Марина Колесова
Мевервильский оборотень
– Он в чем-то сильно согрешил?
– Я не хочу рассказывать его грехи, брат Алоимус, он сам, как осознает их получше, на исповеди Вам покается. А сейчас пусть молитвами да постом хоть немного душу к исповеди подготовит.
– Вы сумели объяснить ему необходимость того?
– Я не объясняю, – Каролина звонко расхохоталась, – я жестко контролирую подобное. Не будет стремиться совершенствовать душу, пойдет в солдаты, как поначалу отец хотел.
– Вы считаете, что можно заставить совершенствовать душу и стремиться жить по заповедям.
– А у Вас разве иное мнение, брат Алоимус?
– Нет, но мне кажется, Вы взяли на себя не совсем свои обязанности.
– Брат Алоимус, если это намек на то, что я лезу не в свое дело, и Вы можете поставить мне в вину мою попытку влиять на кузена в деле просветления его души, то будьте готовы ответить на вопрос о Вашей состоятельности как его духовника… – Каролина, обернувшись к монаху, раздраженно поморщилась. – Поэтому давайте считать, что я пекусь о его душе, как его ближайшая родственница, и вместо взаимных обвинений будем действовать сообща, дабы исправить то, что есть в нем греховного на данный момент.
– Конечно-конечно, миледи, это очень разумно. Я и не думал Вас ни в чем обвинять.
– Это радует. По-моему с меня достаточно, что я осознала недопустимость моего поведения с епископом. Удовлетворитесь этим.
– Миледи, Вы очень разумная христианка, и не мне Вас учить. Все наставления Вам даст Его преосвященство лично.
– Замечательно, – холодно обронила Каролина, посылая коня рысью, так что и монаху, чтобы не отстать, пришлось сменить шаг на рысь.
Во дворе епископа Каролина, спрыгнула с коня и, спросив у слуги, где епископ, не стала дожидаться, когда о ней доложат. Она стремительно вбежала в библиотеку, где тот работал, и повалилась перед ним на колени:
– Я так виновата, Ваше преосвященство, – выдохнула она со слезами в голосе.
Епископ поднялся и раздраженно махнул вбежавшему следом за Каролиной слуге, чтоб вышел. После чего, дождавшись, чтоб тот закрыл дверь, повернулся к Каролине и холодно спросил:
– Что случилось, дочь моя?
– О, Ваше преосвященство я так раскаиваюсь, так раскаиваюсь… – из глаз Каролины закапали слезы, она прерывисто вздохнула, – я была так скудоумна, когда посмела Вас обвинить в не должном радении к Вашему приходу и чадам духовным, вверенным Вашему попечению… не знаю даже, сумеете ли Вы простить меня… Досада на неудачу туманила мой разум, Ваше преосвященство, поэтому я и была столь дерзка… Но если Вы простите меня и позволите в будущем вместе с Вами подготовить и тщательно продумать план уничтожения этой богомерзкой твари, я даже не знаю, сколь признательна буду Вам…
– Так Вы поняли необоснованность Ваших обвинений?
– Да! Брат Алоимус открыл мне глаза. Я поняла, сколь велика была ваша забота обо мне… – Каролина сжала руками руку епископа и, прижав ее к своей груди, вскинула на него свои большие выразительные глаза: – Вы чувствуете, как бьется мое сердце? Его переполняют раскаяние и желание загладить свою вину… Ваше преосвященство, Вы простите меня?
Епископ заглянул ей прямо в глаза и утонул в бездонной зелени ее глаз. Он ощущал пальцами нежную девичью кожу, видел, как взволнованное вздымается грудь юной герцогини, чувствовал ее прерывистое дыхание и возбужденный стук ее сердца. Голова его закружилась, и он, нервно облизнув губы, осторожно высвободил руку:
– Конечно, если Ваше раскаяние искреннее, то я прощаю Вас, дочь моя.
Он осторожно отстранился и отвел взгляд, пытаясь справиться с нахлынувшими на него чувствами.
– А еще я должна спросить Вашего совета, Ваше преосвященство… – робко продолжила Каролина.
– Я весь во внимании, – епископ старался не смотреть на нее.
– Я тут решила сохранить жизнь сыну колдуна, душа которого не отравлена еще. Мне очень хочется направить мальчика на истинный путь, и заставить его открыть свою душу Господу. Вы благословите меня на это или мне казнить мальчика?
