Михаил Чулков
Русские сказки, богатырские, народные
– Милый конь мой! – говорил я. – Ты, конечно, ведаешь, где сейчас обретается превращенный князь Печенежский. Довези меня к нему! Ты, о конь мой добродетельный, видел несчастье жителей этого города и, без сомненья, сожалеешь о мучении их? Помоги же мне их избавить!
Конь проржал троекратно и, приподнявшись, ударил копытами в землю, отчего та расступилась, и я на коне опустился в пропасть.
Если бы я не был обнадежен, что конь мой, погружаясь со мною в земные недра, поможет мне в избавлении несчастных узров, я конечно, усомнился бы в жизни моей, ибо скорость, с каковою летел я на иной свет, была чрезвычайна. Но я не имел времени предаться ужасу, поскольку в мгновение ока очутился на земле, освещаемой неким красноватым светом. Странные предметы меня окружали. Трава, находящаяся под моими ногами, казалась красной оттого, что вместо росы на ней лежали кровавые капли. Деревья были обагрены ею же, и вместо листьев росли на них человеческие головы страшного вида. Лишь только я почувствовал под собой землю, засвистали бурные ветры, и головы заревели мерзкими голосами. Они кричали мне: «О бедный Добрыня! Куда зашел ты? Погиб ты невозвратно!» Должно признаться, что я не без трепета внимал таковому приветствию; однако, имея в мыслях доброе намерение, отважно продолжал я путь мой. Не проехал я и ста шагов, как несчетное войско полканов[20] напало на меня. Лица и руки их обагрены были человеческою кровью, глаза светились, как раскаленное железо, и с каждым дыханием их вылетало из ртов их сверкающее пламя. Тысячи стрел полетели в меня из луков их, и спасению своему я обязан был на этот раз единственно броне, подаренной мне Добрадой, отчего и не превратилось тело моё в сито. Полканы, заметив безвредность стрел своих, заревели от досады и бросились на меня с ручным оружием, состоявшим из громадных древесных стволов, выдернутых с кореньями. Тогда-то и потребовалось мне всё проворство науки отводить удары саблей. Я махал ею во все стороны, рубил, колол и удивлялся действию моих ударов, а особенно силе задних копыт коня моего, поскольку, если пересекал я по десяти полканов за один взмах моею саблею, то конь мой разбивал их вдребезги по сотне одним ударом копыт. Скоро не видно стало нападающих. Они пали все до единого, и я последовал к представившемуся моим глазам зданию.
Если удобно привести воображение в самый ад, то кажется, и он не покажется столь ужасен, как это строение. Наружность его составлял плетень, свитый из всех родов ползучих змей. Головы их торчали наружу и испускали смертоносный пар, и свист их достаточен был, чтобы повергнуть в трепет самого бесстрашного человека. Кипящая кровью река текла вокруг плетня с клокотанием. Чудовища неописуемой мерзости выглядывали из нее, глотали кровь и словно погружались. Исполин с двадцатью руками стоял на мосту и стерёг вход. Я видел множество богатырей, пытавшихся перескочить по мосту и неминуемо погибающих. Исполин хватал их, перекусывал пополам и бросал в реку, где чудовища их пожирали. Крылатые змеи страшных видов летали над зданием, сделанным из чистого стекла, в котором слышно было кипение смолы и серы. Великое колесо из раскалённого железа с острыми острогами вертелось в пропасти, где клокотала горящая смола, с ужасными громом и стуком. Крылатые змеи нападали на исполина и старались, захватив его, повергнуть на колесо, он же с крайним усилием отбивался от них, беспрестанно между тем защищая вход покушающимся ворваться богатырям.
