Людмила Павловна Шигапова
Первый Встречный
– Это чудо к нам из Англии пришло. Говорят, там можно заблудиться, и там девушкам назначают свидания.
. – Не надоело об одном и том же талдычить? Ведь ты просватана уже.
– Я ж о тебе пекусь, милая!
– Придется для начала обзавестись женихом, а уж потом обследовать лабиринт, – наигранно вздохнула Ярослава.
– Всем сердцем желаю тебе этого. Быть невестой – это такой замечательный статус, – зарделась Ксения. – Кавалеры уважительны в речах, незамужние девицы и их матушки любезны, и главное, родители спокойны и не тиранят попреками. По правде говоря, курочки мои, как ты их называешь, даже близко к тебе подойти не хотят, боятся, что ты их без женихов оставишь.
– Ой ли, – засмеялась Ярослава, – чего ж они Марию тогда привечали?
– А того и привечали, что Машенька была им ровня: с одного куста ягода, от одного деревца листочек. Это я в тебе подмены не вижу, и как стала ты мне дорога с первого дня знакомства, такой и осталась, только еще пуще тебя полюбила, когда тайну твою узнала да прикрыться на скачках помогла. А для них княжна Галицкая – птица совсем другого роду-племени. Она, если хочешь знать…
– Беркут… – выдохнула Ярослава, позабыв о подруге и устремляя взгляд на другой конец зала, где двое статных мужчин ловко лавировали между гостями.
Одним из них был Всеволод Лунев, а второй – уже знакомый ей иноземец. «Не он ли таинственный милорд, которого ожидают затрепыхавшиеся «курочки»?», – подумала она, рассматривая мужчину, который на сей раз одет был щегольски но в то же время сдержанно: темно-синий камзол рытого бархата с лазоревым ворсом оттенял мужественное лицо. Резкие правильные черты, квадратный подбородок, и синие, с зеленоватыми искрами глаза, в таинственной глубине которых плескалось море. На мгновение девушка встретилась с прожигающим взглядом иноземца, ей показалось, что он узнал ее, по телу пробежала едва заметная дрожь, она запаниковала, но в то же самое мгновение услышала вежливое:
– Окажите честь, княжна! Вы обещали мне первый танец!
Ярослава радостно улыбнулась и, протянув руку отцу, направилась в центр зала, где партнеры выстраивались на полонез.
Иноземец с волосами цвета беркутова крыла, не отрываясь, смотрел на танцующих:
– Какая величественная пара! – не сдержав восхищения, бросил он Луневу. – Рядом с внушительного вида вельможей само совершенство. Настоящая леди.
– Его сиятельство князь Галицкий с дочерью …
– Она кого-то мне напоминает, не могу понять.
– Вряд ли, дорогой виконт. Это ее первый сезон в Петербурге, она недавно в столице. По стечению обстоятельств, княжна – подруга моей сестрицы. Они познакомились в доме графини Остужевой, куда приехали после фатального проигрыша моего Зефира скакуну Анны Алексеевны. Никогда бы не подумал, что безусый малец на невзрачной лошадке так ловко обставит орловского рысака.
– В тех местах, откуда я родом, есть легенда о Келпи, водяных духах, принимающих облик лошадей. Управляют ими представители волшебного народа фейри. И никто не может победить чудесных животных и их наездников ни в скачке, ни на поле боя. Я следил за состязаниями: мальчишка буквально слился с конём. Да вы, должно быть, его помните. Это тот самый юнец, который в трактире вывел на чистую воду шулера.
– Удивительное дело, милорд, но, кажется, удачливый игрок был из благородных, а на скачках – простой жокей.
– В любом случае, он и там отличился. Я случайно услышал, как двое незнакомцев, скрытых в тени, замышляют недоброе против вашего Зефира. Времени искать вас не было, а этот загадочный парнишка подвернулся как раз вовремя, чтобы я успел его предупредить. В следующий раз я увидел его уже на коне, выбивающим из рук злоумышленника злосчастную табакерку.
– Да уж, мальчишка не так прост, как кажется, – присвистнул Всеволод, – подозреваю теперь, что это не просто слуга, а, возможно, отпрыск знатного рода развлекает себя, пока не начался сезон. Нынешние юнцы любят мнить себя поборниками справедливости, эдакими Робин Гудами.
