Максим Максимов
Обратный билет
– Вчера, когда ты свалил на обед, к Саватееву приходил «волкодав», из «тяжелых»*, – проронил в темноте Андрей.
Я почувствовал, как нечто холодное и колючее шевельнулось у меня внизу живота.
– Он что, тебе представлялся? – попытался я перевести все это в шутку.
– Мирослав сказал, что тебя спрашивали.
– Что еще сказал Мирослав?
– Ничего. Саватеев попросил его удалиться.
Андрей, хоть и имел простоватый и слегка ухарский, я бы сказал – бесшабашный вид, но обладал он вполне аналитическим складом ума, поэтому вполне отдавал себе отчет в том, что это означало, когда «тяжелые» интересуются, кем бы то ни было. Андрей в прошлом танкист, но на войну уже попал, как разведчик аналитического отдела. В его характере присутствовал и казарменный юморок, и «бронетанковая» упрямость. Как и каждый технарь, он сначала хорошенько думал, прежде чем что-нибудь сделать.
– Мало ли, кто интересовался бы мной, – неуверенно проронил я.
Но Андрей рассудительным тоном размышлял, казалось, сам с собой:
– Из спецов у нас в центре вас двое. Интересуются тобой. Значит, тебя скоро заберут к себе «тяжелые».
– Возможно, – спокойно ответил я.
Андрей посмотрел на меня. Мне были отчетливо видны его темные глаза с паутинкой смешливых морщин вокруг них. Когда он смеялся или улыбался – был похож на ушлого бомбилу с Пересыпского моста. Но сейчас он не улыбался.
Утро следующего дня ознаменовалось очередным скандалом. Некий десантник по имени Толя в звании подполковник, из нашего отдела, перебрав «белой» в лагере горной группировки на чьем-то «дне Варенья», спасаясь от убийственной духоты, решил ночью окунуться в фонтане. И все бы ничего, если бы к нему не подошел патруль в составе прапорщика и двух солдат-«контрабасов»* из местного милицейского батальона охраны. Глупо было что-либо возражать на сделанное замечание старшего патруля, тем более что купание в фонтане, не говоря уже о самом факте употребления спиртного, было строжайше запрещено командующим группировкой. Но Толя ничего лучше не придумал, как отметелить весь патруль в полном составе, благо, габаритов он был внушительных и сила его удара равнялась силе таранного броска колхозного быка. И хоть патруль и разбежался кто куда, виновник происшествия был опознан начальником патруля на всеобщем утреннем построении. У прапорщика под глазом красовался внушительный «фингал», что пахло вполне реальным судом военного трибунала. Пару лет назад на этот инцидент в зоне боевых действий вряд ли бы стали обращать внимание. Но сейчас ситуация была несколько иной.
Едва я, вернувшись с построения, сел за работу, как в кабинет вбежал наш начальник отдела, Андрей, а за ним и Мирослав. Оба – сразу ко мне:
– Леха, пойди к Толяну, переговори с ним. Он там такое в модуле вытворяет! – торопливо затараторил, жарко дыша мне в лицо, Андрей.
– Я? А что я, Папа Римский? – опешил я.
– Он только тебя слушает!
– Иди, иди! – подталкивал меня Мирослав – Вы оба десантники, у вас есть общий язык. Не то, не равен час, натворит, не дай Бог, делов по глупости…
Я, чертыхаясь про себя, быстрой походкой направился к нашему модулю. За мной едва поспевали Андрей и Мирослав. Еще на пороге, по привычке зайдя с «черного» хода, мы услышали глухой грохот, топот чьих-то ног и мощный рев Анатолия. А в коридоре нас едва не сбили с ног разбегавшиеся «сбитые летчики». В это время из-за двери комнаты, где проживал Толян, выскочили два автоматчика из «минюста»* с округлившимися от ужаса глазами и за ними милицейский капитан – тоже далеко не воинственного виду. Затем из-за двери показался и сам Толян в тельнике-майке с табуреткой в руках. Как и было положено, этот капитан, выполняя приказ командующего, явился с конвоем арестовать Анатолия, дабы препроводить его в камеру бывшей гауптвахты. Капитан остановился где-то за нами у выхода и выкрикнул из-за наших спин:
– Я буду стрелять за неподчинение!
