Марина Колесова
Мевервильский оборотень
Беременность нисколько не повлияла на поведение Каролины. Чувствовала она себя превосходно и, несмотря на уговоры отца и замкового лекаря, не отказалась ни от прогулок верхом, ни от длительных поездок в город и обратно, нередко возвращаясь в замок лишь под утро.
Так прошло около восьми месяцев, после чего лекарь стал настойчивее требовать, чтобы миледи Каролина хотя бы перестала ездить верхом и использовала карету. Но та была непреклонна, и ее поездки в город верхом хоть и не столь часто, но продолжились, при этом она категорически отказывалась от любого сопровождения кроме собственного пажа.
Тогда герцог в разговоре с братом Алоимусом, когда тот очередной раз наведывался в замок, намекнул, что епископу, как духовнику его дочери, стоило бы немного урезонить Каролину и призвать к благоразумию, запретив до родов покидать замок. Сам герцог после свадьбы дочери предпочитал с епископом не общаться, да и епископ почти перестал посещать замок, поддерживая лишь видимость добрых отношений.
Вернувшись в дом епископа, брат Алоимус поспешил к тому с докладом. На стук никто не отозвался и брат Алоимус осторожно приоткрыл дверь кабинета.
Епископ стоял у окна и задумчиво смотрел вдаль.
– Вы позволите, Ваше преосвященство? – Алоимус нерешительно замер на пороге.
– Да, заходи, – не оборачиваясь, проронил тот.
– Я был в замке герцога.
– И как там обстановка? – пальцы епископа тихо постукивали по оконной раме.
– Все, как и прежде… спокойно.
– Как миледи Каролина? Собирается к нам?
– Миледи – хорошо и приехать собиралась в ближайшее время. Только вот герцог хочет, чтобы до родов она больше не покидала замок, страшась, что ее поездки верхом на таком сроке могут повредить ребенку, и очень надеется, что Вы призовете ее к тому же.
– Он считает, что ребенок важнее совершенствования души ее дочери?
– Герцог боится, что если роды начнутся дорогой, то ребенок может погибнуть. Да и сама миледи Каролина пострадать, поскольку отказывается, чтобы в поездках ее сопровождал лекарь.
– Ну, значит, на то у нее есть причины… – мрачно хмыкнул епископ, – видно не особо она дорожит будущим ребенком.
– Вы что тоже считаете, что раз у миледи ребенок не от мужа будет, лучше, если он не выживет?
– Что??? – епископ обернулся к нему, – что ты городишь? Моя прихожанка ревностная христианка и блюдет все заповеди Христовы.
– Вы ведь знаете, Ваше преосвященство, что я исповедую ее мужа…, – растерянно пробормотал брат Алоимус, – так что к чему Вам передо мной пытаться миледи выгородить? Я, в общем-то, нисколько и не осуждаю ее… когда такие взаимоотношения во славу Божию, то они и не грех никакой… и, конечно же, я никогда не посмею раскрыть эту тайну. Поверьте.
– Это на что ты намекаешь? Это что на исповеди тебе ее муж такого наговорил? – епископ гневно сверкнул глазами и шагнул к брату Алоимусу, который рядом с ним выглядел как хрупкий кузнечик перед грозной птицей, и тут же испуганно залепетал:
– О, я никогда не посмею… ни в чем не посмею Вас обвинить, Ваше преосвященство. Да и доказательств у меня никаких нет. Ну мало ли что этот сумасброд мне на исповеди наговорил… Это он по слабости душевной мог… Я никогда ведь не заикался даже… это просто сейчас к слову пришлось… но я забуду, забуду все… уже все забыл… Клянусь!
– Что он тебе сказал?! – епископ навис над ним словно скала.
– То тайна исповеди… и вообще про Вас он ни словечка и не говорил… я это… по глупости все это сказал… по глупости… Пощадите, Ваше преосвященство… Вы же знаете, как я Вам предан… я б никогда не посмел кому еще… даже полслова не посмел…
– Дословно, что он сказал! – гаркнул епископ.
Испуганно вжав голову в плечи и прижав руки к груди, брат Алоимус едва слышно выдохнул: – Он открылся, что миледи не подпускает его к себе, вообще ни разу не подпустила… поэтому он считает, что ребенок у нее будет от святого духа, чтобы отца ее на старости лет порадовать, и я не стал его в этом разубеждать, сказал – бывает.
Епископ судорожно сглотнул и, отступив от него, хрипло проговорил:
– Иди, брат Алоимус.
