Максим Максимов
Обратный билет
Пятый бесцеремонно обыскал Ахьядова, забрал у него «Токарев»* и запасной снаряженный магазин к нему.
– Это не мое! – кивнув на пистолет, пояснил Ахьядов.
– Ну конечно!
Паспорт и какие-то удостоверения Пятый, бегло проверив, вернул обратно Ахьядову. Затем мы осмотрели убитого мной человека, спутника Ахьядова. Это был боевик, с небольшой грязной бородкой, в разгрузке и с зеленой ленточкой на курчавой голове. Одна из моих пуль, попав ему в затылок, вышла через глаз. Пятый посмотрел на меня и язвительно пробурчал:
– А теперь самое время сказать, что ты ему целился в ноги! – он повернулся и спросил у Ахьядова, кивнув на труп – Что это за чудовище?
– Впервые его вижу, командир! – бодро доложил старик – Остановил машину, приказал ехать. Кто такой? Что такой? Не знаю, клянусь!
– Все ясно – махнул рукой Пятый.
Подошли бойцы из второй группы Пятого. Они бросили на землю бездыханное тело Халида.
– Принимайте балласт!
– Что там? – спросил у них Пятый, кивнув на поле брани.
– Порядок. Все «нулевые»…
Я знал Халида по фотографиям. Но это был не тот бравый полевой командир, а заросший грязный изможденный мужик. От него разило, как из не прибранного хлева. Я подобрал валявшийся в траве его зеленый берет с латунной кокардой в виде лежавшей волчицы и пришитым маленьким матерчатым околышем, сбоку, который изображал флаг Ичкерии. Немного подумав, я сунул этот трофей себе за пазуху.
Мы замотали его в какой-то старый ковер, который нашли в машине Ахьядова. Из шестов и веревок, которые взяли на хуторе, соорудили некое подобие носилок, увязав все это со свертком тела Халида.
– Что вы собираетесь с ним делать? – поинтересовался Ахьядов.
– Хоронить щас будем!
«Нива» под завязку была забита коробками с медикаментами, пакетами с едой, одеждой, цинками с боеприпасами и прочей светотенью. Бойцы Пятого сложили в машину изъятое у боевиков оружие, экипировку, заложили тротиловые шашки и подожгли огнепроводный шнур.
– Линяем отсюда! – скомандовал Пятый.
– А я?! – протягивая к нам руки, спросил Ахьядов.
– А ты – пошел вон! – с отвращением бросил Пятый.
Но Ахьядов бежал за нами, умоляя взять его с собой. Ему даже пришлось дать внушительного пинка под зад и для приличия пустить под ноги очередь из автомата. Старик прекрасно понимал, что таким образом мы его обрекали на верную смерть от рук боевиков. Халид и его псы из активного ядра банды были мертвы. А Ахьядов, к которому они шли на встречу – жив-здоров и даже не поцарапанный. Тут, как ни крути – это был его страшный конец. Его не пощадят. Не поверят. Не поймут. Но нам-то на это как раз было глубоко наплевать. Собаке – собачья смерть. Хотя, сравнение с этим преданным и полезным домашним животным здесь не уместно.
Раздавшийся далеко за нашими спинами взрыв застал нас на южной окраине села и лишь подстегнул нас.
– Быстрее! – торопил нас Пятый – Скоро начнется.
Однако, несмотря на все мои нехитрые старания в «радиоигре» с Ханкалой, незапланированный артналет все-таки состоялся. И, как ни странно, очень кстати – как потом выяснилось.
