Мария Свешникова
Артефакты
Пердюмонокль
Гога остался с Линдой играть в буркозла, мы же с Настей отправились на съемную квартиру Линды за вещами. По дороге, правда, меня осенило, и я резко сменила направление. От резкого разворота задремавшая и пускавшая во сне слюну Настя пришла в чувство и очертила вопросительный знак взглядом.
– Надо в одно место заехать, – я сверилась с часами и утешала себя тем, что Винни-Пух не зря считал мудрым ходить в гости по утрам.
– Ты меня пугаешь! – пробубнила Настя и натянула ворот от свитера на лицо.
– Я сама себя пугаю. Но хочу найти фотографа с той злосчастной вечеринки, пока эти фото не попали в Сеть или пока никто их не удалил. Если Линду и правда накачали, то это случилось там, в лофте на Трехгорке. Пусть лучше у нас будут эти фотографии для подстраховки. Если у нее отберут Ваньку с концами, она правда этого не переживет.
– И, естественно, мы едем к бывшему фотографу, который знает бо́льшую часть фотографов Москвы, – Алеку Романовичу? – уставилась на меня Настя.
– Он, между прочим, нас из Рима вызволил, когда мы с тепловым ударом слегли, а ты ему даже спасибо не сказала.
– И не скажу! Может, мне нравилось лежать в номере отеля с мокрым полотенцем на лбу!
Видимо, Романович – это мой душевный гомеостаз. Завсегдатай моей жизни. И как бы я ни пыталась исторгнуть его из своей судьбы – результата мои инсинуации не давали.
Сказать, что мы были вместе все эти годы, – значит слукавить, отфотошопить реальность до неузнаваемости. История наша вдоль и поперек пронизана расставаниями, простегана драмой, без нее мы бы так долго не продержались. Столпы, на которых все выстояло, – расставания и примирения, не дающие пламени потухнуть, а нам – истлеть. Оставить чувства подугленными, но еще не дотла – хранить пепел, чтобы восстать. Когда-то позже.
Из пяти элегичных лет вместе мы были года три. Из трех, если повезет, один провели на мажорный лад и казались себе счастливыми. А не только казались, но и были счастливы – несколько месяцев. И они, наверное, стоили всех испытываемых в остальное время мучений и всей этой элегичности.
Алек еще в середине нулевых годов взял в долгосрочную аренду с дюжину ангаров и складов под хромакейные павильоны для съемок, чем сыскал большой почет в киношной среде. А после под шумок и вовсе организовал продакшн, занимающийся компьютерной графикой. Снял квартиру неподалеку от офиса, в индустриальной, исполосованной заводскими сооружениями части города – с видом на цеха мукомольного завода и поблескивающий вдалеке Сити. Внизу кишмя кишели машины, пыхтели, надрываясь, автобусы, гнусаво ворчали мотоциклы, он же медитировал под дорожный гул и ловил состояние дзена. Подобные рулады его успокаивали, как бы намекая, что жизнь идет. Никаких остановок. Никакой колкой тишины, которой он так боялся. Ему было все равно, чем заполнять эту тишину: скрежетом ремонтных работ, «Бухенвальдским набатом», «Временами года» Вивальди или сплиновским «Бог устал нас любить».
Он все так же пил бергамотовый чай с четырьмя кусками сахара, не вынимал из кружки пакетик и ложку, и те вечно смешивались в единую субстанцию, которую разнять можно было только ножницами. Ему до сих пор было достаточно трех часов, чтобы выспаться, и заплесневелого хлеба, чтобы получить острое кишечное отравление. Из того, что прибавилось к его характеру, – глубокая разочарованность в жизни и, надеюсь, надменный пофигизм. Алек, будто дельфийский оракул, предсказывал гибель искусства как такового. Поначалу сильно ругался на бесталанные ролики и фильмы, потом и с ними смирился, молча и не ропща, выполнял требования заказчика, не пытаясь ничего облагородить и никого облагоразумить, окончательно уверовав в то, что Бог всегда на стороне больших батальонов.
