Любовь Романовна Белых
Анатомия обмана
Глава 5
Жизнь холостяка, оказывается, сказывается на его холодильнике. Или это всё погоны?
Николай Петрович отъехал, а я, оставшись в чужом доме в полном одиночестве, пошла на разведку боем. Точнее, кухней.
Сдалась мне та жареная картошка? Нет, почистить её мне вполне удалось, как и вымыть. Даже нарезать. А вот задействованные приборы, разделочную доску и прочее помыть не удавалось, как я только не корячилась.
Уже жарится, слава богу. Стыдно, конечно, вроде хочу как лучше, а получается, что только работы мужчине добавляю.
В холодильнике находится обветренный кусок сыра и два лотка яиц. Не задумываясь, ставлю вариться яйца. Натираю на тёрке сыр, добываю молодой чеснок в огороде и… ещё пачкаю посуду, помыть которую я не в состоянии.
Должно быть, это что-то нервное. Даже параноидальное. Мне жизненно необходимо занять себя. Найти занятие, которое не бросит на меня тень подозрения. Что-то очень обыденное и несложное. Вот, пожалуйста, колдую над сковородкой. Даже не заметила, как нафаршировала яйца сыром с чесноком и убрала в холодильник.
– Майонеза, конечно, не хватает. – едва слышно шепчу я, борясь с тишиной пустого дома.
Внезапно взгляд выхватывает в отражении кастрюли, что я оставила остывать на плите, не рискуя одной рукой тащить её в раковину с кипятком, мужской силуэт. Образ дрожит.
– Пришёл? – лишь после того как мужчина провалился к стене большого, но такого пустого, холодильника, я убеждаюсь в своих подозрениях.
Макс двигается в мою сторону. Его голос звучит весело и непринуждённо:
– А как ты меня увидела?
Отвечаю честно:
– В отражении кастрюли. Яйца варила.
– Ты уверена, что тебе стоит этим заниматься? Мы можем заказать что-то из еды. Я могу и сам приготовить. А отец, кстати, где? – голос раздаётся слишком близко.
Я вынуждена обернуться.
– Не знаю, сказал ли тебе Николай Петрович… – сбивчиво начинаю, тут же повернувшись обратно. Вспоминаю, как выгляжу, и чувствую, что щёки пылают адским огнём. Кое-как беру себя в руки и продолжаю: – В общем, он предложил мне вроде как работу. Помощницы по хозяйству. Он сказал, так и для следствия будет лучше. Только нужно будет солгать. Ну, сказать, что я здесь работала до… до вчерашнего дня. Чтоб у вас из-за меня ещё больше проблем не было.
Мужчина всей моей жизни хмурится. Я не хочу ему лгать, оттого перевожу разговор в другое русло:
– Картошка почти готова. Ещё я там яйца с сыром и чесноком сделала. Только майонеза не было. Если ты голоден… – кровь снова приливает к щекам.
Подумать только, я готовила для Лядовых и сейчас буду кормить Макса своей стряпнёй.
– Ничего себе ты ловкая. – мне кажется, что нотки сомнения пробираются в его голос.
– Не такая уж и ловкая. Тем, у кого имеются две работающие руки, придётся мыть после меня посуду. Я как-то сначала об этом совсем не подумала…
– А я хваловал отца на посудомоечную машину. Он всё был уверен, что она ему без надобности.
Вот ещё. Из-за моей глупости и недальновидности покупать ненужную человеку вещь? Как Макс вообще это всё совместил?
На моё счастье или беду, раздаются приближающиеся шаги.
Поразительно, что я совсем не слышала в доме этого ужасного скрипа ворот. Звукоизоляция?
– Запах изумительный, Анют, но, боюсь, твои труды нас не дождутся. Если ты, конечно, прислушается к моему совету.
Николай Петрович входит в кухню широкими шагами. Я благодарна за комплимент своей картошке, потому что вижу неподдельное любопытство на его лице. Ну и ещё трепещущие крылья носа.
– Почему я должна не прислушаться к вашему совету? – искренне изумляюсь я.