Иноземец фыркнул в ответ:
– Шервудский стрелок – мошенник и плут! Кто настоящий герой, так это Роб Рой!
От дальнейших размышлений его вновь отвлек облик прекрасной девы магнетически притягивающий его взгляд поразительно синими всполохами, вырывающимися из глубины ее необыкновенных глаз. «Какое невероятное переплетение природной грации и утонченности, чувственности в движениях и мятежного вызова во взоре. Сладкий грех, который хочется испить». Мужчина почувствовал себя сбитым с толку одолевшими и волнующими ударами сердца, изумленный непреодолимым желанием удержать в нем чудесный образ. Повеяло свежестью и изысканным ароматом, шлейфом тянувшимся за дивным созданием… Никогда прежде он не испытывал ничего подобного, его разбушевавшаяся страсть грозила вырваться наружу.
– Вижу, прелестное видение не отпускает вас ни на минуту, дорогой друг, вы так поглощены созерцанием, что, пожалуй, впервые не стали с присущей вам горячностью втолковывать мне истории героев славного прошлого вашей страны. Право, я готов воспользоваться положением старшего брата и умолять Ксению представить нас обоих княжне.
– Только обставьте это как-нибудь без упоминания моего положения, – последовал сдержанный ответ.
– Ваш статус вряд ли ее удивит! По словам сестры, дочь Галицкого необыкновенная девушка, весьма прямолинейна, довольно остроумна, у нее на все есть собственное мнение, но при этом совершенно очаровательна, – заметил Лунев. – Они прекрасно провели время вчетвером с Ксенией, графиней и Марией Бересдорф, которую, кстати, не наблюдаю сегодня в зале, хотя барышня, несомненно заслуживает внимания.
Иноземец машинально пригладил волосы подбирая приличествующие русскому этикету приветственные фразы, как вдруг назойливый голос резко вмешался в его мысли и вытащил в реальность.
– Милорд! Планы меняются. Мне сообщили, что нас дожидаются во дворце.
– Очень кстати. Отправляемся немедля. – Иноземец с чувством сожаления (или облегчения?) устремился к выходу вслед за Всеволодом и передавшим им известие слугой, приказав себе не оборачиваться на предмет своего внезапного сумасшествия.
– Князь, вы великолепный кавалер!
– С такой прелестной партнершей и оловянные солдатики затанцуют!
– Как говорит наша неподражаемая Анна Алексеевна, не пойму: то ли похвалил, то ли уколол, – засмеялась Ярослава.
– Я горжусь тобой, княжна, и оставляю. Веселись!
– Я не прочь сбежать из этого преисполненного собственным величием общества, – шепнула она.
– Э, нет! Мы не нанесем подобного оскорбления графине. Она неспроста затеяла этот бедлам.
– Загладила перед грозным князем вину за маскарад.
– Что за дерзкие речи! Сущая крамола! Что-то я не припомню, чтобы ее сиятельство хотя бы раз признала себя виноватой, – беззлобно ухмыльнулся Никита Сергеевич.
– Князь! Галицкий, что ты себе позволяешь! Отойди, наконец, от дочери! – услышал Никита недовольное шипение за спиной. – Страшнее Цербера! Всех женихов отпугнул своим видом!
– Не кусайтесь, графиня, мой Цербер нынче на цепи, – миролюбиво ответил он. – Я воздержусь от рукопашной.
– Постоянно вертеться возле нее, душить своей заботой, просто глупо.
– Считаете меня досадной помехой счастью дочери? Это ужасно несправедливо, Анна Алексеевна!
– За ней без того три пары глаз моих кумушек наблюдают, надежнее охраны не сыскать!
– И я уже получила наставления, кто мне не подойдет, кого следует избегать, – со смехом выдавила Ярослава, умиляясь светской перепалкой взрослых аристократов.
– Тебя, княжна, ждет еще одна, как ты необдуманно выразилась, повинность – уважить достопочтенных матрон, иначе тебя объявят невоспитанной гордячкой, недостойной внимания. Не заслужить одобрения – это уже скандал для всей фамилии. Недопустимый. Я этого позволить, как ты понимаешь, не могу. Так что идем!
