Майя Сондер
Два колдующих дитя
Алмазные пески.
Элла, облаченная в темно-синий плащ, подошла ко входу в храм. Она сразу услышала гул голосов, в унисон читающих молитву, и ее сердце затрепетало. До того, как ее отец убил своего брата и навлек на себя проклятье Тавота, они всей семьей посещали этот храм, стояли в первом ряду, держа в руках свечи. Элла посмотрела на свои ладони – на пальцах остались еле заметные светлые пятна от расплавленного воска.
Наследница приамского трона остановилась у порога. Ее манили открытые двери, притемки и прохлада помещения, она видела людей, сидящих на коленях перед статуей, а внизу, у ее ног горели свечи. Элла на миг обернулась на город, закрывая глаза шалью, когда порыв ветра подхватил песок и бросил ей в лицо. Жители Приама разбегались по домам, желая успеть до наступления бури, грозившей как обычно, замести все дороги песком, заполнить неровности ям и протиснуться в щели домов.
Элла не могла войти в храм и от этого чувствовала отчаянное желание в него попасть. Когда Самос убил Воридера, они с сестрой поклялись, что больше никогда не коснутся статуи Тавота – это была их жертва, дань справедливости и вот уже пять лет девочки были верны клятве. Девушке оставалось лишь смотреть на затылки людей и знать, какое умиротворение они чувствуют под лучами Бога.
Порывы ветра становились сильнее, песок кружился и поднимался, ограничивая обзор, скрипя на зубах. Элла, тихо вздохнув, двинулась домой, пока еще могла различить хоть какие-то очертания построек.
Она прошла через площадь. Ноги, обутые в сандалии, увязли в песке по щиколотку – горячий, он приятно обволок загорелую кожу. Пальмы кренились над головой, ошалело размахивая ветвями, будто подгоняя жителей домой, широкие улицы были почти пусты. Элла сняла капюшон, уже не страшась попасть под немилостивый взор жителей Приама, и двинулась к дому на холме. Их дворец был похож больше на виллу, чем на замок: низкий дом в два этажа, с плоской крышей, широкой террасой перед домом, выстланной камнями, с цветами кипариса по краям, заботливо укрытыми матерью от бури легкой желтой тканью.
В Приаме строили дома из стекла – кирпичики выплавляли в специальной форме, добавляя в смесь алмазы, и заливали в пустоты песок, отчего они получались коричневого цвета, как тростниковый сахар. Двери и окна составляли из цветного стекла, разбитого на сотни осколков и сплавленные между собой в квадраты. Дом короля никто не охранял – стража была не нужна. Приам относился к островам Нового мира, куда Тавот уже принес свои дары и свободу от войн.
Элла вошла в дом и сняла пыльный плащ. Она отдала его слуге, проходившему мимо, и пошла по коридору вглубь дома, ступая по разноцветным коврам, приглушающим шаг. Девушка открыла двери в залу, в которой обычно принимали гостей короли. Разноцветные окна в пол были открыты, а все подушечки, что служили в некотором роде стульями, были погребены под песком. Элла тут же бросилась закрывать окна, но их створки не хотели поддаваться – меж петель забились мелкие песчинки. Ветер бросал ей в лицо песок, словно молчаливый упрек. Элла закрыла глаза, отвернула от окна лицо, поджав от злости губы.
В комнату вошла Ювэр. Увидев разруху и сестру, бодавшуюся с окнами, девушка тут же бросилась на помощь.
– Я же закрывала их! – воскликнула Ювэр.
Вдвоем они быстро справились и уставились друг на друга, как в зеркало смотрясь: две одинаковые девушки с каштановыми волосами с блестящим отливом, кареглазые, стройные, с россыпью мелких веснушек на лице, еле видимых на смуглой коже.
– Ты где была? – спросила Ювэр, и Элла потупила взгляд.
Ювэр мягко улыбнулась, дотронулась до щеки сестры. От этого нежного прикосновения Элле стало еще хуже – она чувствовала себя предательницей, хотя не нарушила свое слово и подняла на сестру виноватый взгляд. Ювэр продолжала водить пальцами по теплой коже и улыбаться. Элла не знала человека добрей и была уверена, что мир не познает никого подобного после того, как Ювэр состарится и примет смерть.
