Михаил Константинович Зарубин
Герои моего времени
2
Годы я считать не люблю, да и некогда. О том, что жизнь быстротечна, догадываюсь только по своим юбилеям, которых прогремело над моей головой уже немало. Мне ближе профессиональные успехи, вехи моей строительной биографии. Такой вехой считаю личное знакомство с Владимиром Яковлевичем. Я всегда относился к его деятельности с повышенным вниманием. Иногда я случайно встречал его на заводе, когда он сопровождал какого-нибудь высокого гостя. Всегда хотелось подойти, поздороваться и пожелать удачи и здоровья этому дорогому для меня человеку. Семь лет Ходырев руководил городом на Неве. Сейчас его называли бы губернатором, а тогда – он был председателем Лен горисполкома. Есть что вспомнить об этом руководителе. Не иссякают добрые о нем слова.
Сейчас миллионы петербуржцев пользуются его благами, но мало кто помнит, что именно в период работы Владимира Яковлевича на посту градоначальника были открыты станции метро «Площадь Александра Невского-2», «Проспект Большевиков», «Пионерская», «Улица Дыбенко», «Рыбацкое», «Озерки», «Проспект Просвещения». Столько станций подземки не вводил в эксплуатацию ни один из его предшественников, да и преемников тоже. Началось строительство дамбы и новых корпусов госуниверситета, верующим вернули храмы, а улицам – прежние названия. Были созданы первые совместные предприятия, появилась первая в стране Ассоциация коммерческих банков, а в Горисполкоме – Управление внешних экономических связей. Именно он во времена позднего СССР один из немногих руководителей стал интересоваться растущей экономикой Китая, пять раз посещал Поднебесную, трижды встречался с лидером Цзянь Дзе Минем, восстановил побратимские связи с Шанхаем.
В начале двухтысячных я был избран членом Общественного Совета при Губернаторе Санкт-Петербурга. В совет входило много достойных людей (с 2017 года – Общественный Совет преобразован в Общественную палату Санкт-Петербурга). Членом Совета являлся и Владимир Яковлевич Ходырев. Могу сказать, что его присутствие не сводилось к роли «свадебного генерала». Он продолжал оставаться неравнодушным человеком, который по-прежнему легко ориентируется в нюансах того, как и чем живет наш город. На его авторитетное мнение опираются эксперты. Он ведь не просто критикует позицию чиновников – он предлагает конкретные шаги по выходу из сложившейся ситуации.
В Совете мы впервые разговорились, я тогда рассказал ему о той большой роли, которую он сыграл в моей судьбе. Улыбнувшись, Владимир Яковлевич похлопал меня по плечу:
– Это ж здорово, что так все получилось, я рад за тебя.
– Вам спасибо.
– Ну и мне тоже, – улыбнувшись, согласился он.
Однажды, дожидаясь кого-то из членов комиссии, мы разговорились с Владимиром Яковлевичем о жизни.
– Не видел Вас давно, не болели, Владимир Яковлевич?
– Нет, я здоров. Посещал станцию «Мирный» в Антарктиде.
– В Вашем-то возрасте?
– А что мой возраст? Нормальный. Успехи и свершения не от возраста зависят, а от непреодолимого желания победить. И самого себя – тоже. Мы отмечали пятьдесят лет первой советской антарктической станции «Мирный». Надо сказать, что за полвека она не прекращала работу ни на день.
– А Вы какое отношение имеете к станции?
Ходырев улыбнулся:
– Я ее строил. Был участником Первой комплексной антарктической экспедиции, должность у меня была тогда штурман дизель-электрохода.
– Чудеса! – восхищенно произнес я.
– А ты думаешь, что я все время на партийной и государственной службе был? Нет, все как у большинства государственников.
Как будто что-то вспоминая, он помолчал, потом продолжил:
– Я родился в Сталинграде. Жили мы как раз напротив легендарного Дома Павлова, а чуть ниже была небезызвестная мельница Гергардта. Хорошо помню немецкие бомбежки – мы с мальчишками дежурили на крышах, лазали по их крутым скатам, несмотря на строгие запреты взрослых. 18 августа 1942 года, за два дня до того, как фашисты сравняли Сталинград с землей, мою семью эвакуировали по Волге. Нас тогда было шестеро: бабушка, мама и четверо пацанов. Отец умер еще в 1941-м. Нас переправили через Волгу и дальше, на станцию Палласовку. Там распределили по теплушкам и повезли в Узбекистан. Приехали в город Чимкент, хотели остаться, а там даже на перрон не выйти, так много эвакуированных. Решили мы тогда ехать дальше на том же поезде. Высадили нас в приказном порядке в городе Джамбуле Казахской ССР, где мы прожили всю войну и встретили Победу. Конечно, было там всякое, ведь война… Но, несмотря ни на какие лишения, мы, школьники, продолжали учиться. Я не потерял ни одного года! В 1947 году вернулся в Сталинград. Весь квартал, где стоял наш дом, немцы разбомбили, превратили в неподдающиеся восстановлению руины. Только полуразрушенный Дом Павлова уцелел. К счастью, дом бабушки в пригороде был в жилом состоянии – у нее поначалу и жили. Потом сестра отца вышла замуж, ей с мужем дали большую комнату. Родственники отгородили мне угол – так я и оканчивал школу в углу за занавеской.