– Да, конечно, Ваше преосвященство… только поймите, я лишь Вам, и не посмею больше никому… никто больше не узнает… я даже исповедуюсь лишь Вам… – клятвенно запричитал тот, низко склоняясь.
– Иди! – епископ повысил голос, раздраженно махнув рукой, и брат Алоимус тут же выскользнул за дверь.
Епископ вновь шагнул к окну и вцепился рукой в раму. Сердце его рвалось от боли, и ревность туманила разум. Та, которую он искренне полюбил и привык считать принадлежащей ему хотя бы сердцем, как оказалось, лгала… Лгала даже на исповеди…
Через некоторое время в голове сверкнула шальная мысль, что может, и вправду непорочно зачала она. Эту мысль тут же сменила другая, что если все же она на самом деле любит кого-то другого, ему остается только обвинить ее в ереси и казнить… Потому что жить подле нее, осознавая, что ее любовь была лишь ложью, унизительно и невыносимо… Но столь же невыносимо, наверное, будет и жить без нее… без ее мелодичного и проникновенного голоса, бездонных глаз в которых можно утонуть и без ласковых прикосновений, в которых было столько нежности… Нет, он не убьет, он возьмет ее силой и заставит полюбить… полюбить истинно так, как притворялась… или нет… вполне возможно, вся ее любовь это дьявольское наваждение, и лучшим выходом будет сжечь ее как ведьму, чтобы не поддаться на козни лукавого. Мысли путались и рвали сознание болью.
Епископ раздраженно затряс головой, отгоняя бестолковые и столь противоречивые мысли, и начал вслух читать молитву, пытаясь успокоиться. Закончив читать, он почувствовал, что вновь обрел спокойствие и ясность мышления. Облегченно вздохнув и перекрестившись, он решил, что вначале разберется во всем и узнает правду, и лишь после этого будет думать о том, что делать дальше.
Правду легче всего было узнать от пажа Каролины, которого она все время держала при себе. К тому же епископ помнил, что мальчишка был сыном колдуна, и его было очень удобно в случае необходимости обвинить в любых смертных грехах и не только пытать, но и казнить без всякого суда и дознания. Поэтому он тут же приказал двум доверенным слугам, как только миледи Каролина приедет, скрытно и не привлекая ничего внимания, отправить ее пажа в подвал, а его лошадь увести из стойла, имитировав побег мальчишки.
Каролина не заставила себя долго ждать, приехав на следующий же день. Епископ встретил ее по обыкновению тепло и радушно, даже не показав вида, что сомневается в искренности ее к нему отношений. И далось ему это без особого труда, потому что рядом с Каролиной не верить в искренность ее чувств было практически невозможно. Такие любовь и ласковое тепло она излучала одним своим видом. Епископ за весь долгий вечер рядом с ней не раз ловил себя на мысли, что, пожалуй, все лучше оставить так, как есть и не пытаться докопаться до истины, выясняя от кого у его пассии будет ребенок. Однако желание узнать правду все же занозой свербело в его душе и не давало покоя.
Поздно вечером, собираясь в обратный путь, Каролина схватилась пажа и была просто шокирована его отсутствием. Она долго не могла поверить в его побег, но показания слуг и отсутствие лошади не могли не заставить ее принять этот факт как данность. Епископ вместе с ней предпринял все возможное для его поисков, притворно изумляясь вероломству мальчишки и тому, что тот посмел оставить свою хозяйку, после всего того, что она для него сделала. А потом предложил послать кого-нибудь сопровождать ее в замок, но Каролина отказалась и уехала одна.
Проводив ее, епископ спустился в подвал. Мальчик был уже раздет и привязан к столу для пыток, рядом стоял палач.
– Иди, сам допрошу, – махнул ему рукой епископ.
Монах, исполняющий роль палача тут же с поклоном вышел, плотно закрыв за собой массивную дубовую дверь хорошо заглушающую все звуки.
– Чем я провинился, Ваше преосвященство? – хрипло спросил мальчик. В глазах ее блестели слезы, а тело сотрясал нервный озноб.
Епископ шагнул к нему, кончиками пальцев осторожно коснулся лба:
– Покаяться ни в чем не хочешь?
– В чем?
Мальчишка взглянул на него с таким ужасом, что епископ сразу понял, он знает многое и много в чем может покаяться.
– Тебе лучше знать, – с усмешкой ответил он, закладывая руки мальчика в тиски.
