Михаил Чулков
Русские сказки, богатырские, народные

Полная версия

Рассказ Царь-девицы

«Я родилась от Турда, князя Угров, и есть плод тайной его любви с одною из первейших красавиц, служивших супруге его. Ревность княгини, открывшей эту склонность отца моего, принудила его удалить родительницу мою от двора своего, но это не воспрепятствовало ему посещать довольно часто хижину земледельца, где мать моя нашла убежище. Это стоило жизни несчастной моей родительнице, ибо княгиня Угрская, проведав про это жилище, велела предательски умертвить её. Я в тот миг была у грудей её и заранее определена жертвою гнева княгини, но посланные, сжалившись над младенчеством моим, отдали меня встретившейся старухе. Она была волшебницей и воспитала меня вместо дочери. Князь Турд настолько сокрушался о смерти моей матери, что в непродолжительное время последовал за нею в гроб.

Вся надежда моя тем пресеклась, и участь моя зависела от одной моей воспитательницы. Она, предвидя, по науке своей, опасность, угрожающую мне от мужчин, заключила дать мне отменную силу и научить всем богатырским ухваткам, чтоб я, странствуя в мужском одеянии, могла избегнуть грозящих мне несчастий. Воспитание вложило в меня столь великую склонность к такму роду жизни, что я иногда сомневалась в истинном моем поле. Достигнув пятнадцати лет, испросила я дозволения у моей воспитательницы выступить на подвиги и, получив вооружение, отправилась. Я странствовала по разным дворам северных государей, приобретая великую славу на разных потехах и поединках с богатырями. Страсть побеждать сильных витязей настолько мною овладела, что я, приезжая в какую-нибудь землю, вызывала на поединок богатырей той страны, в случае же непослушания принуждала к тому неприятельскими действиями. Я перебила и переувечила их немало. Слава моя и гордость умножились, мне казалось уже приятнее торжествовать, покоряя мужчин, открыв настоящий мой пол, и я назвалась Царь-девицею, поскольку слово «царь» казалось мне всего приличнее побеждающим. По несчастью, быв в Великой Польше, проезжала я сквозь один непроходимый лес и имела сражение с неким чародеем, именуемым Твердовским. Тот опустошил дорогу, которую я проезжала, и губил всех на неё вступающих. Он явился ко мне в виде страшного мертвеца, имеющего железные когти, напал и старался растерзать меня. Я имела достаточно отваги, чтобы отразить его нападение, и чародей, видя неудачу, отошел от меня, произнося ужасные клятвы и угрозы. Он предвещал мне, что я скоро буду побеждена неким Киевским богатырем. Я посмеялась таковым угрозам, но с того времени, конечно, по чародейству Твердовского, сделалась я очень сонлива. Для чего, победив тысячника киевского, удержала я его при себе, для стражи во время моего сна. Но чему быть, то пусть и будет. Ты, любезный неприятель, превозмог мою предосторожность и… дал мне знать, что женщина подвержена своим слабостям и что мужчины имеют много средств победить её гордость… Признаюсь, что наглый твой поступок поверг меня в отчаяние, и справедливый гнев мой побуждал к жестокому над тобой отмщению, но посреди самой моей ярости находила я в себе чувство, в пользу твою клонящееся. Долго я сражалась сама с собою, осуждала убеждающую меня слабость. Стократно определяла твою погибель, столько ж уступала моему сердцу и наконец испытала, что я женщина. Я не могла простить тебя, но невозможно уже было и покушаться на жизнь твою. Она стала мне драгоценною, и я искала уже тебя для того только, чтоб ты признался в вине своей. Я сыскала тебя и жертвую. Я познаю цену победы моей. Тогда я покоряла богатырей только временно, но в тебе надеюсь иметь пленника навеки».

Этот пламенный разговор окончился поцелуем и подал случай богатырю Киевскому наговорить тысячи нежных извинений, тысячу ласк; но я сомневаюсь, чтоб он удержался от преступления, в коем извинялся. Сказать правду: не существенность преступления составляет вину, а обстоятельство и время.

