Матвей Юджиновский
Бойся мяу
– Приехали, – Руся указала на уходящую вниз дорогу.
– Приехали, приехали, – завел торжественно Женя, наворачивая круги вокруг нее. – Приехали.
– Ага, понравилось? – посмеивалась она. – Теперь вообще не слезешь.
Зайдя на новый круг, он вырулил прямо и покатил вниз:
– Поехали! Наперегонки!
– Не с той связался! – крикнула Руся в спину. И Везунчик заржал, как живой, гремя звоночком.
Теперь ветер не ласкал, он холодил кожу, лохматил голову и нырял без спроса под футболку. Женя крутил педали. Хотя сердце, прячась в желудке, молило: «Достаточно!» Однако дорога – твердая, ровная, широкая – молила тоже, звала. Она была свободна, без встречных машин. И бояться можно было только своего страха. Не дрогнет ли рука, не зажмурятся ли глаза.
А затем вдруг, как бывает при переходе на новый уровень в «Тетрисе», дорога подсунула ямку. Плешь в асфальте. Женек налетел на нее. Велосипед крякнул, и он подскочил. Сердце окончательно рухнуло в бездну. А потом новая ямка и яма пошире. Только успевай объезжать. И, действительно, глаза готовы были испугаться. Он подскочил еще на ловушке, вильнув после. И ноги сами притормозили.
По большой дуге его объехала Руся:
– Пристегнись давай-ка крепче! Я твою превышу скорость…
Она катила вниз широкой змейкой. Плавно, грациозно и легко. И кудряшки развевались на ветру то в одну, то в другую сторону. Женя глянул вниз – машин видно не было. И поехал следом по ее волнам.
И случилось удивительное. Он не смотрел под колеса. Знал, что по всей ширине дороги ям, наверное, еще больше, но не следил, не выискивал их глазами. Глядел перед собой, вокруг. Катил к одному краю – любовался озером внизу, его холмистыми зелено-песочными берегами. Сворачивал к другому – слушал шелест деревьев, тянущихся в синь и ей подмигивающих. И успевал ловить счастливые улыбки необычной до трепета в груди девчонки. А «Школьник» – учуял ли его умиротворение или выучился у Везунчика – сам четко и аккуратно объезжал препятствия.
На несколько минут дорога стала только их. И это тоже казалось частичкой магии. Обласкав асфальт мягкими шинами, они словно выхватили дорогу из реальности. Перекатываясь от одной границы нового мира к другой, точно маятники, растянули прекрасные мгновения свободы, покоя и легкости. Широкоплечие деревья понимали это и ловили, усмиряя, слишком шустрый ветер, шептали грозно: «Держи… держи… хорош». Они катили вниз, баюкая мир. Металлически гладкое озеро не думало приближаться. Похитить и его в свой мерцающий спицами мир у них, похоже, не хватило смелости. Однако на последних витках озеро встретило их, пропитав воздух крохотными капельками потерявшегося дождя.
Закончился спуск, и время нагнало их. Едва Маруся съехала на обочину, и Женек притормозил рядом – уверенно и четко, по дороге промчались две машины навстречу друг другу. И следом – удивительно – еще три подряд.
– Успели, – заметила Руся, когда дорога снова смолкла.
– Не очень-то торопились, – откликнулся Женя, убегая взглядом по склону.
– Ну как? Понравилось? – улыбалась она.
– Еще как! Здорово!
– Великолепно, – пропела Руся.
– Оказывается, я умею ездить на велике. Ехал сейчас и ни секунды не думал, что мне учиться еще и учиться.
– Это я называю «расслабиться».
Они посмеялись. Поглазели вокруг. Дальше расслабляться было некуда, только вверх, орудуя педалями. Назад Женек не хотел и даже не поэтому. Хотелось позвать Марусю на озеро, посидеть, полюбоваться, камешки пошвырять. Но что-то его останавливало, и, кажется, он догадывался что. Мало того что он не умел ездить на велосипеде, так и плавать не научился тоже. А Руся, дочка человека-амфибии, плавала, несомненно, хорошо. Взгляд ее между тем на водной глади не задержался.
– Не хочешь на озеро? – желание пересилило, и вопрос прозвучал сам.
Она посмотрела на него лукаво.
– Не-не, дурачок, – помотала головой. – А как же «наперегонки», а?