– А в Ленинград как попали, Владимир Яковлевич? Здесь ведь после войны трудно жилось.
– Это достаточно простая история. В Ленинграде тогда жил родной брат моего отца. Он был летчиком, один из организаторов Академии гражданской авиации на Литейном проспекте. В морское училище меня потянуло почему? Во-первых, там учился мой старший брат, а также сын дяди, во-вторых, в Высшее морское арктическое училище брали на государственное обеспечение, то есть не только учили, но и обували, одевали, кормили-поили, да еще и стипендию давали. В послевоенные голодные годы для мальчишки это было спасением.
Через два года после меня в Ленинград приехал учиться еще один мой брат, который поступил в Училище подводного плавания имени Ленинского комсомола. Так что все мои братья и я – моряки. Меня привлекала не только романтика, но и морская наука. Поэтому после окончания училища я поступил в аспирантуру в ЦНИИ морского флота.
– Неужели в те трудные годы правительство задумывалось о развитии науки, то есть не о насущном, а о будущем? – искренне удивился я.
– Да, и о науке не забывали. Сразу после войны началось перевооружение торгового флота: на военных судах уже стояли гироскопические курса указатели, а на торговых кораблях – их не было. И наш отдел судовождения как раз начал перевооружать транспортные суда современным на тот момент навигационным оборудованием. Мы сделали с ЛИТМО малогабаритный гирокомпас, который было необходимо испытать в разных широтах. Договорившись с Министерством морского флота СССР, поставили опытный прибор на дизель-электроход «Лена», меня назначили ответственным наблюдателем и отправили в Антарктику.
– Это Ваше первое посещение ледового края? – поинтересовался я, чувствуя, что Ходыреву есть еще что ВСПОМНИТЬ.
– Нет, конечно. К тому моменту я уже прошел пять навигаций в Арктике. Но в Антарктиде мы столкнулись с массой неожиданностей и неприятностей. Так, например, мы думали, что лед там такой же, как в Арктике, – прочный, паковый. Но оказалось, что он фирновый, то есть зернистый. Наметет снег на лед, солнышком его чуть согреет – корка образуется. Затем опять снега наметет. В итоге получается эдакий «слоеный пирог», который не выдерживал тяжести наших тракторов, ломался, оседал. К берегу мы причалить не могли – стояли среди льдов, выгружали всё необходимое на сани-волокуши и тракторами тащили их наверх. Трудная операция, опасная для жизни. На моих глазах погиб Иван Хмара – провалился под лед, вместе со своим трактором. В общем, всякое было…
Я слушал этот рассказ эмоционально, переживая вместе с рассказчиком, ощущая ледяное дыхание таинственного края. Поэтому, подернув как будто озябшими плечами, спросил о холоде на этом континенте.
– Стужа – это особый разговор, особые переживания – задумчиво произнес Владимир Яковлевич. – Помню, мы пришли в Антарктиду в декабре 1955 года, когда в Южном полушарии лето. Так что лютых полярных морозов еще не хлебнули. Почти месяц выгружались. За январь и февраль построили целый поселок – станцию «Мирный», потому что все работали по 12 часов, невзирая на наши чины и звания. Ну а в середине марта мы ушли, оставив более ста зимовщиков с полным снабжением. Кстати, в декабре 2014 года я был на станции «Новолазаревская» в Антарктиде. Захотел проверить спустя 59 лет – на месте она или нет. Убедился, что все на месте, посмотрел, как сейчас там найти ребята живут и трудятся, пообщался с ними и со спокойным сердцем, вернулся домой. Хорошо мы тогда работали, на совесть строили, с ответственностью за полярников. Удивительное было время, интересная работа.
– Владимир Яковлевич, зачем же вы пошли на партийную работу? Неужели Вас кто-то арканом тянул?
– Неудачное сравнение. Аркан не набрасывали, канатом не тянули. Ты же должен знать, как это происходит, ведь сам членом партии был?
– Да, состоял в ее рядах.
– Тогда должен знать про партийную дисциплину.
– Уж что-что, а эта дисциплина мне знакома, Владимир Яковлевич.
– Больно били?
– Да нет, мне по касательной доставалось.