Солнце взошло уже, и самодержец Русский увидел опасную неприятельницу, с покорностью подвергшуюся его законам. Царь-девица не скрыла, на каких условиях вступает она в подданство. Алеша Попович просил дозволения у своего государя, о дозволении сдержать ему свое слово. Владимир охотно соизволил дать согласие на их брак, который был совершен во дворце в тот же день с превеликим торжеством. Пиршества продолжались целую неделю, и старый богатырь Чурило Пленкович, подгулявши на свадьбе у сына, имел случай сказать: «Противу жестокой женщины всегда должно высылать молодого пригожего детину».

Больше о подвигах славного богатыря сего неизвестно. Насилие времени лишило нас дальнейших о нем сведений, кроме того, что он жил в великом согласии со своею женою и одарен был от великого князя великим имением. Слышал я, что есть отрывки о победах его, учиненных во услужении Владимировом, в летописях Косожских и Угрских, но и эти также не пощажены были древностию, и сказывают, что листы в них все сгнили.

Впрочем, желающие узнать о прочих славных и могучих богатырях русских, также и о богатыре, служившем князю Владимиру под именем дворянина Заолешанина, те да потрудятся поискать повествования о них в тех курганах, коих довольное число в разных местах находится. Уверяют, что все эти земляные насыпи заключают в себе свидетельство славных происшествий, но я не имею времени их раскапывать.

Между тем для первой части этого

БУДЕТ ДОСТАТОЧНО

Часть вторая. Сказки народные

Сказка I. Про вора Тимоню

В одной деревне жил старик. О древности его свидетельствовала лысина, с которой от долгого ношения шапки слезли все волосы. Словом сказать, он в доме его служила ночью вместо месяца. Помощницу у себя имел он равных с ним лет, но отличалась от него она горбом. Однако речь у нас пойдёт не о статях их, а о сыне их, Тимоне, который был малым проворным, но еще ничему не был научен, кроме как игре на сопилке. Старику казалось, что послушав музыку, напоследок захочется поесть, и что сопелкино свистенье – худая для желудка пища и чтобы попищав не ложиться спать с голодным брюхом, вздумал он отдать сына учиться какому-то ремеслу. Но прежде всего следовало посоветоваться об этой со старухой, которой он, о том доложив, затребовал о том мнения. И представил, что он желал бы сына определить учиться одному из двух ремёсел: кузнечному или портняжному.

– Нет! – заявила старуха – ни тому, ни другому. Кузнец ходит около огеня и сажей марается, и тем больше походит на чёрта, чем на человека. Разве ты хочешь его сделать пугалом? А портновское ремесло – хотя и изрядное художество, но ведь приходится день-деньской сидеть согнувшись, так ведь недолго, друг мой, заработать чахотку!

– Ну так чему ж ты думаешь учить его? – вскричал старик.

– Надобно отдать его учиться золотарству либо малярству, либо тому подобное.

– Да ведаешь ли ты, – перебил её старик, – сколько придётся заплатить за такую науку денег? Наших животов на столько не станет.

И так долго споря чуть не дошло у них дело до драки. Сердитая старуха уже вооружилась было кочергой, но… Но скучно описывать мне их ссору, а лучше я скажу, что согласились они оба отдать сына тому мастеру в науку, который первый попадётся навстречу. Итак старик, взяв с собою положенные на учёбу сына десять рублей, и сопровождаемый Тимоней, выступил. По случаю первыми с ними встретились два родных брата, питающихся «подорожной пошлиной», а при том еще и искусные портные, которые столь проворно владели своими иглами, что «раз стегнёт, то шуба да кафтан», а проще сказать, оба они были разбойниками.

Старик, поздоровавшись с ними, спросил их: не художники ли они?

– О, и весьма искусные, – отвечали ему разбойники.

– А какое ваше ремесло? – продолжал расспрашивать старик.

– На что тебе это знать? – отвечали они.

– Я хочу отдать сына в науку, – объяснил старик.

– С радостью! – вскричали оба. – Мы это берём на себя. Научим сына твоего всему тому, что умеем сами. Ремесло наше называть тебе не для чего, но ведай, что тужить ты не будешь, отдав нам его в ученики.

