Максим Вячеславович Рахальский
Исповедь мага
– Не уверен…
– С детства я помню только запах паленого сахара, вкус как своей крови, так и чужой, и надзирателей ордена Августина Дарна и Энгельса МакЮндэ. Они занимались детьми, точнее подвергали нас избиениям и заставали работать наравне с другими. Естественно детские тела не выдерживали этого. У многих, с кем я рос, в паху выпирали вены, связки рвались, а спины подобно колесу были кривые. Мы не были ни гражданами, ни людьми. Просто псы, которые должны были дожить до определенного возраста.
– Подобно свиньям на убой – с омерзением выплюнул Маркус.
– Возможно. Ты не поверишь, – старик нервно сдавил смешок, – из всех животных, которых я видел, были собаки, кошки, вороны и крысы. Меня перевозили в оприциновых колодки, которые сдерживали магические силы. И всю дорогу били плетьми, только так инквизиторы знали, что я не вытворю абсолютно ничего, но знаешь, Маркус, их опасения настолько неоправданны.
– Почему, ведь мы, маги, можем намного больше, чем люди. Именно поэтому они боятся нас.
– Может быть, но я всю жизнь прожил, закованным в оприцин, я не знаю заклинаний. Когда мне было тринадцать лет, магия бурлила у меня в крови, как у любого подростка, но инквизиторы приняли случайный всплеск за атаку. Я помню, как они лишали меня конечностей. Помню, как сначала их обварили в кипятке, кожа сползала клочьями, вдувалась и лопалась, а я кричал… – старик замолчал, а потом словно вспомнив что-то важное, продолжил. – Потом они раздробили мне кости молотом и отрезали ноги. Кровь хлестала во все стороны, я терял сознание, но меня приводили в себя снова. Я плакал, ревел словно раненый медведь, а они продолжали отрезать пальцы на руках обычным ножом. В тот момент больше всего я мечтал ускорить процесс, чтобы раз и моя боль кончилась. Но даже на этом пытки не закончились, они лишили меня стоп и вшили мне под кожу куски оприцина, чтобы я больше никогда не смог колдовать.
– Господь Арто, тебе было всего тринадцать, когда они превратили тебя в калеку?
– Не просто превратили. Они пытали меня несколько суток подряд. Помню, как мне под ребра вонзали раскаленные металлические штыри, жгли волосы и лицо.
– Понятно – Маркус увидел, что борода у старика растет клочьями не из-за дикой запущенности, а из-за того, что в тех местах, где нет волос, у старика просто очень тяжелые старые ожоги.
– Ты шокирован – Язавед посмотрел на паренька, который с каждым его словом, становился всё мрачнее. – Вы, маги, которые случайно попались инквизиторам, считаете, что избиения и принудительный труд – это акт зверской жестокости. Камере из оприцина представляется вам пыткой, но никто из вас не знает какого жить, а тем более расти в башне Круга Крови!
– Моя участь не легче! Ты дожил до, черт знает, каких лет! А я… – паренек снова начал реветь – я совсем молод, я даже света не видел.
– Глупый ты человек, Маркус. Я за свою жизнь уже лет сорок не видел солнечного света. Поражаюсь тому, как мои глаза не ослепли. Ты счастливец, по сравнению с теми, кого заставляли двигать сломанными конечностями. Инквизиторы ломали мне руки, и в течение трех суток не давали ни спать, ни есть, требуя, чтобы я шевелил переломанными обрубками, вытанцовывая перед ними словно шут, пока они играли в кости, пили вино и играли на лютне, распевая похабные песни. Ты просто не ценишь то, что у тебя уже было!
Паренек вскочил на ноги и ударил старика кулаком в лицо. Старая кость хрустнула, Язавед громко захрипел и сплюнул кровь. За дверью послышался шум, и в камеру ворвались два надзирателя. Маркус закричал и попытался забиться в угол камеры, но крепкие мужчины схватили его за руки и потащили. Он голосил на все казематы, словно в него втыкают раскаленные иглы!
Язавед тяжело поднялся. Пока он был без сознания, ошейник передавил ему горло, и он начал задыхаться. Несколько секунд могли превратиться в вечную свободу, но старик пришел в себя и сел обратно на прогнившую солому. Остатком руки он попытался поправить оприциновый ошейник, который впился в язвы, от чего они лопнуть, брызнув гноем и кровью. Он понял, что Маркус сломал ему скулу, чувствовал, как кость провалилась внутрь, и левая часть лица залилась таким привычным и знакомым теплом, пронизанным болью. Он попытался дотронуться до перелома, но не успел. Дверь снова открылась, пролив режущий глаза свет и снова с грохотом и скрежетом закрылась, ознаменовав это гулким щелчком засова.
Маркус завалился на пол, распугав копошившихся там крыс. Он стонал и тяжело дышал. Язавед не злился на паренька, только хотел помочь ему подняться, но и этого не мог сделать. В его голове пронеслась мимолетная мысль:
– Жизнь так и проходит, ты или сам встаешь на ноги, или валяешься среди крысиного дерьма без сил.
Парень смог привстать и сесть на колени, оперившись руками о покрытую слизью, мокрую солому.
– Что они сделали с тобой? – спросил старик. Сломанная скула связала его рот и язык, звуки вылетали тяжело и глухо, заставляя губы нервно дрожать от боли.
Маркус медленно поднял голову, и старик, привыкший к темноте, увидел, что парню выткнули глаза.
– За что? – дрожащим голосом спросил парень.
– Ты создавал шум. Ты не равный им. То, что ты, скрываемый собственным отцом от ордена, прожил столько лет, не значит, что ты человек, как они. Для них, Макус, ты всего лишь богопротивный маг. Еретик, животное, которое вредит здоровому обществу. То, что они лишили тебя глаз – всего на всего забава, они так развлекаются.
– За что…
– Я тоже задавался этим вопросом, когда меня пытали. Когда я кричал, они покрыли мое тело порезами, и отпускали в отходную яму. Я тонул, захлебываясь зловонной жижей и кричал еще сильнее. Помню, как тело разрывало от боли, каждый порез впитывал весь смрад этой ямы. Они хотели, чтобы я умирал медленно и очень болезненно.
– Заткнись, умоляю тебя… – простонал Маркус. Он так и не поднялся, только лег на бок и продолжил тяжело дышать.
– Ты сам спросил меня о том, как я жил эти годы.
– Я ошибся. Я не хочу слушать весь этот бред, который ты несешь!
– Маркус, это не бред, не мерзкие рассказы больного старика – это жизнь, которую я прожил в вечном гуле каменных казематов. Это то, как люди высшего сорта относятся к мусору, который имел право появиться на свет. Как те, у кого есть право на жизнь, превращают жизнь бесправных в вечные мучения.