Песок под ногами хрустел, когда девочки принялись за уборку. Элла очистила цветы в вазонах, встряхнула подушки, Ювэр поправила ковры и подошла к портретам на стене. Посмотрев на рисунок с Воридером, облаченным в красную тунику и стоящим с руками на бедрах, девочка улыбнулась. Подбородок дяди был высоко вздернут, он улыбался ей, ямочки на щеках врезались в кожу, волосы, темные и кудрявые, пружинками падали на плечи.
– Мне кажется, я до сих пор слышу его смех! – сказала Ювэр и дотронулась до портрета. Там, где она провела рукой, краски стали ярче, а на пальцах осталась пыль.
Ювэр отряхнула руку, вытерла ладонь о бедро, и двинулась дальше. За ее спиной Элла присела на одну из подушек. В комнате стало темнее – буря за окном уже вовсю набрала смелости, погрузив город во мрак. Где-то наверху слышался топот отца по полу кабинета, а в глубине дома голоса с кухни – мать с помощницей готовили ужин. До них дошел легкий запах булочек и печеной картошки, и голодная Элла потянула носом.
Ювэр шла от портрета к портрету: дедушка, бабушка, папа и мама, картины давних предков и маленькие портреты детей, Каро и Литты. Она протерла раму каждого, прежде чем сказать еще хоть слово.
– Помнишь, как Каро устраивала вечера бурь? – спросила девочка и обернулась.
Она видела лишь силуэт сестры в сгущающейся темноте, как та вальяжно, даже по-мужски расставив широко ноги, сидела на диванчике. Ювэр вновь улыбнулась.
– Мы перетаскивали книги из библиотеки наверху в эту комнату, дедушка садился вон там, – она указала рукой в дальний угол. – Мама приносила солонину и сыр, папа разливал вино, зажигал свечи. В те вечера мне казалось, что на всем острове мы были одни.
– Я помню то безвкусное вино, – подтвердила Элла. – Мама вечно спорила с Каро, но та всегда побеждала и разбавляла нам его водой до тех пор, пока оно не становилось еле красным.
– Да, и яблоки. Мы еще пекли яблоки с медом и объедались ими, пока все щеки не обсыпало пятнами. – Ювэр грустно хохотнула. – И читали всю ночь. Помню, слуги тоже были с нами. Мы садились вокруг Каро большой семьей и слушали рассказы о Старом мире, о войнах и болезнях.
– Именно Каро привела в наши земли Тавота. Его самого и его дары, – сказала Элла. – Он подарил нам мир взамен на отказ от убийств. Наши предки делили земли островов до крови и когда-нибудь, перебили бы друг друга. Дедушка рассказывал, как его отец погиб, защищая семью.
– Тавот наслал болезнь отцу за то, что тот убил родного брата. – Ювэр подошла к сестре и села рядом. – Неужели трон стоил того?
Элла почувствовала грусть в голосе сестры. Она обхватила ее за плечи и прижала к себе, ощутив тепло тела и запах волос.
– Он заслужил свое проклятье.
– Я не хочу уезжать, – голос Ювэр сорвался.
– Если бы я могла что-то решать, то ты бы осталась со мной навеки. Мне остается только молиться, чтобы король Мали был с тобой ласков и честен, чтобы жители Тхамара приняли тебя радушно.
– Тавот отвечает на твои молитвы? – спросила Ювэр, приподняв голову.
– Молчит. – Элла погладила сестру по волосам. Ювэр кивнула и вздохом показала, что с ней Бог тоже не спешит говорить.
– Сегодня прибыл корабль из Цве, – сказала Ювэр и вновь положила голову на плечо сестры. – Папе привезли быков. Много быков. Их выгрузили прямо на берег, как мешки с мукой.
– Мне жаль, что их убьют. Но, зная отца, ни твое слово, ни мое не сможет его переубедить.