– А-а?! – словно недобитый мамонт взревел Толян и метнул табуретку.
Мы вовремя пригнулись, пригнулся и капитан – табуретка с леденящим холодком просвистела над нами, капитаном и вылетела через дверной проем на улицу.
– Кишка тонка, понял ты, крыса?! – громогласно завопил Анатолий.
– Подполковник Андрияшин, успокойтесь! – насколько мог властным тоном приказал Мирослав.
– Уйдите, уйдите от греха подальше! – уже спокойнее, положа руку на сердце, попросил Толян.
Но я уже успел заметить, что в поведении Анатолия все же произошел какой-то надлом. Я повернулся к Андрею и Мирославу:
– Идите на улицу и заберите с собой этих клоунов, – я кивнул на незадачливый конвой.
Потом подошел к Анатолию и, бесцеремонно втолкнув его обратно в комнату, закрыл за собой дверь.
– Ну и как, по-твоему, это называется? – печально спросил я.
– Я их всех передушу, всех до одного, кровососы!
– Кого?! – повысив голос, спросил я.
– Всех!
– Ты с кем воюешь, брат?
Толян сел на койку и закрыл лицо руками. И вдруг разрыдался.
– Я не могу больше… Я устал!.. Я очень устал! Я не могу больше…
Я сел рядом с ним и приобнял за широкие плечи.
– Не мудрено. Железо плавится, а люди работают.
– Работают? – Толян поднял на меня свои злые темные с влажной поволокой глаза – Вот ответь мне, брат – это что за работа за такая: половину сводки с численностью «бойков» порезать в корзину и подать в Москву на белом блюдечке райскую идиллию, а не боевую сводку? А?
– Не лезь в это. Это не наше дело. Наше дело – приказы выполнять.
– Приказы выполнять? Не это ли гавно называется политика?
– Политика – не наше дело.
– Да? Хорошая у тебя позиция. Цинковые мальчики по ночам не мучают?
Я прекрасно понимал Толяна. И ночное купание в фонтане, выпивка с сослуживцами и драка с конвоем тут совсем не причем. У него просто случился нервный срыв. А все предшествующее этому послужило нелепым и внезапным катализатором, что являлось уже, как следствие цепной реакции. Все мы здесь бомбы замедленного действия. Только у кого и когда сработает этот невидимый часовой механизм? Что послужит тем незримым толчком, который приведет в действие этот внутренний детонатор? Самый мирный и тихий человек вдруг становится буйным и неуправляемым, смертельно опасным.
Анатолий сидел, опустив могучие плечи и смотрел в окно. В его мощной сгорбленной фигуре угадывалась нечеловеческая усталость жнеца, который бросил свою работу, обессилев физически и морально. Он уже больше не хотел и не мог работать. Он потерял главное, что всегда придавало сил и энергии – он потерял веру. Он больше не верил тому, что делал и чем занимался, чем занимались все мы.
– Успокойся, – трепал я его по плечу – У всех здесь нервы на пределе. И ко всем нам придут эти самые цинковые мальчики. Но потом. Не сейчас. Всему свое время.
– Ты так говоришь, буд-то заглянул в расписание Небесного Отца – хлюпающим голосом проронил Толян.
Он тяжело поднялся, подошел к столу, налил в солдатскую кружку водки.
– Будешь?
Я отрицательно покачал головой:
– И тебе не советую.
– Знаешь, когда я в первую войну командовал взводом, мы попали в засаду, под Ярыш-Марды, – глядя в окно, заговорил Анатолий – Тебе хорошо известны те места не понаслышке, иначе я бы с тобой и разговаривать не стал. Так вот, за нами вертушки для огневой поддержки и эвакуации не прилетели. Видите ли, авиацию задействовать было нельзя – перемирие, бля… Москва запретила! Войны ж нет?! Подумаешь, где-то группа гибнет.
Андрияшин залпом выпил водку, помолчал немного. Потом уже другим голосом закончил:
– Все мы – пешки, расходный материал, пушечное мясо! И всем на все насрать – вот какая это политика! И все бы ничего, да только людей не вернешь.
Мы закурили.
