Marie Umbrini
Когда господствует серость
Кто она – Эвер понял без проблем. Что же она здесь делает? Он решил заговорить:
– Какие люди!
Девушка молчала. Она попыталась двигаться прочь от Эвера, но он её легко догнал: здоровые всё же быстрее бегают. А потом он повторил:
– Какие люди, Гле! Что потеряла здесь?
Она молчала. А Эвер продолжал издевательским тоном спрашивать:
– Вещества кончились? Решила поискать деньги? Туда, где ты укрывалась, весточка о том, что предположительно ваш тайничок в Красте был найден, не приходила? Интересно, почему же вы не смогли его тогда вывезти? Не жалеешь ли ты о чём-нибудь?
Еле выдавив из себя слова (ей было трудно говорить), она ответила:
– Что Вас не убила… А нет, ни о чём.
– Всё правильно делала, да?
Гле кивнула.
– Думаешь, я как ты? А я другой. Я тебе дам деньги. И на вещества, и на эмиграцию. Тебе явно надо валить, всё увешано твоими фотографиями и подписью, что ты в розыске. Я тебе помогу, потому что ты всё равно политический труп. Я тебе объясню, где можно обойти нашу проверку на границе с Кини. А с другой стороны бардак, взятку дашь и всё.
Гле была уязвлена, но деньги взяла и инструкцию послушала. На ладонях, дающих купюру за купюрой, Гле увидела то, что называют линией жизни, но из-за испорченного зрения не разглядела никакие подробности. “Могут ли все эти маги в сотом поколении ответить на вопрос, кому ты поможешь с эмиграцией и веществом? Нет, так что позиция тотальной демократии по ним была верна“.
Ковыляя прочь, она задумалась. Вот до революции она была преступницей хотя не первого звена. Эвер же был на тот момент довольно уважаемым человеком, хотя и не сильно влиятельным. Она революцию поддержала, а он вначале (да и в глубине души до сих пор) – нет. И что в итоге? Она теперь стала разыскиваемым лицом номер один. А он оказался практически на самой вершине. И он полностью обязан карьерой пришедшему в ходе вооружённого захвата власти Пеммеру. Интересно было Гле, что думал по этому поводу Эвер. Но спросить было уже поздно.
Когда Гле, преодолев границу, оказалась на территории Кини, точнее, в Чибле, которая была оккупирована Кини, денег у неё не было: все пошли на взятку и на вещества. Что делать, она не знала. Она хотела доказать, что она не политический труп, но в глубине души понимала, что Эвер сказал правду.
Тут Гле обнаружила, что её преследует мрачная фигура. Она не узнала преследователя, а он её прекрасно опознал, благодаря навыкам из своей профессии. Это был Асмир Венсер.
Гле ковыляла до ближайшей гостиницы. Она понимала, что бесплатно её не заселят, но у неё с собой было вещество, которым она решила оплатить проживание: в Чибле была адовая нищета, так что небольшая доза вещества выглядела как самое настоящее золото.
Определив направление, куда движется Гле, и осознав, что это его же гостиница, Венсер ускорил шаг и, войдя в гостиницу, заявил, что желает заказать ещё один номер на свои документы для первой вошедшей сюда женщины без сопровождения. Просто из любви к женскому полу. Его просьбу удовлетворили и номер подготовили.
Асмир рисковал, ведь какая-нибудь женщина могла войти раньше Гле. Но нет, первая была Кантроне.
Она обрадовалась, когда ей сказали, что номер оплачен. Конечно, забота о женщинах – глупая патриархальная традиция, но когда у тебя шиш в кармане, лучше, когда за тебя кто-то платит. И, если человек делал из любви к женщинам и не зная, кто получит номер, то Гле ему ничего не должна.
Устроившись, она задумалась: “ А чего вообще я хочу? Может, всё же подкопить деньги и поехать в Лочан, хотя бы начать получать высшее образование. Наверное, я не доживу до окончания университета, всё-таки здоровье разрушено напрочь. Но, с другой стороны, я хотя бы начну исполнять свою детскую мечту. В Лочан я могла бы жить даже под настоящей фамилией. Ну возможно”.
А Венсер продолжил исполнять свой план.