– Не надо! Пожалуйста, не надо! – запричитал тот, весь изогнувшись от страха в удерживающих его ремнях. – Я все расскажу! Все! Только пытать не надо.
– Рассказывай, я очень внимательно слушаю.
– Я не делал ничего дурного… совсем ничего… я лишь снадобье госпоже помогал готовить и больше ничего… но ведь оттого никому никакого вреда не было… – хлюпая носом и сглатывая испуганные слезы, заговорил мальчик.
– Какое снадобье?
– Ну, чтобы оборотня навсегда в человека обратить.
– Зачем твоей госпоже то?
– Она любит его.
– Что? Любит оборотня? – епископ схватил мальчишку за подбородок и чуть запрокинул голову. – Ты можешь поклясться в том?
– Да могу… я присутствовал на всех их встречах, – прохрипел тот.
– Насколько я знаю, она прикладывала все силы, чтобы уничтожить его… Это что, была лишь видимость? Так?
– Да, Ваше преосвященство… истинно так… но я не виноват в том… я никогда сам даже не разговаривал с ним, – голосок мальчишки срывался, и он снова стал весь трястись, – я ведь не мог ей ничего возразить… я только, что она приказывала, то и делал…
– А почему молчал о том? Ведь то грех на исповеди о таком молчать.
– Я боялся… потому и молчал…
– Как часто они встречались? – епископ отпустил голову мальчика и нервно забарабанил пальцами по краю пыточного стола.
– Ну как из города возвращались мы, так они и виделись.
– И в каком он был обличье?
– Волка… он всегда волк… лишь говорит по-человечески… Он только в новолуние человеком мог быть или если госпожа ему снадобье приносила… Он лишь тогда обращался, но ненадолго… А она все хотела, чтоб навсегда… и рецепт искала… помолится и начинает новый рецепт искать?
– Кому молилась-то, Сатане? – губы епископа презрительно изогнулись.
– Нет, что Вы… она Сатане никогда не молилась… лишь Господу.
– Не лги! О том Господу не молятся!
– Она молилась… и истово так… все просила, чтоб Господь проклятье свое с рода оборотня снял.
– Ты лжешь! – епископ резко повернул ворот тисков, удерживающих руки мальчика, и тут же его крик заполнил весь подвал.
– Так кому она молилась? – повторил свой вопрос епископ.
– Я не знаю… она говорила «Господи», а кому она молилась – не знаю… – захлебываясь слезами, ответил тот, – я не лгу! Не надо, не пытайте больше!
– Значит, ты признаешь, что она именем Господа называла Сатану?
– Откуда же мне знать то?
Еще один оборот колеса и снова крик, и мальчик вновь весь выгнулся, пытаясь вырваться из ремней, повторяя:
– Не надо больше! Не надо! Я все признаю… все! только больше не надо! Она Сатану, сатану так называла…
– То есть зелье для оборотня она готовила по молитве к Сатане? – спросил епископ, закрепляя в ножных тисках ступни мальчишки.
– Да… к нему… – согласно закивал тот и испуганно заелозил на столе, скуля от страха.
– И тебя заставляла ему молиться?
– Меня – нет… – испуганно замотал он головой. – Я никогда Сатане не молился.
– Не лги! – епископ повернул рычаг, и ножные тиски с хрустом сжали кости ног.
Мальчик зашелся в криках и рыданиях. Теперь он был готов подтвердить все: и что сам молился Сатане, и что отошел от веры истинной и душу дьяволу продал.
Но епископу уже было трудно остановиться. Его раздирала досада на то, что им манипулировали. Манипулировали так, как привык всеми манипулировать он. А мысль о том, что Каролина ему предпочла богомерзкое существо, даже не человека, а сатанинскую тварь, и вовсе туманила рассудок. И епископ продолжил пытку, заставляя мальчишку не только в подробностях рассказывать все, что он знал, но и признаваться и каяться в том, что он вместе со своей госпожой предпочел служение Господу служению Сатане. Остановился он лишь, когда от невыносимой боли мальчик потерял сознание.
Тогда, стремясь привести его в чувство, он окатил его ледяной водой. Мальчик, открыл глаза, и вдруг неожиданно хрипло засмеялся. А потом, глядя на него бессмысленным и мутным взором, заговорил:
– Я птицей теперь буду… и полечу к Господу… я видел его… и он сказал, что я буду теперь летать… Вы убьете меня, и я стану птицей…
Летать я буду в небесах бескрайних,
Летать, раскинув гордые крыла,
Все дальше от земли, где все остались,
Туда где гор белеет снежная гряда.