Элла молча смотрела в темноту. В комнате уже ничего нельзя было увидеть, но ей нравилось ощущать присутствие сестры и знать, что она рядом. Она слышала, как стучит ее сердце, сильное и отзывчивое, самое доброе в мире. Элла надеялась, что жители Приама в безопасности в своих домах, едят ужин с семьей и прислушиваются к ветру за окнами.
– Ты, конечно же, помогла там? – спросила Элла.
– Да, я накормила купцов и рыбаков, помогла вновь прибывшим людям… У многих потрескалась кожа от соленого ветра и не хватает зубов.
– Ты помогла не просто людям, а рабам, Ювэр. Эти люди будущие рабы!
– Но ты не права. Они получат здесь дом и работу, и свободу, создадут семьи, смогут путешествовать.
Элла не стала говорить сестре, что для того, чтобы вывезти их из Цве, отцу пришлось заплатить и теперь те люди, что прибыли сюда, будут получать мизерные деньги, пытаясь свести концы с концами и отдавая долг королю и его семье.
В коридоре всплыл тусклый желтый свет. В комнату вошла женщина небольшого роста с длинными темными волосами. Она прищурилась, вытянула руку со свечой вперед, пытаясь осветить помещение, и, увидев дочерей, насупилась.
– Что вы спрятались, как кроты? Ужин давно готов!
Элла лежала в своей комнате на кровати и смотрела в потолок. Синего цвета балдахин висел неподвижно. Обычно она открывала окна на ночь, и он развивался, напоминая волны моря в шторм, но сейчас, когда все было закрыто, он висел без малейшего шороха. Она любила носить одежду синего цвета – он красиво оттенял ее кожу, хорошо сочетался с золотыми украшениями, которые любила повесить на них мать.
Элла повернулась на бок и уставилась на вазу, стоящую на полу. Она была широкой, с причудливым красным орнаментом, будто кто-то нарисовал на ней лепестки невиданного цветка – эту вазу привез Воридер из Старого мира, с тех островов, где Элла никогда не была. Воридер часто привозил им с сестрой подарки, часто шутил и смеялся, устраивал игры. Во многих участвовали и жители Приама, соревнуясь за приз, а после на главной площади все ели и пили, смеялись, рассказывая истории. Каро говорила о том, что ни один остров из Нового мира не может похвастаться такой сплоченностью с народом, как их королевская семья.
Воспоминания о любимом дяде всколыхнули сердце Эллы. Слезинка скатилась из глаза, упала на подушку и мгновенно впиталась в ткань. Она подумала о Литте, видевшей смерть отца, вспомнила глаза Каро, полные страха и гнева. Комната поплыла от застилавших глаза слез.
Тот день был самым страшным в жизни маленьких принцесс. Элла вспомнила, как, услышав истошный крик, забежала в комнату Ювэр и спряталась с ней в шкафу. Они слышали топот быка, от которого содрогался пол, встревоженные голоса слуг, пробегающих мимо и плач. Ювэр тогда спросила о Литте, но Элле нечего было ответить. Уже после, выбравшись из своего укрытия, они увидели кровь, растекающуюся под дверью спальни Воридера, и узнали от матери, что их отец сошел с ума, убив брата, его жену и Литту.
Элла выдохнула, терпкий запах комнаты давил, тишина злила, а духота никак не хотела отступать. Она перевернулась на спину, ощущая, как пот катится по спине, и ночная сорочка вмиг прилипла к бедрам. Девушка скучала по той жизни, что у нее была, по тому, как Литта могла ворваться в комнату и, хохоча, сбросить девочку с постели. Они тогда все в тайне от матери собирались в комнате Эллы и спали на полу, представляя, какое у них будет будущее. Но теперь дом был тих. Где-то там, в конце коридора, спали ее отец и мать, а напротив сестра, но Элла не хотела никого тревожить. Наконец воспоминания ее убаюкали.