– Но сколько вам, родимые вы мои, следует за труды? – промолвил старик.

– Не менее двадцати рублей, – отвечали бравые мастера.

– Ох, где же мне взять столько? У меня только и денег, что десять рублей, – отвечал старик.

– Ну добро, подай хотя бы и те сюда, уж что с тобою поделать? Быть по сему. Хотя бы и десять рублей.

Старик, отдав деньги, препоручил им сына своего в ученье, и хотел было уже идти домой, но вспомнив, что для начала не худо было бы узнать, где новоявленные учителя живут, возвратился и проследовал за ними.

Домик их стоял в глухом лесу, где оба они жили вместе с девушкой – их родной сестрою.

По прибытии туда с Тимони сняли худой деревенский кафтанишко и одели в хорошее платье, а старика попотчевали винцом. И так отец с большим удовольствием оставил их жилище.

По наступлении ночи вздумали удальцы показать Тимоне первый опыт своего искусства. Почему вооружив юнца, как и себя, длинной рогатиной и большим ножом, вышли на дорогу. Тут один из учителей сказал ученику: «Когда нападут на нас какие люди, что ты, Тимоня, будешь делать?»

– А это что? – отвечал он, выхватив нож. – С ним мне мало будет и десяти человек.

– Ну, из тебя, пожалуй, толк выйдет, – отвечали разбойники, – но прежде лучше будет испытать тебя не таким опасным делом, каковое обычно бывает при требовании с проезжающих пошлины. А пойдём-ка мы и залезем в близлежащий монастырь, в архимандритову кладовую, там будет чем нам поживиться.

– Как изволите, – отвечал Тимоня. – Куда мастер, туда и ученик.

Итак, отправились они в чужую клеть – там песни петь. По прибытии в обитель закинули они железный крюк за кровлю кладовой, куда Тимоня по верёвке и отправился, и впервые доказал, что ученик он понятливый. В кровле тотчас образовалась скважина, в кладовой сундуки отверзаются, мешки с деньгами восстают с ложа, лишается хозяин долголетних трудов своих, с коими собирал он и копил свои денежки, мешки спускаются из кладовой на землю, а их старательно прибирают Тимонины учителя. Всё дело шло по заведённому порядку, если бы Тимоня был поглупее. А он узнал, что его учителя из полученных денег не дадут ему ни полушки. Почему он и вытащил из сундука для себя архимандритову шубу на собольем меху. Однако как только он её сбросил, один из его наставников надел её на себя. Тимоня, спустившись начал искать её на земле ощупью, ибо было темно. Учителя его спросили, чего он шарит?

– Шубу свою ищу, отвечал тот.

– Какой еще «своей»? – отвечал ему один. – Вот она на мне. Да и с чего ты решил, что она тебе принадлежит?

– Потому, – отвечал ему Тимоня, – что я взял её для себя, а не для вас.

– Но мы ведь твои учителя! – воскликнули оба, – а потому в сегодняшней добыче нет никакой твоей части.

– О нет! – воскликнул юноша громко, – Я для вас достал деньги, в них моей доли нету, согласен. Но шубу я брал для себя.

– Врёшь ты, дурак, – молвили оба брата.

– А коли так, по я пойду спросить об этом архимандрита, кому он отдаст, того и шуба, – заявил Тимоня.

– Посмотрим, как ты пойдёшь, засмеялись они.

– А вот так и пойду, только чур не робеть, – отвечал тот, и побежал к окну архимандритовой кельи, у которого спал его келейник, малый забавный и притом сказочник.

Тимоха прислушался: келенйник еще не спал, а архимандрит храпел во всю глотку. Он стукнул в окошко. Келейник, его открыв, выглянул наружу. Но лишь хотел он спроси ть, кто тут, как Тимоня вхватил его обеими руками за уши и выдернул вон, завязал ему платком рот и отдал под караул своим учителям. А сам с осторожностью забравшись в окно, лег на келейникову постель. Немного погодя начал он будить архимандрита. Учителя его, стоявшие под окном, услышав как будит архимандрита, взмолились оба, что бы он вышел вот оттуда. Провавлись ты, ругались они, чёрт с тобою и с шубою. Мы до беды с тобой дойдём. Но Тимоня не слушал их и закричал: «Отец архимандрит! Ваше высокопреподобие!

