Михаил Чулков
Русские сказки, богатырские, народные
Следуя за Пиллардоком, вошел он в город; причем стражи, так и все встречающиеся, не только не препятствовали, но выказывали ему великое почтение. По прибытии во дворец, он не имел нужды, чтобы кто о нем докладывал. Все придворные, хотя и были с рогами, но соблюдали политические обряды, и двое из них, с почтением подхватив Гассана под руки, повели к королю. Зала, в коей стоял трон, равно как весь дворец, блистала драгоценностями, и каждая вещь достойна была удивления. На троне сидел сам король духов, кстати совсем не похожий на своих подданных. Может быть, образ свой он принял для того, чтобы не казаться столь отвратительным прекрасной своей китайской царевне, которая сидела близ него на другом троне. Хотя она имела и более тридцати лет от роду; но прелести её от того не умалились, и можно сказать, что природа не пожалела истощить на нее все дары свои, чтобы составить предмет достойный удивления. Но на лицах их обоих отображалась внутренняя печаль.
Король духов, увидев вошедшего Гассана, встал с трона своего, и оказал ему благосклонный прием, обратившись к нему со словами:
– Я удивляюсь, почтенный Гассан! Что могло побудить тебя сойти в мое царство? Ни один смертный своей по воле не сходил сюда. Ужасные преграды к достижению моего престола доказывают, сколь велика твоя неустрашимость, без которой не смог бы ты избегнуть ста разных смертей, подстерегавших тебя в пути твоем. Скажи мне, что стало виной этого пренебрежения опасностями, и пришествия твоего?
– Великий Король, и самовластный повелитель духов! – говорил Гассан, – ни любопытство, ни корысть не стали виной появления моего пред очами Вашего Величества. Не менее ваша собственная польза, как и нужность осведомления о некотором деле из уст ваших, стали причиной, побудившей меня предпринять все эти труды, и призреть опасности. Не безызвестна мне и болезнь вашей дочери, и все тщетно приложенные к её излечению средства. Я, обладая силой Философского камня, в одно мгновение могу возвратить ей прежнее здоровье.
– Ах! Что ты говоришь! – вскричал в радостном восторге Король духов. – Может ли такое сбыться? О! если ты совершишь это, и снимешь отягчающую нас печаль: чем смогу я отплатить такую услугу твою! Знай что не останется от власти моей зависящего, от чего бы я не отрекся, желая вознаградить тебя.
– Ваше Величество! – сказал Гассан, – вознаграждение за это, мною требуемое, не столь для вас важно. Оно состоит только в том, чтобы сказать мне – где сохранен меч великого Вирстона, как мне дойти туда, и каким средством смогу я достать его? Только этого хочу я от щедрот ваших.
– Хотя это и не маловажно, – отвечал король духов; – но знай, что я не откажусь этим порадовать тебя. Иди, Гассан, удовлетвори мое нетерпение, и после этого жди моей благодарности. Я клянусь тебе в том моею властью.
Гассан поклонившись, просил, чтобы ему позволено было начать дело. Затем король и королева сами повели его в спальню своей дочери. Девушка эта имела от роду только 14 лет. Жестокость болезни её была так велика, что утомленная грудь её едва означала слабое дыхание. Гноеватые вонючие струпья покрывали все её тело.
– Вот Гассан! – сказал Король духов, – имею ли я причины собирать соболезнования? Одна дочь, единственная надежда моя, находится у дверей смерти. Вся власть моя, всё моё знание, тщетны оказать ей помощь.
– Скорбь ваша пройдет в одну минуту, – заверил его Гассан. – Оставьте меня одного и вверьте мне ваше сокровище.
Король и Королева повиновались ему, и оставили его производить свой опыт. Но не нужно было Гассану щупать пульс у королевны, он не был врачом; ибо имел в руках надежный способ. Произошедшее показало справедливость слов Пиллардока. Одна лишь крупинка земли Философского камня, вложенная в уста больной, согнала все следы болезни с её тела, и возвратила ей прежнее здоровье; капля же состава Мулом-бабы придала ей новую силу и живость. Гассан нашел в этой королевне столько прелестей, что ему не возможно было бы укрыться от сердечных ран, если бы сердце его не было занято несравненной Гироулой; однако в тот час ему следовало наполнить свое воображение красотами возлюбленной, чтобы забыть, что он всё же азиат.