Не знал я, что заключить о поступках этого исполина. Непонятно мне было, каким образом он, находясь в очевидной опасности быть поверженным на раскаленное колесо, имел столько ярости умерщвлять людей, пекущихся, может быть, избавить его от нападающих змиев. Но взор на погибель множества столь отважных воинов исполнил меня справедливого гнева. Я бросился, чтобы спасти их и умертвить чудовище. При приближении моем к мосту гром и стук в пропасти усилились, так что казалось, весь свет превращается в ничто. Крылатые змеи устремили на меня пламенное сияние, чудовища речные завыли ужасными голосами, и исполин протянул на меня все двадцать рук, выпустив из них острые кривые когти, подобно тому, как выпускает их тигр, ловящий свою добычу. Мне потребовалось всё присутствие духа, чтоб не оробеть при виде этой ужасного зрелища. Я ударил наотмашь саблей по великану, и так удачно, что не у него осталось ни одной руки. Тот страшно заревел и бросился ко мне с разверстой пастью, чтобы меня проглотить, но второй удар отделил прочь его дебелую голову, которая упала к ногам моего коня. Я соскочил, схватил голову за волосы, и в то же самое мгновение здание, все окрестности, труп великана, река и мост с ужасным треском обратились в густой дым, которым меня всего окутало. Земля заколебалась под моими ногами, и казалось, что, вихрем подхватив, меня понесло посреди непроницаемого мрака; однако я не упустил из рук головы великана.
Представьте, всепресветлейший князь, в каковом удивлении я был, обнаружив себя через несколько мгновений на площади пред дворцом царицы узров! Вместо головы исполина я держал в руках молодого человека редкой красоты. Я тотчас выпустил волосы его из моей руки, и молодой человек бросился ко мне с объятиями, он принес мне свою благодарность в чувствительнейших выражениях, восхвалял мою неустрашимость, и, словом, от него я узнал, что он-то и был заколдованный князь Печенежский. Я оглянулся вокруг и не видел уже ни одной каменной статуи, ни мучащих их нетопырей. Все приняли прежнее подобие людей и радостными восклицаниями наполнили площадь.
Между тем как народ стекался ко дворцу, полюбопытствовал я узнать причину жестокого поступка Сарагура и подробности несчастного приключения народа узров и избавленного мною князя, почему тот и начал.
Рассказ Печенежского князя
«Несчастия мои и Карсены, царицы страны узров, заслуживают сострадание всякого великодушного сердца, к каковым я и отношу ваше, ибо мы иных не заслужили. Я – владетель сильного народа, обитающего по обеим сторонам Аральского моря, или известных всему свету храбрых печенегов. Курус мое имя, и в малолетстве моем, по особому дружелюбию отца моего с царем узрским и славе наук, процветавших в этом государстве, воспитывался я при дворе родителя Карсены славным волхвом Хорузаном. Мой наставник знал все таинственные науки и имел книги Зороастра, однако никогда не употреблял власти своей к произведению зла и чародейные книги персидского волхва хранил с великой заботой. Сарагур, известный свету своей свирепостью, был родной брат отцу Карсены и также был в числе учеников Хорузана. Лютый нрав его был заметен еще с малолетства, и по этой причине Хорузан скрывал от него все, чем только могла подпитаться его злоба. Я и царевна узрская росли вместе, мы почувствовали взаимную страсть, и от времени любовь наша стала беззаветной. Царь узрский со удовольствием взирал на наши чувства, как на средство, благодаря которому две могучие державы объединятся, ибо Карсена была единственная дочь его, а я был наследником престола в моем отечестве. Но и Сарагур мечтал через брак со своей племянницей получить корону. Я пресекал его надежду и потому был предметом его жесточайшей ненависти. Однако он он не смел ни нападать на меня, зная милость ко мне своего брата и любовь всех узров, ни покушаться на жизнь мою, когда покровительствовал меня Хорузан, потому удалился он из отечества и тайными происками довел до крайнего разрыва народы печенежский и узрский. Дружба правителей их разрушилась, разгорелась жестокая война, и я отозван был ко двору моего родителя. В слезах расстался я с моей возлюбленной. Мы оба были в отчаянии, но уверили друг друга в том, что сердец наших ничто разлучить не сможет. По приезде я едва успел я застать в живых моего отца. Жестокая болезнь лишила меня его на другой день моего приезда. Я взошел на престол, остановил неприятельские действия и чрез торжественное посольство стал искать у царя узрского возобновления ко мне его прежних милостей, потребовал его дочь себе в супруги и передавал ему скипетр печенежский в залог моей к нему преданности, не желая при жизни его нигде быть владетелем, кроме сердца Карсены. К несчастью, Сарагур возвратился ко двору своего брата. Он в странствиях своих преуспел в изучении чернокнижной науки, предательски убил нашего наставника Хорузана, завладел книгами Зороастра и вскоре стал страшен и самому аду и своими магическими чарами сумел отвратить от меня сердце царя узров. Все мои предложения были отвергнуты, и я вынужден был вести оборонительную войну, поскольку и самый мир мне был не дозволен. Я поручил управление государства и войсками моим вельможам и военачальникам, а сам тайным образом стал видеться с Карсеной, питая надежду, что если даже не смогу покорностью своей убедить отца ее, то хотя бы попытаюсь её саму склонить к бегству в мое государство.