«Что? – отвечал тот томным голосом спросоня.

– Я видел сон дурной, – отвечал Тимоня. – Будто бы воры залезли к вам в кладовую и забрали деньги. А между тем взяли и шубу вашу. Тот, который лазил красть, взял её из сундука для себя. Деньги он все отдал товарищам, а сам желает одной только шубы. Но и той ему не дают. Кому бы вы приказали её отдать?

Архимандрит посчитал его за келейника своего, почему и сказал:

– О, как ты надоел! Куда ночь, туда и сон. Пожалуйста, не мешай мне спать.

Тимоня, помолчав немного, как только архимандрит снова стал засыпать, опять его раскликал и спросил:

– Да кому ж вы шубу-то отдать велите?

– Экой ты несносный человек! – сердито сказал архимандрит. – Кому ж еще, как не тому, который красть лазил? Но пожалуйста, дай мне покой!

Итак Тимоня, дав ему заснуть, вылез наружу и надел на себя шубу без всяких споров с учителями своими, которые при том еще и похвалили его умысел. Они возвратились домой, а придя первым делом припрятали добычу. После чего господа учителя стали между собой разговаривать об ученике своем Тимоне.

Проворство и вымыслы его крайне им понравились. Они надеялись от него и впредь видеть большей себе помощи, и чтобы удержать его при себе задумали отдать за него сестру свою, которая собой была вовсе не дурна, а чем и было Тимоне объявлено. Тимоня не упрямился столь выгодной женитьбе, ибо давали за невестой весьма приличное приданое. Он женился и став их зятем, стал уже не учеником двоих братьев, а товарищем.

По прошествии некоторого времени сказала ему жена:

– Худо нам, муженёк, и дальше жить с ними. Они воры отъявленные. Сверх того, ты ведь знаешь пословицу: «Сколько вору не ликовать, а палачевых рук не миновать». Слушай же моё желание и совет: лучше будет нам с тобой от них отойти. Хотя и не столь богато, но нам с тобой будет спокойнее в доме отца твоего.

Тимоне этот совет понравился. Он желание свое открыл шуринам своим, господам обдираловым. Хотя им слышать то было и досадно, но удерживать его они не могли. Они отпустили его на условии, дав ему свинью, с тем, что если они её у него в будущую ночь украдут, то им с него следует взять 200 рублей. А если нет – ему следует с них получить такую же сумму.

Когда же они у него эту свинью украдут, то и ему не следует от них обоих отходить, пока он ни них такую сумму денег не заработает.

– Очень хорошо, – говорит Тимоня, – я посмотрю как вы свинку-то у меня украдёте.

После чего собрал свой скарб и переехал вместе с женой в дом к своему отцу.

По прибытии домой замесил он в корыте для свиньи корм на одном вине. И свинья, наевшись досыта, стала бесчувственно пьяна. Тимоня тотчас же нарядил её в сарафан и положил её на печи в углу, где та и растянулась неподвижно. А сам вместе с женою лег в клети спать. Лишь только они заснули, как воры уже искали по всем хлевам и закуткам, но не сыскав желаемого, подошли к избе. Тотчас один из них влез в избу и потихоньку ощупал свинью. Но нащупав сарафан, без памяти выскочил вон.

– Что ты? – спросил его товарищ.

– Эх, брат, – отвечал тот, – ведь я чуть было беды не наделал. Это сопит та старая хрычовка, сватьюшка наша. Я её хватил за бок, как только не проснулась? А вонища от неё такая, что я чуть было не задохнулся! Однако постой, я знаю что теперь делать. Пойду спрошу у сестры – она мне спросоня скажет.

Он влез тихонько на клеть, прокопал крышку, и пошевелив сестру свою шестиком, сказал:

– Жена, а куда мы свинью-то дели?

– Как, ты не помнишь? – отвечала та, – мы в избе её положили на ночь, одев в сарафан.