Наши с ним разности множились по часам: он все время куда-то бежал, будто преследуемый Сциллой и Харибдой, а я цитировала Бродского: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку» – и следовала его завету. Оба наших подхода к жизни были химерическими.
Так или иначе, нам стало мало друг друга, и мы совершили роковую ошибку – сознательно и добровольно пустили в наш вакуум третий элемент и не смогли этого простить. Сами себе.
Последний раз я была в квартире Романовича именно в ту злосчастную ночь.
Поэтому я не сразу решилась подняться и замялась потом, как будто пересекала не порог, а линию фронта.
– А ты, я смотрю, наряды не меняешь! – не мог сдержать хохота Романович.
Он встретил нас на пороге в банном халате, который не успел подпоясать. Потом Настя подняла руку, показывая, что не хочет лицезреть его наготу, и скомандовала:
– Кофе! – она разулась и вальяжно села за его рабочий стол.
– И валерьянки, – добавила я иронично и мило.
Надо же как-то сохранять хорошую мину при плохой игре.
– Будет уместно, если и я кое-что попрошу? Например, объяснений? – смущенный Романович потрусил за нами к компьютеру.
– Сначала кофе – потом объяснения! – Настя в критические моменты собиралась в упругую струну и была непоколебима в любых решениях.
Спустя пять минут Романович поставил перед нами две кружки кофе, не пролив ни капли мимо, и, не проронив ни слова, вопрошающе уставился на нас.
– Ты можешь узнать, кто снимал вчера кинки-вечеринку на Трехгорке и каким-нибудь плюс-минус законным методом узурпировать отснятое? – рубанула с плеча Настя.
Романович от удивления присел на край дивана и покачнулся. Проморгавшись, удостоверился, что все это ему не снится. Откинулся на спинку, пролистнул в голове возможные наши бедокурства и на выдохе произнес:
– Ёперный театр. Вы что, устроили там оргию?
– Не пори чушь! – оборвала его Настя. – Ты можешь представить кого-нибудь из нас, участвующую в подобном?
На самом деле Романович-то как раз и мог подобное представить. И дабы не посвящать Настю в подробности нашего с Алеком расставания в это и без того напряженное утро, я решила поведать ему о произошедшем просто и прямо:
– Линду там отравили клозапином!
– Нас там не было, – внесла поправку Настя. – Фотографа искать будешь?
– Я могу зайти на две минуты в душ?
– Нет! – Настя допила кофе и протянула ему кружку: – Это если захочешь справить нужду. Пока не найдем фотографии с вечеринки, мы не сдвинемся с места.
– Насть, даже я хочу в туалет, – был мой призыв к демократии.
– Кому сказала: терпи. – Настя отодвинула кресло от рабочего стола Алека и жестом предложила ему разместиться. Сдавать режим диктатуры она не собиралась!
– Романовичу сказала, а не мне, – попытала я счастья еще раз.
Спустя два часа звонков, электронных писем и сообщений Алек выяснил, что снимал вечеринку некий Фил Тродуэн. На самом деле он, естественно, был Филиппом Скоробковым, просто из генеалогического древа вызнал, что его прабабка водилась с каким-то французишкой, и взял его фамилию как творческий псевдоним.
– У меня есть его домашний адрес. Поехали! – закопошился в прихожей Романович.
– А мы не можем просто попросить его залить фото? – поинтересовалась Настя.
– Зачем? Я просто заберу у него карту памяти, так надежнее. А он скажет, что у него украли фотоаппарат. Поехали.
Мсье Тродуэн жил за городом.
Я на скорую руку соорудила нам с десяток бутербродов, а Настя умудрилась за секунду до выхода нырнуть обратно в квартиру Романовича, слямзить оттуда пару подушек и плед и в обнимку с этим скарбом направилась к машине. Мы растянулись на заднем сиденье и еще до выезда на трассу обе уснули.
Стоит ли пояснять, что проснулись мы с Настей через два часа в лесу. Она судорожно толкала меня в бок.
– Где Романович?
– Какой Романович? – я плохо соображала спросонья и не очень четко выстраивала в голове цепочку последних событий.
– Твой злополучный Романович.
Я выбралась из-под пледа и оценила диспозицию. Ни души вокруг. Ключей в зажигании я также не обнаружила.
