Михаил Белозёров
Гибель Марса
– Клянусь, это не я!
– А в банк ходил?
– Это тоже не я.
– Я так и думал, – сказал я, рассматривая окрестности. – Только кто из вас врет?
Хорошо еще, что вообще приехал, думал я. Был бы виноват – не явился.
– Кто? – переспросил Леха с тупим видом.
– Комиссар Ё-моё или ты?
Мне хотелось понять, знает ли Леха что-то о судьбе комиссара Ё-моё. Нет, похоже, ничего не знал. Один ноль в его пользу.
Глава 6
Жора Мамырин
На кольцевой стоял самодельный КПП – из березовых ежей и корявой оглобли, выполняющей роль шлагбаума.
– Леха, осторожней, – предупредил я. – Сбавь скорость. Прикажут остановиться – остановись, но не выключай двигатель. И улыбайся, улыбайся…
Это была дорожная полиция в соответствующей форме – краги и белая портупея. Впрочем, мне сразу что-то не понравилось, но что именно, я не понял. Только подумал: одно из двух: или наши разбили черных ангелов, или это не наши, а камены. Хрен редьки не слаще.
Патрульный поднял руку. Он был в темных солнцезащитных очках, хотя было пасмурно. Белая кобура оттягивала ремень. А каска надвинута на глаза.
Леха сбавил скорость и подкатил на одной инерции.
– Кто вы?
– Офицер, мы из “Петербургских ведомостей”, – я достал служебное удостоверение, на котором большими золотыми буквами было вытеснено “Пресса”.
Он приблизился, держа правую руку на расстегнутой кобуре. Пока он вытащит свой табельный, пока передернет затвор, пока снимет с предохранителя – я мог убить его одним выстрелом из своего большого черного пистолета, который притаился у меня под мышкой, но не хотел этого делать.
– Въезд в город закрыт, – сказал полицейский.
Несомненно, ему не понравилось, что двигатель не выключен.
– У нас редакционное задание, – возразил я.
– Задание? – удивился он. – На такой машине?
– Другой не было, – улыбаясь слащаво, как гей, сказал Леха.
– Не похожи вы на журналистов! – хмыкнул патрульный, изучая его лицо и салон.
Я развел руками, показывая, что ничего запретного в мире нет.
– Как это так? – удивился Леха.
– На педиков похожи, – высказал свое мнение патрульный. – А на журналистов – нет.
– Это машина моей жены, – обиделся Леха.
– А мне все равно, – плюнул на асфальт патрульный. – Куда вы направляетесь точнее?
Пришлось назвать адрес редакции.
– На собственное усмотрение… Ответственности мы не несем… – патрульный медленно кивнул – раз, другой.
Я понял, что он чего-то выжидает, и вдруг заметил черный след шин и скособоченные очертания “токсуя” на обочине в кустах, а затем бросил взгляд на зеркало заднего обзора: слева, пригнувшись так, чтобы мы не видели, крался второй полицейский с автоматом в руках. Хотел ли он напасть внезапно или у них был иной план – может, он хотел поздороваться, не знаю, но только я крикнул:
– Леха, гони!!!
Он вдавил в пол педаль газа. Колеса издали душераздирающий визг. “Тигвера” пошла юзом. Полицейский упал.
– Стой! Стой! – кричал он, целясь в нас из своего пистолета.
Я инстинктивно пригнулся. Он выпустил всю обойму. Габаритные огни разлетелись вдребезги. И мы, сбив импровизированный шлагбаум из трухлявой марсианской березы, понеслись, как зайцы на ипподроме. В следующее мгновение над машиной, жутко шурша: “Ш-ш-ш!!!”, пронесся огненный шар нибелунши. Соотношение скоростей было примерно такое, как если бы мы ехали на велосипеде, а нас обогнала ракета. Шар, срезая верхушки деревьев, ушел в лес.