Самос осторожно снял тунику, чтобы ткань как можно меньше касалась язв. Ему было жарко, хотелось расчесать нарывы, сочащиеся вонючим гноем до крови, но он податливо ждал жену. Ясмин открыла баночку с мазью и присела на край постели. Самос повернулся к ней спиной, и женщина принялась осторожными движениями обрабатывать каждую ранку. Мужчина терпел, сжав зубы, когда под мягкими пальцами жены кожа начала зудеть. Зеркало в их спальне было завешено, но почему-то именно сегодня Самос хотел схватить темную ткань и сбросить на пол, увидеть идеально красивое лицо и изуродованное тело. Он страдал, но ни разу не пожалел о своем решении. Том, что перевернуло его жизнь и разгневало Тавота, наславшего проклятье на братоубийцу. Он сжимал кулаки каждый раз, когда вспоминал о брате, когда Воридер ставил под сомнение каждое его слово, когда говорил откровенно плохо про каждую идею Самоса. И каждый раз был недоволен. Мужчина всегда был властолюбив, но именно брата винил в том, что тот своим отношением разозлил его настолько, что Самос был вынужден приказать быку убить Воридера. Действующий король Приама закусил губу до крови, когда Ясмин нечаянно задела ногтем язву.
– Прости, любимый, не хотела, – она нежно вытерла гной, вырвавшийся наружу, и сморщила носик. – Может быть, стоит попросить Эллу, чтобы отыскала в библиотеке записи о твоей болезни?
Самос хотел взорваться от гнева, но нацепил свою маску добродетели.
– Дорогая, наша дочь умна, но, боюсь, ей не под силу мое исцеление. Эту болезнь дал мне Тавот, он ее и снимет. – Самос повернулся к жене, и она подняла на него свои наивные глазки.
– Ты хочешь искупить свою вину? Может быть, Тавот смилостивится, и мы сможем жить, как прежде? – Ясмин закрыла баночку.
– Конечно, любовь моя, конечно. Просыпаясь каждое утро, я жалею о содеянном, и все мои мысли только о том, как бы умилостивить Бога, поэтому я трачу деньги казны на освобождение рабов из Цве, строю храмы в честь Тавота, раздаю еду тем, кто в ней нуждается. – он приложил ладонь к щеке жены.
Самос подавил отвращение, глядя на фигуру жены. После рождения девочек она пополнела, ее тонкие щиколотки опухли, браслеты, подаренные на помолвку, не застегивались на запястьях. Его поражала ее тупость. Она плохо читала и не собиралась развивать этот навык, ее записки пестрели ошибками, а глупые вопросы, заданные вслух, злили Самоса. Но она любила его и была готова пасть к ногам мужа при первой же просьбе.
Ясмин вздохнула и показала пустую баночку. На стенках были остатки, которые можно было соскрести, если сильно постараться, но этого все равно было мало.
– Я куплю еще завтра, когда буря сойдет, – со вздохом сказала королева Приама.
Ювэр стояла на коленях у постели и держала маленькую статуэтку Тавота, помещавшуюся у нее в ладонях. Она молилась о всех на свете: о жителях Приама, о жителях долины, чьей королевой ей предстояло стать, о жителях Старого мира, что еще не знали даров Бога, молилась о душе Каро, Литты и Воридера. Ювэр всегда ставила интересы и желания других превыше своих. Она встала, отряхнула светло-розовое платье и подошла к комоду в углу комнаты, поставила на него стеклянную статуэтку. Ей хотелось подняться на крышу, как обычно они делали с сестрой по ночам, лечь на горячую поверхность и наблюдать, как на них смотрят звезды, мерцающие в небе, далекие и одновременно такие близкие. Литта приходила к ним и приносила напитки, и они разговаривали, делились секретами до первых лучей солнца, затронувших небо.
Ювэр посмотрела в окно, застеленное бурей, и с ее глаз потекли слезы. Все ее заботы о жителях будто были впустую, ведь они не могли заполнить дыру в груди. С тех пор, как Тавот ступил на их землю, привезенный своей последовательницей, в Приаме наступил мир, но и люди стали другими. На каждое плохое действие их душа вибрировала пуще прежнего, за каждый шаг, связанный со злом, их будто разрывало на части. Каро предупреждала, что Бог дает дары, но она говорила и о проклятье. Ювэр хотела побывать хоть раз на Цве, там, где родился Тавот, но Каро сказала, что то место проклято, что жители похожи на тени, заплутавшие во тьме и горе. Они бродили, не зная любви и не помня добра. И Ювэр поражало, какой стала Каро – открытой, чистой, борющейся за справедливость и чтившей слово Тавота, как отца родного. И он платил ей тем же.