Ни с чем не возможно сравнять радость, с какою узнал король духов о благополучном излечении своей дочери. Он забыл всё свое величие, и поспешил с распростертыми руками обнять Гассана. Смешанныя слова его, которые он адресовал ему, не возможно отобразить. Они были наполнены радостью и благодарностью.
– Пойдем Гассан, – продолжал король духов, – насладимся торжествами, знаменующими мое благополучие, и обязанность мою к тебе.
Но Гассан желая поскорее оказать помощь Падманабу, отвечал ему:
– Милость вашего величества будет мне гораздо чувствительнее, когда вы, дав мне свои наставления, позволите проследовать к мечу Вирстона. Вам известна причина, побуждающая меня к этому. Падманаб, человек, достойный всех на свете благополучий, страдает в варварских руках недостойного Рукмана. Суровость этого чародея делает каждую минуту его жизни несносной. Надеюсь, вам известны и причины, вынуждающие меня стараться о его избавлении.
– Всё так, – отвечал ему Король, – я обо всём этом ведаю. Благодарное сердце твоё достойно похвалы. Я постараюсь доказать тебе своей помощью, скольким я тебе обязан. – Он отвел Гассана в свой кабинет, и наедине сказал следующее:
– Без помощи моей ты никак не достиг бы места, сохраняющего этот меч. Я надеюсь, ты не ведаешь, что остров, его сберегающий, лежит на дне Океана, и в столь отдаленном отсюда расстоянии, что тысяча с лишком лет обыкновенного мореплавания потребна, чтоб достичь его. Сверх того, вокруг него под водою обведено три стены, первая стальная, вторая – серебряная, а третья – золотая. Стены эти ворот не имеют, и вход в них не может быть открыт иначе, как тремя выстрелами стрел Вирстона из лука. Лук этот и стрелы тебе придётся унести из кладовой палаты кривого духа Тригладита. Но это тебе причинит не столько труда, как путешествие в такую даль через пространство Океана. До жилища Тригладита донесет тебя Пиллардок. Впрочем я не смогу дать тебе лучшей помощи, как подарив вот эту вещицу, (при этих словах он подал Гассану маленькую серебряную коробочку, осыпанную дорогими камнями). От неё будет зависеть всё твое благополучие. Дальнейших наставлений от меня не требуй, доходи сам до испытания, и больше всего опасайся осторожности Тригладита. Малейшая оплошность будет тебе стоить великих бед. Большего я сказать не могу, ибо и я подвержен законам. Желаю тебе счастья, и сожалею что долее удерживать тебя не могу. Прощай!
Гассан принес благодарность Королю духов и вышел, исполненный сомнения. Неизвестность, в которой находился он в рассуждении достижения того отдаленного острова мучила его. «Что мне делать с этой коробочкой? – думал он. – Как смогу я достать лук и стрелы Вирстона, когда при этом предприятии грозит мне столько бед от осторожности Тригладита. Сильнейший из подвластных мне духов Пиллардок, не может мне больше помочь ничем, кроме как донести к жилищу кривого духа. Тригладит в своих познаниях меня сильнее… О! Король духов! Что заграждало уста твои, дать мне более ясное наставление?… Дело это заключает в себе тайну превосходящую, мое понятие! Ничто не предвещает мне доброго; конечно, предприятие это будет стоить мне жизни!.. Но пусть я умру, если так положила судьба моя!.. Однако небеса справедливы, и не допустят меня погибнуть на пути спасения добродетельного Падманаба…
– О, защитники невинных, всесильные боги, покровители добрых намерений! – вскричал мятущийся Гассан, – вы ведаете, что принуждает меня вдаваться во все опасности! Будьте же спутниками и защитниками усердия моего к добродетели. – При этих словах пришел он в себя, и почувствовал в сердце своем некую отраду, которая как бы предвещала ему благополучное следствие. – Здесь ли ты Пиллардок? – кликнул он, оглянувшись, ибо в размышлениях своих вышел уже за ворота столицы короля духов.
