивость, податливость, лживая искренность.

– Благословясь, приступим! – сказал Никита Ваганов, медленно-медленно открывая записную книжку и включая диктофон. – Единственный вопрос, едипственный и гло-о-о-бальный! Почему утоп леса в прошлом году превысил все нормы? Если вы это захотите объяснить наводнением, то я не приму этого объяснения. В классическом труде Сергея Сергеевича Валентинова по лесосплаву черным по белому сказано, что большая вода СНИЖАЕТ УТОП!

Лиминский, подумав, неторопливо ответил:

– Я высоко ценю покойного Сергея Сергеевича, мне с ним довелось работать на заре туманной юности, но Сергей Сергеевич приводит общий случай, когда большая вода ведет себя по-человечески, а не так, как прошлой весной! – Он прищурился. – Вам же известно, что наводнение продлилось всего две недели, что спад воды не был по-сте-пенным!

Никита Ваганов что-то старательно записал в блокнот, что-то изменил в режиме работы диктофона и сказал:

– Если вы правы, Владимир Владимирович, то резонно спросить: почему нет высокого утопа в Ерайской сплавной конторе, где молевой сплав проводился на пяти реках?

– Семечки, а не вопрос! – Лиминский легкомысленно разулыбался. – Дело в том, что Александр Маркович Шерстобитов играет с оловянными солдатиками. Сверхчестность! Он не захотел принять утоп. Да он ему и не был нужен… Рубки в новом массиве, естественно, были прибереговыми, леспромхозы создали запас излишнего леса – вольно же ему было беситься, если за две недели наводнения он успел весь лес пустить по большой воде. А утоп у него такой же необыкновенный, как и в других сплавконторах… Слушайте, Никита Борисович, нет ли у вас за пазухой вопроса посолиднее.

– Минуточку! Будет вопрос посолиднее.

Никита Ваганов мыслил медленно, но верно. Он хотел понять, выгодно ли Владимиру Лиминскому сделать явной историю с утопом леса? Мог ли он, прямой исполнитель воли Пермитина, рассчитывать на выгоду для себя, если над теми, кто жестко приказывал ему творить беззакония, разразится гроза? На трезвый взгляд получалось, что ничего, кроме шишек, Лиминский не мог получить. События ведь происходили не в детском саду: «А Петька велел мне насыпать песок в кровать Валеры!»

Никита Ваганов спросил:

– Хорошо, но отчего же нет лишнего утопа и в Татарской сплавной конторе, где директором Олег Олегович Прончатов? Он тоже пижонит?

– Пижонит, – ответил Лиминский и рассмеялся. – У Олегушки Прончатова, моего друга, всегда есть в заначке пяток тысяч кубиков. Он без этого не живет, можете мне поверить. Это та еще бестия! А утоп у него тоже необыкновенный.

– То есть больше нормы?

– Больше, естественно. Наводнение! Такого не наблюдалось в течение семидесяти лет, чуете?!

– Хорошо, Владимир Владимирович, предположим, что такого наводнения не было в течение семидесяти лет, но как вы объясните такой факт? За пять последних лет количество рек с молевым сплавом сократилось примерно на сорок процентов. Это так?

– И не иначе!

– Количество рек сократилось, а утоп равен утопу тысяча девятьсот сорок девятого года. Это ли не страх божий?

Лиминский пожал плечами, на Лиминского цифры подействовали.

– Вы уверены, что это так?

– Арифметика, Владимир Владимирович.

– Откуда взята арифметика?

– Из доклада главного инженера комбината.

– А середину этой арифметики вы просчитывали?

– Конечно! – Никита Ваганов зачем-то плавно повел левой рукой. – Неувязочка, кромешная неувязочка, Вдим Вдимыч!

– Вы думаете?

– Уверяю вас!

Они замолчали в раздумье. Лиминский, видимо, соображал, куда беседа его может завести сегодня, когда еще неизвестно, как ответил на эти же вопросы Ваганова главный инженер комбината.