Ярослава безропотно подчинилась, не подав виду, что ужаснулась подобной вероятности.
Подходя к благородным дамам, графиня тихонько проговорила:
– И помни пословицу: «Ешь пироги с грибами – держи язык за зубами».
– Я помню только одно: воспитана царской фрейлиной.
Восседавшие на почетных местах «амфитеатра» великосветские дамы вели между собой оживленную беседу, не упуская возможности высказать уже составленное мнение о присутствующих.
– Слава богу, Петербург оживает. Знать покидает свои загородные имения и, наконец-то, съезжается в столицу.
– Сам Галицкий вышел в свет.
– Все в ожидании государыни-императрицы, ее возвращения из Царского села. Мне нашептали намедни, – Аполлинария Смирнова понизила голос, – она самолично призвала князя прибыть ко двору. Слышала, приехал нехотя. Вполне счастливо жил в своей деревне и, не скрывая, по сей день бравирует верностью жене.
– Не удивлюсь тому возмутительному факту, что у них и спальня общая, – съязвила Эллина Неплюева.
– Да, ретивого коня и время не берет. Согласитесь, подруги, не утратил Никита былого величия, достоин всяческих почестей и похвал. Не побоюсь утверждать, потеснит небывалый интерес к шотландскому виконту. Предвкушаю, этот сезон по накалу страстей превзойдет все мои фантазии!
– Заметили, как загорелись глазки записных столичных красавиц? А вот это уже любопытно, чуть не упустила, – всполошилась Эллада. – Где моя книжечка? Фрейлина Ф., не станем громко называть имени, в четвертый раз кругами дефилирует.
– Ах, какие коллизии мы наблюдаем! Приятно осознавать, что этот вечер не будет загублен, – поддержала ее сестра.
Многозначительное покашливание отвлекло почтенных матрон от перетирания косточек собравшимся.
– Хочу представить: княжна Ярослава Никитична Галицкая, – торжественно провозгласила графиня Остужева.
Ярослава под прицелом пытливых глаз присела в церемониальном реверансе и, опустив глазки, застенчиво улыбнулась. Щеки ее покрылись нежным румянцем.
«Надо же, сама кротость!», – подавила графиня готовое вырваться наружу изумление и добавила вслух:
– Это ее первый сезон в Санкт-Петербурге, и бальная книжка уже заполнена.
– Ду ю спик инглиш?– неожиданно задала единственный известный ей вопрос Аполлинария, приставив к глазам окуляры.
– Ес, оф коз, – вежливо ответила Ярослава.
– Ма шер, как вы находите Петербург? – не желая отставать от подруги, решила блеснуть французским Эллина.
– О, шарман! Он великолепен! Красотой и величием не уступает, а во многом и превосходит европейские монархии, – вспомнила княжна слова капитана Строева.
– Столь же умно и благородно здешнее общество, совершенно не терпит сплетен и пересудов, – высокопарно промолвила Эллада.
– Меня более всего покорила утонченность манер столичных дам, их глубокое понимание жизни, – едва сдерживая смех, польстила Ярослава.
– В этом вы правы, мадемуазель княжна.
– Когда мы будем иметь возможность лицезреть вашу матушку, княгиню Александру?
– С нетерпением с папенькой со дня на день ожидаем.
Матроны отвернулись от дебютантки и, обращаясь к графине, не преминули вынести свой вердикт:
– Чувствуется благородная кровь.
– У вас, Анна Алексеевна обе подопечные достойны похвалы, совершенно подобающе вышколены, милы, воспитаны. Иные вон как пыжатся, но где уж там.
– Кстати, не вижу Марии.
– О, вернулась в Псков – отец жениха ей подобрал, – не моргнув глазом, нашлась графиня.
– Оно и к лучшему. Со столичными невестами провинциальной барышне сложно тягаться.
– Ваша правда, любезная Аполлинария, согласилась графиня и, чуть повернув голову к Ярославе, милостиво разрешила: – Мы вас отпускаем, княжна. Дебют удался.