В то время, когда мы торопливо карабкались по склону холма вдоль южной окраины села, группа Бушмена, покончив с наблюдательным постом боевиков у серпантина, спускалась вниз, к покосу. Головной дозор через приборы ночного видения выявил там, на опушке, нескольких вооруженных людей, что-то живо обсуждавших. В это время со стороны хутора раздался взрыв – это взлетела в воздух «Нива» Ахьядова, где оказалось немало боеприпасов. Стало понятно, что на опушке находятся боевики. Они с ужасом наблюдали за происходившим на хуторе. Но что именно там произошло, рассмотреть было невозможно из-за тумана. Но то, что все пошло не по плану боевиков – им было понятно и они не знали, что делать дальше. Через несколько секунд Бушмен «снял» и это охранение. Затем, получив «добро» по внутренней связи от Пятого, его группа стала уходить к своим машинам, находившимся в километре, на дороге. Добравшись до машин, они рванули, только не в сторону Саясан, а в противоположную сторону – к Чари-Мохк. Там, не доезжая Ялхой-Мохк, они должны были свернуть на Эникали и у развилки на Ачерешки соединиться с Пятым. Но едва они проехали Малые Шуани, как свет фар выхватил вооруженных людей, стоявших на дороге. Они перегородили дорогу одной из своих машин. Это были чеченцы из «грозненского» отряда. Стоило только удивляться ихней оперативности – как они так быстро сюда добрались из Ялхой-Мохк? Это формирование из так называемого АТЦ* никому не подчинялось и выглядели они независимой бандой «индейцев». Их стоило опасаться больше, чем боевиков. К слову, это как раз и были вчерашние боевики, получившие амнистию.
– Кто старший? – спросил Бушмен, выйдя из машины.
– Кто вы такие? – спросил один из чеченцев.
– Ножай-Юртовская комендатура.
– Что вы здесь делаете ночью?
– Я вам не обязан докладывать. Немедленно освободите дорогу!
– Мы освободим дорогу после того, как досмотрим вас и ваши машины.
– Вы не досмотрите ни нас, ни наши машины! – Бушмен показал на вытянутой руке радиостанцию – Я сейчас связываюсь со своим командованием и сюда через пять минут подойдет маневренная группа.
– Ва-а?! – развязно засмеялись чеченцы, словно им рассказали смешной анекдот.
Как раз в этот момент раздался душераздирающий свист и поблизости так рвануло, что чеченцы сначала озадаченно замолчали, затем испуганно присели. Потом ухнуло еще и еще. Свиста уже не было слышно. Казалось, взрывы снарядов ложатся совсем рядом – ближе и ближе.
– Убирай с дороги машины! – заорал Бушмен.
Когда одна из машин освободила проезд, Бушмен показал старшему на радиостанцию и сказал:
– Еще раз попадешься мне – я таки нажму на эту кнопку! Ударят уже поточнее!
– Что это?!
– Самоликвидатор!
Пока неожиданные собеседники соображали, что здесь произошло, какой такой «самоликвидатор» был в руках у русского офицера – машины Бушмена, объехав препятствие, уже неслись вниз по дороге, к развилке на Эникали.
Начинало светать.
У меня все болело – руки, ноги, спина. Ныло все тело и я чувствовал адскую усталость. Мы сидели у развалин старой крепости на высоте с отметкой «644» и в ожидании вертолета эвакуации коротали время за ничего не значащими разговорами. Группа Пятого, забрав с собой пленного и «неходячего» разведчика, соединившись с Бушменом, ушла в сторону Верхатой, под прикрытие МГ-1. Впоследствии с ними мы должны были встретиться утром в Ханкале. Мы же, расставшись с ними в нескольких километрах от развилки Эникали – Ачерешки, полезли на эту гору. Едва добравшись до достопамятной проплешины, запросили по радио эвакуацию. На вершине этой горы тумана не было, однако он, словно полноводная река, скрывал все низины и распадки. Ханкала так и не дала подтверждение на эвакуацию. Нам же деваться было некуда – оставалось только ждать. Затем по «коротким волнам» Панаетов поинтересовался: жив Халид или мертв? Я ответил все той же кодовой фразой: «Груз у меня! Прошу немедленной эвакуации!». Это должно было ускорить дело. Какая им разница, жив полевой командир или мертв? Надо вытаскивать группу. Тем более что с этим «теленком», трупом Халида, мы умотались до изнеможения, карабкаясь на эту чертову гору.
В предутренней тишине вдруг явно прозвучало далекое эхо взрыва и отзвуки ожесточенной перестрелки. Там лупили из всех калибров. Мы вскочили.