– Знаешь, Толя, – я посмотрел в его темные глаза – Да, они погибли. И их не вернешь. Но они погибли не совсем уж зазря, как ты говоришь.
– Да? А за что тогда?
– Странно от тебя слышать этот вопрос.
– Да уж постарайся объяснить мне, полоумному…
– Ничего я тебе объяснять не собираюсь. Мы живем только потому, что они умерли за нас. Понял? Мы живем за них. А если для тебя это такая уж тяжелая ноша, то, пожалуйста – пусти себе пулю в лоб и дело с концом. Только никому больше не говори, что они погибли зазря. Иначе, они будут к тебе приходить. Постоянно. Пока ты с ума не сойдешь или не сдохнешь, как собака.
– Я знаю, – тихо проговорил Анатолий.
Мы снова сидели рядом на койке и он смотрел куда-то в стену, хотя его взгляд фокусировался где-то далеко отсюда
– Я знаю. Я – боевой офицер. Только я отвечать буду перед собственной совестью, а не перед этими откормленными жирными упырями. Умереть не страшно. Страшно не умереть, не сойти с ума, не съехать окончательно с катушек. Страшно понимать, осознавать все это. Знаешь, мне иногда даже кажется, что они действительно питаются человечиной. Иначе, почему они все это делают с нами?
Спустя час подполковника Андрияшина увезли под конвоем в комендатуру. Он больше не геройствовал и не сопротивлялся, вдруг сделавшись молчаливым и покорным. Через десять дней, по окончании служебного разбирательства, он был откомандирован в свой округ, в распоряжение командующего, откуда впоследствии был уволен из армии – тихо и незаметно.
Ко дню Рождения Ивана мы решили немного пополнить наши продовольственные запасы. Для этого надо было сходить на ханкальский рынок за продуктами. Однако данное обстоятельство осложнялось тем, что нам, офицерам группировки, было строжайше запрещено покидать расположение без соответствующего на то разрешения, подтвержденного разовым пропуском, подписанным военным комендантом. Конечно, это была не проблема, если передать в нужные руки определенное количество «жидкой валюты» или договорной бартер в соответствующем эквиваленте. Но нам ли, прожженным воякам, унижаться перед тыловыми упырями, покупая себе свободу на два часа? Мы, благополучно заговорив зубы наивному дяде Степе на КПП, что идем в шашлычку к «осетрам»*, вышли к расположению ОБМО*, свернули к «корейцам»* и через пол часа были уже на рынке возле станции Ханкала. Через час к нам обещал подъехать на «оперативном» УАЗике Медведь, чтобы забрать нас с баулами с рынка.
Рынок этот представлял собой настоящий Клондайк, Эльдорадо – по крайней мере, нам так казалось, вырвавшимся из своей незапертой тюрьмы. Здесь было все: от сотовых телефонов и крошечных походных телевизоров до только что освежеванной баранины, натовского снаряжения и комплектов спутниковой навигации GPS. Мы ходили вдоль торговых рядов, толкаясь и разговаривая с чеченками о ценах, пытаясь торговаться, но торга почти никакого не было. А цены были ого-го! Мы только и чертыхались, проходя от одного лотка к другому. Когда уже наши баулы были под завязку набиты нехитрым продуктовым скарбом и мы уже было хотели отваливать в сторону автомобильной стоянки, как к нам вдруг направился вооруженный патруль во главе с полноватым прапорщиком в выцветшем мятом кепи в виде блина на голове. Я уже давно заметил, что они пристально наблюдали за нами. Я даже узнал того прапора, старшего патруля – совсем недавно он точно так же пялился на меня, сошедшего с бронепоезда, решая – снять с меня «бакшиш» или нет? Поэтому совсем не обязательно было ломать голову – зачем они идут к нам? Что ж, вот и встретились. Можно с лихвой вернуть «долг».
Патруль в составе старшего и троих автоматчиков браво подрулил к нам.
– Ваши документы, товарищи офицеры, – неожиданно тонким, почти бабьим голосом, с видом большого одолжения, проговорил прапорщик.
Совершенно справедливо он пытался придать себе небрежно-деловитый буднично-усталый вид, однако в моих глазах это выглядело подобно тому, как дергают тигра за усы. Я отчетливо видел его левую щеку, которую пересекал неровный едва заметный шрам. Этот шрам слегка подергивался.