– Я это… просто…
– Не-а, шутки не принимаются. Я приехала первая. Имею право загадывать желание.
– Черт… – обреченно склонил голову Женя.
Маруся же потерла руки. И вновь ее хитрый глаз побежал по окрестностям. А его братец под повязкой – Женек был в этом уверен – подсказывал ему, потому как был не менее зрячим и вглядывался притом в его сердце.
– А давай ты… давай-ка, знаешь… Ага, вот! – Руся сделала интригующую паузу. – Слабо забраться в заброшенный дом?
Она указала на холм по другую сторону от озера через дорогу. Там стоял в каком-то неуютном одиночестве весь какой-то неуютный дом. Женя узнал его тут же. Веселье разом сдуло. Он напрягся и невольно поежился от предательского холодка.
Черный-черный дом с черным-черным сундуком… И черным-черным котом.
– Так, так, так… Интересно, – улыбалась Руся, изучая его словно под лупой.
Он снова посмотрел на дом – узкий, вытянутый кверху, с однобокой, покосившейся крышей – и напомнил себе: все это он выдумал сам. Просто так, из ниоткуда. И нет там ничего. Ни-че-го! Обычный дом, доски да гвозди. Ничего зловещего. Потому что это дом не черный-черный, потому что черный-черный дом не существует. Это знает каждый, кто про него рассказывает.
– Вот и залезу. Без проблем, – сказал уверенно. И выдохнул с облегчением, потому что не притворялся.
Они поднялись на холм по едва узнаваемой дороге, колеи которой поросли невысокой травой. Велосипеды вели под руки. Маруся привычно напевала, попадая шагом в ритм: «В миле, миле, миле – вон! На холме горелый дом». Женя даже порадовался – потом и он ей расскажет их с сестрой страшилку про черный дом. Прерывалась она лишь на подколы.
– В доме на дереве ты не побывал, так хоть в дом на холме заглянешь, – говорила и радостно смеялась. Или: – Может, в этом домишке живет йети.
«Ну издевается, веселится, злодейка», – думал Женек, но не злился. Наоборот, это даже грело душу, тайно росло понимание, что такие вот дружеские поддевки на самом деле открывали, как они теперь близки.
– Ну, залезу – и что? – отвечал он. – Что мне там делать?
– Погляди, есть там что интересное… Забытое и никому ненужное.
«В миле, миле, миле – вон! На холме горелый дом».
– Зачем?
– Не знаю… Мне подаришь что-нибудь. На память.
На подходе к дому стало ясно, что позади него скрывалась еще пристройка. Занятная по виду: обычная деревянная верхняя половина с такой же однобокой крышей и металлическая проржавевшая нижняя половина в виде большой воронки, стояла она на четырех опорах – ножках и сужалась к земле.
Дом по периметру порос травой, и в дикой зелени вокруг не прослеживались вытоптанные тропки или прогалины. Женек опустил «Школьник» в мягкую траву. Руся с третьей попытки поставила Везунчика на подножку.
Перешагивая заросли, Женя подошел к кое-как узнаваемой двери. Вздернул голову. На фоне голубого неба крыша казалась угольно-черной. И весь дом будто бы падал на него. Это из-за плывущих выше облаков, напомнил себе.
Снова и неизменно – он, мелкий, перед чем-то высоким и большим. Это преследовало его всю маленькую жизнь.
На дверце не было ручки, но край ее подрагивал, пропуская ветер. Женек взялся за него и потянул на себя. Дверь распахнулась легко. Ее скрип разметал со свистом сквозняк.
За порогом возникла большая комната – пепельно-серая, пустая, невзрачная. В стене справа единственное давало свет узкое окошко без рам и стекол. У стены слева вверх уходила деревянная лестница без перил. Первая ступенька была сломана точно посередине. Противоположная стена терялась в темноте, которую рассекал в краткие мгновения тусклый свет – там тоже бесшумно хлопала дверь. Потолка не было, только две толстые балки и одинокая, пересекающая их наискосок доска. Выше – непроницаемая чернота.
– Нет тут ничего, – обернулся Женя к Марусе.
Но на прежнем месте ее не оказалось. И ни на каком другом.
– Руся! – позвал он.
