Лисса Мия Смит
Ревелль
Глава 3
Лакс
Сверкая переливающимся маникюром, я поднималась под купол по грубой веревочной лестнице. Дядя Вольф уже начал разогревать публику. Через несколько минут мой выход.
– А вот и наша прима! – провозгласила тетя Кэролин. Остальные артисты собрались внизу, у веревочной лестницы.
– Ну что, Лакс, пришло время и тебе поработать? Настал твой час?
– Да она за час заработает нам больше, чем ты за целую ночь!
Знали бы они о наших трудностях с шампанским, не веселились бы так. Может быть, Нана в кои-то веки умудрилась сохранить секрет? Было бы славно.
– Вы только посмотрите на этот зад! – не унималась тетя Кэролин. – Да на нем одном состояние сделать можно!
– А это что еще такое? Седой волосок?
– Где? У нее на голове или где пониже?
Черт бы их всех побрал. Моя семейка не способна сохранять серьезность.
– Стыд и позор, что не ходишь с нами в Дом веселья, – продолжала тетя Кэролин. – За одну ночь с ледяной принцессой мы бы заработали целый мешок драгоценных камней.
Они твердили мне это уже много лет, считая, что я слишком задираю нос, раз не желаю зарабатывать себе на жизнь в Доме веселья, как делали все остальные. Дядя Вольф не раз говорил им, что это его решение: он хочет сберечь «ценнейший бриллиант» для самых почетных гостей. Однако родичи продолжали дразнить меня за то, что я шла спать, когда для них работа только начиналась.
Но сегодня им меня не пронять.
– Рано веселитесь, – крикнула я с высоты. – У меня нынче будет клиент.
Тетушкины губы растянулись в дьявольской ухмылке:
– Да не может быть!
Я пожала плечами:
– Ну не могу же я уступить тебе всю славу.
Их шутки и смешки потонули в гулком голосе дяди Вольфа. Будь моя мама жива, она сейчас была бы здесь, среди сестер, и сияла от гордости. А может, поджидала бы меня на мостике, чтобы повторить совет, который я слышала от нее всю свою жизнь: «Вытягивай из камня ровно столько магической силы, сколько нужно, чтобы иллюзия казалась правдоподобной. Медленно и постепенно. И не прикасайся к клиенту даже пальцем – каким бы он ни был красавчиком, работай не телом, а магией».
Поднявшись под самый купол, я обернулась. Вот они все передо мной – танцоры и клоуны, жонглеры факелами и канатоходцы, укротители и гибкие, как змея, акробаты. Ни одна семья на планете не сравнится с нашей. Нет на свете ничего – ровным счетом ничего – лучше, чем носить фамилию Ревелль.
Нана прижала руки к сердцу, а потом протянула их ко мне.
– Девочка моя милая, собери побольше камушков.
– Сделаю, как ты меня учила. – Я послала ей воздушный поцелуй. Ради нее я бы соблазнила хоть сотню Хроносов.
Когда я ступила на отправной мостик трапеции, сердце уже с трудом помещалось в груди.
Главными звездами заключительного номера были мы – Колетт, Милли и я. «Трио на трапеции». Мы придумали себе это звучное название еще в детстве, когда, лежа в кроватях, мечтали о будущем. Тогда нас ничто не разделяло. У нас не было секретов друг от друга.
Но четыре года назад дядя Вольф назначил примой меня. Первой звездой Большого шатра была тетя Аделин, наш Черный Опал, и всегда считалось, что Колетт пойдет по маминым стопам. Она готовилась к этому всю свою жизнь, всегда была на шаг впереди и меня, и Милли. А когда наши матери погибли, взяла на себя наше обучение. Колетт заслуживала этот титул. И если бы я не обнаружила в себе иные таинственные магические способности, если бы дядя Вольф не помог мне превратить их в секретное оружие, примой стала бы она. А не я.
Естественно, после такого решения отца Колетт пришла в отчаяние. Однако наша дружба распалась не из-за этого. Виновата была я, потому что годами пряталась в кабинете у дяди Вольфа, пока мои кузины весело разгуливали по Ночной стороне. Я не хотела рисковать – ведь любой встречный эдвардианец мог узнать о моих способностях, поэтому я вежливо отклоняла их приглашения и постепенно превращалась в ленивую избалованную звездочку. Ледяную принцессу.
В конце концов они перестали звать меня с собой.