Однако я не стал форсировать события и, вызывающе глядя старшему в глаза, не очень-то дружелюбно отпарировал:
– Здесь поживиться нечем.
Нас было трое – я, Иван и примкнувший к нам Вова Трук, майор-спецназовец из нашего отдела. Их было четверо, к тому же все вооружены – трое бойцов-контрактников с автоматами за спинами, у прапора в кобуре – «макарыч». К чему эта комедия – я прекрасно знал. Патрульные хорошо понимали наметанным глазом, что у нас нет пропусков, поэтому можно было неплохо поживиться за наш счет. Зачем нам нужен громкий скандал за «почиканный самоход»? За это в группировке по головке не погладят. Так рассуждали они, но только не мы.
– Я так понял, документики мы показывать не хотим? – миролюбиво улыбаясь, спросил старший.
– Ты это видел, шкура? – хмуро кивнул Трук на свою нашивку о полученном ранении.
– Все ясно. Вызываем наряд – еще шире вымученно улыбнулся мне прапорщик своей резиновой улыбкой.
Однако он даже и не думал прикасаться к радиостанции, торчавшей у него из нагрудного кармана. Все было куда яснее. Щуплого Ивана они вообще в расчет не брали, а с нами двоими не составит большого труда справиться четверым откормленным псам. Я посмотрел в его желтые прокуренные зубы и неожиданно предложил:
– А что мы на людях-то стоим, бакланим? Пойдем, зайдем за сторожку. Чего тут баулами светить?
– Конечно, пойдем! – охотно согласился старший патруля, чем и допустил свою роковую ошибку.
Едва зайдя за кирпичное здание, с глаз людских долой, я повернулся к прапору, оказавшись с ним лицом к лицу. Справа к солдатам зашел Трук, слева – Иван. Патрульные и сами не поняли, как оказались в «вилке».
– Ну? – глядя на мой баул, вопросительно промычал старший.
Его одутловатое в мелких оспинках лицо, похожее на кусок копченого шпика, лоснилось от пота. В маслянистых глазах застыло легкое удивление. Его глаза встретились в упор с моими глазами, которые не предвещали ничего доброго.
– «Ну?» – выразительно переспросил я его, зло улыбаясь – Не «нукай», крыса, не запряг! Узнал меня?
Я успел заметить ужас, перекосивший его лицо, однако в следующее мгновение мощный хук справа в челюсть отправил его в глубокий нокаут. Я наверняка сломал ему челюсть, потому, как влепил от всей души, целя костяшкой среднего пальца, давно превратившуюся в каменный нарост, под левую нижнюю ямку подбородка. Тут же я схватил за голову рядом стоящего и ничего не успевшего сообразить патрульного, дернул к себе и резко «насадил» его головой на свое колено. Удар пришелся ему в лоб, поэтому он не сразу обмяк – пришлось добить наотмашь рубящим ударом в сонную артерию, минуя выставленные для защиты ладони. Про свое оружие он конечно с перепугу забыл. Затем, увидев боровшегося Ивана с третьим, оседлавшим его верхом, патрульным, я хотел было подскочить на помощь, но меня опередил Трук, оглушив патрульного коротким ударом в основание черепа. Мы кратко оглядели место схватки, длившейся всего три-четыре секунды.
– Ты хоть не убил его? – кивнув на валявшегося оппонента Ивана, спросил я у Вовы.
– Живой, боров. Шевелится… Я ж так, в пол силы.
– Угу… Чисто в воспитательных целях?
– А то! – широко улыбался Вова.
Трук был явно доволен и чрезвычайно возбужден этой неожиданной «разминкой», чего не скажешь про Ивана – тот, с широко раскрытыми от нервного перенапряжения глазами, дрожащим голосом нашкодившего школьника спросил:
– И что теперь, ребзя?
– Вытри кровь под носом, – кивнул я Ивану – Так, парни – собирай оружие! Радиостанцию не забудьте у прапора! А то щас начнется кипеш. Быстро!
Тут из-за угла выскочил Медведь.