Услышав это, брат спрыгнул с клети, как бешеный, бросился в избу к печи, сволок оттуда пьяную чушку, которая беспрестанно опорожняла излишек пищи, что было весьма неприятно для воровских носов. Однако они сволокли её со двора долой и, отойдя подалее, связали ей ноги, продели между них шест и помчали бедняжку на шесте во всю прыть. Однако, ехать на шесте ведь не в качалке, растрясло обожравшуюся свинью и учинился с ней обоюдный фонтан, который без остановки орошал воров и тем изобильнее, чем ускоряли они свой бег. Воры надеялись что выдумали наилучший способ для возвращения Тимони к прежней службе. Но опасаясь лишиться двухсот рублей, терпели они это жестокое искушение, и поспешали дорогой.

* * *

Тимоня же после отъезда свиньи скоро проснулся, а проснувшись и сам не сразу вспомнил, куда он дел свинью.

– Жена, жена, – воскликнул он, толкая жену под бок, – а куда мы свинью-то спрятали?

– Долго ли ты будешь меня об этом спрашивать? – отвечала та. – Ведь я тебе уже раньше сказала, что она лежит на печи в сарафане.

– Когда ты мне об этом сказывала? – вскричал он с ужасом.

– Недавно, – отвечала та, – конечно, ты ведь после этого заснул.

– Ну, прощай же наша свинка! – воскликнул Тимоня, соскакивая с кровати. – Конечно, её уже спровадили. – И побежал в избу.

Но на печи вместо свиньи на ощупь обнаружил он нечто мягкое, и совсем не схожее с приятным запахом, а именно то, что свинья ему оставила вместо благодарности за похмельное угощение.

Затряслись и у Тимони поджилки, но опасность и дальше жить у воров в работниках принудила его отложив бесплодное уныние, искать средства к поправлению беды. Он бросился к лошади и поскакал догонять путешествующую свинью, что ему вскоре и удалось. Воров он догнал вскоре, на самом входе в лес, и поехал за ними потихоньку. Довольно тёмная ночь препятствовала ворам его увидеть.

Вскоре оба весьма устали и решили отдохнуть, бросив в сердцах свинью на землю. Один из них сказал:

– Тьфу! Пропасть какая! Уморила! Но уж за двести-то рублей потрудиться можно.

Другой отвечал ему:

– Теперь бы я, брат, не пожалел бы рубля за подводу, чтобы эту стерву отвезти.

Тимоха между тем привязал свою лошадь, отведя её в сторонку, а сам, подойдя потихоньку, начал бренчать удилами узды, скинутой с лошади. Одни из воров, услышав это, сказал:

– Брат! Послушай-ка, никак спутанная лошадь ходит?

Тимоха продолжал бренчать. Вор уверился в своем предположении и без лишних околичностей бросился ловить лошадь, а другой между тем отдыхал, сидя близ свиньи.

Между тем Тимоха продвигался вперед от вора, который вознамерился поймать клячу. Так он незаметно завёл его далеко, где и оставил, а сам побежал к другому. Приблизившись к нему сажен на десять, стал он его окликать, говоря:

– Пособи, брат, расковать лошадь.

Тот, решив, что разговаривает с братом, двинулся к нему со словами:

– Экой же ты детина! Не можешь распутать лошади.

А Тимоня, будто не в силах удержать лошади, подвигался прочь и как отвёл его от дороги подалее, так и оставил его искать своего брата, который искал попусту лошадь, а сам побежал к свинье. Подхватив ее, он сел на лошадь и увёз домой.

Там он привязал путешественницу за ногу к стоящему посреди комнаты жернову, вокруг насыпал ржи, итак свинья начала кушать рожь и ходя кругом, принялась молоть жернова.

Сделав это, Тимоня опять отправился в постель и, ни о чем не думая, заснул спокойно.

* * *

Между тем воры сошлись вместе. Один спрашивал где лошадь, другой отвечал что и в глаза её не видел.

– Как? Ведь ты меня кликал «пособи распутать». – промолвил первый.

– Ты бредишь! – возражал второй. – Я ни слова не говорил.

– Ну, – сказал первый, – знать это Тимоха подшутил над нами. Пойдём-ка посмотрим, тут ли свинья?