Дело в том, что завтра должен был выступать публично экс-король Хевиц. Конечно, он был не самой популярной личностью. Но всегда важен контекст. Много кто от Хевица или от сопровождающей его жены ждал патриотического воззвания вернуть Чиблу у Кини, а потом устроить реванш королевства. Этого боялось и правительство Кини, ведь для сепаратизма Чиблы достаточна была искра. Но этого очень жаждали многие сторонники короля. Те, кто, воюя за короля, втайне симпатизировал Пеммеру, потому что он с захватчиками сражается, а Венсер именем короля торгует территориями. Такие люди немного зауважали ничтожество в короне, когда тот разорвал договор с Кини и Гë, и окончательно разочаровались в Пеммере после заморозки конфликта.
Точкой сборки бежавших роялистов был какой-никакой, но формально легитимный правитель Квен.
Примерно такой же точкой сборки, но радикальных, ненавидящих квенов, кини тоже являлась фигура Хевица, но только с другим знаком. Они возмущались фактом того, что ему после разрыва договора дали убежище.
Короче, фигура экс-короля была связана с беспорядочными настроениями. Венсер не желал реваншистской войны, считая, что сам факт заморозки конфликта заставит Пеммера стать умереннее. Ну и кроме того, он жил не только на деньги, полученные от продажи его мемуаров, не только на его небольшое предприятие. Да, он за деньги сотрудничал с коллегами из Кини. Они явно желали ликвидировать короля, но им мешало то, что убийство бывшего короля, напрямую организованное спецслужбами, слишком палевное, вызовет не стабилизацию, а эскалацию. Ну и конфликт ведомств явно существовал, так как хотя Хевиц и был опасен своим существованием, но то, что правительство Кини дало ему убежище, было имиджевой победой правительства. Короче, ликвидировать Хевица должен был кто-то, не связанный напрямую со спецслужбами.
Проходя по коридору, он как бы случайно обронил дорогой пистолет и газету. Гле хотела поднять и вернуть, но он куда-то ушёл. Она взяла их и понесла к себе в номер, надеясь, что, когда мужчина вернётся, она отдаст ему оброненный пистолет.
Когда мужчина придёт, Гле всё вернёт. На всякий случай, она решила пистолет разрядить, чтобы уменьшить вероятность своего неадекватного поведения, если она примет вещество раньше, чем мужчина вернётся. Она обнаружила, что патрон был только один. То есть мужчина, вероятно, был в плохом состоянии, возможно, близок к суициду. Возможно, его благосклонность была связана как раз с желанием умереть. Гле решила, что возвращать пистолет такому человеку – его убийство.
Гле начала читать газету. “В ресторане “Перец” пройдёт встреча с законным правителем Квен королём Хевицем”. Тут у Гле появилась идея: “Всё равно за воровство пистолета меня посадят, а в тюрьме я быстро умру. А так есть возможность доказать, что я не политический труп. Необходимо убить того, кто держал страну в рабстве, развязал войну и погубил кучу людей, из-за чьего режима я была вынуждена в том числе торговать собой и из-за не того пола была человеком второго сорта”. Короче, Гле попалась на удочку.
На следующий день Венсер вёл себя как-то больно спокойно для человека, у которого пропал пистолет.
Когда Гле покинула свою комнату, то она забыла её закрыть. Венсер вынес из открытого номера вещества.
Когда проходила встреча, то гостей обыскивали. Венсер понимал, что Гле пойдёт с пистолетом. Когда она входила, то Венсер отвлёк проверяющих двумя большими чемоданами. Гле вошла. Больше никто не вошёл без обыска.
Затем на сцену, где обычно выступают почти голые артисты, выплыли Хевиц и Ктара. Всё, что смог выдавить из себя Хевиц было: “Кхе-кхе”. В него уже полетели крики:
– Под суд за вторжение в Кини и геноцид её народа! Хороший квен – мёртвый квен!
– Под суд, предал наш народ, не додавив Кини!
– Ваше величество, прикажите нам вернуть Квен себе со всеми её землями!
Ктара хотела шепнуть мужу: “А сейчас скажи, что Чибла – это Квен, ну и что республика не легитимна”.