В знак подтверждения великосветские дамы важно кивнули.
Ярослава сделала книксен и поспешила присоединиться к поджидавшей ее Ксении. Немало развеселившись от беседы с кумушками графини и освободившись от пристального надзора князя, оставшуюся часть вечера она провела в прекрасном настроении.
Глава 12
С раннего утра жители южных окрестностей Санкт – Петербурга наблюдали прелюбопытнейшую картину. На раскинувшемся меж коровьими выпасами пустыре, в небольшом отдалении от деревянных изб, амбаров, риг и прочих сараюшек, вырос пестрый, сшитый из ярких отрезов прочной парусиновой ткани шатер. Был он не менее тридцати аршин в обхвате и шестидесяти вершков в высоту. Вокруг царила неслыханная суета. Повсюду сновали люди: грели воду в большом медном чане, чистили лошадей, меняли им уздечки на новые, усаженные самоцветами, убирали их крупы расшитыми попонами да богатыми, чалдарами – накидками из металлических пластин на суконной основе, расписанными серебром, золотом и эмалью.
Неподалеку человек восемь крепостных парней и девок расположились у костерка и затеяли нехитрые посиделки: плели венки из багряных листьев осины и полевых трав, во все горло распевая «Во лесочке комарочков много уродилось». По всему было видно, что они рады предстоящему представлению и вполне вольготно себя чувствуют в услужении добрым господам.
Сама хозяйка, сиятельная княгиня Александра Федоровна Галицкая, вышла из шатра и окликнула пробегавшую мимо девушку с гирляндой лоскутных флажков, которыми та намеревалась украсить повозки.
– Полинка, поди сюда!
– Слушаю, матушка-княгиня!
– Как наши дела продвигаются?
– Да, почитай, всё готово, барыня. Кареты намыты так, что позолотой сияют, ажно, солнышко ясное, люди в красные одежы наряжены, лица у всех намыты, зубы начищены – нянька самолично проверила. Лошадушкам плюмажи из перьев птиц заморских, этих, как их, хстравусов, сейчас достаем. Лежат в целости и сохранности, от помятия берестой переложены.
– Миколка как, справился?
– Да куда ж этот шустряк денется! С парнями вместе всех местных обежал. Деткам пряник печатный, бабам ленту нарядную, мужикам монетку мелкую всучил. Те, кто окрест ходячий был, в город направились, здравицы кричать по пути обоза обещались. С позволения сказать, славную забаву вы удумали, все довольны несказанно. Нянька Орина такой важности преисполнена, аж, через раз дышит. – Немного помолчав в раздумье, Полинка прыснула в ладошку и, не сдержавшись, добавила: – А все оттого, что под платье корсет, вами подаренный, на себя натянула, я сама лично затягивать помогала…
– Ну, полно. Ишь, расшалилась! На то и парадный выезд, чтобы всем при полном параде быть. Князем велено, нами будет исполнено. Делаем все по-галицки: с таким размахом, чтобы обоими крылами столицу накрыть, да память о себе оставить. Ступай, пришли мне Татьяну, княжнам с волосами помочь надобно, да вели ларец с драгоценностями принести, венцы и серьги к ним выберу. Дружине передай, чтобы повозку открытую с телеги сняли и первой в веренице поставили. Как управитесь, сразу же выезжаем.
Санкт-Петербург трудно удивить роскошным выездом, но величественная процессия произвела настоящий фурор.
Едва колокола пробили двенадцатый раз, на небольшую площадь перед Никольским собором, в сопровождении возносящей хвалы княжеской фамилии толпы, въехал пышный кортеж. Впереди на мощном коне восседал вооруженный егерь в поярковой шапке с фазаньими перьями, за ним – четыре всадника в форменном одеянии. За ними ехала открытая повозка такой хитроумной конструкции, что заслуживала особого внимания: двойные дверцы, отделанные перламутром, распахивались на манер дворцовых, сиденья, плотно набитые конским волосом, укрыты ткаными вручную флорентийскими гобеленами, колёса обиты тройным слоем толстой воловьей кожи, что в совокупности с круговыми ременными подвесами пассажирской люльки делали поездку удобной и не обремененной качкой да трясками.