– Я готов к исполнению ваших повелений, – отвечал откуда ни возьмись появившийся дух.
– Изрядно! Начнем путь, – сказал Гассан, и принял несколько капель состава Мулом-бабы, отчего вновь ободрился. – Неси меня к жилищу кривого Тригладита, – продолжил он.
Дух повиновался, и подхватив его на руки, с такой же скоростью поднялся к верху, с какою он и опускался в эту страну. Не успел Гассан осмотреться, как они уже были на середине неба, блистающего от огненного вещества. Вскоре пролетели они кипящую бездну, и были уже в нашей атмосфере[45]. Меньше чем за час достигли они дома Тригладита; где дух спустившись, поставил его близ озера, на коем стоял замок этого кривого духа.
– Большего я от тебя не требую, – сказал Гассан Пиллардоку; – иди куда желаешь.
И дух исчез, оставив Гассана размышлять о его начинании.
Он сел на траве, и первым делом рассмотрел подарок Короля духов. Долго вертел он коробочку, пока не смог усмотреть, где она отпирается. Несмотря на отсутствие замка, чудная эта коробочка отмыкалась с помощью талисмана, находящегося под потаенной бляшкой, которую он невзначай отодвинул. Однако познания его было большими, чем разобрать этот талисман. При прочтении им последнего слова, коробочка, раскрывшись, показала ему лежащую в себе золотую книжку. В верхней обложке её был вставлен карбункул, а в нижней – маленькое зеркало.
– Неплохо! – сказал себе Гассан; – обе эти вещи нужны. Карбункул будет мне светить ночью; а зеркало я употреблю по обыкновению. Но посмотрим, что написано в этой книжке. – Но развернув ее, увидел он одни только гладкие золотые листки. Сомнение овладело им снова. – Какое же дал ты мне наставление, неблагодарный Король духов!? – сказал он в отчаянии. – Такой ли платы требовала услуга, мною тебе оказанная? – После чего предался он печальным мыслям и навоображал себе всё, что только может вложить отчаяние в душу, наполненную страхами.
Посреди этих размышлений взглянул он на книжку, которую держал еще разогнутой в руках своих, и увидел в ней написанные фиолетовыми буквами два следующих славенских стиха:
Отчаянью, Гассан, в тоске не поддавайся,
Будь бодр, и на богов во всем ты полагайся.
Нечаянное это явление подвигло отчаявшагося было Гассана к удивлению. Он понял, что небеса ему уже помогают, и что в стихах этих они изобразили ему укор за легкомысленное отчаяние.
– Так, всесильные боги! – вскричал он, – я погрешил моим сомнением, впредь я буду осторожнее, и даже мысли не допущу, чтобы вы не защищали добродетель. – Он вторично взглянул в книгу, и прочел вновь оказавшиеся написанными голубыми буквами стихи:
Коль хочешь, что начать, простись-ка ты со мною;
Подумай, что получишь, имея меня с собою.
– О! сколь обязан я тебе, король духов! – говорил Гассан. – Теперь я понимаю, что дар твой бесценен, и что без этой помощи не имел бы я надежды достичь моего желания. Я уверен, что книжка эта подаст мне во всем наставления. Я ободряюсь с этого же часа, о удивительная книга! Начну принимать твои советы, и так исполнится мое намерение.
Гассан горел желанием достать лук и стрелы из кладовой духа Тригладита, почему и обратил взор свой к его дому. Тот стоял в замке, утвержденном на воде столь хитрым образом, что ничто иного его не поддерживало, но со всем тем, здание было столь же твердо, как если бы зиждилось на камне. Волны бились о его стены и, не нанося никакого им вреда, рассекались, и падали с ужасным шумом назад. Заросшие травой и деревьями башни, находящиеся по стенам замка, являли древность и пустоту. Мрачные туман и мгла, покрывающие замок, представляли жилище это жутковатым. Острые колья, водруженные по стенам замка, обагрены были кровью воткнутых в них человеческих голов тех несчастных, которые ранее покушались достать стрелы и лук бога Вирстона. Это варварское украшение дополняло вид ужасного жилища кривого духа, и способно было охладись кровь в самых неустрашимых витязях.