Стараюсь не выказывать беспокойства, но тело подводит. Ладони и лоб мигом становятся мокрыми. Злюсь сама на себя, не сводя взгляда с человека, принёсшего непонятные вести.
– В общем, там твоя мама одумалась. Ради тебя или Миланки, для дела неважно. Но это шанс. Хороший шанс заручиться её поддержкой и открыть ей глаза на того, с кем она продолжает жить. Если она присоединится к твоим показаниям, Анют… – полковник говорит что-то ещё, а я его не слышу. В ушах вновь воет тревожная сирена.
Это же… это же мама.
– И что вы хотите? – не слыша ничего вокруг, я спрашиваю о самом главном. Старательно контролирую тембр голоса, чтоб в него не пробрались тревожные нотки и отголоски намечающейся паники.
– У Прохорова остались некоторые вопросы. Тяжёлые вопросы, Анют. – вздыхает Николай Петрович, кося растерянным взглядом в сторону плиты.
Картошка! Да чтоб меня!
Снимаю с огня сковородку. Ставлю её на другую конфорку. Откладываю в сторону деревянную лопаточку, а сама наблюдаю за мужчинами в отражении рядом стоящей кастрюли. Макс подаёт отцу какие-то знаки, которые я не могу разгадать. Отец отвечает ему небрежным взмахом руки.
Всё-таки гаденько немного. Не ожидала, что за моей спиной, как в буквальном, так и в переносном смысле, будут переговариваться или даже договариваться о чём-то.
– Вы предлагаете на допрос позвать мать? – дрогнувшим голосом интересуюсь я, медленно оборачиваясь. – Или пригласить их всех сюда?
– Сюда не стоит. – протестует любовь всей моей жизни. – Никто пока не знает, где ты. Пусть на какое-то время это так и остаётся.
– Да. Возможно, именно поэтому твоя мама бьёт тревогу. Где ты и что с тобой… Ей же ничего не известно.
Сжимаю здоровую руку в кулак и заставляю себя терпеть до последнего.
– Моя мать бьёт не только тревогу. – ехидно усмехаюсь, медленно расслабляя руку. Приятное покалывание в пальцах от ушедшего онемения остужает пыл. – Вы можете мне гарантировать, что не повторится ничего из того, что уже было? Причём тоже на допросе вроде как и при том же следователе?
– Боже, – выдыхает Максим, – Что у тебя дома происходило? Давай и на неё напишем заявление? Она мигом заткнётся!
Любовь к матери всё ещё жива. Я ощущаю её по волне негодования и злости, расплескавшейся внутри меня после слов младшего Лядова.
– Выбирай выражения! Ты говоришь о моей матери!
Мужчины переглядываются. Обмениваются вопросительными взглядами.
– Анют, мы тебя услышали. – примирительно произносит Николай Петрович.
Мужчина поднимает руки, будто признаёт поражение, и шагает к столу.
– Присаживайся. Сейчас будем пробовать твою картошечку, пока я пол слюной не закапал. – продолжает болтать полковник, обходя кухонный стол и выдвинутый стул.
– Услышали. – отчаянно киваю, вновь сжимая кулак. – Услышали, но не поняли. Я поеду. Пусть будет мать. Пусть будет хоть всё семейство Зверевых. Я поеду. На самом деле поеду. Если это поможет ускорить весь этот процесс и на этом настаиваете вы, Николай Петрович, то я обязательно поеду. Очень хочется, если ни определённости, то хотя бы своих честно заработанных денег и телефон. И вся ответственность будет на вас двоих. Так и знайте, если мне опять перепадёт, то виноват будет не тот, кто нанесёт удары, а именно вы.
Мужчины снова переглядываются, а я не сдерживаюсь и закатываю глаза. Должно быть, это что-то из области фантастики – семейных уз и зова крови. Мне кажется, они общаются этими взглядами. Ментально как-то.
– Но картошку вы попробуете, – командным тоном произношу я, кивая в сторону Макса, – А Макс пока посуду помоет.
…поразительно, но двое полицейских меня послушались и уже через десять минут мы на машине Николай Петровича выезжали на трассу, ведущую в город.
