Марко Вовчок
Затейник
Затейник ничего не ответил, но и молчанье его было красноречиво для дяденьки Нектария.
– Ты не веришь мне? – продолжал он. – Я на тебя не сетую. Это очень естественно. Но помни умную русскую пословицу: чужая душа – темный лес, и помни, что в этом лесу нежданно могут расцвести небывалые тут растения.
Они незаметно очутились вдвоем. Мамаша, которую так кстати поддержал дяденька Нектарий, увела в столовую тетенек и сестриц, потом пришла за бабушкой, а бабушка через несколько минут пришла и увела дедушку. Папаша ушел, вероятно, за бумагами, а дяденька Помпей за папашей.
– У меня нет юношеской предприимчивости, – продолжал дяденька Нектарий, – нет юношеского увлечения, которое – согласись – нередко портит все, что гениально задумано, но я еще не совсем умер! Здесь еще есть кое-что!
И он дотронулся до своего левого бока.
Затейник не шелохнулся, точно он знал, что на этом месте левого бока находится карман, где лежит только что полученная расписка в выгодно помещенных тысячах, а около этого кармана ровно бьется спокойное сердце.
– А знаешь ли, что ты и тебе подобные, желая достичь добра и правды, только заграждаете к ним путь? Да! Вместо того, чтобы идти осторожно, а главное, запастись наперед всем необходимым для пути, вы кидаетесь стремглав и только разбиваете себе головы! И разбиваете без всякой пользы! Ты хочешь, чтобы человечество благоденствовало? Да? Но что же ты можешь для него сделать из этой грязной, смрадной конуры, где ты голодаешь и мерзнешь? Что?
В грязной, смрадной конуре, где он голодал и мерз, этот вопрос нередко являлся в гости. Дяденька Нектарий попал на больное место, и оно так мучительно заныло, что у него невольно вырвался тот самый ответ, который вырывался в минуты одинокого скорбного раздумья:
– Я сделаю, что могу! Что я могу, то будет сделано!
– Но ты можешь сделать неизмеримо больше, если ты возьмешься за дело иначе! Да взгляни же, наконец, мне прямо в глаза и пойми, что я не враг, а друг, не противник, а союзник!
Бедный затейник до того был погружен в нелепую мысль осчастливить человечество добром и правдою, до того отдался этой мысли, что ему казались возможными всякие превращенья и преображенья, когда дело касалось этого пункта его помешательства.
Алчному скупцу представляется, что всякий зарится на его золото, страстно влюбленный убежден, что всякий готов млеть перед предметом его любви, а для бедного затейника затея его была дороже, чем скупцу золото, милее, чем влюбленному его предмет, и он твердо верил, что стоило только эту затею понять, чтобы предаться ей душой и телом, делом и помышлением на всю жизнь.
Он посмотрел, как того требовалось, прямо в глаза дяденьки Нектария. Глаза эти горели благородным пламенем.
– Я прозрел! – проговорил дяденька Нектарий. – Я прозрел!
– Так зачем же вы до сих пор?.. Чего ж вы ждете?
И у затейника полилась пламенная речь…
Эта речь, пожалуй, показалась бы смешна на бумаге, хотя когда он говорил, то он дрожал с головы до ног был бледен, как платок, не замечал слез, которые катились у него по щекам; она, пожалуй, показалась бы и длинна, как ни к чему не ведущая проповедь, а потому всего удобнее будет передать здесь только ее сущность – сущность, которую как нельзя яснее выражает известный, приводимый в святом евангелии, ответ спасителя мира добродетельному человеку: поди, раздай все твое имущество нищим и иди за мной! Иначе: отрешись от всех земных благ и всецело отдайся делу водворения правды и добра на земле.
Дяденька Нектарий слушал его с подобающим видом страстного участия, пока у него захватило дыханье, и он, откидывая дрожащею рукою прильнувшие ко лбу волосы, снова обратился с пламенным вопросом:
– Чего ж вы ждете?
– Меня терзают разные сомненья! – проговорил дяденька Нектарий.
– Сомненья? Какие сомненья?
– Помоги мне их разрешить…
– Какие сомненья? Разве могут быть сомненья?
– Ты не отрицаешь, что рядом с людьми, достойными твоего самоотречения, найдется много таких, которые могут приносить только вред и замешательство, которые ищут только одного – как поживиться на счет ближнего?
Дяденька Нектарий, в свою очередь, говорил не без волнения. На увядших щеках его появилась краска.
Речь его и на бумаге не показалась бы смешна, потому что он говорил последовательно и благоразумно, но мы все-таки не станем приводить ее целиком, так как это заняло бы лишнее место и растянуло историйку, а передадим только ее сущность – сущность, которую вульгарным образом, разумеется, но вполне выражает мудрая пословица: своя рубашка к телу ближе.
Пословица, несомненно, мудрая, но подите вы, внушите что-нибудь мудрое безумному затейнику!
Вместо того, чтобы сдаться на эту очевидную мудрость, он начал городить разные несодеянные вещи; из глаз, из уст его заструились целые потоки пламени, которые жгли… только его одного.
«Удивительно, как сумасшедшие складно говорят!» – удивлялся про себя дяденька Нектарий, слушая затейника.
В это самое время из столовой понесся аромат разных жарких. Затейник вдруг умолк.
– Что с тобой? – спросил дяденька Нектарий.
Затейник не ответил, что с ним, но мы за него скажем: он уже давно жил впроголодь, питаясь разными жалкими порциями попорченных городских продуктов, и запах обильной роскошной пищи подействовал на него каким-то опьяняющим образом.
Дяденька Нектарий частью угадал, в чем дело.
«Гнилая колбаса будет моею лучшею помощницей! – подумал он. – Она усмиряет самых ретивых!»
– В твоих словах много правды, – сказал дяденька Нектарий, – но есть и некоторые заблужденья. Позволь мне тебе откровенно сказать, что в некоторых случаях ты утопист… Да!. Но в человеке есть какое-то непонятное стремленье к мученичеству, и ты, быть может, победишь меня… Хотя я и буду сознавать, что стремлюсь по пути мечтателей, но путь этот так заманчив, что я не ручаюсь, что благоразумно отвернусь от него… Пересоздать мир! Сделать людей добрыми, любящимися братьями! Великая задача! Великая, но едва ли исполнимая! Как бы счастлив был тот, кто… Что с тобою? Ты все бледнеешь!
– Ничего, – отвечал бледный, как смерть, затейник.
– Мы должны чаще видеться, – продолжал дяденька Нектарий. – Когда мы ближе узнаем друг друга, когда теснее сойдемся, мы, быть может, заключим союз… Оставайся здесь. Я это устрою. Для того, чтобы помогать людям, надо иметь некоторый, так сказать, вес – положенье и деньги. То и другое у тебя будет, и мешать тебе никто не станет. Я сейчас пойду все это улажу.
И дяденька Нектарий с легким сердцем отправился в кабинет папаши.
– Ну что? – спросил папаша, который сидел с дяденькой Помпеем на диване в кабинете.
– Дело идет на лад, – отвечал дяденька Нектарий.
– Он раскаивается?
– То есть, он этого, разумеется, не говорит, но я полагаю…
– Надо, чтобы он это сказал! – решил непреклонный дяденька Помпей.
– Дело не в словах, – ответил дяденька Нектарий.
– Ты уверен, что он раскаивается? – спросил папаша.
– Трудно не раскаяться, – ответил дяденька Нектарий, – когда нераскаяние ведет из уютного тепла и света в вонючую конуру, от лакомого стола к каким-нибудь скверным объедкам…