Между тем Сарагур со всею своею чародейною помощью не мог ни склонить сердца Карсены, ни довести царя-брата согласиться на такой кровосмесительный брак, ибо некая покровительствующая ей волшебница, по имени Добрада, в том ему препятствовала. Однако ж он нашел время, в которое ему удалось отмстить своему брату за мнимое презрение. Он отравил его, постарался похитить престол и силой жениться на Карсене. Убийство его открылось, всеобщая ненависть народа к нему усугубилась, и он вынужден был оставить государство, поскольку опасался смерти. Поистине, есть часы, в которые и колдуны не бывают в безопасности. Карсена была возведена на престол, и я предстал перед ней, уже увенчанной царской диадемой. Только тот, кто страстно любил и был любим взаимно, может представить нашу радость. Я был объявлен женихом царицы узров, и уже был назначен день, в который следовало соединиться двум могучим державам, навеки прекратиться вражде их народов и мне предстояло стать счастливейшим из смертных. Я сидел у возлюбленной моей Карсены, разговоры наши исполнены были нежности, прекрасная рука её прилеплена была к устам моим; вдруг сильная буря вырвала оконные рамы в комнате, где мы сидели, густое черное облако влетело к нам, и из него выскочил Сарагур во всем своем страшном наряде. В руке держал он жезл, обвитый змеями, зодиак висел через плечо, и страшная пена била изо рта его. «Изменники, – вскричал он, – вы не долго будете ждать возмездия за оказанное мне поругание!» Затем он пробормотал некие непонятные слова, бросил письмо на колени моей возлюбленной, и в то же мгновение увидел я её обращенную в камень. «Не может быть иного состояния, более пристойного твоему нечувствительному ко мне сердцу», – издевательски сказал он мне. Вся кровь во мне закипела. Я хотел было обнажить меч мой и наказать мучителя, но руки мои мне не повиновались. Чародей наслаждался моим бессилием и продолжал: «Я презираю гнев твой, ничтожный князь! Ты никогда не будешь владеть своею Карсеной. Она же хоть и будет иметь прежние к тебе чувства в своем окаменении, но никогда уж тебя не увидит, равно как и ты ее».
С этими словами он подхватил меня за волосы и помчал по воздуху. Я увидел всех людей и тварей во всем государстве узров, превратившихся в камень. Наконец чародей провалился со мною под землю, где произвел всё, что вы видели: и то ужасное здание и чудовищ, крылатых змиев, и меня самого представил исполином, коего вы убили и тем разрушили наведённые им чары. Я должен был мучиться беспрестанным страхом от змиев, поминутно старающихся подхватить меня и повергнуть в горящую пропасть на раскаленное колесо. Я имел прежние чувства к моей несчастной царице и терзался отчаянием, что никогда её не увижу и что никогда не освобожусь от моих пыток, ибо чародей, предвидя по своей науке, что мне должно быть освобожденным богатырем, не рожденным от матери (как сам мне о том сказал он для усугубления моего отчаяния), учредил для устрашения его пугающие деревья с человеческими головами, войско полканов и приведенных витязей, которых я с крайним отвращением и муками совести, против воли моей истреблял. Сарагур полагал, что подобное зрелище способно устрашить любого смертного от покушения, и я не ожидал моего спасения, потому что не думал, что на свет когда-либо явится богатырь, не рожденный матерью. Но вы, храбрый избавитель, разрушили злые чары и возвратили бытие целому народу».