– Прости, Ань, мы не подумали об одежде. – кося на мою толстовку, Макс рвано выдыхает, глядя на пятна крови.
Это сейчас такие мелочи. Что мне сейчас до пришедшего в негодность спортивного костюма, если вся моя жизнь пришла в негодность?
– Николай Петрович, – не хочу завязывать разговор с Максимом, переключаюсь на его отца, – Ну, как картошка?
– А не обидишься?
Пожимаю плечами. Я, вообще-то, старалась, но обижаться, скорее всего, не стану. Под конец готовки я её чуть не спалила.
– Я ещё попробую. – уверенно отзываюсь я, вызвав смех своего собеседника.
– Целеустремлённая, значит?
– Скорее уж упорная.
Вновь оказываюсь наедине со своими мыслями. Я знала, что без этого раунда, моя игра не будет окончена никогда, но, признаться, я не уверена, что готова к нему сейчас.
Не верю, что мать так быстро одумалась. Не верю, что она вообще на это способна. Я ужасный человек. Просто отвратительный. Не верить самому близкому и дорогому человеку, который только может быть – дно дна.
Наверное, я задремала или ушла слишком глубоко в себя, потому что из какой-то параллельной реальности меня вывел хлопок дверей.
Приехали.
Макс помогает мне выбраться из машины. Только вот я не вижу в упор торца здания. Мы остановились у каких-то мусорных баков и рядом с тёмной, с облупившейся краской, дверью двухэтажного здания.
Пока иду, считаю окна и прикидываю направление. Очень быстро прихожу к выводу, что это что-то вроде запасного входа в тот же райотдел.
Не ошибаюсь. Меня ведут хоть и незнакомыми коридорами, но в той же стилистике и цветовой гамме, что и виденные мной коридоры с центрального входа.
– Мы будем рядом, Анют. – только сейчас я чувствую самый чистейший ужас.
Наивная и глупая, я отчего-то решила, что они будут со мной. Рядом. Не за стеной или стеклом, а именно рядом.
Распахнувшаяся сбоку дверь не даёт мне поддаться панике и вырваться наружу мольбам об участии хотя бы одного из Лядовых.
Как я вообще могла всё это затеять, думая, что хоть с чем-то в состоянии справиться самостоятельно? Да мне страшно до одури!
– Входи, Поплавская.
Ненавистный мной Прохоров выглядывает из-за полуоткрытой двери.
– Ты справишься. – шепчет Макс, отступая от меня.
Мне остаётся только сделать шаг вперёд. Именно так я и поступаю, напоминания себе, что возврата уже нет. Я сожгла почти все мосты, что могли бы привести меня обратной дорогой, а те, что не сожгла, выжгу сейчас дотла. Я обязана.
Вхожу в светлый кабинет. Меня неприятно удивляет, что очень похож на комнату для настоящих допросов. Как в фильмах. Металлический стол. Металлические стулья с плоскими сиденьями. И… зеркало во всю правую стену.
– Ань…
Мама… Сердце останавливается. Она выглядит уставшей и измотанной. Под глазами залегли тени, а губы упрямо поджаты. Растрёпанный, такой привычный мне, пучок тёмных волос на голове.
– Надеюсь, вас можно оставить наедине на пару минут? – ухмыляется следователь.
– Как же стыдно… – мать прячет лицо в ладонях, и я почти верю раскаянию, звучащему в её голове.
Но стоит дверям закрыться за Виталием Евгеньевичем, как все мои сожаления и стыд улетучиваются в один короткий вопрос:
– Девочка моя, зачем ты это делаешь?
Она не понимает…
Я не верю, что она не понимает. Не хочу в это верить.
– Ты знаешь, зачем. – сдержанно произношу я, поправляя фиксатор на шее.
Сажусь рядом с ней, упрямо глядя в стену напротив. Если честно, мне даже плевать, слушает ли кто-то сейчас наш разговор. Я не выдам себя ни словом.
– Не знаю. – всхлипывает в ладони мать. – Это же неправда, он никогда вас не бил. Что мне сделать, чтоб остановить всё это?