Сказать он не успел. Гле хладнокровно выстрелила в него. Её задержали. Тело короля отнесли в погреб до особых распоряжений. Присутствующих задержали тоже. Только Венсер исчез, причём никто не понял, что это произошло.
Планировалось Гле расстрелять втихую, затем обнародовать, что экс-король убит, что убийца скончалась сама, после этого отпустить задержанных. Но ещё спецслужбы Кини не решили, что делать. Произошедшее было шоком.
Венсер мог ничего не делать, тем более, он знал, в чëм заинтересованы спецслужбы Кини. Но то ли ему стало как-то жаль Гле, которую он изящно подставил под убийство. То ли он зауважал революционерку до мозга костей, убившую того, кто довёл Квен до кровавых потоков, того, кто думал о себе, а не о стране. Короче, он решил сделать так, чтобы её судили нормальным судом. Он попросил работника ресторана, этнического кини, которого не было в тот день на работе, поэтому он не был задержан:
– Слушай, я проверку ресторана производил, забыл в погребе бумажку, мне голову оторвут и заморозят, если я не предоставлю отчёт. Мой непосредственный начальник, как и я, квеном является, взятку ему не дать.
Работник запросил кругленькую сумму, за это действие и проник в опечатанный ресторан. В погребе он обнаружил то, что не ожидал увидеть. Тело экс-короля.
Этот работник до оккупации Чиблы так же жил там, то есть Хевиц ранее был его монархом.
Работник поднял тревогу. Об информации о трупе напечатал ряд газет.
Люди потребовали информацию, где посетители мероприятия и где убийца Хевица.
Хай был знатный, так что задержанных посетителей освободили, а некую девушку, которая отказывалась говорить, показали, а затем этапировали в Печенду – столицу Кини.
Когда началось полноценное следствие, то личность задержанной, которая начала изрядно страдать из-за отсутствия вещества, установили.
Гле симпатизировал ряд населения Кини. Рабочие, очкастые интеллигенты и интеллигентки, грамотные крестьяне и крестьянки зачастую воспринимали её как героиню и мученицу. Радикальные кини уважали её, ведь она не квенка, а гë, была против войны с Кини и убила её разжигателя. Вот квенская эмиграция раскололась. Абсолютное большинство роялистов, кроме ненавидящих Хевица радикалов, радовались, что мятежницу и убийцу пленных и мирных, а теперь и данного небом монарха, вот-вот должны казнить. Немногочисленные бежавшие “неправильные” республиканцы, включая Ведле, её в основном уважали. Усни не мог её уважать, ведь она убийца, но не уважать тоже не мог, ведь неуважение – форма убийства.
В Гë только сейчас лишили дворянства Гëлле Кантронович.
Сама Гле мучилась из-за ломки. Преодолевая её, она составляла тактику речи на суде. На допросах она молчала. Её били, она терпела.
Но наиболее интересная тактика проходила в Квен.
С одной стороны, наиболее популярной была идея, что надо затребовать экстрадицию, ведь казнь за убийство тирана репутацию повышает, а вот казнь за военные преступления – нет.
Но главный редактор крупнейшей газеты Рудкен Фрим послал Хермеру Пеммеру письмо: “Почему надо заочно помиловать Кантронович, дать ей республиканскую награду за убийство тирана и гражданство на имя Гле Кантроне”.
Аргументация была такая: конечно, нет ей прощения за её ужасные деяния и безумные идеи. Но ведь теперь легитимных правителей нет, она сделала, наверное, последний шаг к признанию лидера Хермера Пеммера как законного правителя Квен. Более того, если объявить, что она делала это по заказу Пеммера после покаяния, то это десакрализирует её фигуру. Доказательство всегда можно придумать. При этом её даже в случае признания вины точно казнят. Ну сказано было весьма бессвязно, но суть такая. Был даже проект передовицы, где было написано про героиню Гëлле Кантронович, которая, признав вину перед лидером Квен Пеммером, убила позорного бывшего короля.
Информация по поводу этого письма просочилась и спецслужбам Кини, а через них и Венсеру. Он очень хотел спасти Гле, поэтому, дав взятку кому надо (благо все должностные лица не квены, а кини), он послал письмо, которое не вскрывалось посторонними.