* * *
Князь Печенежский окончил свой рассказ, и мы увидели царицу узрскую, идущую к нам со всем двором своим. Я не стану описывать восторг влюбленной четы и силу благодарности, которой платили мне все узры за свое избавление. Карсена уведомила меня, что она имела все чувства во время своего окаменения, что трепетала обо мне, когда я сражался с чудовищем, что терпела несносные муки от огненных нетопырей, и что была избавлена от них представшей перед ней женщиной в белом одеянии, в которой я по описанию признал Добраду, и которая возвратила прежний вид всем её подданным и уведомила ее, что заклятие Сарагура уничтожено мною, и что жених её избавился от своего мучительного превращения и что счастью их отныне не будет более препятствий, поскольку Сарагур погиб от руки Болгарского государя. Сама же волшебница после того стала невидимой, добавив, что и об имени её мы в своё время узнаем от своего избавителя.
Я уведомил царицу узров, что она со всеми своими обязана не мне, но всегда покровительствовавшей их волшебнице Добраде, которой я был приведен в её государство и был ею укрепляем в моих подвигах. Но это не мешало изъявлять им свое ко мне признательность. Они убеждали меня остаться с собою и стать участником их счастья и напастей на всю оставшуюся жизнь, и даже князь Печенежский предлагал мне свое государство во владение, но я, будучи предопределен моей благодетельницей совсем к иному роду жизни, отверг это предложение и ненадолго остался при дворе узрском. Ровно настолько, чтобы увидеть совершившееся желание нежных возлюбленных и всеобщую радость соединенных узров и печенегов, составивших с того часа единый народ. Желание заполучить меч Сезостриса не давало мне покоя. Я простился с царственной четой к крайнему их сожалению, потер мой перстень, увидел моего коня, воссел на него и продолжал путь мой, позволив коню везти меня, куда он хочет.
Чрез несколько дней въехал я в пространную долину, которая вся была покрыта человеческими костями. Я сожалел о судьбе погибших и лишенных погребения и предался размышлениям о причинах, приводящих смертных в столь враждебные против себя поступки. Но задумчивость моя пресеклась тем, что конь мой вдруг остановился. Я понуждал его ступать вперед, но он ни на шаг не двигался. Я окинул взором окрестности и увидел пред собой лежащую богатырскую голову отменной величины.[21] Жалко стало мне видеть эту часть тела, валяющуюся, быть может, между погаными костями. Я сошел с коня и вырыл яму, вознамерясь предать земле кость богатырскую. Окончив рытье, поднял я голову и увидел под ней огромный медный ключ. Окончив погребение и, по обычаю, воздвигнув над ним приметный камень, воткнул я мое копье над гробом, ибо не было никакого иного оружия, кое следовало повесить над могилою богатырскою, и в честь этого не пожалел я копья моего. Потом взял я ключ и прочел на нём следующую надпись на славянском языке: «Доброе дело не остается без награды. Возьми сей ключ и шествуй на восток. Ты найдешь медную дверь, и сей ключ учинит тебя владетелем великого сокровища…»
«Но на что оно странствующему богатырю!» – подумал я и хотел было продолжать путь мой, но конь мой не вез меня никуда, кроме как на восток. Я принужден был следовать его желанию, и он остановился перед утесом высочайшего хребта Рифейских (Уральских) гор. Я увидел медную дверь, заросшую мхом, полюбопытствовал узнать хранимое за нею сокровище, ибо не сомневался, чтоб не к этой двери был мой ключ. Я отпер двери. Пространная палата, вытесанная в горе, представилась глазам моим. Не нашел я там никаких сокровищ, но был довольнее, чем если бы овладел сокровищами всего света, увидев в одном углу множество доспехов богатырских, в другом углу – охапку копий булатных, в третьем – множество мечей. И я уже надеялся обрести между ними клинок Сезостриса. Но, перебирая их порознь, меч мой с меня не спадал, следовательно, и не находилось тут искомого, хотя все они