Самый лучший день.
– Это мой самый лучший день! – Терим посмотрел в зеркало и улыбнулся себе.
Его корабль, наконец, был готов, и капитана ожидало плавание в Приам за алмазами. Он уже предвкушал теплый ветер, шумное море, солнце и крик чаек. Мужчина улыбнулся, представив свою старую команду, ту теплую атмосферу, что любили все. Терим натянул сюртук на живот, выпирающий над бедрами, и кивнул себе, по-прежнему глядя в зеркало. Он поправил курчавые золотистые волосы и вздохнул. Терим уже знал, что сделает с деньгами: купит жене фруктов, рассчитается с долгами за ремонт корабля, а сыну подарит самую лучшую гитару. Капитан усмехнулся, сморщил нос. Он знал, насколько понравится подарок единственному отпрыску, и представил, как мальчишка, сидя на крыльце, перебирает струны.
Аарону уже было семнадцать, и он бредил морем больше, чем его отец. Юноша романтизировал путешествия, восхищался моряками и рыбаками. Он постоянно просил отца отпустить его, и у Терима обливалось сердце кровью, когда он представлял своего мальчика на этих проклятых островах Старого мира и среди китобойцев мира Нового. Капитан знал, что со временем силы покинут его, он станет больше заседать в совете короля и меньше времени уделять любимому делу, а за штурвал корабля придется пустить Аарона.
За этими размышлениями его застала жена. Женщина вернулась с рынка и, поставив корзину на стол, заметила, как ее муж задумчиво смотрит на себя в зеркало. Она тихонько подошла к нему и обняла со спины. Терим наклонил голову, пока женщина, прижавшись к нему, раскачивалась из стороны в сторону.
Их маленький дом был старым и уютным. Они не поменяли его, когда Терим получил место в совете – предпочли роскоши удобство. Дом находился в центре оживленного квартала, рядом с небольшим рынком и домом местного лекаря. Как и все домики, жилище капитана было из белого камня, с кустами у двери и небольшим садиком с яблонями и кустами барбариса. Из-за плотной постройки в доме был постоянно полумрак и прохладная тень.
– Ты готов? – жена Терима на мгновение закрыла глаза.
– Сегодня самый лучший день. Я чувствую, что должен как-то отблагодарить Тавота, – он развернулся и посмотрел в любимые глаза женщины, с которой прожил уже двадцать пять лет. – Мне нужно сделать что-то хорошее, кому-то помочь!
– Я желаю, чтобы у тебя была такая возможность! Береги себя, Терим.
Дорога до порта была легкой. Терим ловко лавировал между неторопливых людей, наслаждаясь утренним солнцем и красотой острова. Рабочие мыли дорожки, подстригали кусты, поливали деревья, растущие вдоль дорог. Иногда Терим видел стражников, которые ходили парой, и улыбающихся детей, что спешили в школу. По улице, граничащей с той, что была близко к порту, стояли банкиры и местная певица. Она с придыханием созывала на вечерний спектакль, и Териму немного взгрустнулось от того, что он не сможет его посетить.
Перед портом капитан остановился и вдохнул поглубже. Здесь жизнь кипела: слышался стук, скрежет, крики моряков, бочки, полные рыбы, висели на механизмах, готовые перевернуться на поддоны скупщиков. У доков ходили женщины с большими мотками парусины, продавец фруктов ругался со своим партнером из-за целого ящика помятых апельсинов, который пришлось выбросить.
Терим окинул взглядом место, ставшее вторым домом, и довольно усмехнулся. Пусть не каждый житель жаловал порт из-за шума и запаха, но были и те, кто не мог представить свое существование без этих синих волн и бликов солнца на мокрой палубе.