Там, ветер ледяной меня в объятья примет,
Гонящий облака меж горных скал высот.
Могучими порывами он быстро
Меня к сверкающей вершине унесет.
Расправлю я свои крыла большие,
И воспарю в холодной синеве,
Чтобы растаять вдалеке, не ведая печалей,
Воспоминание всем лишь оставив о себе…
Он вновь хрипло рассмеялся и добавил:
– Мне не надо больше бояться и оговаривать госпожу… мне осталось совсем немного, и я полечу…
Епископ раздраженно скривился, поняв, что переборщил, и раз мальчишка свихнулся, то теперь его уже нельзя будет использовать как свидетеля.
Он открыл дверь и, приказал монаху, дежурившему на лестнице:
– Закончи с ним.
Тот молча поклонился и шагнул к столу. Резкое движение рук, хруст позвонков и окровавленное и изуродованное пытками тело мальчика безвольно обмякло на столе.
– За церковной оградой тайно похорони, – обронил епископ и, услышав в ответ: «Будет исполнено», вышел из подвала.
Вернувшись в свой кабинет, епископ глянул в окно. На звездном небе ни облачка. И луны нет – новолуние. Как сказал паж Каролины, именно в такие дни волк мог сам обращаться. Скорее всего, Каролина опять с ним. Досада и ревность жгли душу. Епископ начал молиться, но молитва не приносила облегчения. Наконец он не выдержал. Он сам, своими руками прикончит и сатанинскую тварь, и отступницу. Приняв такое решение, он достал из письменного стола два серебряных кинжала. Оба с ручками в виде распятья, только один клинок был обычный, другой же весь в мелких зазубринах, словно пила. После чего крикнул слуге, чтобы ему оседлали коня.
Хоть ночь и была безлунной, его конь шел уверенной рысью. Не доезжая до того места, где, судя по рассказам мальчика, Каролина встречалась с оборотнем, епископ спешился.
Заброшенная полу развалившаяся часовня на берегу лесного озерца была освещена пламенем костра. На поляне у костра он увидел Каролину, которая действительно, как он и предполагал, была не одна.
Епископ, постаравшись оставаться незамеченным, подошел ближе.
Каролина сидела рядом с мускулистым черноволосым мужчиной, на плечи которого был накинут ее плащ.
– Тебе надо уйти отсюда, – тихо проговорила она. – Если Фредерик сейчас у епископа, то завтра мне стоит ждать гостей… и в любом случае в скором времени нам не увидеться.
– Ты предлагаешь мне уйти и бросить тебя?
– Я постараюсь выкрутиться. У меня подготовлено письмо, и как только епископ что-то предпримет против меня, кардинал получит подробный отчет о разнице между теми податями, которые собирает наш епископат, и теми, которые брат Алоимус указывает в донесениях Его высокопреосвященству. И еще сведения о поддержке епископом опального графа Вегермаера, которому опять тот же брат Алоимус за немалые деньги, конечно же, помог сделать и верительные грамоты и индульгенции выдал… Ну и много еще какие факты, которые заставят кардинала задуматься, а не стоит ли ему, во-первых, усомниться в истинности обвинений епископа в мой адрес, ведь ясно прослеживается мотив почему обвиняет – чтоб сведения, что вскрыла не передала, а во-вторых, заменить его на посту своим более преданным союзником.
– Каролина, пока суд да дело ты можешь скончаться в его подвалах… Я не отпущу тебя в замок.
– Без разрешения кардинала он не осмелится начать дознание, а кардинал вряд ли его даст… Церкви дохода от того никакого, лишь очередной скандал… Да и доказательств у епископа маловато… только показания мальчишки… Так что им не выгодно то. Им выгоднее нового епископа назначить и дело замять, особенно если денег пообещаю пожертвовать во славу Христову, а я не поскуплюсь…
– Каролина, тебе нельзя рисковать… ты не в том положении… ты можешь потерять ребенка.
– Ребенка я не потеряю хотя бы потому, что ты мне поможешь вызвать роды прямо сейчас.
– Ты с ума сошла? А если сейчас сюда нагрянет епископ с охраной? Мальчишка мог и про это место рассказать.
– Один он не осмелится сюда сунуться, а если бы с отрядом был, мы бы уже знали о том. Так что не бери в голову.
– Но зачем ты хочешь именно сейчас вызвать роды?