были редкой работы. Во время этого упражнения громкий человеческий чих обратил взор мой в четвертый угол, в котором я увидел лежащего воина, только что пробудившегося от глубокого сна. Я подошел к нему и со всей вежливостью спросил, кто он и кому принадлежит эта палата, хранящая столь великие богатырские сокровища. Воин встал и с глубоким поклоном ответствовал мне: «Все это принадлежит вам, ибо вы имеете ключ от кладовой сильного, могучего богатыря Агрикана, а посему и я верный ваш слуга Тароп». Любопытно мне было узнать побольше как об Агрикане, так и о нём самом, почему и попросил я его объяснить мне о том поподробнее.
И Тароп мне поведал следующее:
Рассказ Таропа
«Откуда родом был славный и сильный богатырь Агрикан, почти никто не ведает, а известен он стал по великим своим делам. Не осталось ему соперника, ни поборника на белом свете во всю его жизнь. Я верно служил ему двенадцать лет за то, что отнял меня у Бабы Яги и воспоил, воскормил меня вместо отца-матери. Проехали мы с ним все море Хазарское (Каспийское), всю землю Заяицкую и всю землю Закамскую, побили войска сильные и покрутили могучих богатырей, доспехи и оружие которых вы здесь видите, но я так и не смог узнать, откуда Агрикан родом был и как величали его по отечеству. Наконец Агрикан преставился. Перед смертью он учинил завещание, чтобы я прокликал клич во всю землю и созвал бы сильных, могучих богатырей, чтоб они похоронили его близ устья Сакмары-реки, где оная впадает в Яик-реку, и, совершив по нему тризны[22], переведались между собою за его сокровища. Кто останется победителем, тому и палата сия, тому и я достанусь, верный Тароп-слуга. Я исполнил его повеление, отвез его тело на то место, где он велел себя похоронить, и скликал сильных, могучих богатырей. Они съехались, предали тело Агрикана земле со всякими почестями, насыпали над могилою высокий курган[23] и справили тризны. Потом выбрали для побоища то место, где ты видел множество человеческих костей. На этом побоище было богатырей трижды тридевять человек. Они осмотрели сперва кладовую Агриканову и о его сокровищах возрадовались, ибо я пересказывал им, чьи были доспехи, какого богатыря меч-кладенец или копье булатное, и всякому хотелось заполучить во власть свою то, что Агрикан собирал всю жизнь свою и своею добыл рукой крепкою. Они бились дней трижды тридевять, не пиваючи, не едаючи, с добрых коней не слезаючи, и все погибли, кроме одного сильного, могучего богатыря Еруслана Лазаревича. Он остался победителем, ему я отдал медный ключ и самого себя в услуги верные. Мы приехали в сию палату. Но поскольку Еруслан напоследок бился с богатырем Косожским и ему силы почти равной, то и получил рану крепкую. Он заночевал со мною в этой кладовой своей, и рана его загорелась огнем смертным. Он призвал меня голосом болезненным и вещал ко мне: «Ты гой еси, верный Тароп-слуга! Вижу я кончину свою скорую, не жить уже мне на белом свете, не владеть сими сокровищами. Я видел ныне во сне сильного, могучего богатыря Агрикана. Он возвестил мне конец мой и велел тебя со всеми сокровищами запереть в сей палате, а мне, взяв ключ, идти на ратное поле и там посреди прочих богатырей окончить жизнь мою. Я оставляю тебя. Ты будешь спать сном богатырским ровно тридевять лет, а я столько же лет буду лежать без погребения, пока через все это время не выищется добродетельного богатыря, который бы, наехав, сжалился над моими костьми и предал бы их погребению. Однако не опасайся, ты не останешься навечно в своём заключении. Найдётся богатырь, от которого и твое имя учинится в вечной памяти и коему ты послужишь верой-правдою». Сказав это, простился Еруслан со мною, запер меня в этом месте, и я спал все эти годы, не просыпаючи. Теперь же вижу, что настает мне служба великая; для того не сомневаюсь, чтоб не вы были тот славный богатырь, который погреб кости Еруслановы и у которого определено мне в верных услугах прославиться».