Леха, выпучив глаза, вцепился в руль с такой силой, что готов был сломать его. Второй шар пронесся еще ближе – нас обдало жаром, а обшивка салона задымилась. Я посмотрел назад: со стороны КПП тянулась цепочка шаров. По мере приближения они увеличивались в размерах, но в последний момент почему-то изменяли траекторию и по гиперболической траектории отклонялись вбок или вверх. Те из них, что касались дорожного покрытия, прыгая, как мячики, взрывались с сухим электрическим треском. Трасса ушла вправо. Из КПП стали стрелять на упреждение: то дырявя отбойники по обе стороны дороги, то “зарываясь” в откос, и тогда мы проносились мимо столба земли и пыли. Лесочек перед Хорошевской развязкой вспыхнул синем пламенем, потом взорвалась машина, брошенная на обочине. Наконец, когда мы почти выскочили на МКД, слева на эстакаде появился легкий танк с тонкой, как иголка, пушкой. И эта пушка была нацелена на нас. На расстоянии ста метров у нас не было никаких шансов не то чтобы уцелеть, а вообще существовать в качестве целостных физических тел. Танк стал стрелять в тот момент, когда мы оказались в зоне его поражения: “Та-та-та!!! Та-та-та-та!!!” Я даже разглядел дымок, который возникал на кончике пушки, и снова зачем-то приседал, словно таким образом мог спастись. Снаряды издавали характерный звук: “Жих-х-х… жих-х-х…”
Леха бросил руль. Мы летели, как стрела – куда – неизвестно, зачем – тоже. Любая кочка могла стать последней в нашей жизни.
– Леха! – кричал я. – Леха! Руль!!!
Леха уткнулся в сидение, обхватив голову руками. Торчала одна задница, и та тряслась от страха и вибраций.
“Та-та-та!!! Та-та-та-та!!!” – стрелял танк. Снаряды пели на излете: “Жи-х-х… жих-х-х…” Ни один из них не то чтобы не задел, даже не взорвался рядом. Странно, что мы все еще были целы. Танк надрывался: “Та-та-та!!! Та-та-та-та!!!” Он исходил огнем и металлом: “Та-та-та!!! Та-та-та-та!!!” В равномерности работы пушки появилась какая-то нервозность. Должно быть, наводчик глазам своим не верил: он не мог попасть в эту необычно вертлявую, розовую, легкомысленную, как школьница, машину.
Леха вовремя схватился за руль. В этому моменту мы уже находились на трассе и снаряды, пролетая сверху, вспарывали асфальтовое покрытие МКД и рикошетили подобно шарам нибелунши в сторону Ваганьковского кладбища.
Несомненно, это было следствием действия альдабе. Я даже проникся уважением к собственной персоне. Осмелел и Леха. Он уже не втягивал голову в плечи при каждом залпе и даже немного сбросил скорость, чтобы нас не так бросало на разбитом асфальте.
Наконец мы скрылись за жиденьким лесочком. Танк продолжал стрелять: “Та-та-та!!! Та-та-та-та!!!” Но как-то безнадежно, потому что очереди ставились все короче и короче. Он нащупывал нас, словно слепой. Леха настолько обнаглел, что лихо затормозил, привстал и сделал в сторону танка непристойный жест.
– Козел! – петухом крикнул Леха. – Нас просто так не возьмешь!
Однако, когда в десятке метрах снаряд срубил марсианскую корявую сосну, а другой, черканув о поверхность дороги, ушел за молоком, да и бог весть каким образом залетевший огненный шар нибелунши выжег просеку в редколесье, подняв в воздух столб огня и дыма, Леха счел за благо не искушать судьбу и убраться подальше.
Танк еще долго стрелял наугад, пока у него не кончился боезапас. Если бы он надумал нас преследовать, то наши дела вообще были бы дрянь, потому что когда мы свернули на Звенигородское шоссе, Леха объявил, что надо срочно заправиться.
Автоматическая бензозаправка оказалась обесточенной. Топливо пришлось качать ручным насосом. Пока Леха возился, я решил размять ноги и посетить местный туалет. Меня удивило, что наряду с обыкновенной туалетной бумагой для подтирки предлагались странные купюры, на которых было написано: “гривня”. Откуда на Марсе взялась гривна, я не имел ни малейшего понятия. Страны, которая использовала эту валюту, не существовало, тем более на Марсе. Похоже, это была чья-то злая шутка в целях сэкономить. Честно говоря, я не решился поганить задницу пожелтевшей заграничной валютой, а воспользовался обыкновенной бумагой. Оно и к лучшему, потому что посетитель этого богоугодного заведения сильно рисковал подцепить какую-нибудь из националистических инфекций. На Марсе и так хватало каменов.
