Марко Вовчок
Затейник

Полная версия

– Извини, что прерву тебя, Феофил, – сказал дяденька с ласковыми глазами и мягким голосом, прерывая папашу и лишая мамашу случая закруглить или пополнить фразу. – Прошу тебя, Помпей, не горячись, – обратился он к дяденьке с глубокомысленным лицом, решительным видом и, как оказывалось, непреклонным нравом. – Я полагаю, что «побаловать» вовсе не так неуместно в этом случае, как…

– Поощрять?. – рыкнул дяденька Помпей, багровея еще больше. – Поощрять?. Если ты намерен следовать совету Нектария, – обратился он к папаше, сверкая глазами, – то мне остается только удалиться. Я не желаю поощрять без…

– Позволь мне выяснить свою мысль, – прервал дяденька Нектарий.

– Эта мысль, по-моему, безнравственная! Его голодом…

– Позволь мне уяснить… Папенька, которому мы все с наслаждением повинуемся, решил, что лучше всего не запугивать мальчика, а обойтись с ним мягко. Вы так решили, папенька?

– Так, так, – ответил дедушка, кивая головой.

– Я нахожу, что это практичнее всего. Феофил пробовал строгие меры… Ведь ты пробовал?

– Пробовал, – ответил папаша.

– И безуспешно?

– Безуспешно.

– Ты, вероятно, бил, да потом гладил! – раздражительно заметил дяденька Помпей. – Надо бить и не гладить.

– Так как строгие меры безуспешны, то следует, по-моему, принять другие, – продолжал дяденька Нектарий. – Я советую встретить его ласково, не упрекать, даже не брюскировать… Ты говоришь, что он теперь в какой-то лачуге, оборван? – обратился он к папаше.

– Да, – отвечал папаша.

– Что разрывает нам сердце! – дополнила мамаша.

– Сколько времени он так живет?

– С тех пор, как я его… удалил…

– С рокового дня Зининых именин, вот уже скоро два года… – дополнила мамаша.

– Значит, месяцев двадцать? В двадцати месяцах много дней и ночей для того, кто днем работает голодный и кому ночью голод спать мешает.

– Он так закалился! – воскликнула средняя сестрица. – Без перчаток, без галстука… Старшая сестрица сказала:

– Мне вчера Адель говорит: «Я встретила на улице кого-то, ужасно похожего на твоего брата; но это, верно, не твой брат?» И сама смотрит мне в глаза! Он и себя, и нас ужасно компрометирует!

– Не послать ли его в Крым? – предложила одна тетенька. – Annette Бочарову посылали, и помогло…

– Не поселить ли его в провинции? – предложила другая тетенька. – Написать к князю Борису Борисовичу, чтобы он устроил его у себя?

– По-моему, нечего тут церемониться! – прорычал дяденька Помпей.

– Кто-то сказал, что он закален, да? – начал дяденька Нектарий. – И покуда он в холоде, в голоде, в темноте и вонючей сырости, он будет закален! А вы пустите его в тепло и свет, дайте ему понюхать любимых его кушаньев, окутайте его мягкими покровами, повейте на него благоуханиями, и закаленность опадет! Зачем крутые меры, скандалы? Это вредно. Вредно для дела и для всех нас. Папенька прекрасно придумал, и я могу только удивляться папенькиному уму и гордиться, что я его сын!

С этими словами дяденька Нектарий взял руку дедушки и поцеловал, чем дедушка был очень тронут, а также и бабушка.

– Ты теперь меня понял, Помпей? – продолжал дяденька Нектарий, обращаясь к дяденьке Помпею.

– Я нахожу унизительным ухаживать за мальчишкой, который должен повиноваться приказаниям! – проворчал дяденька Помпей.

– Иногда необходимо делать уступки…

– Не ничтожному мальчишке!

– Дело касается всех нас, Помпей! Заметь это… Итак, все мы его встретим, как родное дитя, которое возвращается после долгой, тяжелой разлуки?

И дяденька Нектарий обвел все общество своими ласковыми глазами.