Ходырев задумался, покачиваясь в кресле, отдохнул от трудного рассказа, затем открыто взглянул на меня и продолжил:
– Я вступил в ВКП (6) в 1953 году. Когда мне сказали, что надо поработать в партийных органах, воспринял как приказ. Однако работа оказалась интересная, связанная с курированием практически всей отрасли морского и речного флота в Ленинграде, то есть любимое дело бросать не требовалось. Наоборот, многому научился, расширил кругозор и связи. Я, кстати, в свое время получил первую государственную награду – медаль «За трудовое отличие» – за участие в организации работы судов Балтийского пароходства в период Карибского кризиса. В партии не было никакого рабства. Я согласовал с партийным начальством и после шести лет работы в Обкоме свободно вернулся к научной деятельности – Первый секретарь Обкома Григорий Васильевич Романов отпустил меня, чтобы я мог защитить диссертацию.
Работал в Институте водного транспорта начальником лаборатории средств электронавигации судов смешанного плавания – тогда как раз создавался новый тип судов «река-море». После защиты диссертации мне предложили возглавить ЦНИИ морского флота. Правда, надолго там задержаться не дали – вызвали в Обком и сказали, что рекомендуют меня для избрания первым секретарем Смольнинского райкома КПСС. Как меня ни отстаивало Министерство морского флота СССР, но Романова, который был для меня большим авторитетом, переубедить не удалось. Пришлось вернуться на партийную работу. Рад только, что успел за короткое время создать филиалы ЦНИИ в пяти портовых городах страны.
– Но вы же не солдат, зачем было отрываться от любимого дела?
– Просто у нас в те годы не было принципа: это хочу делать, а то – не хочу, здесь зарплата больше, а там – меньше. Но был приказ и понятие «надо!». Как говорится, свобода – осознанная необходимость. Эту необходимость я осознавал отчетливо.
3
Несколько лет назад к юбилею Владимира Яковлевича Ходырева администрация Кировского района Петербурга совместно с Общественным Советом и специальной комиссией вынесли решение о присвоении ему звания Почетного гражданина района, в котором располагалось и мое предприятие. Решение это было на радость единодушным. Да и о чем можно говорить: Ходырев – живая легенда нашего города. Главе администрации района и мне поручили поздравить Владимира Яковлевича и вручить награду.
Встретил он нас радушно, пригласил за стол, стал расспрашивать о делах в районе, о проблемах, стоящих перед нами. Послушав главу, не забыл и обо мне.
– А у тебя как стройка идет, Михаил Константинович?
– Как будто нормально, не считая кое-каких проблем с град защитниками. Вы этих ребят не застали. В советские времена никто не протестовал, перед строительными площадками живые цепи не выстраивал.
– Ну напрасно ты так!.. Вспомни снос гостиницы «Англетер». Это место всегда притягивало к себе поэтов, писателей, музыкантов, да и всю творческую интеллигенцию. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Исаакиевская площадь, два шага от Невского проспекта, фешенебельный ресторан – где ж еще общаться питерской богеме, как не здесь, где останавливались Антон Чехов, Айседора Дункан, провел последние часы жизни Сергей Есенин? Но никто из защитников не подсчитал, сколько лет этому строению, возведенному в первой половине XIX века, бывшему изначально простым доходным домом, перестраивавшемуся, надстраивавшемуся, пережившему революции и блокаду. Люди как будто забыли, что рано или поздно все ветшает. И это, можно сказать, антикварное сооружение, всемирно известная гостиница, оказалась на грани обрушения.
– Не верится, я же вижу, как прекрасно это здание, визитная карточка Санкт-Петербурга!
– В тридцатые годы прошлого столетия, – прервал мое восхищение Ходырев, – в гостинице не осталось ничего от былой, так называемой буржуазной роскоши: была разрушена система технических коммуникаций, включая вентиляцию, остался только один телефонный аппарат – на втором этаже, а знаменитый на всю Европу ресторан с помощью перегородок поделен на номера. В конце пятидесятых в гостинице провели реконструкцию, но весьма своеобразную: помимо стандартных номеров, здесь соорудили двенадцати местные номера общежитского типа – все для трудового народа. В большинстве номеров не было ванных комнат, а во всем отеле ни ресторана, ни кафе. К восьмидесятым здание признали непригодным, по существу аварийным, и гостиницу пришлось закрыть.
– Но ведь в восьмидесятые уже существовали новые строительные технологии, были разработаны технические методике, которыми мы отчасти пользуемся поныне. Да и за помощью к капиталистам можно было обратиться, – заметил я со знанием строительного дела. Те годы помню хорошо, я уже был вполне квалифицированный, грамотный, опытный строитель.