Капитан «Проки» быстро вбежал по мостику на свой корабль и усмехнулся, глядя, как старая команда поприветствовала его. Они все бросились обнимать Терима и наперебой пытались рассказать толстяку о своей жалкой жизни без путешествий. Боцман, старый моряк, хромой как утка, отодвинул всех и по-хозяйски положил свинцовую руку на плечо капитана.
– Проки к вашим услугам, капитан, – он кивнул на причал, где собралась, казалось, вся знать долины. – Сегодня мы повезем в Приам самый важный груз. Король Мали возжелал покинуть замок и отправиться самолично за своей будущей женой.
Терим вскинул руки и схватил боцмана за плечи, ощутив под ладонями влажную кожу старика.
– Тавот ко мне благосклонен. Нет! Нет! Бог обожает меня, я купаюсь в его лучах, купаюсь! Когда я построил мою громадину, никто не верил, что такой корабль будет хорош в плаванье, но я верил и теперь на «Проки» поплывет сам король Тхамара!
Его заразительное состояние счастья передалось и команде. Они с удовольствием помогали грузить на корабль тяжелые сундуки, под палящим солнцем натруженные спины горели, но никто из людей даже не подал вида. Охрана короля проверила каждый уголок «Проки» и только после этого сам король ступил на борт корабля. Терим не впервые видел его так близко – с недавних пор они каждое утро встречались в небольшом зале и обсуждали дела с другими советниками. Король был высоким, статным, с идеально прямой спиной, со светлыми волосами до плеч, зачесанными назад. Он, как и все тхамарцы, любил носить белые туники и ходить с заведенными руками за спину – это поза, по которой его можно было узнать в сумерках.
Мали прошелся вперед, к носу корабля, пытаясь прочувствовать атмосферу, и, судя по всему, остался доволен – его сжатые губы тронула легкая улыбка. Он повернулся к Териму и кивнул. Работы осталось еще много, и команда вернулась к своим делам, пока капитан показывал королю каюты и прокладывал курс на Приам, у них только недавно прошла ночь бурь, и это необходимо было учесть.
К вечеру стало прохладнее, сады Аму уже виднелись, белое дерево, стоящее вблизи, будто махало ветвями, как мать, провожающая сына в дальний путь. Причал опустел, и как только юнга присел, чтобы отвязать швартовый канат от кнехта, он увидел запыхавшегося старика, бегущего к «Проки». Мальчишка окликнул капитана, указав тому на незнакомца, спешащего к кораблю, и Терим сразу же навис над водой, норовя перекинуться через борт.
– Постойте, прошу, погодите! – старик старался не кричать, но у него был слишком властный голос.
За ним спешила женщина, похожая на оборванку, и девчонка. Терим взглянул на короля, который скрылся в каюте, и вновь повернулся к троице.
– Что случилось? – спросил он, ожидая чего угодно от этих странных людей.
– Распорядитель сказал, что вы плывете в Приам. Нам нужно попасть туда. – старик скорчил трагическую рожицу. – Но у нас нет монет, капитан…
Женщина держалась позади и нервно сжимала и разжимала кулаки. Она постаралась выглядеть как можно лучше: пригладила волосы, что не знали расчески долгое время, умыла лицо и постирала платье, но все равно чувствовала себя как никогда плохо. Пока ее спутник расшаркивался перед капитаном, она осмотрела причал и команду, что свесилась через борт – всем было интересно посмотреть на пассажиров, не способных заплатить за билеты. Для них это было сродни чуду, ведь все жители Тхамара могли купить сотни билетов и жить в путешествии, если бы захотели.
Терим вздыхал, аккуратно отводил взгляд, но он понемногу начинал сдаваться. В конце концов он заглянул старику в глаза, погладил себя по животу и махнул рукой.
– Поднимайтесь на борт, сегодня хороший день для доброго дела. Как тебя зовут, старик? Мне нужно внести ваши имена в журнал.
– Калеаб Абтур, господин. А это, – он указал на женщину и девочку, – моя жена и дочь.