Когда я появилась на верхней ступеньке лестницы, Милли смеялась над какими-то словами Колетт, и я невольно восхитилась ее пышной фигурой в ладно сидящем трико – в то время как моя плоская грудь могла сойти за гладильную доску. Милли унаследовала от Наны не только роскошные формы, но и неугасаемую сияющую улыбку. Мама, обучая меня танцам, советовала брать пример с Милли: «Публика любит счастливых девушек».
Заметив меня, Милли приподняла идеально изогнутую бровь:
– Ты и правда собираешься сегодня поработать в Доме веселья?
– Да.
Я окунула ладони в мешок с мелом и стряхнула излишки.
– Вот уж новость так новость! Правда, Колетт?
– Потрясающе. – Колетт, не отрывая взгляда от зеркальца, подправляла помаду на губах. – Три минуты до первого прыжка.
Нас снова окутало привычное гнетущее молчание. В былые времена мы не умолкали ни на минуту – нам всегда было что рассказать друг другу. А сейчас мы научились мастерски вести вежливые беседы.
– Какие у нас красивые новые трико, – предложила я тему для обсуждения. При нашем скудном бюджете семья могла позволить только новый костюм для меня, но Колетт сумела перешить старую униформу гимнастов для себя и Милли.
Милли разгладила серебристую сверкающую парчу:
– В светлых тонах я выгляжу довольно блекло, но, сама знаешь, для Колетт главное – представить себя в самом выгодном свете.
Светлая ткань ничуть не портила блондинку Милли, однако на Колетт действительно смотрелась гораздо эффектнее: рядом с ее теплой коричневой кожей серебряные искры переливались, будто звездные лучи. Высокая прическа с множеством косичек подчеркивала острые скулы, а искусственные самоцветы, мерцавшие в уголках широко распахнутых глаз, делали взгляд еще выразительнее.
Милли поправила трико, приподняв пышную грудь.
– Дядя Вольф уже назначил тебе первого клиента? Или им станет тот, кто больше заплатит?
– Назначил. – Я села, вытянула ноги перед собой и наклонилась вперед, растягивая мышцы.
– Дай-ка угадаю. Очередной богатый турист.
Колетт закатила глаза:
– Наши клиенты – всегда богатые туристы.
Дядя Вольф заполнял паузу своими шутками. Я собралась с духом. К концу вечера вся семья уже будет знать, кто мой клиент. Хроносы никогда не переступали порог Дома веселья. Они даже не подходили ни к кому из Ревеллей ближе чем на десять метров, если имели при себе драгоценный камень.
Так что нет смысла уклоняться от ответа.
– Вообще-то, это будет Дьюи Хронос.
Девчонки разинули рты.
– Твоим первым клиентом станет один из Хроносов? – прошептала Колетт.
– Неужели дядя Вольф согласился на это! – воскликнула Милли. – Не может быть! Мало ли какие фантазии могут прийти в голову Хроносу!
До начала нашего номера оставались мгновения, и я не могла отвлекаться на эти мысли.
Колетт скрестила руки на груди:
– Ни один из Хроносов ни за что не отдаст камень. Даже тебе.
– Это тот самый, который всегда ходит рядом с мэром? – спросила Милли. – Или другой брат?
– Другой – бутлегер. – Колетт нахмурилась еще сильнее. – Мы ведь не покупаем спиртное у Хроносов?
Как будто у нас есть выбор.
С лица Милли слетела улыбка.
– Поэтому Нана и плакала?
Ох, Нана. Не хватало только сплетен, будто у нас в день открытия сезона закончилась выпивка.
Несправедливо это. Будь наши матери живы, они бы справились с алкогольным кризисом. Они по-прежнему оставались бы главными добытчицами в семье и, будучи дочерьми Наны, лучше всех сумели бы ее утешить. А мне не пришлось бы соблазнять чертова Хроноса, пусть даже магическими средствами. И не пришлось бы врать сестрам.
Но жизнь – штука несправедливая. Что толку лить слезы – этим никого к жизни не вернешь.
Высоко подняв голову, я ответила им с самой уверенной улыбкой:
– Не волнуйтесь. Все будет тип-топ.
Милли, кажется, немного успокоилась, но Колетт не сводила с меня глаз до самого конца разминки. Мы с Милли часто шутили, что в ком-то из предков тети Аделин наверняка текла кровь эдвардианцев, поскольку Колетт всегда видела нас насквозь. Даже когда мы были маленькими, она строго следила за соблюдением правил, в то время как мы с Милли без малейшего зазрения совести могли стащить у Наны из ящика конфетку-другую.
Публика расхохоталась над очередной шуткой дяди Вольфа: он заподозрил обладателя слишком большой шляпы в стремлении компенсировать какие-то скрытые недостатки. Вот-вот подойдет наша очередь.