– Это со стороны Веденского ущелья, – сказал Набат – Похоже, наши бьются…
Я знал, что там, в составе МГ-1, находился Иван. Вот и первое его боевое крещение – мимолетом подумалось мне. Однако, нарастающая тревога не давала мне покоя. И хоть сейчас нас было двенадцать человек живых – тринадцатым был труп Халида, эта магия чисел не давала мне покоя. Бой так же внезапно стих, как и начался. Я ходил взад-вперед, нервно курил. Затем, не выдержав, связался с Ханкалой по «историку»:
– «412»-му, «центр» на связь!
– На связи «центр» для «412»-го!
– Ясно слышал эхо боя в северо-западном направлении от меня. Что происходит?
– Вас прикрывает первая МГ.
– Что у них там случилось?
– Группа попала в засаду, отходит в сторону Верхатой. На борту один «двухсотый». Ждите «птичку». Конец связи.
Затем я связался по коротковолновой радиостанции с Панаетовым. Он подтвердил факт боя МГ-1, но у Пятого потерь не было. Это означало, что погибший был из числа солдат маневренной группы. Меня мучил вопрос – кто? Но сейчас это выяснять было совершенно бесполезным делом. Да и категорически воспрещалось подобной информацией забивать эфир.
Ко мне подобрался Набат.
– Чуешь? – тревожно спросил он – Со стороны Саясан тоже стреляют…
Мы вслушались. Действительно, с той стороны хребта доносилось едва слышимое торопливое стрекотание длинных автоматических очередей.
– А, очухались, «бойки» – сказал я – Мстят за Халида.
– Ну и где твоя «птичка»? Скоро станет совсем светло и нас обнаружат!
– Не ссы, прорвемся… – ответил я Набату извечной армейской формулой великого утешения.
Едва вертолет коснулся своими шасси бетонных плит военного аэродрома, я сам открыл боковой люк и выскочил из его чрева. Невдалеке я увидел Панаетова, Верещагина и еще каких-то людей. Они шли к нам, отворачиваясь от бешеного потока воздуха и пыли, поднятой лопастями и придерживая свои головные уборы. Я подбежал к Верещагину и вместо доклада спросил:
– Кто?
Пиночет посмотрел на меня и отвел в сторону злой взгляд. Не глядя на меня, он негромко сказал:
– Возьми мою машину.
От аэродрома до госпиталя было недалеко. Но для меня этот путь показался несоизмеримо длинным и тяжелым. Я словно спал. Вот, машина остановилась. Я вышел из нее и увидел Медведя. Но радости от долгожданной встречи, ни у меня, ни у него не было видно. Наоборот – меня пронзила острая боль, исходившая из недр грудной клетки. Медведь сидел в сторонке, на земле, возле кирпичной стены и смотрел куда-то прямо, качаясь взад-вперед, словно читал про себя какую-то мантру. Возле него лежал сверток из окровавленной солдатской плащ-палатки.
– Это все, что от него осталось, – сказал Медведь – Подорвались на фугасе. Он ехал на головном БТРе.
У Медведя на пыльных щеках были видны следы от слез. Он беззвучно плакал, не морщась и не моргая. Только раскачивался взад-вперед, подчеркивая тем самым тяжесть и непоправимость потери. Никакая успешная операция, никакое количество уничтоженных боевиков не оправдало бы эту смерть. Иван даже не сделал ни единого выстрела на этой войне. Его первый бой стал его последним боем.
Я опустился на землю, рядом с Медведем.
И вдруг я услышал хихиканье. Отвратительное, дерзкое, злорадное. Я поднял голову и увидел проходивших невдалеке людей. Это были чеченцы, сотрудники «грозненского» отряда. Они шли мимо госпиталя, направлялись в сторону расположения комендатуры ЧР. Они вели себя, как хозяева. Они смотрели на нас и смеялись, указывая на плащ-палатку. Они думали, что мы не понимаем, о чем они говорят. Но я прекрасно их понимал. Они сказали примерно следующее: «Еще одна собака нашла свою смерть!». Они говорили еще много чего обидного и непечатного, нагло хохоча и издевательски глядя на нас.
Я почувствовал, что у меня потемнело в глазах. Я перестал ощущать тяжесть рук и ног. Я уже не руководил собой, не контролировал свои действия. Словно в невесомости, я медленно поднялся на ноги.