Дорогая Гле Кантроне,
Вы храбрая женщина. Вы явно желаете эффектно уйти, чтобы увеличить репутацию своей идеи. Но что, если я скажу, что Вам Пеммер может вручить награду, сказав, что Вы действовали по его указке. А самое интересное, Вы действовали по указке, только не Пеммера. Я Вам подбросил этот пистолет и газету. Я организовал то, что Вас не обыскали при входе. И да, я работаю на спецслужбы Кини. Именно им была выгодна ликвидация Хевица. Я могу предоставить такие доказательства. В случае Вашей борьбы до конца это уничтожит всю эффектность. Но в случае признания вины и раскаяния, это смягчит Вашу вину и дискредитирует спецслужбы и меня. Параллельно я попытаюсь договориться помочь Вам с будущим побегом. Вы же образование хотите получить высшее в Лочан? Исполните мечту. Хотите вылечиться от зависимости? Будут врачи. Хотите продолжить свою любимую (не понимаю) борьбу против класса капиталистов и государства? Так Вы нужна живая. Одумайтесь!
Бывший глава королевских спецслужб Квен Асмир Венсер
Это письмо было ударом для Гле в прямом смысле. Но тоже благодаря взятке Венсера, еë спасли. Очухавшись, она вдруг поняла, почему Нинда Земм сломалась, а Лендж Детла – нет. Он просто старенький был, для него двадцатка – это фактически пожизненное, зачем унижаться ради пожизненного вместо казни. А вот у Нинды был шанс выйти в случае тюремного срока. А Гле-то думала, что дело в особой идейности.
Да, Гле было всего 26 лет, но на уровне здоровья она была, как старуха. Она понимала, что долго не проживёт. Её вечно генерировавший идеи мозг теперь легко забывал факты и очень плохо их анализировал. С другой стороны, каждый день борьбы ей казался чрезвычайно полезным. Но признание вины и раскаяние уничтожило бы репутацию её идеи. А если Пеммер действительно её наградил бы? Это было бы концом всего.
Но про информацию о письме узнал и Эвер Кюнн. Для него сам факт, что Гле, которой он, конечно, помог, но чисто, чтобы свалила, могут простить тот факт, что она пыталась убить его, Эвера, был немыслимым. Ещё и награждать тотальную демократку. Тотальная демократия, как Эвер был убеждён, являлась самой дрянной идеологией, придуманной кем-то на Кевере. В том числе ради борьбы с тотальными демократам он и пошёл работать на Пеммера.
Короче, у Эвера на короткий момент проснулся гнев.
У него был свой механизм против Рудкена Фрима – найти компромат на него и засадить. Тут именно фабриковать опасно, так как указания сверху не было. Но найти подлинный компромат на Рудкена Фрима было вполне возможно.
Какие у него тёмные места? Тот факт, что Рудкен раньше являлся сподвижником Ленджа Детлы, был относительно широко известен, но Пеммер лично давал указания, что без его приказа не смотреть на биографии людей. Что было до, остаётся до, если сам Пеммер не попросил вычистить людей с определённым прошлым. Тем более, сам Эвер имел теперь ещё более опасную для выживания биографию.
Можно было начать расследование изнасилования и убийства девочек из приюта Кугнер, но, если Усни Лекмер был прав, то выход на Пеммера неизбежен, а тогда Эверу ничего не дадут сделать.
Тут Эверу пришла идея: а что, если проверить финансовые потоки, проходящие через Рудкена Фрима, и деятельность газеты?
Тут обнаружилось, что деньги, выделенные на репортаж о катастрофе на железной дороге, получены были. Но репортаж написан не был. Официальная причина – все в редакции заболели. Но Рудкена Фрима видели в элитной гостинице в компании четырёх симпатичных неизвестных особ в откровенной одежде.
На репортаж о другом происшествии – катастрофе на шахте – приехало меньше человек, чем было оговорено. И ехали они не в курьерском поезде, а в обычном. Рудкен Фрим предлагал вообще часть пути пройти им пешком, но журналисты возмутились и предложили идти пешком самому Рудкену Фриму.