Милли нацепила бифокальные очки и перегнулась через край:
– Который?
– Наверняка в представительской ложе. – Колетт обвела взглядом зрительный зал. – Говорят, он всегда носит черный пиджак со своими дурацкими бриллиантовыми часами на лацкане.
Милли насторожилась:
– А вот и он. Смотрите.
Колетт вгляделась.
– Погоди-ка… Кто это рядом с ним – неужели мой брат?
– Роджер вернулся? – Я чуть не потеряла равновесие. Он где-то пропадал три долгих года.
– Ой, правда! – взвизгнула Милли. – Вон он!
Колетт прижала пальцы к губам и попыталась совладать с собой. Она тяжело перенесла внезапный отъезд Роджера с Шармана. Дядя Вольф изо всех сил старался быть хорошим отцом, но на него снизу вверх смотрели девяносто шесть Ревеллей, ожидавших, что он удержит семью на плаву. После смерти тети Аделин Колетт осталась по большей части предоставлена сама себе.
– Разумеется, он обставил свой приезд как можно эффектнее. Не мог же он просто взять и явиться за кулисы, это не в его духе. Поэтому он уселся в представительскую ложу и делает вид, будто на короткой ноге с бутлегером.
Я невольно улыбнулась:
– Это так похоже на Роджера.
– А бутлегер выглядит как-то совсем иначе. В хорошем смысле. – Глаза Милли сверкнули озорным огоньком. – Глядишь, еще и влюбишься в него! И у вас будут прелестные детишки – путешественники во времени со способностью к очарованию.
Колетт выгнула бровь:
– Хочешь, чтобы Лакс ушла в семью грязных политиканов?
– Верно подмечено.
– Любовь? – Я натянуто улыбнулась. Влюбиться – это самая большая глупость, какую способен сотворить человек с фамилией Ревелль. – Не нужна мне никакая любовь. Мне нужно богатство.
Улыбка Милли стала еще шире:
– Вот увидишь, в Доме веселья тебе понравится.
Далеко внизу барабанщики начали выбивать неторопливый, томительный ритм. Наша очередь.
– Ну, была не была, поехали! – Колетт и Милли ухватились за брусья и встали на цыпочки к самому краю мостика.
Вот оно, начинается. Я собралась с духом. Пора призывать мою скрытую магию.
– Хотите ли вы полюбоваться ослепительной Дочерью Ночи? – воззвал к публике дядя Вольф.
Зрители затопали ногами. Балки, державшие купол, заходили ходуном. Я закрыла глаза, сцепила руки. Сейчас или никогда.
– Готовы ли увидеть неотразимую, непревзойденную звезду – Сверкающий Рубин Ревеллей?
Я почувствовала резкую боль, как будто кто-то воткнул нож в мое тело. Вонзил его мне в горло, разрубил ребра, проник в самую сердцевину. На лбу выступили бусинки пота. Я словно проглотила огненный шар, и он сжигал меня изнутри. Инстинкты кричали – так нельзя, прекрати, но я впускала магию все глубже и глубже.
У магии всегда есть своя цена. Расплатой за мою была боль. Невыносимая, от которой стынет кровь и цепенеет разум. Стоило мне прибегнуть к своей магии, не пользуясь силой камней, и голова начинала раскалываться, словно под ударами тысячи топоров. Но если я сумею это выдержать, то очарую кого угодно. Даже Хроноса.
Я стояла, дрожа всем телом, а Колетт и Милли переглядывались. Им казалось, что перед каждым представлением меня охватывает паника. Силясь взять себя в руки, я прикусила язык, да так сильно, что ощутила во рту металлический привкус крови.
Надо мной вспыхнули светящиеся струны – эфирные нити разных цветов. Магия драгоценных камней невидима, но, когда я пускала в ход свои дополнительные способности, вокруг меня, словно нечесаные волосы в ветреный день, плясали эти красочные всполохи. Каждая световая нить тянулась к одному из зрителей, своим цветом сообщая о его эмоциях, и я могла управлять ими, как захочу.
Вот почему мой номер был самым популярным, вот почему дядя Вольф назначил меня примой. Самой красивой была Милли, самой талантливой – Колетт, но только со мной зрители чувствовали себя на седьмом небе.
Сегодня вечером Нана будет купаться в шампанском.
Я подхватила ближайшую светонить. Боль в голове усилилась, но я все равно потянулась к следующей.
Еще одна светонить. Еще и еще.
Цветные вспышки переплетались, их было слишком много, чтобы уловить эмоции каждого зрителя. Красный всегда означал похоть. Зеленый – зависть. Синий – грусть. А дымчатая тьма говорила о закипающем гневе.