– Саца*! – крикнул я им.
Группа чеченцев остановилась. Они перестали смеяться и с удивлением уставились на меня. Я достал из-за пазухи трофейный берет убитого Халида и показал им.
– Смотрите! Это сделал я!
Я некоторое время держал берет на вытянутой руке, словно протягивая им. Затем разжал руку и берет упал в придорожную пыль. Чеченцы ошарашено загалдели.
– Ты что, смерти ищешь, урус?! – угрожающе спросил меня хмурый откормленный чеченец, являвшийся, скорее всего, старшим в этой компании.
Я, с ненавистью глядя на них, медленно наступил на берет своим грязным «берцем» и словно гася окурок, с отвращением начал поворачивать ногу вправо-влево, еще более вдавливая его в пыльный грунт.
– Хоъ тилла*! Тоьпаца ден*! – закричали чеченцы и как по команде ринулись ко мне. Но вдруг над нашими головами раздалась автоматная очередь.
Чеченцы остановились, схватившись за оружие. Я оглянулся. Сзади стоял Медведь с окровавленным автоматом. Это был автомат Ивана. Его оружие все-таки выстрелило на этой проклятой войне.
– Ну? Подходите, суки! Кто первый? – угрожающе спросил Медведь.
Вдруг послышался звук двигателей. Через несколько секунд напряженного ожидания к нам подкатили несколько бронированных запыленных УАЗиков. Из них выскочили Пятый и его люди.
– «Альфа»! «Альфа»! – загалдели чеченцы.
Они опустили оружие и нехотя попятились назад. Однако их старший подошел ко мне и, оттолкнув меня, подобрал с земли затоптанную реликвию. Посмотрев мне в глаза своим холодным чёрным взглядом, он, потрясая возле моего лица пыльным беретом, негромко сказал:
– Когда у воина Аллаха заканчиваются патроны, он, погибая, танцует! Запомни это, кафир*, когда я тебе буду горло перерезать!
* * *
…Весна в этом году выдалась пасмурной и несмелой, словно осторожничала – то зарядит нудным моросящим дождиком на несколько дней, то, вдруг, «ударят» заморозки и не до конца растаявшие кучи почерневшего снега покрывались ледяной коркой, становясь похожими на причудливые ноздреватые терриконы. Весна не радовала. Небо постоянно было укутано посеревшим, как старое солдатское одеяло, плотным слоем тяжелых облаков, сыпавших, то холодный, далеко не весенний дождь, то мелкий снежный порошок и тогда, казалось, что не весна на пороге – осень уходит, а впереди – длинная, капризная зима.
Я стою и смотрю в окно, с высоты второго этажа, на оживленную улицу внизу. Там жизнь текла по своим, давно кем-то написанным и давно всеми принятым законам. Эта жизнь проходила мимо меня, словно сказочная цепочка в замедленном фильме: неспешно, степенно, я бы сказал – величаво. Сродни тем машинам, проезжавшим по проезжей части, в соответствии с достатком: красивые и роскошные иномарки вперемешку с шедеврами российского и ископаемыми мастодонтами советского автопрома. Точно так же как и люди сновавшие по тротуару. По одним сразу можно было сказать, что заняты они поисками пропитания и средств к существованию; по другим, что им вечно не хватает денег на пиво и принадлежат они к старой доброй гвардии – «сборной гастронома»; третьи просто убивают время до вечера и жизнь для них – сплошной праздник. Впрочем, таких было не много и увидеть их можно, разве что, где-то в центре, возле гипермаркета (слово-то, какое!), в ночном кабаке или в стрипклубе.