– Да! Да! – отозвались все.

Даже непреклонный дяденька Помпей кивнул головой, в знак того, что и он сдается.

– О чем же с ним говорить? – с волнением спросил папаша, обращая глаза на дяденьку Нектария.

– Ты ему писал, что желаешь его видеть, и предложил условия, от выполненья которых зависит выдача бумаг?

– Да, – ответил папаша.

– Как ни было это тяжело, – дополнила мамаша.

– Когда мы все его обнимем, и первое волненье успокоится, ты скажи, что вручаешь ему эти бумаги, и вручи их…

– Вручить? – вскрикнул папаша. – Вручить? – повторили все.

– Ну да, вручить. Ему хочется иметь эти бумаги, и он, вероятно, приготовился за них ратовать, – отдай ему их, и он не будет знать, куда обратить заготовленное оружие. Он смешается и смягчится.

– Но выдать бумаги, значит, потерять последний контроль! – сказал дяденька Помпей.

– Он через четыре месяца будет совершеннолетний, – заметил дяденька Нектарий. – Итак, ты отдаешь ему бумаги…

Раздался звонок.

– Вероятно, он!

Все переменились в лице.

Дяденька Нектарий приложил палец к губам и по очереди на всех поглядел. Взгляды его говорили: «Помните, что я сказал, и исполняйте, иначе испортите все дело!»

В дверях показалась высокая молодая фигура.

Как выступали в этой голубой шелковой гостиной все изъяны его запыленного, заношенного платья, лихорадочный блеск его темных ввалившихся глаз и бледность лица!

Все быстро поднялись со своих мест, все его окружили. Послышались поцелуи, восклицанья. Мамаша заплакала, бабушка, тетеньки, сестрицы – тоже. Папаша его обнял, дяденьки тоже. Дедушка громко чмокал в голову, гладил по волосам, трепал по щеке.

Он, видимо, ожидал иного приема и был несколько озадачен.

– Садись, затейник, садись! – сказал дедушка, толкая его легонько на диван.

– Ах, затейник! Затейник! – проговорила бабушка, отирая глаза и сморкаясь.

Какой дикий вид имел этот затейник на голубом шелковом диване со своими черными, непомаженными, беспорядочными космами и некрахмаленным воротом измятой рубахи!

– Я приготовил тебе бумаги, – сказал папаша затейнику.

– На каких условиях? – спросил тот с наружным спокойствием, хотя голос у него, не взирая на все усилия сделать его ровным, легонько дрожал.

– Без условий.

Его темные глаза недоверчиво и пытливо устремились на отца.

– Одно условие есть! – сказал, улыбаясь, дяденька Нектарий.

– Какое?

– Провести с нами этот вечер… Да ты весь дрожишь от холода! Сядь ближе к камину.

И он не успел опомниться, как дяденька Нектарий увлек его к камину, расшевелил жар и подкинул дров.

– Ты очень озяб?

– Да.

– Чаю бы поскорее!

– Ах, чаю! Чаю! Чаю! – зажужжали тетеньки и сестрицы.

Мамаша поднялась с кресла. Дяденька Нектарий поспешил к ней, как бы ожидая, что она упадет, поддержал ее, что-то шепнул ей и, возвратившись к камину, сказал вполголоса:

– Твоя бедная мать так взволнована, что совершенно теряется. Это слабость, конечно, но ты прости ей эту слабость!

Затейник – мы так и будем называть его – ничего не ответил и хотел встать.

– Куда же ты? – спросил дядя Нектарий.

– Я бы желал бумаги…

– Отец сейчас принесет тебе их… Но ты ведь исполнишь условие?

– К чему это условие? Мне кажется, оно тягостно для обеих сторон…

– Для меня первого не только оно не тягостно, но как нельзя более желательно! Неужто ты думаешь, что во мне уж не осталось ничего живого, что я не могу ни на что живое откликнуться? Ты ошибаешься!

Он произнес последние слова, понизив голос, и глаза его эффектно сверкнули при свете камина.