Далее следовали золоченая карета сиятельной княгини, запряженная шестеркой лошадей, три четырехместные кареты княжеских дочерей, три брички с прислугой, еще с десяток повозок, груженых барским гардеробом, хозяйственной утварью, деревенской снедью. Весь этот караван двигался под охраной княжеской дружины – рослых молодцев с отменной выправкой.
В центре площади долгожданный обоз встречал сам Никита Сергеевич Галицкий вместе со старшей дочерью.
Поравнявшись с князем, егерь подал знак, и дружинники отсалютовали шашками, прокричав троекратное «Ура!». Ярослава, до того сидевшая позади отца, легко соскользнула с двойного конского седла и поспешила занять место рядом с матушкой и сестрами. Все четверо, согласно давнему уговору, были одеты в атласные платья лилейного цвета, отличавшимися лишь вышивкой, выбранной под драгоценные каменья на венцах, серьгах и ожерельях: на княгине сияли рубины, топазы украшали Ярославу, сапфиры оттеняли небесные глаза Ольги, Софье достался жемчуг.
Князь, гарцуя на великолепном боевом коне по правую руку от повозки с женой и дочерьми, сопровождал процессию в сторону дома. Подъехав к особняку, Галицкий помог Александре выйти из кареты, троекратно по русскому обычаю ее расцеловал и степенно повел в дом.
Вся домашняя челядь выстроилась по обеим сторонам центральной лестницы встречать хозяев. Слуги с глубоким почтением поясным поклоном приветствовали княжескую семью. Вперед вышла домоправительница Авдотья и торжественно передала ключи госпоже-хозяйке.
Александра, тепло поблагодарив всех за радушную встречу и верную службу, с правой ноги вошла в дом.
За порогом с иконой в руках встречал взволнованный Осип, он перекрестил вошедших образом богоматери и низко поклонился.
– Осип Иванович! Рада видеть в полном здравии! – одарила княгиня денщика сияющей улыбкой. – Мне тебя не хватает в деревне.
Осип склонил голову, чтобы спрятать повлажневшие глаза.
Когда необходимые обычаи были соблюдены, все принялись радостно обниматься и целоваться. Ольга взяла за руку Софью, которая щебетала как неугомонная синичка, Ярослава прижалась к матери, князь растроганно взирал на своих «алексашек» и был безмерно счастлив.
– А теперь, мои дорогие, отдыхать с дороги. К вечеру – большой ужин, там и обменяетесь новостями. Ярослава вас проводит.
– Пойдемте, сестрицы. Олюшка, ты займешь свою спальню, а тебе, Софьюшка, я отдаю свою детскую.
– Я что, в колыбели спать буду? – вытаращила глаза Софья.
– Что ты, куколка, ты из нее давно выросла. Но в той комнате тебе понравится, а нет, выберешь себе другую.
Дождавшись, когда дочери побежали вверх по лестнице, Никита, обернувшись к жене, взял обе ее руки в свои и, поочередно поцеловав каждую, прошептал:
– Не могу ждать, пока луна взойдет.
Алекс зарделась от сладостного предвкушения близости и тихо ответила:
– Я тоже… – ее губы изогнулись в обещающей улыбке.
Прижавшись к плечу мужа, она вложила в его раскрытую ладонь колечко из золоченой тесьмы. Никита перестал дышать от нахлынувшего восторга: «Выходит, сохранила княгиня то самое заветное обручальное кольцо, которое он однажды в порыве любовного пыла скрутил и надел ей на палец, назвав своей невестой». Не говоря ни слова, он подхватил ее на руки и поспешил наверх.
Ярославе не терпелось поговорить с сестрами, но, припомнив, как сама утомилась с дороги, она согласилась с отцом:
– Отдыхайте, мои милые, а я буду терпеливо дожидаться вечерней трапезы.
В отведенных комнатах все было приготовлено для встречи хозяйских дочерей: горячая вода, душистые полотенца, костяные гребешки. На столиках стояли подносы с легкой закуской: холодная телятина, свежеиспеченный хлеб, пирожки с ливером, ломтики сыра, яблоки, ягодный взвар.