Каюта, которую им выделили, находилась внизу, рядом с местом, где спали матросы. Было бедно, но чисто и пахло вполне сносно. Боцман принес немного фиников, орехов и слабого вина – еще одна добрая воля капитана. Каро и Литта переоделись в белые туники, что смогли украсть у одной из жительниц Аму по пути в порт, и пока Калеаб ел, устроились на постелях немного поспать. Корабль мирно покачивался, где-то наверху, как они успели узнать от команды, находился король Мали. Терим попросил их не выходить без нужды, чтобы не попасться на глаза страже короля, но Калеабу не спалось, и он осторожно пробрался в каюту капитана. Терим сидел за столом и увлеченно рассматривал бумаги. Он поднял глаза на гостя и, улыбнувшись, вернулся к делам.
– Правила не для вас, господин Абтур! – капитан усмехнулся себе под нос, не отрываясь от журналов.
Это были прелести Нового мира, подумал Калеаб, никто не думал, что ты пришел с мыслью убить. Каюта капитана была небольшой: низкий шкаф, заставленный судовыми журналами, несколько стопок бумажных конвертов, перевязанных толстой веревкой, на полу статуэтка Тавота с другого бока. Слева стоял стол, под ногами лежал толстый ковер, а на одной из стен висела карта с островами Нового и Старого мира. Через мутные узкие окна проникал свет от висевшего снаружи фонаря.
Калеаб подошел к карте и принялся разглядывать. Некоторые места он узнал – в памяти всплыли особенности островов, на которых удалось побывать. Он провел пальцем вниз от хребтов гор, разделяющих карту на два неравных отрезка. Самым первым островом был Цве, в середине которого был вулкан, ниже и правее Нимир – тропический остров, на котором жили сотни племен охотников. Нимир был самым крупным поставщиком мяса и шкур. Чуть ниже и левее был Ухой – остров веселых рыбаков и китобоев. Калеаб запомнил его шумным, никогда не засыпающим пристанищем уставших путников. Там всегда можно было найти развлечения на любой вкус, если у тебя были монеты. Ниже Виту – небольшой островок, свободный от правителя. Люди там сами координировали свои порядки, все жители были поделены на касты и Калеаб помнил, что там было бедно, но тихо. Еще ниже, но южнее – долина Тхамар, соединенная из трех небольших островков и самым последним шел Приам – царь песков и жары. Это были острова союза, а дальше, за пределами нарисованной карты, были те, кто вел свободную торговлю, но на них старик никогда не был.
Капитан был сосредоточен на свитках, что были перед ним, и не заметил подкравшуюся кошку. Калеаб как раз повернул к нему голову, когда она по-хозяйски запрыгнула на колени Терима. Мужчина взвизгнул, прикусил губу и раздраженно смахнул животное на пол.
– Не до тебя, Альбина, не до тебя! «Проки» только после большого ремонта, наша команда собрала последние деньги на это путешествие. Если у тебя есть предложение – говори, а нет… так займись крысами! У нас все-таки гости!
Хоть взгляд Терима и был грозным, то, как он ласково гладил тощую кошку, вызвало у Калеаба приступ тошноты. Он отвернулся назад к карте, чтобы капитан не заметил его эмоций.
На карте выше хребта располагались острова Старого мира. Их осталось немного, но площади земли были довольно крупными. Сам Калеаб там тоже бывал, в отличие от моряков, перевозивших грузы. Корабли подплывали близко к хребту, выгружали сундуки, бочки и дерево и старались быстрее покинуть недружелюбные места. Перед глазами старика предстал Дибари – ближайший остров к хребту. Он видел каменные стены и пики, видел издали стражников, закованных в тяжелые, не такие как у стражи короля Мали, доспехи и их суровые лица. Калеаб слышал много историй о тех местах, страшных, леденящих кровь, но сам в это не верил. Он знал, что там тоже живут люди, ведут торговлю, рожают детей, хоронят стариков, болеют и пляшут на своих праздниках.
Калеаб посмотрел выше на остров Сальвичестер – самый крупный и единственный поставщик черной руды. Из нее строили все здания на островах, кроме Приама и Тхамара. Чуть правее располагался Грумфи – крошечный остров, на котором жили крошечные люди. На самом деле они были не такими маленькими, но по сравнению со всеми остальными казались детьми – взрослые мужчины редко доходили до плеча самому низкому представителю Приама.