Ответом был лишь вздох блудного ветра. Однако в следующий миг новый поток принес знакомый голос:
– Давай, выгляни в окошко! – крикнула Руся. – Я здесь подожду подарка.
– Хорошо, хорошо, – буркнул Женек, первое – погромче, второе – под нос.
И залез внутрь.
«Ну и где тут взять подарок?» – он оглядел, казалось, абсолютно голый пол. И удивительно чистый притом. Дверь позади затворилась. На этот раз скрип старых петель прозвучал ясно. Коротко, но ясно. Женя так привык к мяукающей дверце чулана, что у него, похоже, отложилось, будто все двери звучат так. В первую очередь он подумал выглянуть в окно – увидеть Русю, зарядиться решимостью.
Нижний край окошка четко совпадал с его подбородком. Он видел лишь травянистый склон, уходящий вниз, дорогу и строй деревьев еще дальше.
– Ты где? – крикнул наружу.
– Тут.
– Отойди подальше, я тебя не вижу.
Она не ответила. Но он слышал, как зашелестела трава. Подождал.
В комнате было тихо. Сквозняк больше не шнырял туда-сюда, двери не хлопали. Ни скрипа, ни писка. Словно дом успокоился, потревоженный голосом его же двери.
Прошло секунд двадцать, трава все так же шуршала. Но Женек уже не был уверен, что от шагов. Может, ветер…
– Ну где ты? – позвал он, привстав на носочки.
Никого.
Надо вылезать. Делать здесь нечего. В конце концов, он же забрался в дом? Забрался. И даже не выскочил сразу же.
Когда икры заныли и пятки задрожали, в поле зрения вдруг – хотя, казалось бы, ожидаемо, – появилась Марусина макушка. Затем кудряшки, лоб. Повязка, носик и все лицо.
Вцепившись рукой в край окна, чтобы ноги не подогнулись, он высунул другую руку и замахал подруге. Руся, заметив, замерла и помахала обеими в ответ. Она смеялась, но он не слышал. Потом поманила рукой, мол, выходи, давай сюда. И побежала назад. Но не под окошко, сообразил Женя, чуть в сторону, значит, к велосипедам.
Он отпустил окно. Голени, действительно, дрогнули, и он чуть не упал. Пришлось постоять пару секунд, поглаживая мышцы. Затем зашагал с приятным чувством к двери.
Толкнул ее и готов был спрыгнуть на траву, но нога шагнула на такой же серый пол за порогом. Женя тут же отпрянул назад. Прикрыл дверь. Обернулся. Позади была все та же комната.
С нехорошим предчувствием, нашептывая: «Нет, не надо…» – медленно приоткрыл дверцу. Щуря глаза, как бы защищаясь, всматривался в щель.
Ни солнца, ни неба, ни зелени в этих крохотных сантиметрах. Лишь тусклое дерево.
С какой-то обидой он отпихнул дверь.
Как это возможно? И почему с ним и вот теперь?!
За порогом была пустая комната – мрачнее, без окон, дверей. Да и стены, чем дальше, тонули во тьме. Заходить в нее Женек не стал. Не желал играть по чьим-то правилам.
Вернул дверь обратно. И поспешил к окошку. Узкое и высокое, оно никуда не делось. Как и понятный мир снаружи. Высунул руку – и почувствовал ветер. Прислушался – уловил шелест травы.
– Руся… – позвал он.
Хотел крикнуть еще: «Вытащи меня!» Но разозлился. Опять?! Снова? Снова он беспомощный?
Мысли, что это ловушка, что вот он и попался, что чуланное пророчество его настигнет, гнал прочь. Что толку?
Женя осмотрелся в поисках какой-никакой подставки под окно. Пол казался голым, но углы исчезали в темноте. Он пошел по кругу, сперва к ближайшему. Единственный свет падал из окна, и когда Женек встал у угла, тот стал еще темнее.
Все, что угодно, могло скрываться в нем. Однако почему-то страшно не было. Из-за тишины, внезапно понял Женя. Ни скрипа половиц, ни завывания ветра, ни скрежета, ни шороха. Вспомнил, что не слышал даже своих шагов.
Разглядеть что-либо не получалось. Тогда он вытянул ногу и стал ощупывать эту тьму. Медленно, от стенки к стенке. И снова без единого звука. Сантиметр за сантиметром входил в темноту.