В доме наступила благословенная тишина.
Воспользовавшись моментом, Ярослава отправилась на конюшню, где ее с докладом поджидал верный Миколка, загодя отправленный в деревню за специальными подковами для Орфея.
– Ну, рассказывай, парень, как там мои «детки» поживают.
– Не извольте беспокоиться, госпожа. Все живы – здоровы, шлют вам
нижайший поклон.
– Ты, Миколка, не заговаривайся да не рассыпайся в лошадиных поклонах.
Помощник старшего конюха покраснел, но в мельчайших подробностях рассказал хозяйке о состоянии каждой племенной лошади. Ярослава осталась довольна.
– Я скучаю по ним, – вздохнув, призналась она. – Орфей тебя заждался. Займись подковами. – И, более не задерживаясь, вернулась в дом.
Проходя мимо родительских покоев, она услышала счастливый смех. Теперь девушка знала, что он означает…
Осторожные шепотки всесведущих служанок, томные воздыхания замужних дам приоткрыли для нее завесу тайны супружеской спальни. Нельзя сказать, что она была дремучей тупицей и ханжой, но, занимаясь племенным разведением лошадей, никогда не отождествляла лошадиную прыть с отношениями между мужчиной и женщиной. Эта сторона ее волновала и, честно признаться, пугала.
Круто развернувшись, Ярослава сбежала вниз по лестнице и помчалась назад в конюшню.
– Миколка, седлай коней! Прокатимся загород.
– Давно под седлами, княжна, копытами бьют! – Улыбаясь во весь рот, Миколка выводил под уздцы Орфея и своего буланого Алтына.
– Ах, шельмец, почему сразу не сказал? – кинулась княжна к своему коню.
– Не приучен вперед батьки в пекло.
– А мне прекословить не разучился.
– Конь о четырех ногах и то спотыкается.
– Дай бог здоровья кнуту, да хомуту, а лошадь выезет. Довольно зубоскалить, подсоби!
Миколка, согнувшись, подставил спину, Ярослава взобралась в седло, уселась на английский манер, свесив обе ноги на сторону, и они неспешно выехали на улицу, которую уже запрудили дорогие кареты столичного дворянства.
Стараясь прямо держаться в ненавистном дамском седле, она пожаловалась:
– Жаль разгуляться негде, кругом леса да болота.
– Приглядел я местечко, там Орфею привольно будет. Народец простой туда носа не кажет, правда, господа утречком променадствуют.
– Что делают? – засмеялась княжна.
– Известное дело, – безо всякого смущения пояснил парнишка, – себя выгуливают да барышень своих.
– Показывай дорогу, Миколка, желаю лошадиного променада.
Вышедшая на крыльцо Орина перекрестила вослед удаляющуюся пару всадников и мягко спросила следующего за ней Осипа:
– Как живется тебе в пустых хоромах, Осип Иваныч?
– Ожил, как барин объявился. Теперь опять Осиванычем стал. А сердце одно греет: обещался Никита Сергеевич с собой в деревню забрать.
– Пойдем-ка, дружочек, на кухню чайку попьем, там и расскажешь о том, что на сердце.
К большому ужину в честь приезда семьи знатно подготовились. Домоправительница Авдотья с особым усердием лично за всем проследила. Столовая была украшена малахитовыми вазами с цветами, серебряные приборы начищены до блеска, княжеские кубки, инкрустированные драгоценными камнями, отливали всеми цветами радуги на кипенно-белой скатерти.
Кухарка превзошла себя. Стол изобиловал праздничными блюдами: говядина разварная, куры скательные, почки под клюквенным соусом, морские гребешки, запеченая стерлядь, соленые рыжики, моченые яблоки, отварной картофель, кулебяка, пироги с ревенем, булочки с корицей; на десерт – заморские фрукты, мороженое и недавно вошедший в моду любимый императрицей горячий шоколад.
Вдоль стен выстроились услужливые лакеи, готовые предупредить малейшее желание хозяев и их гостей.