На этом наши приключения не кончились. Хорошо, что выход из туалета был на заднем дворе бензозаправки. Не успел я завернуть за угол, как услышал низкий, свистящий звук, а затем увидел следующую картину: по другую сторону дороги, над деревьями, яркий, как новогодняя игрушка, висел “джива” – боевой аэромобиль – в данном случае каменов. Он принадлежал к легкому классу и был рассчитан на одного человека. Из-за острого скошенного носа его прозвали аистом. К тому же “джива” был соответствующим образом выкрашен: корпус белый, а нос – красный, с хищными, словно зубы, зигзагами.
Леха стоял подле своего розового, пидарастического чуда – “тигверы”, задрав руки, а вокруг него растекалась лужа… бензина. Похоже, летчик втолковывал, чтобы Леха убрался подальше от бензозаправки. Летчик хищно вращал бластерной пушкой, которая висела под фюзеляжем, даже открывал и закрывал контейнеры с ракетами на подвесках. Дудки! Леха не реагировал. Должно быть, он впал в ступор, застыв, как изваяние. А может быть, он понимал, что стоит отойти от заправки, как “джива” тут же изрубит его в капусту. Летчик даже высунулся из кабины и что-то кричал, возмущенно жестикулируя. Он не имел права уничтожать бензозаправку из-за какого-то психа, который ездил на машине цвета детской неожиданности.
Как бы так ни было, я не стал разбираться, что он именно хотел сообщить Лехе (может быть, он хотел поздравить его с днем рождения?), а выхватил свой огромный черный пистолет с вычурной скобой и встал так, как меня учили, то есть: держал пистолет двумя руками, чтобы получился треугольник, расставил ноги для устойчивости, поднял ствол немного повыше кабины “дживы” и когда голова летчика появилась в срезе мушки, выдохнув, нажал на спусковой крючок.
Шансов, что я попаду с такого расстояния, был один из ста. Но я попал! Попал с первого выстрела! Летчика отбросило на колпак. Несколько секунд он пытался сделать что-то осмысленное, а потом свесился из окна. “Джива” продолжал жужжать над деревьями, закручивая и разбрасывая по округе листву. Его автоматика работала в режиме зависания.
Выглянуло солнце. Я заметил, что ландшафт города был похож на аранжировку различных изображений: вместо рубиновой иглы Сити-центра торчал сюрреалистический обломок, не было видно обычно блестящих куполов Кремля и его шпилей, не говоря уже о том, что привычный рисунок крыш стал другим: на нем появились черные проплешины и дымящиеся горы. Одни петли Невы-Москвы-реки как всегда отражали солнце. Нам предстояло увидеть все это поближе.
– Едем! – сказал я, подбегая к Лехе.
Он не шевельнулся. Я помахал рукой у него перед глазами. Он даже не моргнул, словно был мертв.
– Леха! – я испуганно встряхнул его за плечо. – Едем!
Он очнулся и как ни в чем ни бывало полез в свою опаленную нибелунши “тигверу”, которая после всех злоключений из легкомысленно розовой стала какой-то серо-буро-малиновой, грудастые и брудастые девицы на капоте исчезли, а багажнике зияли дырках от пистолетных пуль. Красные колеса стерлись до черноты, колпаки же напрочь отсутствовали. Леху трясло, хотя мне показалось, что он еще не совсем пришел в себя и не понимал, что произошло на бензозаправке.
Минут пять мы ползли, как черепаха, и то умудрились сбить пару мусорных бачков и погнуть указатель перехода. Сзади раздался взрыв. У “дживы” кончилось горючее, и он упал, уничтожив за одно и бензозаправку, и туалет с пожелтевшими гривнами. После этого Леха остановился и спросил:
– Что это было?
– “Джива”, – объяснил я.
Леха заплакал. Он рыдал в два ручья. Слезы текли по его шарообразному лицу и с подбородка капали прямо приборную доску.
– На, выпей… – я протянул ему бутылку водки, которую предусмотрительно прихватил у Катажины из холодильника.