* * *
«Я обрадовался, что достал себе такового слугу доброго, подарил ему с правой руки золотой перстень, данный мне между прочими дарами от царя узрского. Тароп обрадовался моей награде и на вопрос мой: «Что нам пользы в сей сбруе ратной, когда мы уже имеем на себе все доспехи богатырские?» – ответствовал:
– Должно сказать вам правду, что все это собрание означает только тщеславие Агрикана. Он хотел перевести всех славных богатырей своего времени только для того, чтоб после показывать потом снятые с них, низложенных им, доспехи. Но какая польза из всей человеческой суетности! Никто не видал плодов его побед. Он умер; чувствует ли он то удивление, кое только одно осталось в свете в его памяти? Однако ж, как не было ни одного храброго человека, который бы не оставил из подвигов своих плода, полезного потомству, то и Агрикан положил основание к славе вашей, которую вам необходимо приобрести, владея копьем Нимрода, хранящимся между этим оружием. Сила его неизреченна. Никакое оружие, даже заколдованное, не в силах выдержать его ударов; напротив, само оно ни от чего не сокрушится. Я расскажу вам его происхождение, каким образом его заполучил Агрикан, как слушал я это от исполина Аримаспа, хранившего это копьё и рассказавшего это мне после низложения своего на поединке с Агриканом. Нимрод – был царь Вавилонский, который был исполином из числа воевавших против Перуна, и притом великий чародей. Когда они громоздили гору на горы, желая взойти на небо и овладеть жилищем богов, то при низложении всех их громовым Перуновым ударом остался жив только один Нимрод, ибо ему отшибло только ногу. Он успел схватить обломок громовой стрелы и скрыться с ним в земном ущелье. Из этого обломка с помощью своего магического искусства сковал он копье себе, но гнев богов постиг его за такое святотатство. Он соорудил оружие на собственную погибель, для того что никакой металл не мог ему навредить, а этим же самым копьем, похитив его у сонного Нимрода, убил его агарянский витязь Дербал. По смерти Дербала, это копье получил по завещанию царь Навухудоносор и, наконец, Кир, царь Персидский, по завоевании Вавилона нашел его в царской сокровищнице. Когда Кир погиб от руки царицы саков, копье это было похищено волхвом Зороастром, или Цердучем. Он же из зависти, что Нимрод смог достать часть божественного Перуна и сделать таковое непобедимое оружие, пожелал его уничтожить, но, не сумев его разрушить, решил скрыть его всего света. Для этого он волшебством своим разорвал величайший утес Рифейских гор, положил в расселину копье и велел горам сойтись по-прежнему. Но и этим он не удовольствовался, но воздвиг своими чарами железного исполина, препоручив ему убивать всех мимо проходящих, дабы в том числе не избег смерти и тот, кто, по какому-нибудь случаю проведав о копье этом, вознамерится его достать из горных недр. Этого-то волшебного исполина и раздробил своей дубиною одноглазый великан Аримасп. Проведав от славного волхва Хорузана о месте, где копье хранится, достал он его и так возгордился своей добычей, что, воткнув копье на том же самом месте, где его обрёл, стал скликать к себе всех богатырей для сражения за это копье. Множество славных воинов покушались овладеть столь редким сокровищем и заплатили за это своею жизнью. Аримасп побил всех их своей палицей. Наконец слух дошел и до нас. Агрикан в ту же минуту поскакал искать Аримаспа и сразился с ним. Я не могу вам подробно описать их ужасную битву, всю силу великана и неслыханную крепость Агрикана. Великан имел железную палицу величиной с самое великое дерево. Ею сражаясь, ударил