Наконец кроссовка уперлась в угол. Ничего. Пусто. И никого.
Женек выскочил из угла. Подлетел к окошку и попробовал запрыгнуть. Потом снова. Он мог зацепиться руками, но в итоге соскальзывал, потому что еще надо было подтянуться, поднять себя. Сил не хватало. Да и плечи едва протискивались в проем.
Все это время он не слышал снаружи никого. Ни Маруси, ни Везунчика. Ни даже – как пугал он себя – подъехавшего на «девятке» Лиса и его дружков. Оставив затею, нетерпеливо зашагал к другому углу.
Тот тоже ничем ему не помог. Направился к противоположной стене. Еще два угла, куда более темных, способных поглотить его полностью. И только у этой стены Женя вспомнил про лестницу.
Нет, лезть на второй этаж, который и не существовал как таковой, не думал. Вцепился в половинку сломанной ступени. Рванул в одну, другую сторону. С резким треском она отскочила. Треск умер тут же, словно мрак разорвал его в ничто. С этой дощечкой, толстой, длиной в полметра, Женек кинулся к окну.
Приставил ее под небольшим углом к стене. Ухватившись за край окошка, залез на доску. Она чуть сдвинулась, скользнув, и все равно он поднялся высоко. Однако окно…
Его нижний край все так же доставал Жене до подбородка.
Черт!
И снова в отчаянной попытке попробовал запрыгнуть. Взялся руками, подтянулся, а дальше… Плечи мешали друг другу. Пролезть, казалось, можно только боком.
Дощечка съехала, и он упал. Почти бесшумно. И все равно болезненно. Захотелось заплакать. Не от ушиба. От бессилия.
Но он сжал кулаки. Ударил со злостью по полу. Поднялся. В комнате стало еще темнее. Растворялась лестница. Женек бросился к ней. В зверином гневе отодрал и второй обломок ступеньки. Вернулся к окну. Свет в нем слабел.
Как там Руся? И где это «там»? Зовет ли она его до сих пор? Может, тоже вошла и… Вдруг тоже в ловушке?
Надо было выбираться. Что-то придумать и сбежать.
Одну доску поставил горизонтально на кромку и вплотную к стене. Вторую – вертикально, торцом на первую. И принялся карабкаться, держась за стену. Доски пошатывались, норовя его сбросить. И он чувствовал себя пугливым эквилибристом в цирке.
Сперва вторая доска слетела, пока он балансировал на первой. Попробовал снова, но только влез, шагнул на вторую дощечку, как рухнул вниз. Обломанный край расцарапал ему голень
Лишь на четвертый раз Жене удалось подняться на эту хрупкую конструкцию. Нижний край окошка оказался на уровне груди. И он шустро, пока дом не сообразил, просунул руки и плечи боком в проем. Уперся ими снаружи и стал вытаскивать себя. Доска сбежала из-под ноги. Но в этот раз он не соскользнул.
Напрягая мышцы, толкаясь всем телом, выбрался по пояс. Потом еще чуть-чуть. Внезапно туловище перевесило. Его потянуло вниз. Извернувшись, хотел было ухватиться за стену руками. Но они, уставшие, подвели. И он выпал спиной вниз.
Однако так и не упал, не ударился. А покатился по стене и, кувыркнувшись через голову, приземлился коленями… на стену.
В изумлении поднял голову, огляделся. Нет. Он был не на стене. И не снаружи. На коленях стоял на пепельно-сером полу посреди темной комнаты.
И тут действительно стало страшно.
А если он, в самом деле, отсюда не выберется?
Вмиг пересохло горло. Теперь только он вспомнил, почувствовал, что голоден.
Что, если его не выпустят, и он умрет от жажды, голода или страха?
Но он же не может умереть… Он вообще завтра уезжает!
И никогда больше не приедет, мелькнуло в голове, когда вскочил в гневе.
Глупое окошко серело на прежнем месте. На полу под ним угадывались дощечки. Женя подхватил одну, замахнулся над головой и швырнул в бешенстве. Она идеально нырнула в проем и исчезла.
Легче не стало. Он взвился зверем и метнулся к двери, лягнул ногой. Та отскочила.
Комнаты за ней не оказалось. Но не было и зелени, Руси и великов. Просто тьма.