Он приложился так, словно это была обычная вода. Когда в бутылке осталась одна треть, я сказал назидательно:
– Не вылакай все…
Только тогда Леха перевел дыхание и со словами:
– Это последняя моя авантюра! – вернул божественный нектар мне.
– Свежо предание, – сказал я, – но верится с трудом…
Леха нервно засмеялся.
– Я больше не участвую в заварушках! Женюсь! Даже Иисус был женат! Наделаю детей и буду сидеть на лужайке!
Однажды на Земле Леха решил, что ему вредно смотреть телевизор – целый год он его только слушал, но и все равно не набрался ума.
– Ты уже один раз пробовал, – напомнил я, оглядываясь с тревогой.
Остовы зданий прямо перед нами напоминали брошенные города древности. Если бы только не гарь, не пепел и не тонкий, сладковатый запах тлена. Преобладали черно-серые тона. Солнце едва пробивалось сквозь дымы, а небо, как и в доисторические времена, стало розовым.
– Что ж делать! – горячо и так искренне, что я поверил, воскликнул он. – Буду терпеть любую жену!
Слева приятным зеленым пятном тянулось Ваганьковское кладбище. Справа – район Трехгорного вала, разрушенные каким-то странным квадратно-гнездовым способом: уцелевшие кварталы чередовались со сплошными руинами, над которыми поднимались удушливый дым и копоть.
Население отсутствовали. Иногда мелькали какие-то подозрительные тени. Трудно было понять, кто это: то ли люди, то ли звери, шныряющие на пепелищах. Пропали даже вездесущие шитики.
Дома вокруг Баррикадной были целыми, зато перекресток перед мостом оказался забитым сгоревшими машинами. Насторожило то, что по краям чадили две "бешки", а на противоположных крышах домов торчало оперение сбитого “титана”.
– Засада! – Леха выругался, сдал назад и, энергично вращая руль, вывернул на Грузинскую. – Я слышал о таких ловушках: пара-тройка снайперов и гранатометчики напрочь запечатывали перекресток, уничтожая все живое окрест.
– Думаешь, камены?
– А ты сам посмотри! – он притормозил.
Я заглянул в ближайшую машину. Кто еще, как ни камены, способны были убивать рядовых граждан Марса. Человек сидел, откинувшись на спинку. Вместо левого глаза у него была черная дыра. На кончике носа висела здоровенная капля запекшийся крови. Лицо человека было таким белым, словно его намазали краской.
Площадь и мост прекрасно просматривались с высоток, стоящие в глубине за мостом.
– Оттуда и лупили, – сказал Леха. – Поехали, а неровен час и нас подстрелят.
По Грузинской мы сумели проехать не больше квартала. Вдруг из Кривоколенного переулка высунулся тупорылый “гирвас”. Хорошо, Леха, объезжая брошенные машины и преодолевая ухабы, двигался очень медленно. Он ударил по тормозам, и мы упали на сидения, притворившись мертвыми. На фоне всеобщего раздрая и десятка застывших на тротуарах и обочинах машин различных марок наша обожженная, помятая и грязная “тигвера” не выделялась ничем. Однако это не спасло. Все дальнейшее произошло, как в дурном сне.
“Гирвас” вплыл на Грузинскую и направился в нашу сторону. Это была не полицейская машина, то есть не привычно желтого цвета, а маскировочного – серого, в голубоватых разводах. Я уже решил было, что нахальный комиссар Ё-моё явился по мою бессмертную душу, чтобы сделать укол и утащить на очередной грабеж, как в “гирвасе” откинулся колпак, камен-стрелок в шлеме высунулся и стал внимательно разглядывать нашу “тигверу”.
Я слышал, как у Лехи лязгают зубы. Да и сам чувствовал себя по уши в дерьме.