Я их обольщу.
Я их зачарую.
Они вывернут карманы, выцарапают бриллианты из оправ и швырнут в мои протянутые руки. Дьюи Хронос будет так потрясен, что пришлет полные корабли спиртного. Мы не только выживем под гнетом сухого закона, но и будем процветать. В нашей тихой гавани найдут приют и алкоголь все грешники мира.
А самое главное – мы сохраним наш театр. Наш дом.
Колетт потянула меня за руку:
– Готова?
Я кивнула. Тело постепенно привыкало к боли.
Она дала сигнал дяде Вольфу, поджидавшему далеко внизу. Борясь с приступом головокружения, я нашла светонить, ведущую к молодому человеку с часами-бриллиантом на лацкане. К счастью, рядом с ним не было Тревора Эдвардса, помощника, способного читать мысли. По словам дяди Вольфа, Дьюи берет Тревора на все значимые переговоры. Вместо него рядом с бутлегером, развалившись в кресле, сидел Роджер в неоново-зеленой туристической шляпе с фирменной лукавой улыбкой на губах.
Дьюи Хронос подался вперед. По его лицу скользнул блуждающий луч прожектора, и на меня внезапно нахлынул прилив удовольствия. Дьюи был не просто красив, он был великолепен. Непослушные темные волосы, широкие плечи и на удивление искренняя светонить. Ничего общего с тем болезненным мальчиком, каким я его помнила.
Я покопалась в вихре его эмоций, отыскивая ту, которая могла бы нам пригодиться. Он, конечно, взволнован и изрядно пьян. Это хорошо. Кроме того, мучительно скучает по дому. Похоже, слухи о том, что его изгнали из семьи, правдивы.
– Кажется, она вас не слышит! – раззадорил публику дядя Вольф.
«Твое место здесь», – прошептала я в его светонить. Она вспыхнула ослепительно золотым цветом надежды. Отлично.
Боль пронзила голову так, что я вскрикнула, но никто меня не услышал. Ни один человек среди тысяч жадных глоток, скандирующих мое имя. Крепко держа под контролем светонить Дьюи, я взялась за перекладину трапеции и придвинулась к Колетт. Меня обдало влажным воздухом партера, густым от сигарного дыма и дешевого пива.
Милли взлетела над публикой, над ярким буйством разноцветных шляп. Зрители неистовствовали. Луч прожектора снова взметнулся к небу, и с высоты грациозно нырнула Колетт. Зрители загалдели еще громче, от их голосов содрогнулся мостик у меня под ногами.
Мой черед взлететь. Невзирая на боль, я была готова. Моего обнаженного тела коснется ночная прохлада, рев зрительного зала утихнет, сменившись сосредоточенным вниманием, без которого не выполнить полет на трапеции. На краткий блаженный миг в целом свете останемся только мы – я, мои сестры да непоколебимая вера, по-прежнему объединявшая нас. Вера в то, что они меня поймают. Так было всегда.
Я приласкала световую нить Дьюи Хроноса: «Сейчас ты увидишь самую красивую девушку на свете».
Публика взывала ко мне, к Лакс Ревелль, к Дочери Ночи. Крепче ухватившись за трапецию, я в последний раз с наслаждением вдохнула полной грудью…
…И спрыгнула.
Глава 4
Джеймисон
По шатру летали люди, кувыркались изящными сальто в такт сумрачной, завораживающей мелодии оркестра. Луч прожектора устремился вверх, и я вытянул шею посмотреть, на что он укажет.
И тут я увидел ее. Самую прекрасную девушку на свете. Летящую со звезд.
Она, качнувшись, взмыла с трапеции, и другая, пухленькая акробатка поймала ее за ноги. Под оглушительные крики зрителей Лакс перепорхнула к следующим качелям, потом еще и еще и наконец приземлилась на хрустальный мостик в виде облака. Она грациозно склонилась над краем, и луч прожектора заиграл ослепительными искрами на ее блестках. Облако опустилось, и ее лицо оказалось на одном уровне с моим, хотя нас по-прежнему разделял целый океан людей.
Наши глаза встретились. И меня охватило желание, какого я раньше никогда не испытывал.
«Я дома. Рядом с ней я дома».