Тут он вспомнил о второй дверце, которая подрагивала тогда на сквозняке. Обернулся. Стену напротив уже поглотила темнота. Но он все равно бросился к ней. Руки налетели на дерево, сухое и беззвучное. И принялись искать дверную щель.
Голова вспотела и гудела. Волосы чесались из-за капелек пота, бегущих между. Нос, казалось, высох изнутри от пыли, летящей со стены.
– Чертов дом, поганый дом, вонючий дом… – злился, скрежеща зубами.
Пальцы скребли по старым доскам. Грязь забивалась под ноги и, кажется, еще пара заноз. «Только не гвоздь, только не гвоздь…» – сигналило где-то на заднем плане. Спина взмокла, будто он разминировал бомбу.
Наконец он нащупал нужную щель. Щель, которая росла. Он тянул край дерева, и щель росла. Внезапно из нее повеяло прохладой и свежестью. Женек рванул дверь на себя. И с некоторым недоверием уставился на сумеречное небо и темно-зеленую поляну сбоку от той странной пристройки. Лишь спустя пару-тройку секунд он взорвался радостью. И шагнул за порог.
В тот же миг в него влетело что-то черное. Резко и больно ударило в грудь. Он отшатнулся назад, не устоял и свалился на пол. Дверца медленно, с протяжным «мыау-у», затворилась.
Отдышавшись после удара, но, скорее, после испуга, Женя нащупал в сгущающейся черноте это что-то. Твердое, тяжелое, сухое… и деревянное. Он узнал дощечку, половинку ступеньки.
«Небо! Трава!» – вспомнил он и откинул ее. Вскочил на ноги, скоро отыскал краешек двери, откинул и прошмыгнул за порог.
На третьем шаге замер, забыв выдохнуть. Потому что понял, что ни неба, ни земли больше нет. Только возникшее вдруг головокружение и пружинящая опора под ногами.
Похлопав глазами и тихо выдохнув, Женек, едва не плача, зашарил взглядом по сторонам. Вокруг было непроницаемо темно. И только под ногами стоял бледный свет. Внизу. На первом этаже, сообразил он вдруг. И тут же признал подошвами ту самую доску, что лежала наискосок на двух балках.
– А почему не на крыше, а?! – вырвалось у него, готового рассмеяться. Прыснуть со смеху от отчаяния. – Почему я?! – крикнул следом горько.
Но тьма молчала. Ни эха, ни скрипа, ни шороха.
Как бы не хотел он играть по правилам этого дома, делать было нечего. Стоять на месте – глупо. Вернуться назад… А как? И зачем? В какой-то момент подумал – а если спрыгнуть?.. Упадет ли на пол? Или снова окажется, куда не собирался? Может, скатится по спирали в ту загадочную воронку.
Медленно переступая, Женя пошел по доске. Помнил, что другой конец упирался в лестницу. Перед глазами висела темнота, но края доски угадывались в тусклом свете, достающим снизу. Не отрывая от дерева, он шоркал одной ногой, затем второй. Доска при этом шаталась и слабо прогибалась, пружиня. И чувствовал он это всем телом, но не ушами.
Шаг, еще шаг. Отчего-то он не боялся. Ноги не дрожали, хотя и подгибались, когда доска в очередной раз кренилась на бок. Живот не сводило, и сердце не безумствовало. Билось ровно, отдаваясь в голове. И ладони… Нет, ладони все же взмокли. Кричать, плакать и звать на помощь не хотелось. А смысл? Под ногами доска, надо идти осторожно и не спеша, и она закончится.
Когда по поведению дерева понял, что миновал балку, возникло внезапное чувство – что-то летит на него. Что-то метнулось из темноты. Спину пронзила сотня ледяных игл. Он присел, вцепился руками в доску, чтобы не свалиться тут же. Пригнул голову, замер.
Ничего не случилось. Никто не напал, не скинул его. Не было и малейшего ветерка.
Женек медленно встал, готовый припасть к дереву в любой момент. Теперь ноги дрожали. Все еще полусогнутый опасливо огляделся. Это было бесполезно. Все, что угодно, могло скрываться в наседающей молчаливой тьме. Один щелчок – и он бы побежал, молясь не расшибиться при падении.