“Гирвас”, тихо жужжа, приближался все ближе и ближе. Притворяться мертвыми было бессмысленно – все машины, которые мы до этого видели, были без водителей и пассажиров, или от них остались одни головешки. Мы же с Лехой по сравнению с ними – были чистенькими и свежими, как огурчики. Ясно было, что камен-стрелок “гирваса” нас вычислил. Вопрос заключался в том, будет ли он разбираться, кто мы такие, или ударит сразу. Хотя обычно “гирвас” не имел подвесок и стало быть оружия, но у этого под брюхом торчал обыкновенный пехотный пулемет – тоненький и безобидный на вид. Для нас с Лехой и этого было вполне достаточно. К тому же от волнения я совершенно забыл об альдабе, а даже если бы и помнил, то рисковать бы не стал, кто знает – сработает он на этот раз или нет. Поэтому нам осталось одно – действовать чисто интуитивно: когда “гирвас” приблизился настолько, что стало ощутимо, как работают его двигатели, мы, не сговариваясь, как зайцы, прыснули в разные стороны. Леха – в Конюшенный переулок, а я – через дорогу в сторону киноцентра “Третья планета”. Пулемет застрочил на секунду позже. По сравнению с танком его звук показался мне игрушечным и несерьезным. Я даже замедлил бег и преспокойно успел завернуть за угол дом, прежде чем пули ударили вслед: “Ту-ту-ту-ту…” Похоже было, что в первый момент камен-стрелок растерялся. Стена напротив украсилась фонтанчиками пыли. Я хорошо знал этот район, потому что у нас здесь был рабочий офис, где находились технические службы. Мне надо было добежать до металлической калитки. Там сидел дядя Вася Садовничий, который открыл бы ее. Я бы махнул в прохладные подвалы, где стояли печатные машины, а там мне сам черт не брат.
Однако до калитки добежать я так и не успел. Конечно, “гирвас” и во второй раз промахнулся, потому что проскочил переулок, но быстро съел всю фору, которую дал мне, и третья очередь была прицельной. Окажись она на уровне моей головы, дело было бы сделано. Но даже той очереди, которую дал “гирвас”, оказалось достаточно – я словно споткнулся и решил, что убит, потому что полетел через плечо и растянулся на асфальте. Секунды казались вечностью. Единственная мысль: “Если даже ранен, все равно убегу” крутилась у меня в голове.
Но убежать я не успел. “Гирвас” был тут как тут: он застыл на уровне третьего этажа, и камен-стрелок, торжествуя, выбирал, куда ударить – ствол пулеметика завораживающе качался из стороны в сторону.
Тогда я, защищаясь, поднял руку. Ей богу, я даже ни о чем не подумал: в том месте, где до этого находился “гирвас”, его уже не было. То есть с того момента, когда я поднял руку, до того момента, когда “гирвас” испарился, не существовало никакого промежутка времени. Не было даже калачарки – бурлящего кома энергии. Альдабе сработал не так, как у цекулов на болоте. “Гирвас” просто исчез, растаял в голубовато-розовом марсианском небе. Впрочем, если даже это было действие альдабе, точнее, чоппера, то я не имел ни малейшего понятия, как он – альдабе или чоппер – действует.
Я сел и тупо посмотрел на свои ладони – чертова жизнь! я устал удивляться – ладони как ладони: может быть, только правая краснее и горячее левой, и больше ничего, а потом уставился в переулок, в конце которого мыкался перепуганный Леха. Сильная усталость овладела мной. Хотелось к чему-нибудь привалиться и поспать. Мои колени и руки были в мелких порезах, но я не чувствовал боли. Честно говоря, мне было на все наплевать. Все эти войны, политика, даже моя работа – не имели ко мне никакого отношения. Я был песчинкой, молекулой, затерянной в просторах вселенной, меня хотели убить. Мне это совершенно не нравилось.
– Здорово ты его! – услышал я восхищенный голос Лехи, который, прихрамывая, пересек улицу и осторожно присел рядом.
– А… – протянул я, – конечно, здорово…
Мне ничего не хотелось обсуждать. Только что я убил человека или даже двух, и на душе было противно. Леха все понял.
– Пошли, – сказал он, грустно хлюпая носом, – надо сваливать отсюда, пока еще кто-нибудь не появился.
Мы поплелись на Грузинскую, сели в нашу “тигверу”, которая показалась нам самой милой, родной и безобидной машиной в мире, и покатили дальше.
По дороге мы молча причащались водкой. Странно все получалось, выходило, что камены никуда не делись, что они здесь в городе выставляют посты и устраивают засады.
– Расскажи, как это ты сделал? – попросил Леха.