Лиминский озадаченно сказал:

– Поразительно, что мне не пришло на ум произвести сравнительный анализ. Текучка, мать ее распротак! Но я обдумаю вашу цифирь, Никита Борисович. Любопытненько! Поедем дальше… У вас имеются еще вопросы?

– Да! Ряд вопросов, дорогой Владимир Владимирович, ряд вопросов… Вот такой. Не спрашиваю о перевыполнении, спрашиваю: выполнил ли бы план комбинат, если бы не добился списания двадцати пяти тысяч кубометров на утоп, двадцати на обсушку и вырубку прибрежных кедровников? Вот какой примитивный вопрос, Владимир Владимирович. Кажется, из той же арифметики ясно, что план был бы не выполнен, но это я хочу слышать из ваших уст, а?

– План был бы выполнен!

– Ого! Каким же образом?

– Обыкновенным, то есть таким, каким он и был выполнен. На перевалочные комбинаты поступило такое количество леса, которое обеспечивало не только выполнение, но и перевыполнение плана. Министерство учло судоходную обстановку и особенности молевого сплава.

Поющий, самовлюбленный голос, размашистые жесты, снисходительные улыбки – все это наконец так обозлило Никиту Ваганова, что он разыграл целый спектакль: долго писал в блокноте, потом в полной тишине переменил пленку в диктофоне и подсунул его чуть ли не под нос Лиминскому.

– Предположим, что вы правы, – сказал он. – Тогда возникает вопрос, отчего в Анисимковской сплавной конторе, где совсем нет молевого сплава, списано на утоп четыре тысячи кубометров леса?

Лиминский недоуменно пожал плечами:

– Такого не может быть! Вас ввели в заблуждение.

– Позвольте вам не поверить, Владимир Владимирович. Следует только позвонить в плановый отдел, как вам скажут, что я прав…

– Позвольте вам тоже не поверить, Никита Борисович!

– Ах, вот как! Тогда вопрос третий и последний. Неужели вы до сих пор не понимаете, Владимир Владимирович, что я знаю все об афере с утопом и прочими махинацияхми с лесом, понимаю, какую испо о-л-лнитель-скую роль вы играли в этом скверном деле? – Никита Ваганов встал, застегнулся. – Неужели это трудно понять? Факты лежат почти на поверхности. При желании их собрать – раз плюнуть!

Лиминский после паузы спросил:

– А у вас есть такое желание, Никита Борисович?

– Есть, Владимир Владимирович.

– Несмотря на то, что вы женились на Астанговой?

– Возможно, именно поэтому…

– Забавно!

Лиминский тоже поднялся.

– Можно откровенно, Никита Борисович? Я старше вас на какие-то пятнадцать-двадцать лет, так что позвольте быть откровенным?

– Извольте, Владимир Владимирович.

– Вы мне правитесь, предельно нравитесь, как вы любите выражаться. Вы сильный и умный. И знаете что, Никита Борисович, я поигрываю в преферанс, а вы, ходят слухи, бог! Не сойтись ли нам на пулечку? – Он поджал губы, затем продолжал: – Мне думается, мы успеем сыграть еще до того, как вы сложите голову на утопе древесины… Итак, вы согласны?

– Извольте. Можно послезавтра, в воскресенье. Где?

– У меня, Никита Борисович! Не хоромы, но тихая комнатенка отыщется, да и все сопутствующее. Правда, говорят, вы не пьете?

Никита Ваганов громко рассмеялся и положил руку на локоть Лиминскому.

– Большая деревня! Да, не пью, но пить при себе прошу много и часто. Запомните: часто и много!

* * *

… Преферанс – старинная карточная игра, сыграет в жизни Никиты Ваганова столь важную роль, что однажды, резвясь наедине с самим собой, он вполне серьезно подумает: «Слишком много отнимал университет. Куда полезнее для меня преферанс – волшебный ключик!»

* * *

– Значит, у меня в воскресенье часиков в шесть, Никита Борисович?..

– Пр-э-э-э-лестно, Вдим Вдимыч!