К моменту приезда журналистов все тела погибших шахтёров уже достали, ну и уже успели сделать вид, что техника безопасности соблюдалась. Зато Рудкен сходил в ресторан.
Ещё в газете была рубрика “мода”, которую вела симпатичная девушка. Эта рубрика была потолком для её карьеры, ведь писать о чём-то для газет, кроме моды, лёгкого искусства и светской жизни, отныне женщинам было запрещено: Пеммер боялся новой Кантроне, хотя все газеты Гле и так были нелегальными.
Рудкен Фрим испытывал желание симпатичной журналистки. Он угрожал ей увольнением. Она искренне боялась этого, ведь любая новая работа хуже этой. Так что она отдавалась Рудкену за сохранение места и за публикацию её статей, которые реально были качественными.
Ещё в штате газеты было на самом деле на два человека меньше, чем по бумагам. Два сотрудника писали статьи и под своим именем, и под псевдонимом. Деньги шли на всех работников, но лишние деньги забирал себе Рудкен.
Если бы такое обвинение было предъявлено до заморозки конфликта, то всё было бы поднято на смех. Но после установления мира борьба с воровством государственного имущества стала волновать Пеммера больше всего. Она даже национальной идеей стала, даже Рудкену Фриму заказывали статьи о том, что коррупция для республики – хуже Хевица, Свула Земма, Ленджа Детлы и Гле Кантроне вместе взятых. И Рудкен Фрим написал такую статью. Вернее, заставил молодого сотрудника написать её бесплатно, угрожая увольнением. А имя автора было поставлено – Рудкен Фрим.
Короче, на время следствия Рудкена отправили за решётку. А дальше Эвер решил добить человека, которого презирал.
Он через третьих лиц, максимально аккуратно передал сокамерникам Рудкена Фрима, что тот ради своих хотелок организовал изнасилование и убийство маленьких девочек.
В тот же день соседи окружили Рудкена. Он пытался им кричать:
– Да за что вы меня? Я много хорошего делал. Я за права рабочих боролся. Вы в курсе, что я организовал в Красте?
Рудкен хотел перевести разговор на тему профсоюза, но у сокамерников были другие ассоциации. Рудкен пытался отпираться:
– Вы разве сами не против беспредела?
Был получен ответ:
– Мы против любого беспредела.
Рудкен был найден мёртвым, но было очень похоже на суицид. Эвер отмазал соседей Рудкена Фрима.
Интересно, что произошло убийство в той же камере, где, по официальным данным, повесился Свул Земм.
Пеммер решил, что идти на поводу у вора не самая лучшая затея, так что на официальном уровне был подан запрос об экстрадиции Гёлле Кантронович, в котором было заявлено, что казнь за убийство тирана сделает её мученицей. Но живые экс-члены правительства и Ктара возмутились: мало вы торгуете с Пеммером, так ещё признать его на официальном уровне законным правителем собрались? Хотя, конечно, теперь законных правителей не было, ведь Хевиц был единственным сыном своего отца и бездетным человеком.
Из Чиблы в Печенду в качестве свидетельницы на суд собралась ехать Ктара. Другие приглашённые посетители уже были в Чибле.
В ходе следствия она уже давала показания. Гордилась, что, когда говорила о месте происшествия, то называла его просто Чибла, а не “Чибла, Кини”.
Случайно с ней пересекся Асмир Венсер. Теперь он в кармане носил заявление, которое был готов зачитать на суде против Гле Кантроне, если та признает вину и раскается. Если не признает, то всё равно планировал зачитать, чтобы её идею дискредитировать, как и спецслужбы Кини.
Но до того момента информацию он желал держать в секрете.
Увидев бывшую королеву, Асмир стал испытывать стыд. И он заговорил, понимая, что выдаёт себя по полной:
– Здравствуйте. Вы, конечно, не любили меня, ведь я не уважал Вашего супруга. Но сейчас Вы будете всё равно шокированы. Пистолет дал Кантроне я, сознательно желая натравить её на Хевица. И делал я это по заказу спецслужб Кини, с которыми я сотрудничаю. Ваш супруг мешался очень сильно. Извините.