Она смотрит на меня? Нет, этого не может быть, ведь она – самое утонченное создание на свете, а я никто и ничто. И все-таки казалось, что ее сердце бьется в такт с моим. Я словно наяву вдыхал аромат ее духов, ощущал мягкость ее губ. Перед глазами мелькали тысячи картин из тех времен, когда мы были вместе. Но ведь этого не было? Однако могло быть, вполне могло. Она игриво подмигнула мне накрашенным глазом, широкая лента, венчавшая голову, как корона, еле удерживала россыпь пышных кудрей. Даже одно дыхание рядом с ней казалось святотатством.
Она отвернулась, ее взгляд скользил по другим поклонникам, более достойным. Я вскрикнул, умоляя снова посмотреть на меня. Но в зрительном зале собрались самые сливки нью-йоркского общества, и она тщательно выбирала себе добычу.
Громкий стук собственного сердца и рокот зрительного зала не давали мне разобрать ни слова из ее ангельской песни. О, если бы только приблизиться к ней, воспеть связующую нить, вспыхнувшую между нами. Я вспрыгнул на перила…
Сильные руки стащили меня обратно в кресло. Роджер.
– Он небось камушек ей дал! – закричала Триста.
– Да у него ни гроша за душой!
Я чувствовал их руки, слышал озабоченные возгласы, но в целом мире существовала только она.
Ее сальто и прыжки на трапеции были сладчайшей из пыток. При виде ее отточенных движений мой дух взлетал на головокружительные высоты, но всякий раз, когда она благополучно приземлялась на мостик, я выдыхал с облегчением. Мое сердце, да что там – весь мой мир раскачивался на этих хлипких перекладинах без натянутой внизу страховочной сетки.
Минуты пролетали как мгновения. Под пение сирен она порхала над сценой. «Посмотри на меня», – взмолился я. Я был готов отдать ей всё, все драгоценные камни, к каким хоть раз прикасался, одежду со своих плеч, все что угодно…
Руки Роджера легли мне на плечи и вдавили обратно в кресло.
Триста наступила мне на ногу, чтобы удержать на месте.
– Может, увести его отсюда?
– Уже почти закончилось. Видишь?
Другие акробатки поймали ее и снова опустили на облако. Мужчины бросали на сцену полные горсти драгоценных камней, женщины выковыривали камни из своих колец. Она это заслужила. Если бы я мог хоть как-нибудь показать, насколько она мне дорога…
Мамина брошь.
Нет времени вытаскивать из нее самоцветы, брошу ей всю целиком…
– Стой! – Триста повалила меня на грязный ковер. Я отбивался изо всех сил, но она выдернула брошку у меня из рук и отскочила подальше.
– Отдай! – заорал я. Но, чтобы забрать у нее брошь, пришлось бы отвести глаза от Лакс, а этого сделать я никак не мог.
Пока я вставал на ноги, Лакс снова поймала мой взгляд. И Роджер, и Триста, и сотни других посторонних – все они растворились в небытии.
Мы остались одни. Медленно поднимались к луне. К звездам.
Хрустальное облако уносило ее все выше и выше, туда, где я уже не мог до нее дотянуться. Губы изогнулись в таинственной улыбке – только для меня одного.
Затем она отвернулась и стала рассылать воздушные поцелуи бессчетным восторженным зрителям.
Я рухнул в кресло, выжатый как лимон.
– Бедняжка Джеймо. – Триста похлопала меня по плечам. – Теперь ты понял, что такое магия Ревеллей?
Я не мог оторвать глаз от Лакс.
– Рядом с ней я дома.
Триста взглянула на Роджера:
– Нет, это просто жестоко.
– Это шоу-бизнес. – Роджер поправил мою съехавшую шляпу. – Ты же заплатил за вход, верно? Вот так она тебя и очаровала.
Ничего я не заплатил. Естественно, она, как и все Ревелли, умела колдовать. Но я не давал ей камень, все было по-настоящему.
– Посиди тут, Джеймо. Мы вернемся, когда чары рассеются.
Они не рассеются. До моих друзей никак не дойдет то, в чем я был абсолютно уверен: Лакс Ревелль – моя судьба. К этому вели все события сегодняшней ночи. Ощущение дежавю. Упавший ящик. Пчелки.
В первый раз за свои девятнадцать лет я был ровно там, где суждено.
Она села на край облака и помахала своим бесчисленным поклонникам. На сцену выскочили дети и принялись сметать камни за кулисы. Каплями дождя падали сапфиры, изумруды, топазы, даже бриллианты. Но я не сводил глаз с девушки, высоко парившей над этой суетой. Ее улыбка стала немного натянутой. Видно было, как она устала.
Наши глаза встретились еще раз и…
Она схватилась руками за живот. Ноги соскользнули.
В прекрасных глазах мелькнул страх.
Роджер закричал.
И она
камнем
упала
с небес.