– Ужасный этот предмет недостаточен, чтобы привести меня в робость, – говорил себе Гассан. – Варварство твое, жестокий Тригладит, не отвратит меня от моего намерения. Сей же час я или погибну, или лишу тебя сокровища, которого ты недостоин. Божественная книга! Наставь меня, – продолжал он, разгибая ее; и черные буквы начертали в ней следующее:
Коль что страшит тебя, смел будь против того.
Все страхи презирая, достигнешь ты всего.
Из слов этих он уразумел, что ему не велено ничего страшиться. Однако он не обнаружил никакого наставления, как ему перейти через озеро, и как поступать при поисках лука и стрел. Всё это повергло его в задумчивость. Он вознамерился вновь вопросить книгу; но вдруг, оглянувшись назад, усмотрел приготовившегося прыгнуть на него тигра неслыханной величины. Гассан полагавшийся на непреложность слов, прочитанных им в золотой книге, воззрел на эту опасность с неустрашимостью. Надежда его на невидимую охрану была слишком велика, чтоб он оробел при виде тигра. Он вооружился саблей и одним ударом, отделив голову зверя, поверг его мертвым.
Но сколь велико было удивление его, когда он увидел голову тигра, обратившуюся в человека, одетого в странную одежду, туловище ж тигра обратилось в лодку и весло! Изумление его при виде этого явления умножилось, когда все озеро на котором стоял дом духа, начало закипать. Небо тот час же померкло. Страшные молнии заблистали с таким стремлением и треском, как если бы хотели все вокруг обратить в ничто. Громовые удары были так сильны, что земля затряслась под ногами оглушенного Гассана. В таковом состоянии он не знал, с чего начать. Ужасное происшествие это приводило его в робость. «Что из всего этого будет? – думал он с трепетом. – Не причинил ли я вреда смертью тигра? Так, конечно причинил. Я пропал! Тригладит проведает про приход мой! Да и можно ли ему не проведать, когда всё явление происходит не иначе, как от его волшебного талисмана, заключенного в тигре. Ах! Дражайший Падманаб! – вскричал он с жалостью, – я лишаюсь надежды подать тебе помощь! – Он бы распространился и далее в своих жалобах; но возвратившаяся в прежнее состояние природа, и изчезнувшее видение привели его в себя, чтобы вместо ужаса наполнить новым удивлением.
Когда озеро перестало волноваться, и небо получило прежний вид; из тростника, растущего близ берега, восстало множество человеческих тел без голов. Они шли прямо к Гассану, и окружив его, попадали все к ногам его. Новое явление, которое принудило его задуматься! Но человек, вышедший из тигровой головы, отвлек его из замешательства, обратившись к нему со словами:
– Не ужасайся, храбрый Гассан! Все увиденное тобою заключает в себе благополучное для вас предвестие.
Гассан оглянулся, и увидел в нем мужчину, морщины и седины коего означали глубокую старость. Одежда на нем была из тонкого флёра, с изображением разных неизвестных ему букв, и астрологических знаков. Всего же удивительнее показалась ему нижняя половина его тела, которая была деревянной.
– Вы удивитесь, – продолжал старик, – но я выведу вас из сомнения изъяснением всего того, что вы здесь ни увидите. Не опасайтесь Тригладита. Его нет дома; он улетел на Тамарские границы, предводительствовать там в собрании ведьм. Сила находящейся у вас книги воспрепятствует ему знать о том, что здесь происходит. Я расскажу вам приключение мое, которое всем известит вас.