– Не знаю… – признался я, тупо глядя на разрушенные высотки.
Откуда-то сверху лилась, блестя на солнце, вода. В другом месте в небо била струя огня. За квартал до нас рухнуло здание, затянув окрестности клубами пыли.
– Ну да… – не поверил он. – Козлик вознесся, а ты ни сном, ни духом! Так не бывает! И эти твои раны… – Леха с усмешкой кивнул на мое левое плечо.
Только тогда я обнаружил, что в действительности ранен. Но рана уже затягивалась, а кровь, которой был залит бок, исчезала на глаза. Даже дырка в ткани куртки чудесным образом пропала. Самое интересное заключалось в том, что я не чувствовал себя раненым. Ощущения были примерно такими же, как после визита Виктора Ханыкова, когда он пытался меня убить.
Я осторожно поднял руку и пошевелил – ничего не болело и не скрипело, а главное функционировало, как и прежде, даже лучше.
– Наверное, это бабон… – предположил я грустно.
– Сегодня среда, – усмехнувшись, напомнил Леха, ловко объезжая очередной подбиты БМД.
Ее пушечка безвольно смотрела в небо, а башенка была вздыблена по краям. Похоже было, что удар нанесли с воздуха.
– Ну и что, получается, что бабон теперь действует круглосуточный.
– Хочешь сказать, что мы в бабоне? Все может быть, все может быть, – с подозрением в голосе согласился Леха. – А это что по-твоему? – он ткнул мне в лица располосованной от локтя до плеча правой рукой.
– Надо перевязать, – забеспокоился я.
– Никакой это не бабон, – веско пояснил Леха. – Откуда?! От верблюда?! Не реальность, а какой-то кавардак!
После своего ранения в Средней Азии, когда его приняли за убитого и едва не зарезали на операционном столе, Леха абсолютно наплевательски относился к своему здоровью.
– А что тогда? – удивился я.
– Черт его знает… Но не бабон точно! Меня ранило, когда я выпрыгнул из машины… А до этого ничего не происходило… – он замолчал, с подозрением уставившись на меня. – Признавайся, где был и что делал!
– Ты хочешь сказать, что я защитил тебя каким-то чудесным образом?
– И не только меня, – уточнил Леха, – машину тоже. – После сегодняшней переделки она цела целехонька. – Он любовно потрогал руль. – Ну почти цела, – поправился он после моего скептического взгляда.
– Нет. Не может быть… – сказал я, вспоминая приключение на звездолете “Аббел-085”.
После таких встрясок понимаешь, что в жизни от тебя самого мало что зависит, что жизнь – это закономерная случайность, вечный парадокс в квадрате.
– Рассказывай! – потребовал Леха, останавливая “тигверу”.
– Ладно, – сказал я, опасаясь, что мы застрянем здесь до второго пришествия. – У меня дар…
– Какой дар?! – возмутился Леха, резко поворачиваясь ко мне. – Какой, к черту, дар!!!
– …Помнишь комиссара Ё-моё?..
– Еще бы! – Леха выказывал полное пренебрежение к моим словам – мол, что еще я могу сообщить об этом типе?!
– Он еще таскал меня в этих бабонах…
– Ладно тебе… – смутился Леха, решив, что я вернулся в старому разговору, – ну таскал, так таскал.
Я бы мог рассказать ему в качестве примера о звездолете “Абелл-85” или о Викторе Ханыкове, который приходил меня убивать, но не стал – слишком длинно и неинтересно, и главное – никто не поверит, потому что мы привыкли, что чудеса – это сказки для детишек, а во взрослой жизни ничего подобного не происходит.
– На Земле мы нарвались на цекулов…
– Не может быть! – оживился он из чисто спортивного интереса, ведь живых цекулов никто не видел, мертвых – тоже.
– Может, – вздохнул я. – Может!..
– А дальше?! – потребовал он.
– …Оказалось, что я тоже цекул…
– Врешь!!! – подпрыгнул Леха, забыв о своем ранении.
– В общем… – для эффекта я помолчал секунду, – они наградили меня кое-чем.
– Награждают только триппером, – со знанием дела напомнил Леха.