– Это тот, что сопровождал Вас ночью?
– Да. Я взяла его, чтобы проверить, как он отнесется к богомерзкой твари. Он старался помочь мне справится с оборотнем, и я поняла, что Сатана не успел отравить его душу. Поэтому и прошу благословения оставить его подле себя.
– А если не дам?
– Ваше слово я считаю словом Божьим. И если Вы не дадите благословения, я казню мальчика во славу Господа. Вы же знаете, какова я с врагами Христовыми.
В глазах Каролины плескалась открытая готовность принять любое его решение, и епископ решил проявить благодушие, к тому же сын колдуна мог оказаться хорошим аргументом в игре против юной герцогини.
– Я благословляю на то. Попытка обратить к Богу юную душу похвальна и достойна одобрения. Дерзайте, дочь моя. Только контроль в любом случае не ослабляйте… семя колдовства оно трудноискоренимо, и могло оставить ростки даже в столь юной душе.
– Я буду стараться, Ваше преосвященство, – она едва заметно кивнула, а затем испытующе посмотрела на него: – Так я могу надеяться, что Вы действительно не сердитесь на меня?
– Вы сомневаетесь в искренности моего прощения, дочь моя?
– Я не смею верить… моя вина перед Вами столь велика, – не сводящая с него пристального взгляда Каролина поднялась с колен и, вновь взяв его руку, прижала ее к губам.
В ее взгляде читалась такая искренность, чистота и непритворное раскаяние, что епископ не мог не попасть под ее обаяние. Он просто физически почувствовал очарование и притягательную силу, исходящую от нее. Сердце вновь затрепетало в груди, и чувства затопили разум.
– Что я могу сделать, чтобы хоть как-то загладить мою вину? Я выполню любую епитимью… или выкуплю индульгенцию… Только скажите… – продолжила она с возбужденным преддыханием, – я все-все исполню, лишь не держите на меня зла. Я не переживу этого.
И епископ почувствовал, что не может ей ответить. Слова застряли где-то в горле, во рту пересохло, даже дышать стало трудно. Взгляд юной герцогини лишал его способности даже мыслить разумно. Наконец с огромным усилием он сглотнул и едва слышно проговорил:
– Я не держу зла. То не по законам Божеским.
– Так Вы действительно простили? – в ее глазах сверкнуло неподдельная радость, а губы тронула счастливая улыбка. – Вы святой. Воистину святой. А я уж и не надеялась. Я так счастлива, так счастлива, – она выпустила его руку и шагнула к двери. – Так я поеду тогда? Отец будет волноваться, если я поздно вернусь. Брат Алоимус так напугал его с этим оборотнем, что я пообещала ему поздно одна не ездить более по лесу.
Грудь епископа словно сдавило клещами, он почувствовал, что очарование и свет, которые, как оказалось, умела дарить эта прелестная девушка, рассеялось и более уже не вернется, если он сейчас же не остановит ее.
– Я, конечно же, простил Вас, Каролина, – хрипло проговорил он, намереваясь оставить ее на всю ночь молиться под его присмотром, – но для Вашего же блага я должен научить Вас покорности воли Божьей, отсутствие которой Вы так ярко продемонстрировали накануне. Так что не торопитесь.
– Да, конечно, Ваше преосвященство, – она вновь шагнула к нему.
– Не надо столь строго следовать этикету, дочь моя, – епископ нежно взял ее за руку, – я Ваш духовный отец, вот так отныне всегда и обращайтесь.
– Да, отче, конечно, как скажете, – лицо Каролины вновь озарила очаровательная улыбка, а в глазах полыхнуло восторженное почитание, – я с радостью приму любую Вашу волю. Вы мой проводник к Господу, которого я люблю всем сердцем… а значит, я так же должна любить и почитать Вас и исполнять любую Вашу волю как Его. Ведь Ваша воля и есть Его… и я сейчас поняла это как никогда раньше.
– Такое Ваше отношение радует, дочь моя.
Епископ не в силах противостоять искушению притянул ее к себе и нежно прижал.
– О, отче, – Каролина вся подалась к нему, а потом неожиданно резко отшатнулась и, прижав руки к вискам, отбежала к окну. Там, схватившись за штору, она, не поворачиваясь к нему, хрипло выдохнула: – Вы должны меня срочно выгнать, отче… срочно…
– Что случилось? Вы вновь решили проявить непокорность, Каролина?