Я стою у окна – по привычке чуть сбоку, слегка прячась за край проема и смотрю вниз. Нет, я не пришибленный выкидыш войны, который при легком хлопке праздничной петарды или характерной детонации в автомобильном глушителе, стремится спрятаться за ближайшим деревом, или с криком «ложись!» падает на городской газон, закрывая голову руками. Просто многолетняя привычка заставляет даже в этой спокойной полусонной и неспешной жизни подчиняться тем незыблемым, железным правилам, написанным кровью в той, другой, очень зыбкой и неестественно хрупкой жизни – жизни из другого мира. Да и что греха таить, чувствовал я себя, словно пришелец из другого мира. Стою и наблюдаю за этой жизнью, неспешно протекающей мимо моего окна, мимо меня и моего прошлого, тяжелым походным ранцем повисшем за плечами. Тем людям за окном нет никакого дела ни до меня, ни до моего прошлого. Мне кажется, даже если бы я станцевал на подоконнике танец живота или вытащил из кармана живую гадюку – навряд ли удивил бы тех людей на улице. Времена меняются, и все меняются вместе с ними. Да только я застрял где-то в прошлом или в том, другом мире, где ни при каких обстоятельствах не бросают друзей, свято верят в священные узы братства, никогда не загадывают «до понедельника» и наивно полагают, что где-то есть тот старый добрый мир, из которого мы ушли, чтобы он всегда оставался таким. Наверное, я все еще жил тем прошлым. Там смеются и шутят мои друзья. Дурачась, толкаются, сбившись в кучу, и смотрят в объектив. Они смотрят на меня, точно такие, как на фотографиях, какими я их запомнил. Я слышу их голоса и смех…
…Путь на юг лежал мимо области, в которой был город Медведя и я решил заехать к нему, сделав пятисоткилометровый крюк. К вечеру первого летнего дня я добрался до его города и быстро отыскал дом Медведя – старую панельную пятиэтажку посреди десятков таких же пятиэтажек, составлявших типичный «спальный район» вдоль кольцевой автодороги. Звонить по телефону, понятное дело, не стал, справедливо полагая, что сделаю, таким образом, ему неожиданный сюрприз. Но дверь мне никто не открыл. Я спустился вниз, сел на лавочку и закурил. К подъезду подошла старушка с пакетом в руке и, приветливо улыбаясь, поздоровалась со мной.
– Простите, не подскажите, вы Городецкого Михаила знаете? Он в этом подъезде живет, – спросил я.
Старушка как-то странно посмотрела на меня и ответила вопросом на вопрос:
– А ты кем ему приходишься, сынок?
– Служили вместе. Вот, проездом здесь. Решил в гости заглянуть.
– И ты ничего еще не знаешь?!
– А что я должен знать? – переспросил я, но уже что-то холодное и твердое подступило к горлу, мешая дышать, и мой голос предательски дрогнул.
– Умер он. Еще в прошлом году, осенью. Опоздал ты, сынок. Почитай, на полгода опоздал.
– Похоже, мать, я опоздал на целую жизнь.
…На кладбище стояла привычная тишина. Солнце уже клонилось к закату. Людей здесь почти не было. В домике кладбищенского сторожа старый дед в заношенной синей робе и старой бейсболке с нелепой надписью «Нью-Йорк» согласился мне показать могилу Медведя.
– Я помню, как прошлой зимой приезжали сюда, к нему на могилку, какие-то люди. Двое или трое… Тоже, как и ты, в штатском, – рассказывал мне сторож, хромая рядом со мной – Я почему и запомнил – они мне оставили целую бутылку коньяку!
– Как они выглядели, отец? Помнишь?
– Да хто ж их упомнит, сынок. Знаешь, сколько тут за день людей перебывает? Один высокий такой, худой, чернявый. Второй – с тебя будет… А вон и его могилка, вишь?
Я сунул деду пятисотку «на коньяк» и подошел к простому деревянному кресту с большим круглым искусственным венком. Венок обрамлял небольшое цветное фото Мишки – там он был запечатлен крупным планом в офицерской парадке, с орденами и медалями, при золотых майорских погонах.
– Ишь, красавец какой! – резюмировал дед.
– Отец, прости Христа ради, оставь меня одного… – тихо попросил я.
Дед понимающе крякнул, повернулся и ушел.
Я смотрел на волевое округлое лицо Медведя на фото.
– Ну, здравствуй, брат! – поздоровался я – Как ты тут устроился?
Я присел на небольшую лавочку и коротко сложил руки на столик. Медведь все так же смотрел на меня немного искоса, с присущим ему серьезным прищуром.