– Ну и где вас носит нелегкая?… О, ё!… – он удивленно осмотрел это импровизированное «Ледовое побоище» – Вы чё, братва? Меня не могли дождаться? Оставил вас всего на пол часа…
– Помогай, чего стоишь? – недовольно буркнул Вова – Видите ли, не дождались его… А трупы после тебя куда потом девать?!
Мы собрали три «Калаша», ПМ и портативную «мотороллу» с прорезиненной антеннкой.
– Валим отсюда! – скомандовал я и мы поспешно покинули поле боя, прихватив с собой «трофеи».
– И что мы будем со всем этим делать? – кивая на оружие, спросил Медведь.
– А ты что хотел, чтобы они щас пальнули нам в спины? – спросил я.
Мы сели в наш оперативный УАЗик, который только что пригнал Медведь.
– Гони, сынок! – скомандовал он водителю и машина резко сорвалась с места, оставляя за собой огромный пыльный шлейф.
Я оглянулся на станцийную сторожку. Из-за ее угла так до сих пор никто и не показался.
– Оружие – это реальный срок, ребята! – проронил Иван, размазывая кровь, шедшую из разбитого носа.
Я осмотрел его нос.
– Вроде, не сломан. Эй, водила! ИПП* есть?
Тот отрицательно покачал головой.
– Ты что, в аптечке огурцы для закуски возишь? Вата хоть есть?
– Есть! Там, под сидением аптечка!
Я сделал из ваты тампончики в виде беруш и запихал их Ивану в нос.
– И откуда в тебе столько крови, студент? С виду такой дохлый, худой, – улыбаясь, покачал я головой – Веселое мы тебе день Рожденья устроили, а?
– Куда уж веселее! – замычал Иван – Лет на девять, не меньше!
– Не ссы, студент, прорвемся! – подмигнул я.
– Будешь потом своим курсантам в училище рассказывать, как ты гонял по Ханкале тыловых крыс! – перекрикивая рев двигателя, добавил общего хохоту Вова Трук.
Оружие мы скинули на ВВшном КПП группировки.
Но, на наше удивление, ни в этот, ни на следующий день нас никто не потревожил построениями, проверками и опросами. Спустя несколько дней после этого инцидента, вечером, мы зашли в курилку к брянским ОМОНовцам – попить пиво, покалякать о том, о сем. И, усевшись вдоль бортов под маскировочной сетью, услышали такую байку: якобы, близ ханкальского рынка был избит и разоружен патруль комендатуры.
– Да ну! – изобразив неимоверное удивление, округлил наивные глаза Вова Трук – Тут объявили бы тревогу на всю группировку! Экое ли дело – патруль разоружить?!
– Так, оружие нашлось, – заявил худой рыжеусый рассказчик – Их стволы трое здоровенных десантников на ВВшное КПП отдали.
– Так из-за чего тогда весь этот сыр-бор?
– А, понимаешь, комендачи их офицера, подполковника, командующему группировкой сдали – он по пьяни в фонтане купался. Ну, он там, конечно, навалял им маленько… Они его и сдали. Да вы слышали, наверное, он же из ваших!
– Ну-ну. Слышали.
– Так вот, мстит десантура. За своего мстит – комендачам! Иначе, на хрена морды патрулю бить и оружие забирать?
– Ну да. Хуже, пожалуй, позора и не бывает – получить в морду и лишиться оружия, – хохотнул Трук, от чего и все заулыбались.
– Хуже? – смеясь, вытаращил свои серые глаза рыжеусый – Да ты, братец, знаешь, сколько они выложили вованам за стволы, чтобы этого самого кипеша не было?
– Ну?
– По барану за ствол! Вот те и «ну»!
Взрыв хохота наполнил тесную курилку.
Я тоже улыбался, но мне как-то не было смешно. Оно и понятно – кому война, кому мать родна. Кто-то в окопах гниет, а кто-то и на чужом горбу наживается. Но речь не об этом. Получили комендачи по морде и поделом им. Я думал о другом. Кто же мы тогда на самом деле, если уже друг с другом воюем? Пусть в такой форме – сломали нос, челюсть, отобрали оружие… Но ведь, какие-никакие, а все же «свои». Неужели Андрияшин был прав? Зачем они это делают с нами? И кем мы в действительности стали? Наверное, мы проиграем эту войну. Потому, что эта война – в наших душах.