– Вы не понимаете, отче… я не непокорна… я поняла… поняла, что гнело мою душу все это время… и это ужасно…
– Что ужасно?
– Это чувство… Вы должны выгнать меня, предать анафеме… казнить… может хоть это вырвет это чувство из моей груди, потому что скрывать я его больше не в силах…
– Каролина! Что Вы говорите? Какое чувство? О чем Вы?
– Любовь! – она обернулась к нему, глаза ее сверкали, а грудь возбужденно вздымалась. – У меня нет больше сил это скрывать… Я люблю того, кого не имею права любить… и это сводит меня с ума… не дайте этому чувству овладеть мной, отче, выгоните меня… Я не должна видеть Вас… Я не должна любить и не должна смущать Вас этим чувством, – она раздраженно тряхнула головой, так что ее каштановые кудри взметнулись над плечами. – Я люблю Господа… несказанно люблю… я не хочу нарушать его заповеди… но это чувство смущает меня и несказанной болью рвет душу… Я не должна видеть Вас! Не должна!
В ее глазах заблестели слезы, она рванулась к двери, но епископ преградил ей путь и схватив за плечи, прижал к себе:
– Успокойтесь, Каролина. В Вашем чувстве нет ничего греховного…
– Вы не понимаете… – она уткнулась ему в плечо, и тело ее сотрясли рыдания, – Я почувствовала… я почувствовала, что Вы готовы отозваться на мое чувство… Но если Вы только отзоветесь на него, если предпочтете меня служению Ему… Я не вынесу… Я тогда покончу с собой.
– Что Вы говорите, Каролина? Это смертный грех!
– А предпочесть Богу земные радости не грех? – она чуть отстранилась, и на епископа взглянули ее огромные зеленые глаза полные боли, тоски и отчаяния. – Я не вынесу, если узнаю, что подтолкнула Вас к нему! Получится, что я не только предпочту любовь Господа другой любви, но и сподвигну к смертному греху, того, кого люблю… Если это случится, мое место будет лишь в аду! И я пусть уж тогда меня сразу постигнет эта участь! Я сразу наложу на себя руки!
– Каролина, Каролина, успокойтесь! Вы ничего еще не совершили. О каком грехе Вы толкуете?
– Отче, поклянитесь мне, именем Бога поклянитесь, что никакие мои чувства не позволят Вам переступить со мной ту грань, что позволяет сохранить девственность во взаимоотношениях! – настойчиво потребовала она. – Возможно, тогда я смогу успокоиться и перестану их таить и пытаться облекать в другие формы.
Епископ понял, что попал в затруднительное положение. Сам он не считал, что его обет безбрачия препятствует взаимоотношениям с женщинами, если те, конечно, не смогут его впоследствии опорочить. Поэтому те, кто покладистостью характера не отличался и не считал Божьим благоволением его домогательства, объявлялись колдуньями и еритичками со всеми вытекающими из этого последствиями. Сейчас же девушка, к которой он испытал необыкновенное влечение, признавалась ему в любви, но, считая ее греховной, была готова сама искать смерти. Теперь он понял природу ее безумной храбрости в случае с оборотнем. Дочь герцога, вероятно, подсознательно искала смерти, которую Господь по благости своей отвел от нее. Он надолго замолчал, обдумывая ситуацию.
Каролина, тихо всхлипывая, доверчиво прижалась к нему и уткнула лицо в широкое плечо. Ее близость больше не возбуждала епископа. Наоборот дарила благостное ощущение покоя и умиротворения. И он решился. Ласково обняв девушку за плечи, подвел к столу, где, положив одну руку на Библию, торжественно поклялся ей, что их взаимоотношения навсегда останутся невинными, чтобы она ему не говорила и как бы себя не вела.
– Я так благодарна Вам, так благодарна, отче, – Каролина порывисто схватила его руку и прижалась к ней губами, – теперь, когда Вы знаете о моей любви… и поклялись не дать мне возможности впасть в грех самой и вовлечь Вас, я готова исполнить любую Вашу волю.
– Седьмой псалом мне сейчас прочтете, Каролина.
– Конечно, отче.
Слушая божественный текст, который чувственно и проникновенно читала Каролина, епископ впервые в жизни испытал столь светлое и радостное чувство, что к концу текста понял, что вряд ли сможет устоять перед искушением приблизить ее к себе.