Минуты всматривался вокруг, застыв напряженно. Пока в какой-то момент с абсолютной ясностью не понял – он здесь один. Вмиг темнота стала пустой и голой. Он выпрямился, выдохнул. Невольно ощупал себя. Грудь, живот, лицо – мокрое. А может, это руки. И пошел дальше по гнущейся беззвучно и, казалось, бесконечной доске.
Через пять долгих шагов чувство повторилось. Так же внезапно и дико. Сердце сжалось, обдало волной холода. Но Женя пересилил себя. Застыл, сжав глаза. И вновь – минута прошла, но ничего не случилось. И он продолжил путь во тьме.
Вторая балка никак не появлялась. Он шел уже не слишком медленно, а доска в памяти не казалась такой длинной. В голове мелькнуло даже – а по доске ли он идет до сих пор. Повел ногой чуть в сторону: нащупал край, а дальше – пустота. Но где же балка? Через метр-полтора после нее – лестница.
Шаг, еще шаг. На следующем шаге его парализовало – он уже миновал балку! Прошел через нее, просто не заметил, пропустил. Сколько уже метров он прошел?.. Правая нога застыла в сантиметрах от… От доски ли? Или над пустотой?
В тот же миг закружилась голова, сердце ухнуло в живот, Женька повело влево. В одно мгновение им овладело чувство – он стоит на самом краю, дальше пропасть, бездна, нога не найдет доски, провалится.
Он замахал руками, переминаясь на левой ноге. Внезапно подошву резанул край доски, пятка провалилась. Его утянуло. Окончательно. Опоры не было. Он рванул вниз. Руки врезались в доску. И он судорожно за нее ухватился. Повис, раскачиваясь. Шумно дышал. Хоть и не слышал этого. Как и того, кричал ли.
Только представил, как далеко может быть пол, как ноги, качнувшись в сторону, задели что-то твердое. Вроде бы косо идущую доску. Женя качнулся сильнее и попробовал поймать ее ногами. Вышло. Кроме того, он сообразил – это лестница. Подтянулся ногами, затем отпустил одну руку и вцепился ею в лестницу. Следом окончательно на нее перебрался. Заполз животом на ступени и подождал, пока успокоятся дыхание и колотящееся сердце.
Когда поднялся на ноги, от прежнего света не осталось и следа. Он потерял окошко, а пол потонул во мраке. Однако отчего-то он видел пыльные руки и ноги с засохшей кровью на ссадинах, кроссовки и ступень под ними. Шагнул вниз, не сомневаясь в существовании следующей ступеньки. Старательно припоминал, как выглядела лестница, сколько в ней сидело ступеней. Первой нет, это знал хорошо, и провал на ее месте надо будет ловить. А выше… Почему-то казалось не больше десятка.
Уже видя себя на первом этаже, обещал себе, что не поверит больше дверцам – обманщицам, что увидит за порогом то, что должно там быть, что существует реально. Не то, что рисует дом, а настоящую землю с настоящей травой. И сбежит наконец.
Воодушевленный и решительный, он оставил позади уже пять ступеней. Шепнул: «Шесть», – и шагнул дальше. «Семь». Уже скоро. Хотя начал-то он не с самого верха. А значит, вот сейчас, возможно, следующей ступени-то и не будет. Провал, а дальше – пол.
Но нога уперлась в дерево, как за шаг до этого. Восемь?.. Значит, следующая?.. Аккуратно опустил ногу, готовясь к пустоте на месте дощечки. Нет, вновь ступенька, твердая, целая. Уже девять. Да сколько же их было?..
Женек отчаялся на двадцатой и бросил. Бросил считать и ждать. За ступенькой возникала ступенька. Он все шел. Опускал ногу, находил немое дерево, сгибал ногу в колене и опускал вторую ногу, упирался в дерево, сгибал ногу и опускал ногу, злобно топал в дерево, сгибал колено и опускал ногу, и снова дерево, и снова шаг, и еще дерево, еще ступень, еще шаг, еще час… Может, два или все пять, он не знал. Время потеряло форму, он больше его не ощущал. Лишь чувствовал, что очень хочет пить, что желудок наверняка стонет и рычит, просто он не слышит. Как не слышит боя сердца и ритма своих шагов.