В столовой собралась вся семья. Первыми вошли князь с княгиней. На Александре было платье бериллового цвета в тон крупным изумрудам, которые сегодня преподнес ей супруг. Князь надел кармазинный кафтан. За ними прошествовали Ярослава в голубом, Ольга в зеленом, Софья в розовом. И сразу просторный зал уподобился сверкающему сочными красками весеннему лугу, излучающему чистоту и природную гармонию.
Пригласили к ужину графиню Остужеву Анну Алексеевну, ставшую на время добровольной дуэньей Ярославы, управляющего имением Федорова, прибывшего к князю с докладом, начальника охраны Семина. Усадили и нянюшку Орину, которая страсть как хотела насладиться столичным триумфом сестер, в коем она ни разу не усомнилась.
Князь поднялся со стула, взял в руки кубок, до краев наполненный вином, просто и душевно произнес:
– За мою фамилию! За драгоценную мою любовь! За моих несравненных дочерей!
– Ура! Ура! Ура! – громко поддержали Семин и Федоров.
– Должна заметить, интерес к вашей фамилии в столице весьма заметный. Обществу не терпится увидеть княгиню Галицкую. Все вдруг вспомнили, что она любимая фрейлина государыни, – высказалась графиня.
– Когда это было, – махнула рукой Алекс.
– Не скажите, сплетницы в царском окружении вооружились очками с толстыми стеклами, хотя сами и понюшки табака не стоят, – не изменяя себе, съязвила Анна Алексеевна.
– Выходит, царская свита без таких стекол не может даже и сплетни разглядеть. Следует поменять ее, – оторвавшись от тарелки, совсем по – взрослому заявила Софья.
Графиню немало удивили слова несмышленой, как ей на первый взгляд показалось, девчушки. Она откинулась на спинку стула и, пристально разглядывая младшую Галицкую, удовлетворенно хмыкнув, произнесла:
– Я-то воображала, что Ярослава дерзостью превзошла бывшую фрейлину, так поди ж ты, глазом моргнуть не успела, как будущая фрейлина во весь голос о себе заявила.
– Не вижу в этом ничего плохого, я намереваюсь вскорости, годочков эдак через пять, стать главной фрейлиной государыни-императрицы, – проронила Софья и, исподлобья взглянув на мать, поджала губы.
– Не помру, пока не увижу этого, – еле слышно буркнула Орина, внутренне ликуя и трепеща от смелости своей подопечной.
Никита, услышав пришептывание няньки, отхлебнул из кубка изрядный глоток и перевел испытывающий взгляд на графиню. Но долго наслаждаться отразившимся на ее лице потрясением ему не удалось – Анна Алексеевна мгновенно нашлась:
– Игра стоит свеч, детка. Только для пущей надежности предстоит еще укрепить в этой мысли папеньку твоего, иначе…
– Знаю такое средство, ваше сиятельство! Думаю, понадобится женское хитроумие применить. Я уже изрядно в этом поднаторела.
Ярослава умилилась чудачеству младшенькой: «Когда же ты успела так созреть, малышка? Не на деревенских же хлебах! Видать, порода наша такая. Держись, Петербург!»
Ольга нашла излишне смелыми речи сестры и, не привлекая к себе внимания, попеняла ей за несдержанность.
– Заклинаю простить меня, я просто размышляла о будущей жизни в великом городе русских царей, – поторопилась со звучным с оправданием, сдобренным извинениями Софья, но растерялась и надолго замолчала.
Александра постаралась направить разговоры за столом в безобидное русло. Согласно этикету, слегка коснулись погоды и видов на урожай, важными признали царские реформы, с интересом выслушали короткий рассказ управляющего о произошедших в имении событиях. Очень скоро чинная беседа переросла в волнующие воспоминания взрослых о приключениях молодости, стараниями графини Остужевой извлеченных из Ящика Пандоры, где они до поры хранились запертыми от детских ушей.
Сестры, перешептываясь, ахали, качали головами, добродушно посмеивались над восторгами Софьи, с любовью поглядывали на родителей.
Перекрывая веселый гомон дочерей, князь горделиво изрек:
– Желаю сказать, что дочь наша Ярослава покорила столичную знать знатным политесом, остроумными речами, роскошными нарядами. Многие почли за честь находиться в ее обществе.