С того дня, Каролина часто приезжала в дом епископа и проводила там долгое время, Епископ поначалу старался, чтобы дочь герцога могла возвратиться в замок засветло, но общение с ней его неизменно затягивало. К тому же девушка постоянно говорила, что ее хранит его благословение, и оттого опасности в ночных поездках никакой нет. Поэтому через некоторое время стало обыкновенным, что уезжала Каролина лишь ближе к ночи. Епископ в свою очередь тоже стал нередким гостем в герцогском замке. Девушка встречала его с неизменной радостью, старалась быть в курсе всех его дел и начинаний, и подле нее епископ отдыхал душой. Она стала ему несказанно дорога, и он старательно обходил вопрос о времени новой охоты на оборотня, страшась потерять ее. К его радости сама она тоже этот вопрос не поднимала, вообще не вспоминая об оборотне, который уже долгое время вовсе не тревожил округу. Напоминал о нем лишь душераздирающий вой, звучащий порой ночами.
Герцог был рад сближению дочери с епископом. Ему казалось, что дочь его благодаря этому стала на редкость покладистой и ласковой, а ее резкость и своеволие почти совсем исчезли. Поэтому со своей стороны он всячески поощрял такое ее поведение.
Однако наслаждался спокойной и благожелательной атмосферой герцог не особенно долго. Однажды к завтраку Каролина вышла с явно заплаканными глазами, а на его вопрос: «что случилось?», ответила, что ей необходимо после завтрака поговорить с ним наедине.
Встревоженный герцог после завтрака прошел с ней в свои комнаты и, выгнав всех слуг, запер дверь:
– Так что случилось, Каролина?
– Отец! – дочь упала перед ним на колени, и из глаз ее потекли слезы. – Вы должны проклясть меня и казнить.
– Каролина, дитя мое, – герцог подхватил ее под руки, пытаясь поднять. – Ты с ума сошла говорить такое!
– Нет, отец… Я заслужила лишь подобную участь. Вы поступите по совести, если поступите именно так… – дочь совсем повисла на его руках, не желая подниматься с пола.
– Каролина, да объясни толком, что случилось! Хватит истерики устраивать! Что ты словно изнеженная девица голосишь? – герцог раздраженно рывком поднял ее с пола. – Встань и расскажи!
– Я не могу, отец… не могу… это выше моих сил… – Каролина встала на ноги и отвернула голову, стараясь не смотреть на отца.
– Черт! Да говори уже! Хватит! – герцог, грубо схватив ее за плечо, тряхнул.
– Я опозорила наш род… – тихо выдохнула она.
– Чем?
– Я более не девственна и у меня будет ребенок.
– Тьфу, – герцог раздраженно скривился. – И из-за такой ерунды ты закатываешь истерики? Твоим законным мужем станет любой. Я соглашусь даже на пастуха, раз он тебе по нраву пришелся. Кто он?
– Я не могу сказать кто он… и он не сможет стать моим мужем… – из глаз Каролины вновь закапали слезы.
Догадка как молния озарила герцога.
– Черт! Да как он посмел?! Я напишу кардиналу, он снимет с него сан.
– Я не подтвержу того.
– Почему?
– Я не сделаю ничего, чтобы хоть как-то повредило ему.
– Дура! Ты что не поняла, что он пользуется тобой?
– Я не сделаю ничего, чтобы хоть как-то повредило ему! – упрямо повторила Каролина, закусив губы и всхлипывая. – Хоть казните, все равно не сделаю.
– Истинно дура! – поморщился герцог и, тяжело вздохнув, добавил: – Глупая и упрямая.
– Я не спорю, отец, – отвела она вновь взгляд, – только сделаю именно так, как сказала.
– Ладно… черт с тобой… не хочешь – не надо… значит, не по любви мужа тебе найду. И только посмей поспорить – враз кардиналу напишу.
– Кого? – Каролина испуганно посмотрела на отца. В глазах застыла тоска и боль.
– Ну ладно, ладно, малышка, не строй такие глаза… неплохого найду, того, кто и по роду достоин будет и тебе полную волю даст… кем вертеть, как захочешь, сможешь… Потому как раз прокололась ты так, супруг тебе теперь необходим.
– У Вас есть кто подобный на примете?
– Навскидку есть несколько кандидатур. Барон Ригл – в долгах, что в шелках, и согласится наверняка. Не особо молод, бесспорно, но покладист и приятной наружности. Потом граф Стази. Игрок, конечно, и не особо привлекателен, но молод. Так… Кто еще? – герцог задумчиво потер рукой висок. – У тебя самой предпочтения-то какие-нибудь есть?