Он уже не мучился вопросами, не озвученными да и безадресными: «Почему я? Что со мной не так? Чем я это заслужил? И что тебе, вам, им от меня нужно?» Поразбросал их по ступеням, оставив глухой темноте. Теперь он просто бубнил себе под нос:
– В черном-черном доме… черная-черная лестница… Она идет через черную-черную ночь… и спускается в черную-черную бездну…
Женя подходил к краю лестницы. Глядел вниз, ничего там не различая, и гадал, как тогда на доске под крышей, – казалось, это было так давно, тогда он еще верил, что вернется, – гадал, а что будет, если спрыгнуть. Может, проснется на берегу озера, где задремал под солнцем от усталости, а Руся будет попрекать его соней и дурачиной. Это было бы здорово, но почему-то он знал – такого не произойдет. Потому что это черная-черная лестница в черном-черном доме и она идет через черную-черную ночь в черную-черную бездну.
Он уговаривал себя, что каких-то десять – двадцать ступеней – и всё, что именно эти ступени окажутся последними, а дальше пол. А там он уже покончит со всем этим издевательством! Поэтому всякий раз отходил от края и спускался дальше. Тут же забывая эти ступени отсчитывать. И не ощущал больше, что где-то над головой крыша, что сбоку стена, что вообще есть дом. Тьма больше не теснилась в стенах. Она просто стала всем. Единственным, что существовало. И, наверное, она хотела, чтобы и он стал ею. Потому что Женек не знал уже, его ли слова слетают с губ:
– Через черную-черную ночь… идет черная-черная лестница… в черную-черную бездну…
И потому что бездна показала ему вдруг сундук.
Большой и угольно-черный, он появился вместо новой ступеньки. Женя замер. Сундук стоял так, словно дно его покоилось на полу. Значит, он дошел?
Крышка была отворена. Сундук, слабо поблескивая коваными скобами и креплениями, перегораживал весь проход. Женя глянул на руки – и они казались освещенными, точно откуда лился лунный свет. Он уже запрокинул голову, как свет мелькнул в чреве сундука. И тут же из него донесся голос.
Женек склонился над ожившим сундуком и заглянул внутрь. Словно через дверной проем увидел зеленые заросли, «Школьника», отдыхающего в них, красавицу Русю и готового к дороге Везунчика. Посмеиваясь, она звала его:
– Выходи уже! Хватит! Всё-всё, желание исполнено. Пошли, дурачок! Я вижу тебя, хватит там сидеть.
И Везунчик, заливисто звеня, поддакивал.
Женя слышал, как шелестит трава, как ветер жужжит меж спиц Везунчика, как шумит тихо дорога и озеро еще дальше. Ветер обдувал лицо, и запахи дикого поля щекотали нос. Тьма отступила, буквально исчезла, он уже был там. И какое это было облегчение, какое счастье!
Однако краем глаза он заставил себя увидеть этот самый дверной проем. Он увидел черные стенки сундука, увидел руки, держащиеся за край, – они были все такими же бледными, пыльными собственными тенями. И он увидел тьму, затаившуюся за спиной. Казалось, она осторожно протягивала руки, чтобы, аккуратно подталкивая, помочь ему залезть в сияющее счастьем нутро сундука.
И тогда он отпрянул назад. Явственно ощутил, насколько тьма щетинисто-мохната. Она заклубилась вокруг, вновь заполняя собой все. Женек уперся ногой в стенку сундука, что, не прекращая, звал голосом Маруси. Напрягся, проклиная все черное-черное, и отодвинул его. Затем еще. И сундук неожиданно опрокинулся и полетел, кувыркаясь, вниз… по лестнице. И исчез беззвучно во мраке.
Туда же направился и Женя. Но не пошел, а побежал. Терпение лопнуло погибшей струной, и он побежал. Не потому даже, что его мучили жажда и голод, он просто невыносимо хотел конца. «Любого!» – смело думал он, но вряд ли был готов. Он выберется – жила в нем надежда, – или его спасут, или пожалеют и отпустят, или хотя бы уложат спать, и он не поймет, что…
Безумно быстро он стучал ногами по ступеням, но не слышал ни звука. И оттого казалось, что бежит ужасно медленно. В какой-то момент решил даже, что бежит вверх, – ноги теряли силы, и он тяжело дышал. И все-таки верил, что, если не сбавит скорость, то лестница не успеет отрасти, и ступеньки кончатся.