– Если честно, меня больше интересует, где мы с тобой, а не где Романович.
Спустя несколько зевков мы, лениво потягиваясь, выползли из машины и решили осмотреться. Вечерняя полумгла наплывала с востока, розоватое небо, расчерченное тонкими ветками, рисовало пейзаж японской акварелью. Дорога обрывалась возле небольшой тропки вглубь пролеска. Позади нас в поле зрения были несколько громоздких коттеджей грубой красной кирпичной застройки начала девяностых, лес и разнузданная дорога с ярко выраженной колеей. Пока мы потягивались, разминали ноги и наслаждались тишиной, послышался щелчок. Машина автоматически закрылась.
Мы с Настей дрогнули от испуга и переглянулись.
– Ты, конечно же, телефон тоже в машине оставила? – почему-то не сомневалась она во мне.
По лесу в пижаме и халате мне еще не доводилось расхаживать, но все когда-то случается в первый раз. Мы шли, отдаляясь от солнца и наступая на тени самих себя. Звучит странно, но до того момента я несколько лет не чувствовала себя объемной картинкой.
– Не заплутать бы! – оглядывалась по сторонам Настя, пытаясь вычленить запоминающиеся детали местности.
Я виновато кивнула.
– Предлагаю разделиться и отправиться на поиски Романовича.
– Это вот чтобы наверняка и точно всем потеряться? – я остановилась и воззвала к разуму.
– Ну хорошо, пошли хоть в лесок прогуляемся, а то физиология – дело такое. А дальше решим.
Естественно, когда мы вышли из леса, машины Романовича не было.
– Тебе какой вариант больше нравится: что машину с нашими телефонами и документами угнали или что Романович нас бросил в лесу? – Настя, в отличие от меня, никогда не доверяла Алеку и подозревала его во всех грехах и деяниях, особенно просматривая криминальные хроники.
– Какие теперь предложения, майн херр коммандант? – я посмотрела на Настю с искренним недоумением. – Лезть на самую высокую сосну и высматривать шоссе?
– Кстати, не такой плохой вариант. Но для начала предлагаю зайти в какой-нибудь дом и попросить телефон позвонить. Ты телефон Влада наизусть знаешь?
– Только Романовича, и то первых пять цифр. Что? Что ты так на меня смотришь? Это потому, что трехзначное число раз стирала его номер, чтобы не написать, когда выпью.
– Кстати, почему ты никогда не рассказывала, как встретила Влада? Если что, у меня в кружке кофе с коньяком.
– Давай, – я сделала солидный глоток с нескрываемой жадностью. – Это же коньяк с кофе!
– От перемены мест слагаемых похмелье не меняется! – Настя опустилась на скамейку возле старого скрипящего колодца. Я примостилась рядом.
– Ну это как сказать, – я снова пригубила, поморщилась и на выдохе изрекла: – Нас же Алек познакомил.
– Типа пристроил, как котенка, в добрые руки? Или это ты в отместку решила по его нервной системе проехаться?
– И то и другое. Сначала я мстила, хоть и не сознавалась себе в этом, а потом уже Романович, видимо, решил, что всем так будет лучше.
– Всем – это тебе или ему?
– Хочется верить, что мне. Знаешь, Влад же первый мужчина, с которым все как у людей, не фантасмагория с театром абсурда вперемешку, а по-настоящему, что ли…
– А с Романовичем было по-игрушечному?
– Романович – одна сплошная зона турбулентности. А Влад – он, как это модно говорить, четкий. И простой.
– И тебя это устраивает?
– Конечно, нет. Но я все равно не перестану пытаться стать человеком! – Я поднялась со скамейки и хотела было отправиться на поиски телефона, но Настя была непоколебима в своем любопытстве.
Говоря, что с Владом все развивалось как у людей, я, конечно, перегнула. Секс через час после знакомства совесть мне, может, и простила бы, но вот остальное, о чем я даже в подпитии подругам не рассказывала, – наверное, уже перебор. Тот самый факт биографии, который очень хочется перетянуть с рабочего стола в корзину, удалить, а потом и вовсе снести операционку, чтобы наверняка.