Повесть древлянского князя Миловида
«Я рожден в странах обширной России, близ великого озера Меотиса[46]. Рождением моим я обязан владетелю древлян, князю Премиславу, и княгине Драгоусте, дочери старо-славенского князя Стосила. Первыя годы моей жизни прошли без всяких происшествий, исключая то, что воспитали меня так, как приличествует мое состояние. Мне уже исполнилось шестнадцать лет, как я получил чрезвычайное желание осмотреть соседние земли. Охота к странствиям так мною овладела, что я не долго думая отправился в путь, не испросив на то позволения от моего родителя. При первом удобном случае я ему объяснился. По счастью родитель мой отпустил меня с тем только требованием, чтобы я возвратился прежде года. Я обещался исполнить повеление его, собрался в путь, простился с моим родителем и матерью, которая не могла без пролития слез снести разлуки со мною. «Любезной сын, – говорила она, – я не могу удержать тебя от предприятия, способного послужить к просвещению твоего знания. Но сердце мое предвещает нечто такое, что наполняет горем дух мой. Но я предаю тебя во власть судьбы; предел которой неизбежен. Молитвы мои будут сопровождать тебя повсюду, где бы ты ни обретался».
Я выехал, не взяв с собою даже великолепного эскорта, назначенного моим родителем. Все спутники мои состояли из дядьки и любимца моего Красовида. Я проехал несколько земель, осматривая всё, достойное моего внимания, и прибыл напоследок в столицу Болгарскаго князя. Расположившись на постоялом дворе, стоявшем на берегу реки Волги, сходил я осмотреть город. Положение его настолько мне полюбилось, что я вознамерился некоторое время прожить в нём.
В один день, прогуливаясь по берегу реки, зашел я к самым стенам княжеского сада. Устав от ходьбы, сел я отдохнуть под тенью деревьев, посаженных около схода к реке, сделанного от садовых ворот. Тихий ветерок, навевающий тогда, колебал листву на сучьях, висевших над моей головой; что производило приятный шум, соединяемый с журчанием воды, текущей по водопадам, из находившегося близ садовой стены фонтана, и склонило меня ко сну. Я лег на траву, и сладко заснул.
Покой мой прерван был разговорами нескольких человек, приближавшихся ко мне. Я открыл глаза, и увидел идущую девушку чрезвычайной красоты. Препровождали её двенадцать служителей, которые, как мне показалось, оказывали ей большое почтение. Это уверило меня в её значимости. Я заключил, что она была никто иная, как дочь князя Болгарского Прелеста; что и на самом деле было так. Она, пользуясь хорошей погодой вышла прогуляться на берег реки, и увидев меня в иностранной одежде, любопытствовала посмотреть.
Я притворился спящим, и желал услышать, что они будут обо мне говорить. Княжна приблизившись ко мне, долго меня рассматривала, и наконец сказала потихоньку, как видно опасаясь меня разбудить, к одной из девиц своих:
– Милонрава! Рассмотри этого молодого чужестранца, сколь он прекрасен!
– Правда, – отвечала та, – я признаюсь, что в жизни моей не видела таких правильных черт лица.
Наложив руки мои на глаза, я с осторожностью, чтобы того не приметили, смотрел на княжну. Имя её согласовывалось с лицом ее; и я с первого взгляда поражен был её прелестями. Не знал я, что следовало мне начать, встать ли, или притворяться сонным. Последнее избрал я за лучшее в моем смятении.
Прошло около четверти часа, что Княжна не преставала меня рассматривать. Вид лица её доказывал, что быть близ меня ей не наскучивало.
– Примечай, Милонрава, – говорила она, – эту нежность, эту белизну, эти правильные черты лица его. Эти прекрасные светло-русые волосы; всё это свидетельствует о том, что он не простого происхождения.
Нечаянный случай открыл им подлинное мое состояние. Во время сна, полукафтанье мое развернулось, откуда выпала бывшая у меня на шее лента, и осыпанная алмазами золотая звезда, на коей были написаны мое достоинство, имя и день моего рождения[47].