На миг она открывает лицо, ища мой взгляд заплаканными глазами, а я безжалостно произношу единственно верное:
– Сказать правду, мама. Просто скажи правду.
Глава 6
В какой-то момент я понимаю, что теряюсь. Просто путаюсь в датах, годах, побоях и обстоятельствах, когда отчим Ани её избивал. Я не мог себе представить, что слышать подобное будет так тяжело.
– Она врёт. – выдыхает отец, не сводя пристального взгляда с комнаты за стеклом.
– Кто?
Я уже ничему не удивлюсь. Прохор так насел на Аню, будто это она кого-то избивала годами.
– Вообще, обе. Но сейчас я имел в виду мать Анюты. С Аней всё понятно, она пытается её выгораживать.
Разворачиваюсь к отцу, вопросительно подняв брови:
– И с чего такие выводы.
Он хмыкает.
– Помнишь, Прохор заходил к нам в самом начале, когда озвучивал результаты экспертизы, оставив мать и дочь наедине?
Киваю, прекрасно помня, настороживший даже меня разговор.
Как там говорит папа обо мне? Пороху не нюхавший юнец?
– Зверева постоянно говорит с уточнениями. Это не прямой обман, Максим, но тревожный звоночек. Она десятки раз повторила: «Он не бьёт своих детей», «Он не мог этого сделать с Аней» и прочее, прочее, прочее… Знаешь, это как скрытый сигнал, что с кем-то другим он мог так поступить и кого-то другого он мог избить. Обычно такие женщины кричат, что их мужчины не обидят и мухи. Они более категоричны и непоколебимы, а эта… Что-то там есть.
– А Аня в чём мать выгораживает?
– Когда она думала, что они наедине и их никто не слышит, она попросила мать сказать правду. То есть, мать всё-таки была в курсе, каким способом её муж воспитывал неродную дочь. Но упорно продолжает это отрицать, давая показания.
Я не впечатлён.
– Я тоже это заметил. Но мы не сможем заставить девчонку потопить собственную мать. Пусть идёт как идёт.
Отец со мной согласен.
Звереву недолго ходить без судимости. Результаты экспертиз против него. Кровь на деньгах Анина. На них же его отпечатки. Его анализ крови показал, что человек крепко выпил и вполне мог бы соскочить под состояние опьянения и аффекта, если бы это был единичный случай в их семье. Телефон Анюты чист. Хотя я вообще не понимаю, что там хотел найти Прохоров. Он отчитался, что никакой активности в заявленные часы не было. Не было и сомнительных поисковых запросов.
Меня до зубного скрежета злит этот следователь. Я всё чаще ловлю себя на мысли, что он не мразь за решётку хочет посадить, любителя распускать руки на тех, кто не в состоянии дать сдачи, а уличить Аньку в обмане.
– Он всегда был таким конченым? – вырывается у меня, слыша его очередной вопрос.
– Ваша мать утверждает, что Зверев Валерий Александрович любил вас с сестрой одинаково. Равноценно вкладывался и равноценно занимался вашим воспитанием. Основным источником дохода в вашей семье был именно он. Не проще ли ему было бы вас куда-то сплавить, при такой неприязни, как вы утверждаете? Школа-интернат. Родственники по отцовской линии. – абсолютную херню несёт он.
– Девчонку сейчас рванёт. – хмыкает отец.
Перевожу взгляд на Аню. Грудь часто вздымается. Зрачки расширены. Глаза как блюдца. Незаштопанная бровь изогнута. Лицо стремительно краснеет.
– Виталий Евгеньевич, – цедит девчонка, – А вы от стула жопу открываете? Всегда здесь сидите и записываете то, что вам говорят все, кто к вам приходит?! – голос звенит злостью и высокомерием. – Кто меня обеспечивал? Я ушла из школы с девятого класса, получив аттестат. Сразу же устроилась работать в кафе, где и работаю по сей день! С тех пор и до этого самого дня я обеспечиваю себя сама! Воспитание? Вам мало ваших бумажек с освидетельствованием его воспитаний? Так давайте, тащите несколько пачек бумаги, я тоже вам расскажу массу всего интересного! А лучше сразу ноутбук! У вас же нормальный райотдел? Или до сих пор всё от руки и на тяп-ляп фиксируете?!