В те выходные мы с Романовичем в очередной раз зафиналили наш лямур-тужур, ни минуты не миндальничая и разразившись едкой крамолой. Я хлопнула дверью, схватила ноутбук в охапку, сунула косметичку в зубы и отправилась в седую ночь с косматыми облаками. Ни сердцебиения, ни влажных глаз, ни кома, подступающего к горлу, – одним словом, отмучилась. Мне хотелось пробить головой люк в крыше пучеглазого такси и вопить на всю улицу «Марсельезу», исполнить национальный танец племени маори и выпить на радостях бутылку розе. Последнее, как вы понимаете (хоть я и отсрочила одиночное пьянство насколько смогла), было излишним, ибо уже спустя два часа, гонимая бесами и жаждой высказать все, что думаю, я стояла под окнами Романовича.
Проще понять квантовый парадокс Зенона, чем объяснить мои поступки.
Домофон в подъезде Алека, как всегда, не работал, если столбик термометра пробивал дно и температура опускалась ниже –20 °C. Пришлось конкретно раскорячиться, упираясь ногой в косяк, и тянуть на себя дверь, представляя, что ручка – это репка, а ты – дедка и далее по списку. Только, в отличие от сказки, помимо извлечения корнеплода мне требовалось сохранить в целости и сохранности алкогольный провиант. Поэтому, поскользнувшись, я совершила кульбит (нелепое полусальто), грохнулась градусником в сугроб, но ни одна бутылка не пострадала. Отряхнувшись и набравшись решимости, я достаточно быстро победила дверь и уже в лифте ворочала в голове возможные поводы своего внезапного появления. Из вариантов в голову приходила экстренная нужда в справочнике фельдшера 1983 года или свитере с угрюмыми оленями из синтетической пряжи. Ага, в половине третьего ночи. Согласна, звучит не очень, но ничего путевого в голову так и не пришло. Так что я сделала глубокий вдох, прислонила дно бутылки игристого к звонку, а сама гордо выстроилась перед глазком – с видом, как будто на паспорт фотографируюсь.
Романович открыл дверь и попытался открыть еще и рот от неожиданности, но я тут же его перебила:
– Я в курсе, что мы разошлись, но мне очень нужно тебе все высказать и, кажется, лечь спать. Желательно тут.
– А с домом что? Ты его спалила или просто затопила? – Романович взял шубу, провиант и унес в неизвестном направлении. Я кряхтела и расстегивала ботинки с мерзким характером и заедающими молниями.
Романович, едва скрывая гримасу, готовый разразиться гомерическим хохотом, вернулся, наклонился и победил мою строптивую обувь одним рывком. Не отдаляясь от меня, он спокойным тоном спросил:
– Если совсем честно, ты почему приехала?
– Я? – на секунду я растерялась, а потом согласно своей реактивной системе бросилась в оборону: – Хотела сказать тебе, что ты мудвин и что я видела, как ты… – Тут мог бы быть миг внезапного откровения, но я впервые испугалась за свое психическое здоровье. Приняла друга Романовича за пьяную галлюцинацию. – Подожди, ты тоже видишь?
За низким столом-треногой вальяжно сидел мужчина приятной наружности и откровенно угорал над тем, что происходит. Он помахал мне рукой, откинулся на тахту и, захлебываясь, гоготал, видимо, сопоставляя рассказы Романовича с действительностью. Бравада во мне заметно поугасла.
– Проходи, знакомься – это Влад. Мы вместе были на стажировке в L. A., снимали одну квартиру на двоих. Только он у нас по экономическим аспектам, сейчас в аспирантуре или MBA заканчивает, я уже потерялся в его научных происках. Короче, мозг. Не то что мы с тобой.
– Прямо пресс-релиз, – удивилась я подробному введению в курс дела Романовичем.
– А это – Маша, моя…
– Уже не твоя, – внесла я поправку и улыбнулась.
– С каких пор? – пытался перевести все в шутку Алек.
– Уже трое суток, – я перевела взгляд на часы, – и четырнадцать минут как.