– Ну да… – согласился я. – Но в данном случае – альдабе…
– Здорово!!! – опешил Леха. В его голосе прозвучала зависть. – Альдабе!.. А-а-а… – углы его рта опустились. – Мечта всей моей жизни! Жаль, что меня с вами не было – вдруг я тоже цекул?! Скажи, я цекул? Это можно определить?! А?
– Ладно тебе, – сказал я, – нечему гордиться.
– Ну можно, или нет? – канючил он.
– По анализу…
– По какому?
В принципе, я мог попросить его снять штаны – вдруг у Лехи на самом интересном месте карта звездного неба, но, разумеется, не стал этого делать. Бессмысленно – цекулы не бывают такими легкомысленными и любвеобильными. Они люди серьезные, даже деньги у нас с Ё-моё не постеснялись стырить.
– Нет… – с тоской произнес Леха. – Ты не понимаешь, что цекулы, это… это… Даже жениться не надо!
– Дурак, – сказал я. – Такие же люди, как и мы.
Я хотел добавить, что им не чужды любые человеческие пороки, но промолчал.
– Такие же, – согласился он, морщась, потому что задел рукой за сидение, – только очень и очень продвинутые.
– Это точно, – согласился я. – Давай сюда руку.
– В смысле технологий, биологии и энергетики! – распалялся Леха. – А так ты сам ничего не знаешь?!
– А ты знаешь?! – парировал я, возясь с его раной.
– Я? – удивился он. – Я все знаю! Вечно мне не везет!
– Трепло! – сказал я.
– Это не диагноз! – радостно завопил он.
– Тихо!
Мы огляделись: Грузинская была пуста, словно здесь никто и не жил. Только где-то на параллельной улице довольно урчала машина, да еще дальше прозвучали два одиночных выстрела. Надо было убираться подальше – неровен час снова выплывет очередной “гирвас” или что-нибудь похуже.
Стоило мне наложить ладонь на Лехину руку, как рана стала затягиваться, а ткань свитера, в котором был Леха, сама собой восстановилась. Я снова не поверил своим глазам. Все это попахивало мистикой, которую я не то чтобы не уважал, а в которой просто не разбирался.
– Тебе больно? – подергал я его за руку.
– Верую, – дурашливо воскликнул Леха, рассматривая свою руку. Он, как и я, покрутил ею в воздухе. – Верую! Будешь моим личным врачом! Нет, лучше попом! Альдабе! Альдабе!!! Как я тебе завидую!!!
– Поехали! – ткнул я его в плечо. – Поехали… Трепло!
Только тогда я действительно уверовал, что меня наградили альдабе и в качестве приложения к нему – чоппером. Но Лехе нельзя было всего рассказывать. Впрочем, он был далеко не дураком и в общих чертах все сообразил сам: что друг его чем-то таким награжден, что делало наше путешествие вполне безопасным и даже комфортным.
Дом мирового правительства на набережной Невы-Москвы-реки сгорел – осталась одна коробка с закопченными окнами. Зато здание Мэрии, напротив, уцелело. Над ним развивался огромный бело-лазарево-алый флаг. Территория вокруг была заплетена колючей проволокой, а огневые точки были обложены мешками с землей. Две врытые в землю БМД нацелили свои пушки в сторону Грузинской и еще две в сторону Краснопресненской набережной. В небе барражировал три “титана” и полицейский “гирвас”. Где же вы были раньше, подумал я, когда меня с Лехой убивали?
Нас остановили и проверили документы.
– До центра не доедете, – заявил лейтенант-десантник, – бляха-муха!
– Хочешь выпить? – предложил я. – Только закуски нет.
Он воровато оглянулся по сторонам. Рядовой возле шлагбаума отвернулся. Лейтенант-десантник быстренько допил водку и забросил бутылку в кусты.
– Зря вы, ребята, туда направляетесь! – поведал он нам, доставая из кармана яблоко и вонзая в него крепкие молодые зубы. – Зря! У нас здесь тоже интересно… Сейчас снова попрут.
– Откуда? – спросил Леха, вертя головой.
– Да вон… – лейтенант-десантник небрежно махнул куда-то в сторону Замоскворечья, где среди покореженных крыш чудом уцелел шпиль Балтийского вокзала.
– А что вообще происходит? – поинтересовался я.