Для Ктары это был удар. Она сдала билет, затем попросила местного бомжа купить ей самый дешёвый, самый подозрительный алкоголь. Она заперлась в комнате и отправилась. Перед смертью она извинялась в мыслях перед мужем, что не выполнила долг до конца и не добилась.
А Венсер, собрав в чемодан вещества и деньги, поехал в столицу, ведь он тоже свидетель. Суд в Кини был вариантом аукциона, Венсер, желая помочь Гле, уже дал взятку суду. Он ещё пытался заплатить психиатру, чтобы Гле признали невменяемой. Венсер убеждал:
– Это даже не взятка. Это побуждение провести честную экспертизу, у Кантронович явно ментальные проблемы.
– Хорошо вы знаете наши порядки, но казна королевства Квен не у вас, а у правительства, теперь в изгнании. Процент нашим уважаемым людям они заплатили, теперь всем без разницы на то, что у них эти деньги лежат. А бежавшие министры тоже знают традиции Кини. Кантронович признана вменяемой.
Ожидая суда, Гле, измученная отсутствием вещества, задумалась. Ну вот, допустим, в убийстве Хевица были заинтересованы спецслужбы Кини, допустим, оружие было подкинуто Венсером. Но ведь на спусковой крючок Гле жала по своей воле, желая добить тирана.
На следующий день её привезли в здание суда. Среди зрителей там были Усни и Ведле, но их Гле не заметила.
Гле спросили: “Гëлле Кантронович, признаëте ли Вы вину”. Вообще, ей предлагали говорить через переводчика, но она отказалась. Она хотела взаимодействовать с публикой, а в основном это были кини. Она не доверяла тому, что переводчик будет достаточно экспрессивен в переводе.
У Гле были две серьёзные проблемы. Вследствие ранения она имела проблемы с речью. А также, в приюте Кугнер не учили мату на кини. И вообще каким-либо ругательствам. Только изысканной салонной речи. И вообще язык кини для Гле не был родным. Это не квен и не гë.
Гле начала:
– Зовите Гле Кантроне, Гëлле Кантронович не. Ой… Я стреляла, я убила, нет стыда. Оружие моё. Я привезла его из Квен.
Затем, собравшись с мыслями и сформировав фразу, Гле продолжила:
– Убийство злого правителя, как там на кини?
Из толпы крикнули:
– Тирана.
– Спасибо. Убийство тирана не преступление, это героизм. Убила, потому что жаждала мести.
Пришедшие пророялистски настроенные эмигранты захихикали. Кто-то крикнул из толпы:
– Как там твои вещества?
Гле фыркнула на них.
Её продолжали допрашивать:
– А почему Вы его убили, он ничего не решал, он такой же всё потерявший эмигрант как и Вы.
Это было оскорблением как самой Гле, так присутствующих сторонников королевской власти из числа эмигрантов из Квен.
Гле возмутилась:
– Грязное отхожее место!
– Неуважение к суду!
– Грязная дырка в полу! Я его убила. Я этим не он. Я этим показала тотальную демократию до конца. В его стране, его государстве меня заставили платить долг, чтобы не выйти замуж. Я должна была спать за деньги. Я должна была 15 часов работать на фабрике. И многие другие люди. Он на вас напал. Разве есть для тиранов время жизни преступления? Как это на кини?
Крикнули из толпы:
– Срок давности!
– Да, срок давности.
Затем говорили свидетели. В красках они описывали, как Гле подло убила короля. Про момент задержания их органами правопорядка Кини они ничего не говорили, потому что их попросили промолчать.
Затем должен был давать показания Асмир Венсер. Он решил, что Гле и так говорит не шибко убедительно. Да и портить ей остаток жизни как-то глупо. Деньги, которые он заплатил суду, уже ничего не принесут, ведь Гле не раскаялась. Короче, он, через переводчика решил не зачитывать свою бумажку, а вместо этого сказал:
– Когда Кантронович, вернее, Кантроне, как ей больше нравится, стреляла в ублюдка Хевица, у неё горели глаза. Он невнятно блеял, ему что-то кричала толпа, а затем Кантроне в него выстрелила. Он упал. А потом его тело, как известно, положили в погреб, а свидетелей задержали. Я скрылся.