– Ваше высочество, не ошиблись, – сказала Милонрава. – Рассмотрите эту звезду, и прочтите, что на оной написано…
– Ах! … это молодой древлянский князь! – сказала княжна торопливо. – Каким чудесным случаем находится он здесь, и один? Пойдем скорее прочь, пока он не проснулся. Присутствие его мне кажется опасным, – продолжала она, раскрасневшись… – Я не знаю, что вселяет в меня робость, препятствующую здесь помедлить! – С этими словами она поспешно удалилась, наполнив мысли мои удивлением, а сердце – неизвестною мне печалью.
Смущение препятствовало мне собрать мысли, рассеянные таким внезапным случаем. Я лежал, не смея встать, и провожал глазами, виновницу неизвестного мне дотоле беспокойства. Когда они ушли, и я пришел в себя. Я встал на ноги, чтоб удалиться от места, где не чувствовал себя в безопасности. Чем далее поспешные шаги меня оттуда удаляли: тем ближе были мысли мои от княжны. Я истолковывал различным образом, сказанные ею слова: «Присутствие его мне кажется опасным!» «…я не знаю, что вселяет в меня робость, препятствующую здесь помедлить…» – Прелести её наполнили всё мое воображение, и представляя себе прекрасный образ её, понял я, что отсутствие её для меня было невыносимо. Я смущался, не зная, с чего начать. Я исчислял все мои мысли, сравнивал их с состоянием моего сердца, и сознавал, что влюблен. Стократно покушался возвратиться назад, и столько же раз опровергал это. Словом, я шел, не зная куда. Встретившийся со мною Красовид, который меня искал, тотчас понял по лицу моему, что со мною случилось нечто чрезвычайное.
– Ах! Что я вижу, дражайший князь! – сказал он мне торопливо; – вы смущены. Беспокойство написано на лице вашем… Откройте причину вашего беспокойства.
Но слова его вместо того, чтобы вывести меня из смущения, еще больше его умножили. Сердце мое воспламенилось, голос исчез из уст моих, и я наговорил ему тысячи таких слов, смысла которых и сам не понимал. Хотя я ничего таить от него не мог; но мне не доставало слов к изъяснению моих чувств. Безмолвные звуки, подкрепленные телодвижениями, заменили речь мою. Наконец придя в себя, решил я его удивление, объявив ему в коротких словах, что предмет носящий в себе бессмертную красоту, и увиденный мною нечаянно, влил в душу мою сладкую отраву любовной страсти; и что заразившая меня этим нежным пламенем, была никто иная как дочь здешнего государя.
– Как! Вы влюблены! – сказал Красовид.
– Всё так, любезный друг, – отвечал я ему; – в первый раз ныне почувствовал я муки, которые терпят сердца, не имеющие надежды быть в страсти своей счастливыми.
– Но что же приводит вас к такому беспокойству? – говорил любимец мой. – Вы не имеете причин сомневаться, что князь Болгарский,= не посмеет отвергнуть ваше требование о его дочери. Ваш сватовство должен он счесть за особое счастье, беря во внимание силы вашего родителя.
– Знаю все, – отвечал я; – величие отца моего обещает мне многое. Но не это тревожит мой покой. Я страстно люблю княжну Прелесту, и хочу, чтобы и она ко мне чувствовала то же, и согласилась за меня пойти не ради пространства земель многолюдного княжества, наследником которого я являюсь. Нет, друг мой, такой брак сулит мне тысячу несчастий. Я желаю прежде из уст её узнать, что я ей не противен; но не вижу к тому никакой надежды. Это-то и есть причина моего беспокойства. Я твердо решил презреть все опасности на свете, только бы достичь моего желания.
Красовид постарался представить мне невозможность моего предприятия, и посоветовал, не вдаваясь в опасности, искать брачного союза торжественным посольством. Стократно выдумывал он средства, чтоб отвести меня от такого намерения: ничто не успевало. Я решился или умереть, или лично поговорить с княжною.
В таких разговорах пришли мы на наш постоялый двор. Целую ночь не мог я закрыть глаз. Желание обладать прекрасной княжной, не давало мне покоя, и изгнало от меня сон. Чего бы я ни выдумывал, все казалось мне неудобным; никак невозможно было добраться до княжны, которая по обыкновению той земли повседневно была под строжайшим присмотром. Прошло несколько дней, в которых каждый час умножал мое беспокойство. Я предался тоске, которая нанесла опасность моему здоровью, и истребила живость лица моего. Хотя сказанные княжной слова, неким образом и уверяли меня, что я ей не противен; но я толковал их иначе.