А затем он чуть не налетел на дверь. Невысокая, узкая, она чернела на пути. Надежда забилась под ложечкой. Женек подошел ближе. Массивная дверь приоткрылась, впуская свет. И звуки.
Он тут же их узнал: крики и ругань мальчишек, топот десятков ног, звон резинового мяча и шум улицы. Они откликнулись в нем мучительной горечью и диким желанием вычеркнуть деревню из памяти, вообще из реальности вычеркнуть. И только спустя пару мгновений Женя разгадал в этой странной двери все тот же сундук, поставленный на торец.
Дверца еще раскрывалась, дыша жаром, потом и пылью, а он уже пнул по ней. Сжав кулаки и завопив что есть злости, столкнул сундук. И тот снова поскакал по ступеням. Однако в этот раз оглушительно гремя и содрогая лестницу, тьму и ночь. Женек прикрыл уши, сомкнул челюсти, чтобы не стучать зубами, и, не устояв, сел на пятую точку.
Когда все стихло, вернулся на ноги с трудом, ощутив внезапно всю усталость. Хотелось свалиться обратно и тихо пореветь, завывая: «Мама, папа, разбудите меня…» Он знал, что сундук явится и в третий раз, но не знал, что предложит, сможет ли он снова ему отказать. И стоит ли? Может, это и есть выход, дверь, портал. Да как угодно, лишь бы путь на свободу.
Он поплелся вниз, думая о Русе. Зашла ли она следом? Испугалась ли его исчезновению? Поняла ли, что он в беде? Догадывается ли вообще кто-нибудь, что он в беде? Сестры, мама, бабуля… дед? Едва начавшись, мысли оборвались. Под ногой не оказалось ступеньки, и он полетел вниз.
Прошла секунда, уместившая парализующий испуг, удивление, светлое облегчение и ожидание боли, – и Женек рухнул на пол. Коленки и локти пронзила боль, лоб ударился о кисти. Слезы выступили на глазах, но он приказал себе вытерпеть. Боль еще не стихла, а он уже учуял странное. Чувствовал, что лежит на твердом и деревянном, но что-то сдавливало по бокам, нависало над головой. Теснота посреди пола.
Женя развел руками и ногами, и они уперлись в стенки – справа, слева, снизу. Сундук! Он упал на его дно. Его поймали! И никакого выхода, ни Маруси, ни друзей!
Рывком перевернулся. Над крышкой замерла черная тень – игольчато-мохнатая, вытянутая, с пятью торчащими лунными серпиками когтей.
«Сожги дом», – прозвучало в тишине.
И тень дернулась, царапнула по крышке. Женек успел всунуть кроссовку под упавшую крышку.
Черная лапа давила на крышку. Подошва принимала всю тяжесть, но кованый край уже задевал стопу. Женя ухватился рукой за край стенки и, отталкиваясь второй от дна, вставал на одну ногу. Крича и задыхаясь, ждал, что в следующую секунду зажатую стопу окончательно раздавит, или в нее вопьются когти или клыки. Но вместо этого почувствовал горячее дыхание и легкое прикосновение. Кто-то принюхивался. А значит, отгрызет.
Встав твердо на ногу, Женек вцепился в край крышки. Рванул ее вверх и, разгибаясь, подталкивал ее всем телом. Она поддалась, раскрылась где-то на треть. Но тяжелая лапа надавила сильнее, а тьма рядом шелохнулась – показалась вторая лапа.
Женя упирался руками что есть сил, бился головой в крышку, спиной – в заднюю стенку. Сундук подпрыгивал, раскачивался. Когда приподнялась вторая лапа, Женек завопил, не сдерживая слёз:
– Я не боюсь тебя, Черный Мяук!! Не боюсь!! Слышишь, Мяук!! Я! Не!! Боюсь!!!
Лапа замерла на полпути, и даже ее «сестра» на мгновение ослабила давление, словно крик этот ее обжег. Этого хватило, чтобы от очередного отчаянного толчка сундук опрокинулся назад. Крышка не открылась полностью, но Женя, безумно извиваясь и отталкивая ее, вылез наружу.
И не медля ни доли секунды, вскочил на покалеченные, но ожившие ноги и рванул прочь. Он бежал по твердому, деревянному и неизменно немому полу и всеми мысленными силами старался, чтобы ощущение и знание, что стен, крыши и самого дома больше нет, не рухнули.
