Максим Горький
О прозе

Полная версия

Людей он изображает так: скульптор Паоло Трубецкой – «огромный, длиннолицый, с излишками конечностей», приделывает ему «княжеские» руки, а Трубецкой князем не был. Лев Толстой: «Толстовский нос, вовсю утверждающий себя, пучился над усами впавшего рта». Савва Мамонтов: «Одной ногой здесь, другой просверливал Мурманскую железную дорогу».

Мамонтов строил дорогу на Архангельск, а не на Мурман.

На русском языке «заговорил Заратустра», «расширяя» – по мнению Петрова-Водкина – «слишком человеческое», такими словами:

– «Народу служили вы и народному суеверию, вы все, знаменитые мудрецы! – а не истине!» «Но кто же ненавистен народу, как волк собакам: – свободный ум, враг цепей»… «Упрямые и хитрые, как ослы, вы всегда были ходатаями за народ».

«Модернисты» литературы и живописи воспринимали смысл этих слов как «мудрость, до конца освобождающую человека», на самом же деле «расширение» «слишком человеческого» было обнажением классовой, сугубо мещанской сущности «модернизма», «символизма» и прочих попыток спрятаться от суровой действительности.

Современная действительность предъявляет к людям искусства требование, может быть, не очень «деликатное», но вполне законно обоснованное, – требование активного участия в борьбе, начатой всюду в мире вождём трудового народа, коммунизмом, против капитализма – источника всемирного зла и горя, против бесчеловечной, наглой и подлой группы всемирных грабителей, которые, давно утратив свою творческую силу, всё ещё продолжают защищать свою циническую власть над сотнями миллионов людей. Конечная цель этой борьбы – культурное возрождение трудового народа и создание условий, которые обеспечили бы непрерывный рост интеллектуальных сил человека в его борьбе с природой. Что могут внести в этот грандиозный процесс книги А. Белого, Петрова-Водкина и подобных им Нарциссов?

Полагаю, что я ставлю вопрос не праздный. Я указываю на необходимость делать книги, орудия культурного воспитания, простым и точным языком, вполне доступным пониманию наших читателей, – Сиднэй Вэбб насчитывает их от 50 до 60 миллионов. Я возражаю против засорения нашего языка хламом придуманных слов и стою за чёткий образ.

Беру книгу Федора Гладкова «Энергия». Первые две фразы книги таковы:

«Шоссе хлестало бурным напором ветра. Оно неслось издали, из перспективной точки призрачной позёмкой и улетало мимо бушующим плеском гранитных гребешков по обочинам дороги».

Я утверждаю, что этот набор слов лишён смысла. Как это «шоссе» может «хлестать напором ветра», и куда, «мимо» чего оно может «нестись», «улетать» «по обочинам дороги»? Как может «тишина дышать гулом необъятного ливня»? Возможно ли да и следует ли объять «ливень»? «Водкин напёр на людей перед столом и, ломая им головы, схватился за графин и забулькал воду в стакан», – головы-то людям зачем ломать? «Она спала, как черепаха, без сновидений», «Бубликов привораживал его к месту наркотическим взглядом удава», – должно быть гипнотическим, но большие рептилии не обладают свойством гипноза, это свойство приписывается только гремучей змее. Вся книга Гладкова написана таким «шикарным» языком, вся испещрена раздирающими читателя фокусами. Люди у него – «быковато съёживаются», «муравьятся в работе», «брызгают зрачками», «распыляют глаза в ресницах» и, наконец, «в одну секунду меняют множество настроений». Он назойливо твердит – «быком щерился», «смущённо забычился», «быковато шёл», «быковатый», «бычиться», должно быть, думая, что это очень «образно», и не думая о том, что, наткнувшись на такое «нелепое» соединение слов, как «быковато съёжился», читатель представит себе быка, ежа и тоже подумает: как это Фёдор Гладков ухитряется видеть что-то общее между быком и ежом? А молодой, начинающий писатель, следуя примеру старого литератора, напишет: «Слоновато пятился навозный жук» или: «Китовато ныряла утка» и так по этой линии начнёт разрастаться чепуха.