– Я думал, ты привычно взбрыкнула из-за того, что я уделяю тебе мало времени, – Романович перешел на шепот, понимая некоторую неловкость ситуации.
– Нет, не привычно. На этот раз с концами, – отвечала я ему синхронным шепотом, желая провалиться на этаж ниже.
– Почему?
– Да потому что я видела! – закричала я.
– Да что ты, твою мать, видела-то?
– Ребят, может, выпьем? Хорош, я ваших разборок правда не вывезу – только с самолета. Спокойно нафигачиться хочется, ей-богу!
Мне пришлось присесть в кресло рядом и натянуть дежурную улыбку, как маску в разгар сезонного гриппа. Влад цедил виски и рассматривал камни из стеатита, которые Романович использовал вместо льда. Я включила Lighthouse family на телефоне и вывела музыку на колонку.
– Прости за попсу. Мне сейчас прямо вот надо! – развела я руками, как всегда, оправдываясь за свои куртуазные выходки. – Кстати, у тебя руки красивые, – просканировала я Влада на вшивость и отличительные черты. Влад вытянул перед собой пальцы и присмотрелся.
– Ну да, ниче так. Странно, я думал, что женщины первым делом смотрят на ботинки: чистые или нет.
Романович в тот момент устроил на кухне поединок штопора и бутылки вина. Та предательски не поддавалась. Он активно грел уши, вслушиваясь в наш диалог и стараясь не упустить момент, когда я присяду Владу на уши, и вовремя оказать другу гуманитарную помощь в виде очередной порции односолодового.
Влад был красивый – точнее, как красивый. На пьяную голову все люди красивые, но этот – было в нем что-то такое булгаковское, с мрачной червоточиной и непоколебимым спокойствием. Я даже на несколько секунд зависла и не смогла вовремя отрикошетить репликой его ремарку про ботинки.
– Ты же босиком…
– Можешь оценить мои носки.
– Может, еще попросишь его встать и покрутиться? – вставил свои пять шекелей Романович.
– Наливай давай! – мне вдруг захотелось праздника, такого пира во время эмоциональной чумы. Зачем я вообще на самом деле приехала? Забыла.
– Не могу, я пробку раскурочил, и даже шариковой ручки нет – протолкнуть. Могу только виски. – Романович всегда переживал, когда у него что-то не получалось: открыть банку консервированных персиков, не порезавшись, пятый раунд в сексе или настроить кофемашину, чтобы она сама делала тебе кофе в определенное время.
– Ты же знаешь, что я и крепкий алкоголь – это хуже соды и кока-колы в закрытой банке.
– Да по фигу.
– Уверен?
Спустя десять минут казалось, кто-то из нас троих – лишний. Не то я, не то Романович, но точно не Влад. Он травил байки про откаты и финансовые схемы и анекдоты с бородой, которые заходили на хмельную голову как дети в школу. Мы сами не поняли, как Романович отсел от нас за ноутбук и, отгородившись наушниками от мира, погрузился в осмотр локаций для грядущих съемок.
– Глаза у тебя грустные, – вдруг прервал свои рассказы Влад.
– Нет, просто устала, и хочется…
– Секса? – отшутился Влад.
– Точно! Секса хочется! А я все думала, зачем я приехала! – Я затихла, уставившись, как Романович почесывает одной пяткой другую, совершая очередной звонок по скайпу с европейским продакшном.
– Со мной? – Влад не растерялся и вернул меня в «здесь и сейчас». Я поперхнулась, отвела глаза, зарделась пурпурным румянцем, а он продолжал смотреть. Стальные нервы.
– Не знаю. Может, и с тобой. Если ты не перестанешь на меня так смотреть, – Пьяная, я всегда беру окружающих на «слабо», а на самом деле – себя. И каждый раз уговариваю себя не пить ничего крепче кефира, но вино само телепортируется в мой холодильник. Ничего не могу с этим поделать.
– А как же?.. – Влад головой показал в сторону увлеченного работой Романовича.
– Во-первых, мы расстались.
– Как всегда, расстались! – на минуту пошел на попятную Влад.
– Не знаю, думаю, не как всегда. Знаешь, вот чую. Но это… чисто женская история. Понимаешь же?