Когда Гле предоставили последнее слово, она сказала:
– Я призываю все народы к уничтожению режимов, к свержению власти, к тотальной демократии. То, что делала я, то что делал Иснер Кермер, маленькая Урма Кюснам, повстанцы, крестьяне из Дакре, студенты из Теблена. Да, была жестокость, но, значит, так и надо.
Суд удалился на совещание. Прессе дали возможность спросить что-то у Гле. Прогрессивный умеренный реформист спросил Гле:
– А к чему привело ваше восстание? К новой тирании.
– Это из-за умеренных, которые поддерживали тюрьму и смерть для нас. А в Дакре и Теблене было общество счастья.
– С убийствами по голосованию?
– А что не так?
Её спросил какой-то более радикальный журналист:
– Что думаете о Пеммере?
– Революционный вор. Ой, вор революции. Тиран, но пахнет революцией. Это скверно.
Затем её спросил журналист-эмигрант из Квен:
– Не снится ли тебе, гнида подзаборная, Гуниц Датта, которого ты лично убила?
– Нет. Давно уже нет. К сожалению. Грустно, когда акты справедливости не снятся.
Её спросил журналист, недавно вернувшийся из Гë:
– Что думаете о Гë?
– Родина мерзких родителей, тюрьма народов, они убили жителей Дакре, они убили Урму Кюснам. Но там есть хорошие люди, они хотят революции. Желаю им хорошей жизни.
Суд вынес очевидный приговор: смертная казнь. Фотографии Гле, корчащей рожи судье, не были хитом, ведь она женщина, то есть перед лицом смерти она должна быть красивой, как пусть даже плачущая Нинда Земм. Мужчина может быть страшным, но не женщина. А после ранений Гле была именно что страшной. Она ещё думала показать всем сердечко, но вспомнила, что для сердечка нужны две руки, так что она показала кулак, еле сдерживаясь от неприличного жеста.
Три дня давалось Гле на апелляцию.
Венсер написал Гле и передал записку, что лучше апелляцию подать, но она подумала: “Ещё чего, унижаться перед ними”.
Срок для апелляции вышел. А затем была утверждена дата исполнения приговора. Но Венсер всё же хотел хоть как-то помочь Гле.
В день, точнее вечер перед казнью около особо охраняемой тюрьмы стояли мужчина и женщина, державшая на руках ребёнка. Рядом с ними стоял Венсер. Мужчину он узнал. Его фото было найдено, когда изучали список избранных выборщиками. Это был Усни Лекмер. Про его арест и побег Асмир Венсер знал. Фото женщины, которая помогла экс-выборщику бежать, тоже было известно королевским спецслужбам Квен.
Венсер спросил Усни:
– Вам что надо здесь, Усни Лекмер? Вам же трудно изображать, что не воевали против Кини, а потом за республику.
Ведле, ужаснувшись, что её, как она мысленно называла, старшего сына опознали:
– Кто Вы?
– Скоро буду никем. Вам надо из Кини валить.
– Мы сами знаем. Но за работу горничной много я не получаю, а Усни ничего не деньги-то практически, потому что в любой профессии видит зародыш убийства, особенно ложь, ведь он вынужден называться не своим именем. Мы думали, что быстро накопим деньги и уедем в Лочан, но что-то не так пошло.
– Держите!
Венсер дал им деньги. Потом добавил:
– Хотите с Кантроне поговорить?
– Да, пусть и всё равно прослушиваться разговор будет.
– Хотите, договорюсь, что не будет. Побег, к сожалению, не устроить уже, больно много огласки, больно громкое дело, больно охраняемая тюрьма.
Венсер мрачно смотрел на Усни и Ведле и думал. Он всю жизнь хотел спасти государство любой ценой, чтобы избежать крови. И да, правильно ведь хотел. Мятежников, особо радикальных тем более он считал маньяками. И да, правильно ведь считал. Его мысль зачем-то привязалась к… Нет, нельзя. Бедную Гле заставляла сильнейшая боль, а потом ужасная зависимость. А его тащила пустота. Он не хотел умирать, только обновиться.
Гле сидела в камере и пыталась сохранять спокойствие, чего у неё не получалось. Ужасно кружилась голова, пошли глюки, с ней говорили её уже мёртвые товарищи в обнимку с тушками куриц и булочками.