Горжусь этой девочкой. Вроде высказала всё следователю она, а горд я.
– Анечка, но ведь ты же сама так захотела. – лепечет её мать. – Ты ведь и шла туда на летнюю подработку.
– Мама! – рявкает Поплавская, отчего её длинные волосы взлетают вверх, вторя положению тела девушки, что вскакивает с места. – Я так тебя люблю! Так люблю тебя, мама! Но ты этого не понимаешь! Даже сейчас не понимаешь!
Фурия, вихрь, а не девчонка. Даже Прохор в шоке.
– Не ревнует ли она мать к отчиму и новой сестре? – бормочет отец, отвлекая меня от завораживающего зрелища.
– Ну таким способом вряд ли можно… – осекаюсь. До меня доходит, что отец имеет в виду.
– Если он сядет, то очень даже можно.
– Пап, ты чего? – смотрю на своего старика, сомневаясь в его благоразумии.
– Да ничего. Мысли вслух. – отмахивается он.
Я успокаиваюсь.
Всецело верю Ане. Мне плевать, кто и в чём сомневается.
Она любит свою сестру. Она вся побитая рвалась её спасать всего одну ночь назад. Она с ней играет. Проводит время. Милана улыбалась, увидев свою старшую сестру на парковке утром, когда мы выходили из райотдела и повстречались с её очень “приятной” бабкой.
Ревность к матери? Так и для этого она что-то припозднилась. Зверева в браке с отчимом Ани больше шести лет. Неужели бы не вырвалась наружу эта ревность за все предшествующие года?
Сомнительные мотивы.
– Кхм… – кашлянув в кулак, я перевожу на отца требовательный взгляд. – Почему ты и Прохоров вообще пытаетесь найти Анины мотивы? Не Зверева, а Анины. Что происходит?
– Я? – изумляется. – Я вообще ничего не ищу. Рассуждал вслух. Мне это помогает. Слуховая память и восприятие такое. То, что слышу твёрже того, что я вижу.
***
Она не понимает. По-прежнему не понимает. Не помнит ничего, что он творил годами.
Как спасать маму, свою семью, если самый близкий человек в неадеквате? Я столько всего уже рассказала усатому при матери, а она ни на миг не засомневалась, ничего не поняла, ни о чём не догадалась.
Мне чертовски больно и обидно, но ничего из этих чувств не должно просочиться наружу.
Злит меня следователь? Умышленно выводит из себя? Просто издевается? Ну и пожалуйста! Злиться и огрызаться я имею право – это нормально, учитывая сложившиеся обстоятельства.
Обеспечивал меня отчим. Ага. Воспитанием он моим занимался. Смешно, не могу, дайте поржать хоть спокойно, а не это всё. Мать моя утверждает, понимаешь ли. Шикарно. Мало того что она сидит, хлопает заплаканными глазами и ничего, НИЧЕГО не понимает и не слышит, не хочет думать, она ещё и врёт!
Взрываюсь в одно мгновение:
– Виталий Евгеньевич, а вы от стула жопу открываете? Всегда здесь сидите и записываете то, что вам говорят все, кто к вам приходит?! – усы следователя пришли в движение. У нормальных людей вверх ползут брови, а у него – усы. – Кто меня обеспечивал? Я ушла из школы с девятого класса, получив аттестат. Сразу же устроилась работать в кафе, где и работаю по сей день! С тех пор и до этого самого дня я обеспечиваю себя сама! Воспитание? Вам мало ваших бумажек с освидетельствованием его воспитаний? Так давайте, тащите несколько пачек бумаги, я тоже вам расскажу массу всего интересного! А лучше сразу ноутбук! У вас же нормальный райотдел? Или до сих пор всё от руки и на тяп-ляп фиксируете?!
– Анечка, но ведь ты же сама так захотела. – то ли оправдывается, то ли продолжает защищать этого урода мать. – Ты ведь и шла туда на летнюю подработку.