Калеаб отошел от карты и сел на сундук. Он молча уставился в окошко, за которым колыхалась синяя вода. Терим закрыл журнал и довольно погладил себя по животу, а где-то наверху раздались шаги по скрипучей палубе.
– Кто же вы, господин Абтур? – Терим сунул перо в чернильницу.
Калеаб пожал плечами.
– Когда-то давно я был рыбаком, после – воином, а сейчас сам не знаю, кто я. Всего лишь старик.
Терим усмехнулся.
– Вы из островов Старого мира?
– Весь этот мир старый. – Калеаб усмехнулся. – Я родился и вырос в Фунс. Мои родители были людьми бедными и со своими странностями. Они раз в неделю варили кашу на воде и считали это праздником. Моя жизнь была долгой и полной опасностей. Когда вески тронула седина, я понял, что пора остепениться и жить спокойно.
Калеаб сказал почти правду. Он вырос в Фунс, уехал, стал наемником, но постоянно возвращался на родной островок. К своей старости Калеаб пересмотрел свои интересы, но лишь потому, что понял, что уже уступает молодым, и решил взять последний заказ, который обеспечит достойное доживание дней.
Терим тем временем кивнул, будто знал Фунс – Богом забытый островок, не вошедший в союз.
– До Тавота и я был рыбаком. Тогда я был очень молод, были живы мои родители… После их смерти я женился, а затем, когда Тхамар стал процветать под милостью Тавота, купил этот корабль. – Капитан с любовью погладил деревянную поверхность стола. – Мне предложили место в совете…
– Так вы в совете короля, господин? – Калеаб перебил капитана.
– Верно, в совете есть представители каждой отрасли. Так нужно для лучшего обзора на долину. Мы позволяем королю смотреть на мир со всех сторон.
Терим замолчал. Калеаб заметил, как по лицу собеседника прошла тень. Они сидели и слушали шум волн, пока капитан не встал и не подошел к столу. Он взял два стакана и плеснул в них белого вина. Капитан подал стакан Калеабу и сел обратно в свое кресло.
– У вас прекрасная дочь. – Терим сделал глоток.
– Да, похожа на мать. – Калеаб тоже отхлебнул и почувствовал сладость напитка.
– У меня тоже была дочь.
Терим сказал это с такой болью, что Калеаб понял – сейчас будет долгий разговор о прошлом. Он не хотел выслушивать капитана, но у него не было выхода, ведь нужно было поддерживать образ доброго человека.
– Что с ней случилось? – Калеаб спросил осторожно, надеясь, что Терим не ответит.
– Когда она была совсем маленькой, то утонула в реке, выпала из моих рук на одном из мостов Аму. – Терим одним глотком допил вино и поставил стакан на стол. – Я редко о ней вспоминаю, хотя ее вещи все еще хранятся в моем доме, на дне сундука в спальне.
Они еще долго разговаривали, вспоминали прошлое. К концу разговора у Калеаба уже кружилась голова от быстрых речей капитана и его радостной улыбки, сменяющей грусть так быстро, словно ветер перед бурей.
Калеаб покинул каюту капитана и вернулся к Каро и Литте. Терим, когда они уже подплывали, принес немного провизии, которую путешественники смогли бы взять с собой. Когда Каро с дочерью умыли лица и причесали волосы, старый воин отметил, что они стали чуточку краше.
Порт, как и ожидал Калеаб, был шумным, но он не пах рыбой, что приятно удивило старого воина. Люди сновали, стараясь на ходу отдать распоряжения, было жарко, даже со стороны моря дул теплый воздух. Литта предложила старику шаль, которой можно было накрыть голову.
– После полудня солнце стоит высоко. Если не защитить себя, можно к вечеру начать видеть мертвых родственников. – она улыбнулась и показала на своем примере, как повязать шаль.
Пальцы старика не слушались. Криво накрутив ткань вокруг шеи, старик сплюнул себе под ноги. Он еще раз подумал о том, что все его приключения могли кончиться здесь, но жажда денег одержала верх. Он облизнул сухие губы, представляя монеты в своих ладонях, и услышал их звон.