Максим Горький
Один из королей республики
– Наука… да, я знаю! Это – книги. Если в них хорошо пишут об Америке – книги полезны. Но в книгах редко пишут правду. Эти… поэты, которые делают книги, – мало зарабатывают, я думаю. В стране, где каждый занят делом, некому читать книги… Да, поэты злы, потому что у них не покупают книг. Правительство должно хорошо платить писателям книг. Сытый человек всегда добр и весел. Если вообще нужны книги об Америке, следует нанять хороших поэтов, и тогда будут сделаны все книги, какие нужны для Америки… Вот и всё.
– Вы несколько узко определяете науку! – заметил я.
Он опустил веки и задумался. Потом вновь открыл глаза и уверенно продолжал:
– Ну да, учителя, философы… это тоже наука. Профессора, акушерки, дантисты, я знаю. Адвокаты, доктора, инженеры. All right. Это необходимо. Хорошие науки… не должны учить дурному… Но – учитель дочери моей сказал мне однажды, что существуют социальные науки… Этого я не понимаю. Я думаю, это вредно. Хорошая наука не может быть сделана социалистом. Социалисты вовсе не должны делать науку. Науку, которая полезна или забавна, делает Эдисон, да. Фонограф, синематограф – это полезно. А когда много книг с науками – это лишнее. Людям не следует читать книг, которые могут возбудить в уме… разные сомнения. Всё на земле идёт как нужно… и вовсе незачем путать книги в дела…
Я встал.
– О! вы уходите? – спросил он.
– Да! – сказал я. – Быть может, теперь, когда я ухожу, вы, наконец, всё-таки объясните мне – какой смысл быть миллионером?
Он начал икать и дрыгать ногами вместо ответа. Может быть, такова была его манера смеяться?
– Это привычка! – воскликнул он, переводя дух.
– Что привычка? – спросил я.
– Быть миллионером… это привычка!
Я подумал и поставил ему мой последний вопрос:
– Вы думаете, что бродяги, курильщики опиума и миллионеры – явления одного порядка?
Это, должно быть, обидело его. Он сделал круглые глаза, окрасил их желчью в зелёный цвет и сухо ответил:
– Я думаю, что вы плохо воспитаны.
– До свиданья! – сказал я.
Он любезно проводил меня до крыльца и остался стоять на верхней ступеньке лестницы, внимательно рассматривая носки своих сапог. Перед его домом лежала площадка, поросшая густою, ровно подстриженной травой. Я шагал по ней и наслаждался мыслью о том, что больше уже не увижу этого человека.