– Хотя бы затем, что я нашла рецепт… нужна была кровь не летучих мышей, а несколько капель его крови. Достаточно их добавить в эликсир, – она кивнула на металлическую фляжку, лежащую у ее ног, – и ты будешь свободен.
– Навсегда свободен? Ты нашла рецепт?
– Нашла… Кстати, я после этого уничтожила все записи… как чувствовала прям… В замке теперь ничего не осталось.
– А ребенок?
– Что ребенок? – Каролина недоуменно пожала плечами. – Ничего ему не сделается от того, что пару капель крови у него взять.
– Нет, я про другое… А вдруг на нем тоже проклятье?
– Проверим… Если есть, сделаю эликсир и для него. Дел-то… Рецепт ведь я помню.
– И что делать надо?
– Найди пару листиков болотной упырки… Если ее пожевать, схватки и начнутся.
Темноволосый мужчина встал, шагнул в сторону и тут же, вскрикнув, повалился лицом вниз на краю поляны. В спине его сверкал серебряный клинок с рукоятью в виде распятья.
Каролина испуганно вскочила, намереваясь подбежать к нему, но не успела. К костру вышел епископ и, схватив ее за плечи, рывком развернул к себе:
– Ну что, тварь? Полюбовника твоего я прикончил. Теперь твой черед! Только в отличие от него так легко я уйти тебе не позволю… Перед смертью ты намучаешься вдосталь и будешь молить меня прикончить тебя поскорее…
– Кардинал не спустит Вам того! – хрипло проговорила Каролина.
– А ему и не надо будет мне ничего спускать… от тебя, гадина, лишь мокрое место останется, и я доложу кардиналу, что сделал это оборотень, которого я выследил и убил…
– Значит, не хотите, открыто обвинить, – Каролина зло рассмеялась, – что ж это даже лучше… видно доказательств у Вас маловато… Мальчик не выдержал пыток?
– Деяния Сатаны порой трудно изобличить и рядится он в одежды добродетели столь же непринужденно сколь и во все другие. Похоже, что и ты, как его пособница, столь же ловка. И, кроме того, что ты пособница дьявола, ты еще и змея подлая… Господи, кого же я пригрел у себя на груди… – епископ зло скрипнул зубами.
– Попробуйте меня понять, и я обещаю, Вы не пожалеете об этом, – тихо выдохнула Каролина.
– Ты что дьявольскую сделку мне предлагаешь заключить? Думаешь, я предам Христа ради твоего чертовского очарования? Да я выжгу его… Каленым железом выжгу! От твоей красоты и следа не останется, тварь! – епископ сжал ее плечи так, что она охнула и закусила губы.
– Что не нравится? – зло продолжил он. – Так смею заверить: то, что тебе предстоит вынести, не понравится тебе еще больше.
Он рывком повалил ее на землю и, достав кинжал с зазубренным клинком и сдернув с ее плеч платье, с силой провел лезвием от предплечья до груди.
Каролина закусила губы сильнее и отвернула голову.
– Терпишь? Молодец, запасайся терпением, терпеть тебе долго придется.
Снова взмах рукой и рядом с кровоточащей полосой пролегла еще одна, а потом еще и еще. Каролина еле слышно застонала.
– По-моему славно походит на отметины когтей твоего зверя, – усмехнулся епископ, разглядывая рваные кровоточащие следы от зазубренных краев своего кинжала.
– Может он и зверь по обличью, – хрипло выдохнула Каролина, – а вот Вы, святой отец, зверь в душе. И вряд ли Господь примет Вас в свое лоно с такой звериной душой. Он хоть и любит всех, и прощать всех всем повелел, но тем, кто черен душой, прощенья Его не будет.
– Это тебе прощенья не будет, стерва Сатанинская! Сдохнешь ты в муках, и после смерти гореть тебе в пламени адском! – он с силой сжал ей плечо, пальцами разрывая раны еще глубже.
– Господи, на тебя уповаю, – хрипло выдохнула Каролина, – не оставь меня своею благодатью. Позволь мне хотя бы дитя мое сохранить.
– Да как ты своим языком подлым не подавилась, мерзавка, имя Господа упоминать! Гнусная тварь! Ты предпочла Господу богомерзкого зверя и еще смеешь имя Его святое произносить, чтобы просить за потомство сатанинское. Так вот, знай: я сначала вырежу твоего ребенка и у тебя на глазах на мелкие куски искромсаю, а потом вырву мерзкий язык твой, гадина!