Это раннее утро я, как обычно, начал с будничной полушутейной ругани с дежурным по отделу, немилосердно наседая и выцарапывая у него флеху* с инфой*. И когда я уже хотел, было прогнать его из-за компьютера, чтобы самому «добить» текучку, в дверном проеме возник обычно хмурый Мирослав, прервав нашу перепалку. Он остановил свой взгляд на мне.
– Зайди к шефу.
Я хотел было, не глядя, незаметно дать дежурному дружеского подзатыльника, но он, тоже не лыком шитый, пригнул голову к столу, и моя ладонь просто пролетела в воздухе, как буд-то я отмахивался от мух. И поскольку на меня смотрел Мирослав, я, сохраняя добродушную улыбку, двинулся в сторону выхода. Но едва он исчез в коридоре, мы бросились с дежурным навстречу друг к другу, принимая боевую стойку.
– Торро! Торро! – подражая мастерам испанской корриды, завопили мы.
– Эй, вы! Мучачо-с! – раздалось у нас за спиной.
Мы обернулись. В дверном проеме стоял полковник Саватеев. Красные от систематического недосыпа глаза его смотрели на нас удивленно, но не без тени смешливого удовольствия, с которым он некоторое время наблюдал за нашим потешным мини-боем.
– Извините, товарищ полковник. Это так, утренняя разминка… – виноватым тоном пробормотал я, искоса глядя на дежурного.
Дежурный же готов был лопнуть от смеха, но героическим усилием воли не издал ни единого звука. Однако похож он был на перекачанный гелием багровый воздушный шарик, а его выпученные глаза готовы были выскочить из орбит.
– Я, наверное, все-таки попрошу у начальника тыла выделить на наш центр пару гирь и гантель, – очень естественно заявил Саватеев.
– Лучше олимпийскую штангу, товарищ полковник! – искренне попросил я.
– А вот вам, голубчик, это уже не понадобится, – почему-то резко вдруг, как буд-то только этого и ждал, с готовностью парировал шеф – Для вас, юноша, есть отдельная работа. Чего-чего, а железа там в избытке.
– Вы это, простите, о чем, Евгений Борисович? – уже без тени шутки спросил я.
– Зайдите в мой кабинет, голубчик. Там вас ждут.
Я некоторое время подозрительно изучал непробиваемое выражение лица своего начальника, однако ни один мускул у него не дрогнул. Я, молча, вышел в коридор, минуя своего начальника, и без предварительного стука толкнул дверь в его кабинет. Кто бы там ни находился – он не являлся моим прямым начальником, поэтому я не особенно-то и церемонился с военным этикетом.
– Майор Савельев! – не очень-то дружелюбно и вызывающе громко бросил я в полумрак, где за столом Мирослава восседал незнакомый мне скучающего виду человек в черной лавсановой полевой форме натовского покроя без знаков различия и каких бы то ни было шевронов и нашивок.
Несмотря на то, что этот человек сидел за столом, я успел заметить, что он был габаритами покрупнее среднего, широкоплеч, с развитой мощной бычьей шеей и маленькими сломанными ушами борца. Волос был коротко острижен, оставляя на голове серебристый ежик, что свидетельствовало о том, что этот человек был совершенно седым. На вид ему было лет около сорока пяти. Он почему-то избегал смотреть мне в глаза, предпочитая при разговоре отводить взгляд в сторону.
– А неплохо здесь, – пропустив мимо ушей мое представление, являвшееся одновременно и приветствием, словно продолжая ранее начатый разговор, негромко ответил мне человек, красноречиво взглянув на темнеющий куб корпуса кондиционера, торчавшего в пластиковом окне.
Я прекрасно понимал тон этого неожиданного собеседника, которым обычно разговаривают чернорабочие пахари войны с представителями штабной братии. Мол, мы под пулями брюхом землю-матушку меряем, в то время как вы здесь перловку зазря трескаете своими столовыми приборами из своих белых штабных тарелок. И за что только вас Родина ананасами кормит?
Я посмотрел на кондиционер, на этого человека и, продолжая сохранять независимо-протокольный вид, вызывающим тоном заявил:
– И здесь не плохо, и в Москве не плохо. И вообще, везде не плохо, где еще нас нет.