В задумчивости моей, вышел я однажды прогуляться, чтоб наедине посвободнее порассуждать о моей страсти. Идя глухим переулком, встретился я со одной старухой. Бледное мое лицо, смущенные глаза, и склоненная голова, доказывали ей моё уныние.
– Молодой чужестранец, – сказала она, – вид ваш открывает состояние тайных ваших мыслей. Не скрывайте от меня терзающую вас печаль; может быть, я смогу принести вам облегчение. Сострадание мое обо всех несчастных не в силах сносить вашего смущения. Скажите мне…
– Оставь меня, старушка, – отвечал я. – На что тебе знать то, в чем ты мне не можешь оказать ни малейшей помощи?
– Может быть и могу, – прервала она речь мою. Я хотел от нее удалиться; но она, удержав меня за руку, сказала: – Постой, князь Миловид, и не старайся скрываться; я тебя довольно знаю.
– Как! Тебе известно имя мое? – вскричал я с удивлением.
– А я знаю и иное, равно как и причину твоей печали. Знай же, что я – та благодетельствующая волшебница, которую называют Рушибедой. Родитель твой, древлянский князь Премислав, и мать, княгиня Драгоуста, мне хорошо знакомы. С самого часа рождения твоего, они отдали тебя мне на сохранение. Я, взяв тебя на мои руки, с тех самых пор пекусь о твоем благополучии. И так не удивляйся, что я пришла извлечь тебе из твоего уныния. Обстоятельства твои не столь достойны сожаления, как ты думаешь: Княжна сама влюблена в тебя. Впрочем, будучи во власти моей не оставляй надежд.
Неожиданная встреча эта наполнила меня страхом, а слова волшебницы – радостью. Я пал к ногам ее, и принес чувствительную благодарность за её обо мне заботу.
– Встань, любезный князь, – говорила она, поднимая меня. – Сегодня же вечером увидишь ты княжну Прелесту, и из уст её узнаешь обстоятельство твоей судьбы. Кольцо это, – продолжала она, подавая мне его, – будет делать тебя невидимым, если ты положишь его в рот. Ободрись! теперь ты имеешь в руках надежный способ достичь предмета твоей страстной любви. Впрочем иные обстоятельства принуждают меня расстаться с тобою. Я постараюсь упредить все, способные случиться с тобою опасности, если только это не будет сверх моей силы. – И с этими словами она исчезла, наполнив радостью и надеждой мою душу.
В тот же час испытал я силу моего кольца. Я положил его в рот, и пошел назад. Встретившийся со мною Красовид, вытерпел первый опыт моей невидимости. Я щелкнул его по носу, и навёл на него такой страх, что он счел щелчок полученным от нечистого духа. Скорое его бегство, и наполненное ужасом лицо, доказали мне, что он меня совершенно не видит. Смех, от коего я не мог при этом удержаться, дополнил его ужас. Ноги его подламывались, и он приседал с каждым шагом.
– Не бойся, любезный Красовид, – закричал я ему, вынув из рта кольцо. – Теперь ты видишь, что у меня есть способ пробраться к Княжне. – Затем я рассказал ему всё моё приключение. Радость его при этом, доказала мне в тот час, как сильно он любил меня…
* * *
Солнце свершило уже дневной путь свой, и готовилось скрыться в морских водах; румяная заря простирала на бледнеющий горизонт свои багряные волосы, когда я вышел из моего постоялого двора, и поспешил в то место, где жила владетельница моего сердца. Вырвавшийся из тенет олень, не с таковою быстротой направляет бег, спасая свою вольность. Я летел, а не шел, наполненный сладостным воображением. Ничто мне не препятствовало. Двери сада, в коем был дом княжны, были не заперты. Я вложил в рот кольцо, и прошел сквозь стражу.