– Ну что, нашел ты здесь покой, к которому так стремился? – спросил я.
Я чувствовал, что у меня покатились слезы, но я совершенно не морщился и не моргал. Я даже немного раскачивался взад-вперед, как это делал Медведь, сидя у останков Ивана.
– А как же теперь дядя Степа? Как же теперь все мы? Нам теперь что делать?..
Медведь смотрел на меня, а я смотрел на него. Сколько так прошло времени – я не знаю. Я только почувствовал, что кто-то подошел сзади. Я обернулся и узнал жену, то есть – вдову Медведя. Он мне показывал ее фотографии. В действительности она была очень худой, а может просто похудела за то время, как лишилась мужа. Меня она тоже узнала, Медведь наверняка показывал ей наши фотографии. Мы тогда совершенно случайно сфотографировались на аэродроме с Леонидом Якубовичем, который прилетал в Ханкалу.
Мы поздоровались.
Она села рядом со мной на лавку.
– Как это произошло? – тихо спросил я.
– Сердце. Он умер во сне, – так же тихо ответила она.
Я больше ее ни о чем не расспрашивал. Она рассказала, что зимой приезжали Мирослав с Вовой Труком. Они по каким-то делам ездили в Москву. Потом, уже весной, Мирослав сообщил, что Трука убили на трассе Хабаровск – Чита. Они гнали машины на продажу и на них напали какие-то бандиты. Андрей-танкист еще раз ездил в Чечню, там и погиб – их вертолет был сбит где-то в Веденском ущелье, похоронен в своем Владивостоке. Сам Мирослав больше не служит, уволился по сокращению, работает где-то в Находке. Верещагин сейчас является слушателем Академии Генштаба, живет в Москве. Наверное, он – единственный из офицеров, который на данный момент все еще служит в армии. Деда, генерала нашего, давно «выпроводили» на пенсию. Саватеев уехал в Сирию военным советником и дальнейшая его судьба неизвестна, а Толя Андрияшин угодил в сумасшедший дом. Вот, вроде и все.
Я подвез домой вдову Городецкого. Зайти к ним в гости я отказался. Пообещал только заехать в гости на обратном пути. Затем я выехал на объездную трассу и, доехав до ближайшего придорожного кафе, за КПМ, остановился на ночлег. Поблизости уже стояли несколько фур дальнобойщиков.
Проснувшись, по привычке рано утром я умылся, поливая себе из пластиковой бутылки. Затем тщательно вытерся полотенцем и, закрыв машину, направился к кафе, собираясь там позавтракать. Неподалеку уже сидели местные женщины-торговки, продавая всякую всячину: фрукты, овощи, разные вещички и поделки. Но мое внимание привлек парень в пятнистой армейской курточке. Он сидел чуть в стороне, опустив голову. Ему было лет 25, аккуратно стрижен, побрит. Это был не бомж и не «синяк». Возле него стояли деревянные резные фигурки: зверушки, сказочные персонажи, птицы. Рядом лежали костыли. Этот парень был инвалид. На тыльной стороне его мозолистой ладони было наколото: «За ВДВ!». На рукавах его военной куртки и на погонах остались характерные темные пятна – следы от армейских шевронов и сержантских галунов. На груди в материале кителя виднелись дырочки, которые обычно остаются от крепления знаков воинской доблести и наград.
Я подошел, взял в руки лакированного орла, распростершего крылья, и притворно осматривая резную статуэтку, спросил:
– Сколько эта «Монтана» стоит?
– Пятьсот рублей, – ответил парень, удивленно глядя на меня и, видя, что меня совсем не интересует птица, поспешно добавил: – Вам отдам за двести пятьдесят.
– Что так?
– А, кому они на хрен нужны, эти поделки, – махнул рукой парень – Все одно, никто не берет.
– Сам делал?
– Сам.
– Красиво. Видел этих птиц вживую?
– Видел.
– На Кавказе?
– На Кавказе…
Было заметно, что вспыхнувшие огоньки в его глазах быстро угасли. Он уже с подозрением смотрел на меня.
– Там ноги оставил?