– А во-вторых? – Влад поставил бокал на стол и (вроде как) случайно, ненароком, легко как-то… дотронулся до моего плеча. Домашний свитер давно сполз на одно из них и оголил ключицу.
– А во-вторых, даже если мы займемся сексом у него под носом на рабочем столе, все, что он может произнести, – это: «Потише, я работаю». Я его слишком хорошо знаю. Ему на всех, кроме себя, глубоко по фигу.
– Тебе только кажется, что ему все равно, – просто не показывает. Алек же не эклектичный маразматичный нарцисс, а нормальный мужик.
– Проверим?
И я поцеловала Влада. Он не сопротивлялся, возможно, покосился на Алека, но градус алкогольного опьянения, долгий перелет и душное помещение сделали свое грязное дело.
– Нет, я так не могу! – отпрянул Влад и устремил свой взгляд в спину Романовича.
– Он даже не заметил, понимаешь? А я… Я устала долбиться в его отдаленное сердце азбукой Морзе. Как-то стихотворение написала – и ты представляешь, Романович его прочел. И ничего не понял. Вообще не одуплил, что стихотворение, сука, о нем! Я в его жизни – просто реквизит! – руки сами взяли бокал Влада так, чтобы коснуться его пальцев. Опять-таки ненароком. Но с прозрачными намерениями.
– Стихотворение наизусть помнишь? – Влад развернулся ко мне и бросил вызов ситуации. Не отрывая взгляда, ни капли не смутившись, я начала читать единственный рифмованный текст в своей жизни. Глупый, нелепый, но про него. Про того, кто даже не обернулся, когда я изменяла. А когда изменял он – я смотрела. Видела… так, что не развидеть.
А я бреду одна по кромке лета,
Синоптикам не верю – все они лжецы,
Ищу вопросы, чтобы подогнать ответы,
Вяжу жакет, пью апероль, читаю Лао-цзы.
А ты бредешь куда, уже не знаю,
И лето у тебя без кромки и каймы.
Ты виски из горла по-прежнему лакаешь
И тратишь чувства, взятые взаймы…
На чувствах, взятых взаймы, неожиданно для себя расплакалась. Нет, не искрометная истерика – так, пара слезинок, но настолько концентрированных и терпких, что они сползали селевым оползнем с щек, струились по шее и растворялись возле груди – быть может, орошали засыхающее сердце.
И мы снова начали целоваться. Теперь к алкоголю и духоте прибавилась искренность, а этот коктейль никогда еще не обращался совместным субботником или общественными работами.
– У тебя когда-нибудь был секс втроем? – опять слова осколками срывались с языка и ранили или хотя бы ставили в тупик встречных-поперечных в лице Влада.
– Ты это спрашиваешь из любопытства?
– А если предлагаю? – я старалась смотреть ему в глаза, чтобы не рассортироваться на атомы и молекулы от смущения или стыда.
– Чтобы двое мужчин и одна женщина – такого не случалось. Обычно я был единственным мужчиной в подобных затеях – было и две, и три женщины…
– Как любопытно! Продемонстрируешь приобретенные навыки? – не обращая внимания на Романовича, я забралась на Влада и транслировала ему мысли из уст в уста – в прямом смысле слова.
– За что ты ему мстишь? – интересовался Влад, проводя мягкими пальцами по моему лицу, пытаясь несколько отстраниться, но при этом не отпускать меня. – Хочешь посмотреть на лицо Алека, когда он увидит тебя со мной?
– А для тебя есть какая-то разница, хочу я моральной расправы или тебя? – я показала взглядом на батарею пустых бутылок. – Ты правда будешь меня лечить, что такой порядочный? Я на тебе сижу – он так и не оглянулся.
Мы смотрели друг другу в глаза с минуту, искали слабые точки во взгляде, те трещинки, сквозь которые можно просочиться в человека, забраться в гремучую чащу души.
– Знаешь, – начал как будто давать задний ход Влад, – обычно такие вещи получаются сами собой, а мы тут как будто планируем.
– Мы просто обговариваем нюансы. Заходи в спальню – хотя какое тут заходи: дверей-то нет. Буду ждать тебя через пять минут, а пока пойду Романовича поставлю перед фактом.