– Вы часто бывали в Москве? – с неподдельным интересом вдруг спросил мой собеседник.
– Вообще-то, я думал, вы хорошо ознакомились с моей выпиской из послужного списка у полковника Верещагина, прежде чем решили вызвать меня на собеседование – очень к месту ввернул я.
– У Пиночета? Так, кажется, вы его называете? – впервые поднял на меня глаза этот человек, отчего я почувствовал, что меня, буд-то рентгеном прошили, буд-то острой тонкой пикой проткнули насквозь, до чего же был неприятен и испепеляющ этот убийственно холодный тяжелый взгляд темно-карих глаз.
Я, словно загипнотизированный, некоторое время стоял, не в силах чем-нибудь едким съязвить в ответ. Я стоял, словно вкопанный, словно пораженный молнией. Хороший прием! Ничего не скажешь. Он меня просто обезоружил.
«Э, да с ним и не потягаться! Далеко не простачок!» – быстро приходя в себя, подумал я. Однако меня еще больше разозлила его манера подавлять волю собеседника. Стремясь взять реванш за свою секундную слабость, я вызывающе-доверительным тоном сообщил, понизив голос:
– А еще нашего генерала мы называем «Дед». Он кормит котлетами с генеральского стола приблудную псину по кличке «Пуля», которую мы хотим убить. Представляете? Мы жрем тухлую квашенную капусту, а эта псина – свиные котлеты! Надеюсь, у вас диктофон включен?
Человек вдруг раскатисто и неподдельно рассмеялся, окончательно сбивая меня с толку:
– Ыа-ха-ха!!! Уморил! За кого ты меня принимаешь?!
– За полковника Панаетова.
– Ты уверен?
– Я похож на клоуна?
– Хм! – собеседник не сразу перестал улыбаться, но потом, несколько удивленно качнув головой, протянул мне руку для рукопожатия – «1:1», согласен на ничью?
Я пожал теплую сухую и сильную руку, утвердительно кивнув головой.
– Куришь?
– Здесь не курят.
– Отлично. Пойдем, выйдем. Пройдемся.
– Зря, товарищ полковник.
– Что?
– Здесь прослушки тоже нет.
– Почему ты так думаешь?
– Иначе, мы бы давно закончили эту войну и разъехались по домам.
– Разбаловали вас тут особисты*, как я погляжу.
– Особисты контролируют вас. А нас они побаиваются трогать.
– Почему?
– Если нас пересадят, кто тогда воевать будет?
– Ну а если пересадят нас?
– Других наберут.
– Да?
– Наберут, наберут. А еще мы с ними водку пьем. Зачем же им нас сажать? Да и потом – наш Дед за такие финты просто им матку вырвет.
– Вот как?
– Товарищ полковник, скажите честно. Я вот эти вот справочки, которые по «бойкам» Мирославу срочно передаю, для вас делаю?
– Какие справочки?
– Бумажные такие. За ними обычно приходит загорелый двухметровый светловолосый дядька в такой же, как и у вас, черной «лавсанке».
Полковник Панаетов прекрасно понимал, о чем я. Поэтому я, нисколько не обращая на удивленный взгляд собеседника внимание, продолжал забивать гвозди в мнимый гроб нашей полушутейной словесной дуэли:
– Если вы пользуетесь нашей информацией и хотите сохранить инкогнито, то присылайте к Мирославу людей поскромнее габаритами и переоденьте своего посыльного хотя бы в пехотную «фауну»*. Или наймите тупого бойца из ОБМО, который даже под пытками вас не выдаст, потому, как не поймет, о ком или о чем идет речь. Я больше, чем уверен, что наш часовой разведывательной службы сверяет по вашему человеку свои часы.
Я победно глянул на полковника. Панаетов тоже, отдавая должное моей наблюдательности, однако ядовитым тоном печально заметил:
– Да, майор, ты действительно не такой простой, как кажешься на первый взгляд. Даже будет обидно, если тебе здесь где-нибудь прострелят твою умную голову.
– Ну, голову могут прострелить любому – тупому или одаренному. Пуля – дура, какая ей разница?