– Мнения о княжне сложились неоднозначные, – вмешалась Анна Алекссевна. – Воспроизведу по памяти, что написано в известной неплюевской книжонке: «горда, своенравна» – семь мнений мамаш с дочерьми на выданье плюс фрейлины Ф. (ревнуют!); «прелестна, обворожительна» – девять раз вслух признали мужчины (те, кто постарше); «интригующе опасна, но заманчива», – решили холостяки (хором!).
– Достаточно! – поспешил Никита прервать поток красноречия. – О затеянном вами маскараде, графиня, прилюдно упоминать не станем.
Он перевел потеплевший взгляд на дочерей, по которым немало скучал в разлуке:
– Через три дня вам, Ольга и Софья, держать испытание. Я принял приглашение князя Нарышкина на домашний бал в честь его возвращения в Петербург. Бал по столичным меркам небольшой, человек на сто. Готовьтесь!
– Мы также уважим Льва Александровича, нашего доброго друга, своим присутствием, – сказала графиня и поднялась. – За сим, прощаюсь. Не станем утомлять хозяев долгим гостеванием.
Проводив дорогую гостью и поручив Семина с Федоровым заботам домоправительницы Авдотьи, Никита с наслаждением скинул нарядный кафтан и остался в одной рубашке.
Переодевшись в домашние платья, Александра с дочерьми дожидались его в гостиной, где Ярослава по великому секрету успела поведать матери и сестрам о Марии Бересдорф, чем немало их повеселила.
Над столицей взошло ночное светило. Редкая гостья для Петербурга, небо которого осенью было чаще всего затянуто сумрачными облаками, луна спешила полюбоваться своим отражением в водной глади рек и каналов, заглянуть во все окна, выведать тайны влюбленных, подслушать мечты и молитвы страждущих, узнать секреты счастливых, чтобы потом, по крупице отдавая воспоминания звёздам, безмолвно таять в ночной тиши, становясь месяцем.
Свет небесного фонаря был столь ярок, что не дал заснуть Александре, и она некоторое время лежала, прислушиваясь к мерному дыханию мужа. Сегодня князь спал на удивление спокойно: с приездом семьи тревожные думы покинули его, и он в окружении любящих и любимых людей позволил себе хотя бы на время расслабиться.
Алекс задумчиво теребила ленты на вороте мужниного одеяния, когда внезапно осознала, что в полном составе семья проводит возможно последние дни перед неизбежным расставанием.
Она силилась не заплакать, рисуя себе картины предстоящей свадьбы Ярославы с неизвестным доселе женихом и неминуемого ее отъезда из отчего дома, страшась, что выросшие в любви, неге и ласке дочери, не смогут получить того же в семьях своих мужей.
Вдруг, тяжелая дверь спальни отворилась, и в комнату босыми ногами прошлепала Софья:
– Маменька, вы только не гневайтесь, но боязно одной спать в непривычной постели: город за окном шумит, извозчики ругаются, пел даже кто-то, – виновато пролепетала дочь.
– Куда же ты необутая вышла? Забирайся в постель, – скомандовала Алекс про себя радуясь, что настояла надеть перед сном ночные сорочки.
Она принялась ласково поглаживать Софью по волосам такого же серебряного оттенка как лунный свет, проникающий в незанавешенное окно.
– А можно, маменька, колыбельную, ту самую, про лебедь?
Чистым, полным нежности и неизбывной любви голосом, Александра запела:
Ой, скакали скакуны
Во родну сторонушку.
Ой, поймали вороны
Белую лебедушку…
В этот момент дверь во второй раз скрипнула, и на пороге появилась Ольга, она хотела что-то сказать, но мать приложила палец к губам и молча указала на место рядом, а сама продолжила петь:
Птицу гордую в полон
Увели, не вырваться.
Лебедь с горя бьет крылом,
Стать свободной силится.
Всадник на коне сидел,
Налетел на ворогов,
Всех он разом одолел,
Спас лебедку от оков.
Ярослава тоже не заставила себя долго ждать, тихим татем пробралась она в господскую спальню, удовлетворенно вздохнула, что не первая нарушила родительский покой и, не спрашивая дозволения, забралась на огромную княжескую кровать.