– Мужчина, вы будете брать эту вещь или нет? – хмуро спросил парень, весь сжавшийся внутри.
Я поставил птицу на место, подложил под нее тысячную купюру и сказал:
– Удачи, брат!
И ушел.
Вот, Родина и вернувшиеся твои дети…
…Глядя на море, я видел шумную городскую улицу, напоминающую зловещее ущелье среди высотных каменных джунглей. Я видел повсюду огромные ламинированные баннеры, разноцветные вывески и рекламные плакаты на стальных растяжках поперек улиц и проспектов. Там, среди ухоженных, широко улыбающихся белозубыми оскалами мужских и женских лиц, их всевозможных пассов и финтов пестрели всевозможные логотипы коммерческих банков и товарные знаки торговых фирм, украшенные красивыми вензелями и замысловатыми кучерявыми узорами. Там был достаток, сытая и беззаботная жизнь. Эти люди давно, основательно и надолго обустроились на этом празднике жизни. И я, глядя на эти плакаты, вдруг понял… Я понял и ужаснулся этой мысли – у нас нет святой идеи! Вместо этого у нас есть торговая марка! Банковский логотип. Таковы реалии нынешнего времени, общепринятые условия современного общества. И любой представитель этого общества готов идти к своей цели по головам ближних своих, не замечая стонов и стенаний под ногами. С кем мы воевали? Где была война? Ради чего? Может, мы воевали сами с собой? Быть может, это была война в наших душах? Я не знал ответов на эти вопросы. Так сложилось, что со дня сотворения Мира нравственность и безнравственность противостоят друг другу, равно, как и добро и зло. Но я знал точно одно – эту войну мы проиграли. Потому, что на этот раз безнравственность взяла верх. Потому, что нас уже убили, не смотря на то, что мы вернулись. Убили «щедрой» пенсией, пособием по инвалидности или «денежной компенсацией за участие в боевых действиях». Нас уже давно убили, а мы этого и не знали. Потому-то и кажется нам, что мы пришельцы из другого мира и мы здесь чужие.
В Ветхозаветной Книге Екклесиаста говорится: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру…». Все учел Царь Соломон. Все, кроме одного – предательства. Невидимая армия иуд с тридцатью сребрениками в кармане, просто и особо не напрягаясь, победила нас. И не только нас, а и всех остальных людей. Просто, они об этом еще не знают.
Я смотрел на море, которое так и не увидел Иван. И как в документальном кино, мимо проплывали лица знакомых и дорогих мне людей и совсем незнакомых. Они, то смеялись, то смотрели серьезно. Нет, они не пытались заглянуть мне в душу. Они просто смотрели, как я тут устроился и как я живу. А еще я видел домик на берегу моря. То единственное и последнее пристанище на этой земле. Вот почему меня так тянет сюда. И Иван это знал. Он это понял, успел понять. И, слава Богу, что он не видел потом эти вензеля, льющееся рекой шампанское, мятые денежные купюры на полу, хохот полуголых шлюх и поникшего головой молодого инвалида в армейской курточке с потухшим взглядом у придорожного кафе, торгующего резными поделками из дерева, которые никто не хотел покупать.
Я обязательно приеду сюда еще раз. Если меня не заберут домой, на другую планету… Уже в наш мир, который меня ждет. Там будут все наши. Там будет тепло, легко и просто: белое – это белое; черное – это черное.
А еще там обязательно будет домик на берегу моря.
Снежинск
12.03.2011г.