Редкое великолепие и украшение сада, не привлекали моего внимания, наполненного прелестями княжны. Пройдя одну густую покрытую дорогу, узрел я мою богиню, сидящую на дерновой софе. Смущенные глаза изъявляли беспокойство её мыслей. Она опираясь на снежно-белую руку, погруженная в глубокую задумчивость. Не приготовившись предстать перед нею, я пришел в великое смятение. Обробев, стоял я неподвижно. Живость моя мне изменила, и я не ведал, что начать. Однако я все же собрал дух мой, и вознамерился предстать. Я вынул кольцо, надел его на руку, и приближаясь, пал к ногам Прелесты, рассказав ей все, что могла влить страсть в мои мысли… Но могу ли я описать вам подробности этого счастливого часа! Княжна узнает меня, удивляется, случайно увидев, меняется в лице. Полагает сердиться за мою дерзость; упрежденное ею в пользу мою, сердце за меня предстательствует. Гнев её смягчается, и прерывающимся голосом произносит она:
– Какое странное явление?!.. Какая смелость побудила тебя, князь, предаться таким опасностям? Чего ты от меня хочешь?
– Всесильная страсть, – отвечал я с трепетом, – и чистый пламень, который с первого взора возжег прекрасный образ ваш в моем сердце, разрушили границы моей терпеливости, и принудили пуститься на все, только бы принять из уст ваших определение судьбы моей.
Смятение вновь охватило княжну, молчание продолжается, сердце её волнуется. Страх опасности моей заступает место всего, и она вопрошает:
– Каким чудесным образом прошел ты, Князь, сюда?..Спасайся! жизнь твоя в опасности. Разве тебе неведомы наши уставы?
– Любовь сильнее всех опасностей, – отвечал я. – Жизнь моя в безопасности. Благосклонная ко мне волшебница доставила мне средство, войти сюда невидимым. Кольцо это (которое я снял с руки моей) имеет в себе следующую сверхъестественную силу.
Я встал, положил кольцо в рот и сделался невидим, а затем опять вынув его, надел его на палец. Новое удивление для Княжны! Она не знала, что отвечать мне. Я вновь бросился на колени, повторяя про жалостное состояние моей страсти, и действие её очарования на моё сердце. Пролитые при этих словах слезы, подвигли её в мою пользу; она поднимает меня. Ответы её, исполненные скромности и величия, показывали мне одну только спокойную благодарность за предпочтение; но в глубине сердца была она полна заботы о моем утешении. Стыдливость покрыла лице ее, и придала ей тысячу новых прелестей. При этом глаза мои воспламеняются вновь, сердце трепещет, голос исчезает в устах моих; более желания, более застенчивости. Но надежда ободрила меня: я обрел дар речи. Разговор мой был стремителен и наполнен жаром. Княжна была тронута, волнуема, смятенна. Она хотела показать, будто сомневается; боится и еще колеблется. Бесполезные усилия для сердца, чувствующего равную страсть! Сердце её слабеет, глаза оживляются, и она склоняется в мою пользу. И наконец она объявляет мне состояние души своей, и действие причиненное мною в её сердце.
– Какой восторг! какая радость овладела мною в тот час!.. Невинное веселье! Для чего ты не вечно продолжаешься? – так говорил Миловид пред Гассаном, приведенный в восторг от этого воспоминания, и испустив тяжкий вздох. – Но в превратной нашей жизни малейшие отрады влекут по себе стократные печали.
Слова Прелесты меня оживили. Сладкий жар разлился в моих жилах. Я осмелился поцеловать прекрасную её руку, и сообщил ей, что я пылаю желанием соединиться с ней священными узами, и иметь с нею одну судьбу, одну душу, и одну жизнь. Но что не получив на то её соизволения, не хотел искать милости у её родителя через посольство, опасаясь тем оскорбить ее; но что теперь желание мое свершается, и ничего более не осталось, как искать благосклонности на это её отца. Княжна довольна была моим признанием. Первое наше свидание кончилось в уверениях и клятвах о вечной верности, и в желаниях благополучного конца наших намерений. Очередное свидание было назначено в следующий день, и я не преминул явиться.