он Агрикана в самую голову столь жестоко, что палица разлетелась в мельчайшие кусочки, но Агрикан только пошатнулся. В том-то и состояло несчастье великана, что он не имел при себе никакого иного оружия и, лишившись своей палицы, вынужден был драться одними кулаками. Но что уже могли они, когда бессильна была и палица? Он лишь сбил себе все руки в кровь, и Агрикан только смеялся его слабости, не причиняя никакого вреда своим оружием. Наскучив продолжать шутку, дал он ему такой толчок в брюхо, что Аримасп отлетел саженей на триста и растянулся, как гора, без памяти. Агрикан не хотел лишить его жизни и имел благодаря тому даже больше славы, поскольку исполин, отдохнув, стал пред ним на колени, признал себя побежденным и вручил копье Нимрода, просил себе пощады, и рассказал всю поведанную вам повесть. Агрикан, приняв копье, даровал ему жизнь с условием во весь век его, чтобы не нападал он ни на одного славянина (это всё от того что Агрикан сам был из этого народа). Исполин клятвенно ему это обещал и пошел за море Хазарское. Мы три дня ехали, а Аримасп всё это время шёл от нас прочь, но едва ли на четвертый день скрылся он из виду. Так велик был рост его».
* * *
Рассказав эту повесть, Тароп показал мне копье, ибо сам никак не мог поднять его. С великим восхищением принял я это редкое оружие во власть мою. После чего Тароп предложил мне взять коня Агриканова, хранившегося в одном потаенном чулане вместе с его лошадкой. Я согласился воссесть на него, для сбережения моего коня к лучшим подвигам, нежели к продолжениям пути, и на этом Агрикановом коне приехал я, заперев кладовую мою и отдав ключ от нее слуге моему Таропу, ко двору государя Болгарского, в столичный град его Боогорд.
Ужасное смятение происходило в этом городе. Государь гнал своих подданных с глаз своих, а народ ненавидел своего монарха. Исполин Тугарин Змеевич овладел всею благосклонностью князя Болгарского. Тот же пообещал сестру свою Милолику в супружество чудовищу, и только на этом условии прекратил тот опустошать царство Закамское. Но я не распространяюсь о подвигах этого чародейного гиганта, надеюсь она вам известна, пресветлейший князь, ибо как я слышал, княжна Болгарская после похищения досталась в ваши объятия и, разделяя с вами добродетели и скипетр Российский, конечно, рассказала о происхождении и злобе Тугарина. Итак, я сообщу только, что если этот великан прекратил опустошать государство князя Тревелия, то произвел то же во нраве этого государя. Он развратил и заразил его своею лютостью. В некогда справедливом и человеколюбивом государе народ увидел мучителя и проливал кровь свою, теряя к нему любовь и почтение. Один только страх перед исполином удерживал бунт, готовый вспыхнуть величайшим пожаром. Но время это приближалось с прибытием моим ко дворцу.
Понравился я Тревелию несказанно. Он принял меня в услужение и, видя склонность мою к оружию, определил хранителем своей оружейной палаты – чин первый в государстве, после военачальника. Тайное побуждение влекло меня принять милость эту с благодарностью. Тугарин, предчувствуя силу моего оружия, возненавидел меня с первого взгляда; и ненависть его умножилась, когда я, представленный ему чрез князя, не захотел воздать введенного для него коленопреклонения. Поскольку я на побуждения к тому Тревелия отвечал: «Как можно мне поклониться богатырю, сил коего я еще не ведаю. Я не считаю себя ничем его слабее; и если хочет он моего коленопреклонения, пусть принудит меня к тому оружием». На этот досадный ответ исполин не сказал ни слова, и князь не принуждал уж меня более.