– Пуле – да, без разницы. А вот тому, кто ее пускает…
– Ну, вот мы, наконец, и подошли к главной теме нашего разговора, не правда ли, товарищ полковник? – скрестил я руки на груди.
Я уже давно успел понять, что полковник Панаетов, командир подразделения «тяжелых», как в бойце его подразделения, во мне не нуждался, иначе бы давно выложил, зачем пришел. Да и стал бы он для этого сюда переться, в разведывательную службу? Ну а если он медлит, якобы прощупывая меня, старается зайти издалека, значит ему нужно от меня совсем другое – информация. Ему нужно, чтобы я целенаправленно, избирательно, по интересующим его направлениям скрупулезно и кропотливо работал на всю его веселую компанию со всем своим аналитическим комплектом: оценками, выводами и черт знает, чем еще! Недурно иметь своего человека в самом сердце разведслужбы – в информационно-аналитическом центре. Его это очень бы даже устраивало, чего не скажешь про Саватеева и Мирослава. Они в своем хозяйстве не потерпели бы чужого, поэтому Панаетов и решил переговорить со мной напрямую. Так сказать – завербовать. Хм! Наивно с его стороны полагать, что я стану работать на них. У меня хватало и своей головной боли. А если они не желают меня причислить к своему «лику святых», то какой мне смысл сотрудничать с ними? Именно поэтому я вел себя так вызывающе, спекулируя на разведывательной информации, которую и так, по просьбе Мирослава, готовил для них.
– Пойдем, все-таки, на свежий воздух – поднимаясь из-за стола, предложил Панаетов.
– Трудно назвать воздух свежим, если через час в тени будет плюс сорок, – саркастически улыбнувшись, хмыкнул я – Однако пойдемте, у нас тут есть одно место.
– Н-да… А все-таки, хорошо тут у вас – кондиционер. Тишина…
– Не все то золото, что блестит.
Я повел полковника в нашу курилку, спрятанную под маскировочной сетью за модулем разведслужбы. Там, усевшись на лавку, я с видом фокусника, точь-в-точь, как это делал Мирослав, ловко достал из-под стола банку «Бочкарева» и протянул ее Панаетову.
– Нет, спасибо, – замотал тот головой, словно я ему предложил попробовать на вкус болотную жабу.
Я ничего другого и не ожидал, поэтому, равнодушно пожав плечами, так же быстро спрятал банку обратно под столешницу и не спеша закурил, ожидая начала разговора. Но Панаетов не очень-то и торопился начинать беседу. Не знаю, может у него и была прорва свободного времени, но меня ждала лавина работы. Поэтому я начал сам, недвусмысленно намекая на собственное положение:
– Товарищ полковник, я отдал должное вам, вашим погонам и вашей должности. Я уважаю вас, ваше подразделение и ваших людей. Вы, конечно, меня извините, но давайте не будем заниматься «воздушными боями»*. Багратион, я полагаю, рассказал вам немного обо мне, что должно сэкономить нам время. Однако то, что я вам нужен не в качестве «волкодава» – я это уже успел понять. Зачем тогда я вам понадобился?
– Ну вот, – печально покачал головой полковник – Вопросы должен был задавать тебе я, а ты все ставишь с ног на голову.
– Ну, я же не ваш подчиненный, могу себе позволить такую роскошь, – выпуская из ноздрей облако табачного дыма, улыбнулся я.
– Хорошо. Я не буду кривляться. Скажу откровенно: нам нужна информация. То, что у нас есть – недостаточно для результата.
– С каких это пор ваша контора стала нуждаться в информации?
– Ну, это вопрос немножко не твоей компетенции.
– О чем разговор? Можете меня пришить после этой беседы.
– Алексей, так, кажется, тебя зовут? Ты же сам просил не заниматься словоблудием.
– Да понял я все. Вашего очередного агента накрыли и прислали вам его голову с нарочным. Так?
Панаетов молчал, даже не удостоив меня взглядом.
– Я даже могу попробовать угадать, какого бандглаваря вы разрабатываете. Хотите?
– Не сомневаюсь в твоих способностях.
– Тогда почему вы через командующего не хотите оформить наше сотрудничество?
– Работа через официальный канал приведет к утечке информации, а это как минимум очередной провал: новые жертвы, расправы, даже гибель моих людей. Понятно тебе?