– Георг.
– Кузен твой? Каролина, ты уверена?
– Он покорен мне, и дальше перечить не посмеет… поэтому этот вариант был бы самым лучшим для меня.
– Ну… если подумать и вправду не самый плохой вариант… Что ж пусть так. Я поговорю с ним. Когда ты свадьбу хочешь?
– В следующее воскресенье. И еще хочу, чтобы епископу Вы сказали, что это Ваша воля… что Вы хотите внуков… Мне не хотелось бы, чтобы он догадался из-за чего я выхожу замуж.
– Ой, Каролина… голову тебе открутить и то мало будет, – герцог печально вздохнул. – Вот ведь знаешь, чертовка, что люблю тебя безумно и черт знает что требуешь…
– Отец, я люблю Вас не меньше, – Каролина прижалась к нему и нежно поцеловала. Слезы ее давно высохли, и в глазах плясали лукавые огоньки. – Только зачем Вы богохульствуете уже который раз?
– Если считать богохульством то, что я помянул черта, то как назвать то, что творит твой разлюбезный епископ, а? – он нежно потрепал ее по волосам. – Вот всегда знал, что церковники говорят одно, а на деле все у них выходит иначе… но вот чтобы так… И как ты могла влюбиться в такого, Каролина? Неужели любовь настолько глаза застит?
– Бог ему судья, как и всем нам… не надо больше о нем… – дочь еще сильнее прильнула к нему.
– Ой, Каролина, Каролина… – герцог уже который раз сокрушенно покачал головой.
Свадьба дочери герцога с его племянником проходила в городском соборе. Церемонию вел самолично епископ, который выглядел на редкость удрученным, да и невеста также была нерадостной. Опухшие от слез глаза, нервно дрожащие пальцы, на которые жених никак не мог надеть кольцо. Жених при этом тоже казался скорее сильно взволнованным, чем счастливым. Спокойным и довольным выглядел лишь герцог, который не скрывал, что надеется в ближайшем времени узнать о прибавлении в семействе и порадоваться наследникам.
Пир после свадьбы был роскошный, но невеста почти сразу ушла, сославшись на недомогание, и жениху пришлось единолично принимать все поздравления и заверять, что они приложат с женой все усилия, чтобы как можно скорее порадовать герцога внуками.
По округе сразу же после свадьбы поползли слухи, что герцог насильно выдал замуж дочь, видимо в чем-то ее заподозрив. В чем именно герцог заподозрил дочь, слухи разнились. Некоторые утверждали, что в симпатии к епископу, другие, что в намерении уйти в монахини и организовать свой монастырь, третьи, что сбежать с полюбовником. Единодушие все выказывали, лишь удивляясь тому, что престарелый герцог впервые сумел обуздать своевольную красавицу-дочь и подчинить своей воле. Однако открыто судачить о том люди боялись, страшась как гнева герцога, так и епископа, который явно благоволил столь знатной своей прихожанке и духовной воспитаннице.
Все ждали, что дочь герцога, став женой явно против своей воли, опечалится, станет затворницей и передаст бразды правления супругу, но этого не произошло. Уже через несколько дней после свадьбы все вернулось к прежнему порядку. Каролина вновь взяла все в свои руки, и стала жестко отслеживать как все вопросы управления замком, так и герцогством. Она возобновила частые визиты в город к епископу, и ее по-прежнему везде сопровождал паж. С кузеном, ставшим ее супругом, она общалась не более чем раньше: лишь во время совместных трапез. Изменилось лишь ее обращение к нему, теперь она его величала: милорд, и еще требовала, чтобы он вместе с ней присутствовал на всех воскресных обеднях в городском храме.
К этому времени всем стало предельно ясно, что милорд Георг полностью находится под каблуком у жены. Он не то, что никогда не возражал ей, он даже пытался предугадать ее любые желания. А стоило ей только недовольно бровью повести, и он тут же соглашался с любым ее мнением, нередко при этом меняя свое на прямо противоположное, лишь бы угодить супруге. Но, несмотря на то, что жена выказывала ему явное пренебрежение, совсем скоро стало заметно, что пожелания герцога молодые супруги постарались исполнить, и тому стоит рассчитывать на то, что род его не угаснет.