ПРИЛОЖЕНИЕ
СОКРАЩЕНИЯ, ПОЯСНЕНИЯ И ПРИМЕРНЫЙ ПЕРЕВОД
КПМ – контрольный пункт милиции;
Гоптовский таможенный терминал – административная граница России и Украины на трассе Белгород – Харьков;
Горная (армейский жаргон) – горная группировка войск;
КШМ – командно-штабная машина;
СМВЧ – специальные моторизованные воинские части;
ОГВС, здесь: ОГВ(с) – объединенная группировка войск (сил);
ДРА – Демократическая Республика Афганистан;
ИСБ – инженерно-саперный батальон;
ВВК – военно-врачебная комиссия;
Дурка, здесь: дурдом – учреждение для душевнобольных;
«тяжелые» (жаргон спецназовцев) – спецподразделение, группа спецназначения, небольшой отряд, выполняющий особо важное задание в тылу противника, группа спецподразделения «Альфа»;
«спешэлы» (армейский жаргон), здесь от англ. «Special Forces» – так в обиходе называли бойцов подразделений специального назначения;
КОП – группа комплексного огневого поражения;
ВРК – воздушный разведывательный комплекс;
РЗМ – разведывательно-засадные мероприятия;
«контрабасы» – военнослужащие по контракту, т.н. «контрактники»;
«дежурить на сводке» – дежурный офицер по приему поступающей информации;
«минюст» – министерство юстиции;
КРЦ – командно-разведывательный центр;
РИАЦ – разведывательный информационно-аналитический центр;
«осетры» – так называли владельцев кафе, владельцы которого выходцы из Северной Осетии, осетины;
ОБМО – отдельный батальон материального обеспечения;
«корейцы» – владельцы кафе по национальной принадлежности, являвшимися этническими корейцами;
«флеха», здесь: флешка – компьютерный флеш-накопитель, носитель информации;
ИПП – индивидуальный перевязочный пакет;
Инфа – информация;
Особисты – офицеры особого отдела, орган военной контрразведки;
«фауна» (армейский жаргон) – полевая форма ВС;
«воздушные бои» (армейский жаргон) – бравада слов, разговор за ради разговора, бесплодные дебаты, словоблудие;
«барабан» (жаргон) – источник информации, секретный сотрудник, агент;
провести «точку» – осуществить точечный удар, точечную спецоперацию;
«Халид» – радиопозывной конкретного полевого командира;
ГБИ (армейский жаргон) – генератор безумных идей;
ЦБУ – центр боевого управления;
«штурмовики» (жаргон спецназовцев) – бойцы штурмовой группы;
Хабара – Хабаровск;
«Штука» – тысяча (рублей);
ВПШГ – воздушная поисково-штурмовая группа;
ВПУ – выносной пункт управления;
«вогоипэшники», зесь: ВОГОиП (ОГ ВОГОиП) – объединенная группировка временных оперативных групп, отделов и подразделений (МВД России);
ВОВД – временный отдел внутренних дел;
«крокодил» – вертолет огневой поддержки Ми-24;
«движение» (жаргон разведчиков) – событие;
«ленпех», здесь: от сокращенного ЛенПех, Ленинградское пехотное (училище) (офицерский сленг) – Ленинградское (Санкт-Петербургское) высшее общевойсковое командное дважды Краснознаменное училище имени С.М.Кирова;
Тейп (вайнах. тайпа – «род, племя») – средневековая территориальная община, единица родоплеменной организации вайнахских народов (чеченцев и ингушей), а также казахов, состоящая из нескольких родовых общин (союзов общин) и самоидентифицирующаяся общим происхождением от конкретного лица (рода) либо лиц одного рода занятий (например, чеч. Бъовлой – «башня»).
Туккхум (или тукхум у чеченцев) – военно-экономическое или военно-политическое объединение тейпов. Союз группы тейпов, не связанных между собой кровным родством, но объединившихся в более высокую ассоциацию для совместного решения общих задач – защиты от нападения противника и экономического обмена. Тукхум занимал определённую территорию, которая состояла из фактически заселённой им местности, а также окружающего района, где тейпы, входившие в тукхум, занимались охотой, скотоводством и земледелием. Каждый тукхум говорил на своём диалекте вайнахского языка.
Рэкс (жаргон спецназовцев) – разведчик;
Чехи (армейский жаргон) – чеченцы, боевики;
комендатура ЧР – военная комендатура Чеченской Республики;
жиж-галнеж (правильно – жижиг-галнаш) – галушки с мясом (чеченская кухня);
«шишига» – полноприводный автомобиль ГАЗ-66;
«шмаль» (дурь) – наркотическое вещество растительного происхождения;
Тилла (чеченск.) – сумасшедший;
«белка» (жаргон) – белая горячка;
Буруны (армейский жаргон) – район Ногайских степей в Шелковском районе ЧР;