Настало время величайшего моего счастья. Я вошел во оружейную палату для осмотра вверенного мне оружия. Казалось, что богатства персидские заимствовали из этой палаты. Но не надо было мне подробно говорить о редкости оружия. Я не имел времени рассмотреть его, поскольку меч мой спал с меня почти при самом входе, и я увидел чудный меч Сезостриса, колеблющийся посреди прочего множества висящего оружия. Восторг мой был невообразим! С коленопреклонением принял я этот клинок, словно дар богов, препоясал им чресла мои и, надеясь на слова благодетельствующей мне Добрады, уверен был, что с этого часа совершу множество славных подвигов и буду истинным защитником гонимых и добродетели. Меч этот не имел никакого украшения, но вес его был в полтораста пудов и крепость в нем была непонятная. Вы, пресветлейший князь, – продолжал он обращаясь к Владимиру, – видите его на бедре моем».
Владимир удивлялся и получил великую надежду в силе богатыря, который повествовал о себе далее.
«Очевидно Тугарин по своей колдовской природе предчувствовал, может быть, что я овладел мечом Сезостриса, и избегал меня. В это же время была похищена княжна Милолика. Ярость исполина стала ужасна, но не смел он в период моего пребывания при дворе обрушить мщение свое на болгар, которых считал участниками в её побеге. Он лукавыми советами пробуждал озлобление в Тревелии и приводил ему подданных в подозрение. Кровопролитие, неправосудие и бесчеловечие князя приводили меня в жалость, но я не мог напасть на учинителя всего этого, хотя ведал, что Тугарин был виной всему, ибо опасался раздражить тем покровительствующего мне князя и ожидал только удобного случая, чтобы низложить это чудовище.
Между тем в пределах Болгарии появился ужасный полкан, вышедший из степей заастраханских и стал опустошал стада, отгоняя лучший скот и поедая. Отважные люди покушались убить его, но тысячами погибали от сильных рук его. Тщетно Тревелий просил великана защитить свое отечество от этого хищника. Тугарин отбрыкнулся от работы и сказал еще князю с насмешкою, что его богатырь Добрыня вполне сможет сослужить ему эту службу. Дошел о том слух до меня. Я вызвался привезти ему голову полкана, но с условием, чтобы после этого дозволил он мне принудить Тугарина со мною биться. Князь, убежденный в разорении своего государства, позволил мне это и дал свое государское слово, как ни привязан был склонностью к исполину, ибо приворочен был им магической силою.
Я выехал, нашел полкана и сразился с ним. Не нужно описывать это побоище, поскольку не было в том ничего чрезвычайного. Бесплодно бросал в меня полкан камни величиною с горы и пускал свои трехсаженные стрелы. Я напал на него, сбил его с ног, сорвал с него голову, привез в Боогорд. Болгарскую столицу я нашел в великом смятении. По выезде моем на полкана исполин стал воздействовать на народ чрез князя всею лютостью. Он надеялся открыть пытками место, где скрывается княжна. Кровь проливалась, и бесчеловечие было тем ожесточеннее, что Тугарин был не удерживаем опасностью, которую чуял исходящей от меня. Народ взволновался; воины, чернь, жрецы, весь город бежал с оружием, и верховный жрец нес истукан Чернобогов. Восклицание «Да погибнут мучители!» было единым звуком, слышанным во всеобщем шуме. Безумная чернь хотела погибнуть или убить исполина. Она и погибла бы, если бы предшествующий толпе божественный истукан не представлял ужасного вида для Тугарина. Он видя, что силу его колдовства удерживают заклинания жрецов, обратил всю злобу свою на несчастного князя. Он проглотил Тревелия и удалился из Болгарии».