– А если он не согласится? – Влад схватил меня за руку, вроде как пытаясь остановить.
– А у него только два варианта: или смотреть, или участвовать. Ты бы сам что выбрал?
Все было решено с Владом. И предрешено с Алеком.
– Хочешь меня? – я наклонилась к Алеку, опустив громоздкие наушники ему на плечи.
– Отошла наконец? – выдохнул он скопившееся напряжение, но потом поразмыслил: – Но здесь же Влад, а с ним что? Не при нем же?
– А он будет с нами. Я уже обо всем договорилась, если хочешь, приходи.
Поцеловав его в висок, я вернула наушники на уши Романовичу и скрылась за ширмой спальной зоны.
Первым пришел Влад.
Он разглядывал меня, сидящую на неразобранной со вчерашнего дня постели, а я даже не задумывалась, где был Романович и почему не ночевал дома, – на тот момент все эти ревнивые домыслы проходили мимо по касательной. Влад проводил пальцами по ноге…
– Повторюсь, у тебя очень красивые руки. И послушай, мы все пьяные, Алек и я расстались. No regrets!
– Ты точно не вышибаешь клин клином? – принимал контрольное решение Влад. Ему претила мысль, что он – всего лишь лекарство от любовной лихорадки.
– Нет, я правда хочу. Вас обоих.
– Честно.
У Влада, в отличие от Романовича, были узкие цепкие губы, острые скулы и до эффекта обезболивания мягкие скользящие прикосновения. Он постоянно проводил пальцами по лицу, уводил вынырнувшие пряди волос за уши и иногда сжимал шею. С ним хотелось оказаться сверху и действовать по командам, которые Влад не произносил вслух, а просто сообщал взглядом.
Когда мы уже надеялись, что Романович так и не придет, послышалась музыка: Алек выдернул наушники и включил свой традиционный плейлист… Музыка заглушала его шаги… Не знаю, сколько он стоял и смотрел, прежде чем зайти: Влад не дал мне обернуться. Все, что я почувствовала, – это холодные руки у себя за спиной и знакомое дыхание в ухо. Романович сильно сжал мои волосы, как будто силой перетягивая на себя, назад… Моментная ненависть – концентрированный феромон, ничто не дает такого импульса, как ярость.
Романович не смотрел на Влада, Влад – на Романовича. Их друг для друга не существовало, случившееся не обратилось поединком, где сцепились два самца, каждый выбрал зону своей юрисдикции и нехотя менялся местами. Романович пару раз укусил мочку уха до крови, я процарапала ему спину до анималистичного принта, Влад в этом плане оказался не у дел, но на него сыпалась вся показная нежность, доступная мне в тот момент. Его тело нагревалось от прикосновений, о него хотелось греться, от него хотелось остывать.
Мне в спину дышало прошлое. А передо мной лежало мое будущее. Так мы сплелись воедино – в «сейчас». Момент. Свобода. Что-то сиюсекундное и настоящее. Пьяное, липкое, за что будешь неизбежно винить себя, отчего будешь поеживаться, но в моменте – это выход в космос, за пределы морали и правил – иногда полезно не думать. Хотя бы так.
Так или иначе эта жизнь разделила нашу жизнь на «до» и «после», но не так однозначно и прозаично, как вы думаете.
И да, мне до сих пор не хочется думать, что Романович покинул мою жизнь навсегда. Может, он просто отлучился?
* * *
– Хрена себе! А что было утром? – спустя молчание Настя выдернула у меня из рук дорожную кружку и с откровенным негодованием обнаружила, что содержимое иссякло. Солнце, как пинг-понговый шарик, отскочило с поля и закатилось за горизонт. Подсвечиваемые облаками, мы становились осадком в бокале вечера.
– Дорогая, у тебя была кружка кофе с коньяком, а не бутылка. Так что расскажу, когда доберемся до Москвы.
Наш разговор был прерван поспешными шагами. Спустя одышку Романович нагнулся к коленям, потянулся и на выдохе произнес:
– Вашу мать, бабы! Вы куда сдристнули? Я весь поселок три раза объехал! – он помахал картой памяти.