Но довольно долго проискав свою добычу, так и не смогли её найти, из чего и догадались, что она в сопровождении зятя из возвратилась обратно в дом свой, куда они опять и побежали.

Зайдя во двор, подошли они к избе, и один из них сказал:

– Пропали, брат, наши с тобой 200 рублей. Ведь уже старая-то хрычовка проснулась, вот уже она и жернова налаживает, знать зерно молоть хочет. Однако сбегаю-ка я опять к сестре, и спрошу опять у неё опять по-давешнему, где свинья, может, она и не в избе?

Итак, забравшись по-прежнему на клеть, разбудил он её и спросил:

– Жена, а где свинья?

– Экой ты сонный. – отвечала та. – Разве ты забыл, что привязал её в избе к жернову?

Узнав, где свинья, бросился вор в избу, и, подхватив добычу, бросился вместе с братом своим, говоря:

– Нет, теперь он научил уж нас, больше не обманет!

Но в то время Тимоня опять проснулся и вскочил посмотреть свинку. Но, войдя в избу, узнал, что та украдена вторично. Нечего ему было больше делать, как бежать воров догонять и изыскивать опять способ к их обману.

Он бежал порожняком, а сверх того, отдохнув, был посвежее, следовательно ему было не трудно догнать усталых воров, тащущих на себе свинью. Он и шел за ними полегоньку до самого леса.

По приходе в лес сказал один вор своему брату, чтобы им обоим тут отдохнуть.

Но другой отвечал:

– Нет, брат, тут Тимоня, догнав нас, опять как-нибудь обманет. А вот перейдя лет, помнишь ли ты близ дороги пустую избу? Там мы сможем отдохнуть в безопасности. – На чём оба и согласились.

Услышав всё это, Тимоня бросился стороною вперёд и, вымазав лицо своё грязью, прибежал в ту самую избу и сел в развалившуюся печь, взяв в руки по кирпичу.

Не долго дожидался он тут своих бывших «учителей»: войдя в избу, бросили они свинью на пол.

– Ну брат, – сказал один, – теперь дело почти что сделано. Дай-ка выкурим по трубке табаку.

– Изрядно, – отвечал ему другой, вынимая огниво, но долго рубя, так и не смог трут зажечь. – Экая беда, – сказал он, – трут отсырел, как я по росе в лесу за пострелом-то Тимонькою гонялся.

– А ты пойди к устью печному, может быть, к саже прилипнет искра, – говорил другой.

Тот подошел поближе к печи и стал опять рубить.

Между тем Тимоня, выглядывая на него, щёлкал зубами. Вор, услышав, что нечто перед ним щёлкает, начал пуще рубить, и при отсвечивании огня поглядывал в печь. Тут присел он со страха на землю увидев перемазанное Тимонино личико. Он счел его за чёрта и от ужаса не мог больше произнести ни слова, кроме как только прерывающимся голосом:

– Ах, братец! Тут… чёрт!

Тогда Тимоня, застучав по печи, пустил кирпичный перун в другого вора, который бросился было к двери, но, ударившись лбом о притолоку, растянулся на полу без чувств.

А Тимоня, схватив у одного из них дубину, принялся потчивать ею шурьев своих, и столь исправно, что оба вскоре придя в сознание, устремились в бегство.

Трясущиеся от страха ноги принуждали их неоднократно спотыкаться, а Тимоня препровождал их кирпичной пальбою. Прогнав воров, он взял свинью и понес домой, куда прибыл уже на рассвете.

Едва воры отдохнули после ночных приключений, как разговор их обратился к закладу с их зятем. Ну, говорили они, теперь-то свинью хоть чёрт съест, но Тимоне она не достанется, и мы его возьмём к себе обратно жить. Потом пошли они прямиком в дом его, поскольку уже рассветало. Но придя оба они узнали, что заклад проиграли, и что не чёрт то был в пустой избе, а зять их.

– Экой ты плут, – сказали они, – ведь мы чуть было не померли со страху.

– Что же делать, братцы, – отвечал тот. – Вам хотелось взять с меня двести рублей, а теперь вы мне сами их заплатите.

Наконец взял он с них деньги и стал жить добропорядочно.