– Слоеный пирог! Бляха-муха! Мы здесь оборону второй день держим. Бляха-муха! Снарядов хрен-ма… подмоги – никакой – скребут по сусекам… сухого пайка на сутки….
– А где наши? – спросил Леха, не слушая.
– А черт его знает! Бляха-муха! На той стороне, – он показал себе за спину на здание гостиницы “Украина”. – И на Арбате, а что дальше не знаю. – Говорят, Кремль сгорел.
– Новый отстроим! – уверенно заявил Леха.
Лейтенант-десантник глянул на него, как на полоумного. Такое мог ляпнуть только глубоко штатский человек. Кто сейчас думает о строительстве?
– Нам бы в редакцию проскочить, – попросил я.
– Я дам команду, чтобы вас пропустили, – пообещал лейтенант-десантник.
Вдруг в направлении Сенной площади что-то произошло. Бабахнула так, что заложило уши, а у лейтенанта с головы слетел берет. Столб пламени взметнулся на полнеба, а клубы дыма, распространяясь по Смоленской, окутали Неву-Москву-реку и обломки Бородинского моста.
“Титаны” рванулись туда, и сразу же один из них вспыхнул, как свечка, и, оставляя за собой жирный, черный след упал в реку. Оставшиеся два заходили, как маятники, выпуская в квартал гроздья ракет. Потом словно по команде взмыли вертикально вверх, и вслед за ними потянулись огненные шары нибелунши. Ясно было, что “титаны” без особого труда увернутся от шаров нибелунши, если бы только этих шаров было не там много. Через мгновение они заполнили все небо на востоке, заставив “титаны” укрыться за крышами высоток и остатками мостов.
“Титаны” изменили тактику: они подскакивали над крышами и успевали выпустить пару ракет, прежде чем их начинали обстреливать.
Стали отвечать и со стороны Мэрии: “Бух! Бух!” плевалась пушечки БМД, не считая оживших пулеметных гнезд, которые своими очередями опутали пространство от Новоарбатского моста до Смоленской улицы.
Потом, видно, камены (я надеялся, что это все же они, а не черные ангелы) изменили тактику. Они перенесли огонь по набережной, пока не срубили все дома на правобережье, в том числе Киевский вокзал и гостиницу за ним, лишив тем самым “титанов” тактического преимущества. После этого вообще ничего нельзя было разобрать за стеной пыли и грохотом взрывов.
Большинство пулеметных гнезд замолчали. Еще постреливали пушечки БМД, еще пехота шевелилась на подступах к Проточному переулку, еще где-то в вышине жужжали “титаны”, а одиночный “гирвас” выискивал снайперов на крышах, но все это уже не имели особого успеха. Вспыхнувший конфликт сам собой угас. Ни у наших, ни у каменов не было сил для серьезного боя.
Лейтенант давно убежал, а мы решили вернулись назад, благо военные были заняты, и свернули в Девятинский переулок. Дальше вообще не было никаких застав. Правда, на выезде из переулка пехота стала махать нам из окон – мол, стойте, козлы вонючие, но мы проигнорировали ее сигналы и проскочили на ничейную территорию.
На Новинском бульваре стали попадаться проститутки. Они появлялись, как приведения, на звуки “тигверы”. Выползали из подвалов и щелей – немытые, страшные, жалкие и… трезвые.
– Вы чего?! – кричал я, щелкая себя по горлу.
– Мы не пьем! – весело отвечали они.
На Арбате Леха не удержался. Я знал, что ему надо расслабиться, и спросил:
– Ты же не хочешь застрять здесь надолго?
– Пять минут дел! – отозвался Леха и затормозил напротив “Октябрьского”. – Эй, Красотка!..
К нам подошла, нервно оглядываясь, кудлатая, как болонка, мулатка с большой грудью, которую особенно и не скрывала. В отличие от других, мулатка была почище и посвежее. Несомненно, она принадлежала к элите общества. В ней даже был какой-то сексуальный шик. Пахла она дорогими духами. А на руках был свежий маникюр.
– Леха, ты что? – спросил я нервно, понизив голос. – Мы же спешим?!
Не знаю, что он ей сказал, но она, подмигнув мне, села в машину. Идиот, решил я.