– И все равно ты гондон! – Настя вырвала добытый трофей у него из рук, убрала себе в карман и засеменила к машине. – Поехали. Стемнело.
– А это сейчас что было?
Я пожала плечами и потрусила за Настей, пытаясь как можно скорее ее нагнать, чтобы не ощущать, как прошлое снова дышит мне в спину…
Дорога виляла асфальтной полосой, как портовая шлюха бедрами. Придорожные огни обращались смазанными полосами, отплясывающими джигу.
Романович остановился на заправке, и мы вышли подышать последним днем лета – всегда любила этот плавный перекат в осень. Я запрокинула голову, заметила пару знакомых созвездий и почему-то им подмигнула. Звезды всегда прячутся в больших городах. Но стоит вырваться за их тесные пределы, созвездия, как брызгами флуоресцентной краски, окропляют полотно неба.
Август – время звездопадов. Сама не заметила, как машинально загадала желание, которое всегда произносила, заприметив на часах 22:22. Авось сбудется.
Спустя пару глотков свежего воздуха мы снова двинулись в путь. Город встречал нас уже прохладным молчаливым ветром и прозрачным воздухом. Настя ревностно вцепилась в плед и напрочь отказывалась из него выбираться. Нам все же удалось эвакуировать ее из машины, и мы дружно спрыгнули на асфальт, соизмеряя себя с действительностью. Я обернулась, чтобы попрощаться с Романовичем, но тот уже натягивал на себя кожаную куртку и закрывал машину.
– Я зайду? – огорошил он меня вопросом.
– Это еще зачем? – Настя насупила брови и сердито уставилась на Алека.
– Фотографии из RAW конвертнуть вам в JPG. Что-то не так? – Ему было невдомек, что, пока он шарил по поселку в поисках фотографа, Настя получила свежие сводки с полей и подробности наших перипетий.
– А сам как думаешь? – По отношению к своим Настя обладала удивительным качеством: умела отстаивать даже самую провальную точку зрения и топить за подруг.
Я пыталась до последнего не влезать в пертурбации, опасаясь попасть в опалу.
– Насть, вот сейчас уже правда напряг какой-то. По-моему, я за вас вписался, помогаю, можно как-то помягче? А если проблема какая, давай уже выскажи, что наболело. Излей душу.
– Гондоний глаз. Вот как ты мог такую лютую хрень сотворить, а? – От человека, завернутого с головой в клетчатый плед, подобные заявления звучали комично.
– Да что я опять натворил?
Настя не удостоила его ответом и устремилась к подъезду, где, переступив порог, показала ему средний палец и закрыла дверь.
– Не обращай внимания, это у нее от недосыпа, – пыталась я как-то разрядить ситуацию, – пойдем!
Романович оглядел квартиру, как будто очутился здесь впервые, потрогал предметы обихода, расторопно снял обувь, не выходя за периметр половика. Настя, напротив, вела себя как полноценная хозяйка положения – первая заняла ванную, оставив после себя авгиевы конюшни, сварганила себе трехслойный бутерброд с докторской колбасой, съела его на скорую руку, облачилась в пижаму и, даже не почистив зубы, раскланялась. Романович расположился в гостиной за журнальным столиком, распутывал провода и пытался подключить картридер к моему облепленному наклейками ноутбуку.
Я присмотрелась: как всегда, обветренные губы, усталые чайные глаза и нос с угрюмой горбинкой. Он часто забывал постричься. А когда заливался безудержным хохотом, смешно скалил зубы. Ко всеобщему удивлению, не храпел и косился в сторону от пристальных взглядов. А еще, когда о чем-то сосредоточенно думал, грыз ногти и потому часто машинально прятал руки в карманы.
– Вуаля! Процесс запущен! – отрапортовал он.
– Сколько там осталось? – я перестала его рассматривать с непривычной для себя тщательностью и принялась убирать бардак на кухне, чтобы сделать ему чай.
– Пишет, что четыре часа, но, надеюсь, быстрее получится. Можно? – Романович положил под голову подушку и развалился на диване: – Как Влад?