Я шла! Да, я шла в кафе подработать на лето, чтоб у меня были деньги. Хоть какие-то. Хоть на что-то, за что не придётся отчитываться ни мне, ни матери. И осталась я в кафе работать, потому что поняла, что могу эти деньги зарабатывать, а тянуть мою учёбу просто никому не упёрлось.
Конечно, я мечтала, что поступлю в какой-то колледж подальше отсюда и смогу так же работать и не загибаться, но… Уехать оказалось не так просто. Не просто корни – удавка на шее.
– Мама, я так тебя люблю! Так люблю тебя, мама! Но ты этого не понимаешь! Даже сейчас не понимаешь! – очередная попытка, подсказать матери верное направление, вырывается наружу.
В допросной становится тихо. Виталий Евгеньевич чешет свои усы, мама с настороженностью смотрит на меня, а я не могу заставить себя занять прежнее место.
– Но я тебя тоже очень люблю, Анечка… – мать подаёт голос, медленно поднимаясь на ноги.
Я не спешу бросаться в её объятия, хоть и какая-то неведомая сила меня в них толкает.
– И его, да? – хрипло отзываюсь я, отступив на шаг назад.
– Конечно. – растерянно выдыхает она. – Это просто какое-то недоразумение. Мы же одна семья…
Не раскисаю. Не позволяю себе перейти на крик снова. Сжимаю руку в кулак и тихо произношу:
– Это так трогательно, мама. – усмехаюсь. – Пусть пьёт, бьёт, а ты его будешь любить больше меня. Он оценит. Уверена. – шумно сглатываю, повернувшись к следователю, и чётко задаю вопрос: – Виталий Евгеньевич, а мою мать можно тоже на какое-то психическое освидетельствование отправить? Или обязать к часам с психологом? Мне кажется, она больна, как раз по этой части.
Перевожу взгляд на ту, что с каждым годом всё больше становилась матерью и всё меньше мамой, и замолкаю.
Сосредоточенное и привлекательное лицо застыло передо мной. Безумный взгляд сканирует меня от кончиков волос до носков моих кроссовок. Она хмурится. Приоткрывает губы, но сказать не решается.
Вот она – эта магия родственных уз, что отчётливо мной наблюдалась в семье Лядовых. Я без слов понимаю, что процесс пошёл – она начинает догадываться, зачем я превращаю наши жизни в ад.
– Есть что-то ещё? Я хочу уйти. – опускаю глаза в пол и разжимаю кулак.
Понемногу успокаиваюсь.
Боюсь торопиться с выводами, но, кажется, этот раунд за мной. Если мама хоть на мгновение засомневалась, я уже победила, какой бы ни был конечный счёт. Толчок я дала, остальное за ней. Не хочу быть зверем, не хочу уподобляться ему. Мама должна сама всё понять и сделать выбор. САМА. Я не стану давить и постоянно оставлять подсказки.
– Аня, подожди. – мать отмирает. – Как же ты? Где ты…
– Со мной всё хорошо.
– Я не знала, что тебе нужно… принесла кое-что из вещей. Они у следователя в кабинете…
Мне вещи?
Не знаю, как на это реагировать.
Это всё? Мать уже всё решила? Я пошла на хрен из дома? С глаз долой, из сердца вон? Или как? Забота? А не лучше ли было её проявить, встав на защиту своего ребёнка, а не этого урода?
– Спасибо. Ты очень любезна. – всё, на что меня хватает.
– В принципе, мы закончили. – подаёт голос усатый. – Идёмте. Я верну вам ваши личные вещи, денежные средства и заберёте баулы из моего кабинета.
Прохоров встаёт из-за стола, забывая на нём бледно-голубую папку. Сверхважную и такую необходимую, за которой он выходил из допросной, оставив меня наедине с той, что в прошлую нашу встречу отлупила меня. Ага, такую необходимую, что он ни разу в неё не заглянул. Уловка, которую я разгадала лишь позже.
Теперь я точно уверена, что мне не верит не только усатый, но и кто-то из Лядовых.
…или же мне не верит вообще никто.