К ней вошли Ведле и Усни с ребёнком.
Ведле, входя, поняла мировоззрение Усни. Он постоянно боится что-то такое сделать, что несёт в себе зародыш убийства. Любое слово и молчание для него – риск. Сейчас Ведле входила в камеру для смертников, чтобы поговорить с той, кого знала с детства. Ведле понимала, что любая фраза будет выглядеть неискренне. Если говорить о смерти, то даже чуть не убитая насильниками Ведле никогда не была на пороге гарантированной смерти. Если говорить на отвлечённые темы, то будет выглядеть как разговор с больным, которому говорят, что он выздоровеет, но все понимают, что нет. Например, последний разговор с господином Кифде, который, не осознавая своей безнадёжности продолжал оскорблять Ведле, как ни в чем не бывало. А она не могла правильно сказать мужу о его перспективах и попрощаться относительно по-человечески. Молчать, а зачем? Она начала:
– Гле, дорогая, я нашла свою судьбу. Это Усни. Я ему помогла из тюрьмы бежать, так что мы вместе сейчас нелегалы. Завтра мы отъезжаем в Лочан.
– Я его знаю. Он меня задерживал два раза. Один раз отпустил. Кажется, он из-за меня и был арестован.
Усни кивнул. Ведле продолжила:
– А этого ребёнка он в каком-то кабаке подобрал, когда бежали мы. Он нас сплотил. Кстати, его зовут Лендж.
– Глаза знакомые. Но вспомнить не могу, на кого похож.
Гле отвечала максимально односложно. Усни и Ведле видели, насколько она мрачная. Ведле решила с другого бока зайти:
– А какое-то завещание по делам можешь составить? Что нам надо делать.
– Главное, что не делать. Нельзя усилять государство и авторитаризм. Нельзя эксплуатацию и вообще угнетение сохранять. Скульптор по мрамору не формирует нужное, а отсекает лишнее. Вопросы есть?
Усни спросил:
– А как изменить общество, ведь почти любое действие – убийство и насилие? Убивать, как и Вы нельзя. И власть – это ж тоже убийство, так как это иерархия. Но безвластие немедленно, как его организовать? Старые власти будут сопротивляться. Убивать нельзя, но и не убивать – это убивать…
Ведле заткнула Усни и перевела тему:
– А помнишь, как ты уходила из приюта Кугнер. Она разрешила тебе вынести только один чемодан, который был у тебя. Я ещё один тебе подарила. В первый ты сложила одежду и документы. Во второй – книги. Когда ты уходила, то несмотря на то, что ты уходила в никуда, на тебя вешался долг, ты сияла. Мне ты сказала, что придёшь навестить. И…
Ведле хотела сказать, что навестить тогда ещё Гëлле обещала, но навестила сильно после, вместе с вооружёнными людьми. Гле перебила Ведле:
– Я тогда верила в просвещение. Потом я стала верить в идею, даже когда в Теблене идея из-под контроля вышла, мне даже страшно было, верила. А сейчас я вот думаю. Вот и тогда, когда я стояла у стенки в Красте, и когда я была в окружении, а потом без сознания в плен попала, и когда я бежала, а потом меня задержали, и когда я в Теблене второй раз ранена была… Я всегда не находилась в шаге от гарантированной смерти. Ну я думала так. Сейчас я понимаю, что я всегда была перед лицом гарантированной смерти. И она отменяет всё. Даже тотальную демократию. Вот я, когда девочки пропали, а Урма – нет, думала, что спасла Урму. А потом её убили. Не спасла. Но вот не погибла бы Урма Кюснам, она не умерла бы? В лучшем случае старенькой бабушкой умерла бы. Вот, допустим, победит в мире тотальная демократия, всё равно всех потом закопают. Какая разница, жил человек при тотальной демократии или при тотальной диктатуре, если он или она исчезнет. И я скоро исчезну. Как не было меня. И вы тоже скоро исчезнете. И ваш малыш Лендж скоро исчезнет. Усни, Вы говорите, что убивать плохо. А кто убивает? Убивает мать, рожая и обрекая на смерть. Голова болит сильно.