– Да, Вы правы, Михаил Константинович, город тогда заключил договор с финнами о том, что к определенному сроку они должны получить это пятно под застройку. То есть – все снести, стереть с лица земли и застроить новоделом. И это в сердце города, в красивейшей и важнейшей его части. Кажется, непостижимая жестокость Иванов, родства не помнящих! Но, как я убедился позже, это трудное решение было вызвано объективной необходимостью. Я хотел, чтобы реконструкция гостиницы проводилась максимально щадящим образом. А тут начались круглосуточные пикеты, митинги, шквал протестов против сноса. С другой стороны – ко мне с правительственного уровня поступают категоричные предостережения: «Владимир Яковлевич, если Вы сейчас не освободите пятно, государство получит по неустойке огромный штраф». В общем, я оказался, как говорится, между молотом и наковальней.
Решил еще раз сам все проверить, пощупать. Пришел в гостиницу, смотрю – кругом разруха, взял в руки один из вывалившихся кирпичей, он у меня прямо в руках и рассыпался, прикоснулся к стене – шатается, все валится. И тогда я уверенно приказал: «Сносите!» Что тут началось! Не передать: словно шлюзы открылись. Все, кому надо и не надо, влились в демонстрацию с устрашающими плакатами. Сколько речей высказано, сколько новых политиков проклюнулось на этом выгодном для них протесте. Но я был непреклонен, мы вовремя предоставили пятно финским строителям, и страна не заплатила тяжелейшую неустойку. Однако признаюсь, что я виноват только в том, что при строительстве была ликвидирована богемная достопримечательность города – так называемая «шель» между «Асторией» и «Англетером», где находилось популярное кафе. Сегодня «Англетер» блистает в своем историческом виде, таким он был в конце девятнадцатого века. Уверен, таковым он останется на долгие годы!
– Я знаю, что Вам далось тяжело внедрение идеи дамбы, которая сегодня успешно защищает Петербург от наводнений, а еще связала город с Кронштадтом.
– Да, вокруг строительства дамбы наши оппоненты такую шумовую завесу устроили, что страшно вспомнить. Оказывается, неспроста: дыма без огня, действительно, не бывает. Поджигатели квалифицированно действовали. Сейчас мало кто знает, что накануне выборов в народные депутаты Верховного Совета в сентябре 1989 года в Риге работники Госдепа США целый месяц проводили семинар с руководителями народных фронтов республик Советского Союза, обучали их подрывным методам идеологической работы. Мне показывали документы, рассказывающие об этой «учебе»: коммунистов надо шельмовать, внедрять в умы обывателей любую «дезу», от которой потом не отмоешься. В общем, делать всё, чтобы дискредитировать существующую власть, чтобы пришли те, кто нужен, чтобы начался развал Советского Союза.
Но с дамбой мы встали насмерть. Сорок институтов делали проект! Построили огромный макет этого уникального сооружения в здании на Гражданском проспекте – там сейчас находится «Максидом». Испытывали, наблюдали – никаких застойных зон, которыми стращали демократы и экологи, там не образовалось. Я очень рад, что достроили дамбу, жалко, что не в оптимальные сроки. Затянули строительство мои преемники.
Всё, что вокруг нее в те годы творилось, было сплошной политикой. Теперь наш топкий от природы город надежно защищён от наводнений сооружением, не имеющим аналогов в мире. Сегодня мы наблюдаем по телевизору, какие ужасные затопления могут быть от меньших, чем великая Нева, речек, какие страшные могут быть последствия, тем более в наши времена неустойчивого, изменяющегося климата. А Петербургу ничего не угрожает и петербуржцам тоже. И мне радостно осознавать, что доля и моего сердца есть в этом строительном подвиге.
Но поднаторевшие политики и сегодня ищут спорные объекты, на развалинах которых проверяют грязные американские технологии, искусно применяют их в своих корыстно-политических интересах.
– Да и сейчас пользуются, Владимир Яковлевич. Взять хотя бы историю с передачей Исаакиевского собора Церкви. Казалось бы, чего проще – отдать ценность тому, кому она всегда принадлежала, то есть Русской Православной Церкви. А вон какие вопиющие монстры повылезали. Удивительно то, что несогласных крикунов много-много меньше, чем людей разумных. Но и к воплям этой кучки «либеральных политиков» власти прислушиваются и отменяют свои разумные решения.
– А ты как хотел? Политика всегда была делом нечистым, тут все методы хороши у людей бессовестных. Знаю, что и сейчас отдельные партии, и движения на существующих конфликтах и на столкновении интересов жителей зарабатывают очки, особенно перед выборами. Я всегда говорил, мнение людей необходимо знать. В диалоге появляются дельные мысли, рациональные зерна, но не надо это увязывать с политикой.
Ведь чего скрывать: у вас на стройке – застройщик, инвестор, эти ребята неустанно ищут лазейки в законодательстве и пути обхода запретов.
– Владимир Яковлевич, – возмутился я некорректным примером, – ну о чем Вы говорите?! По Вашему мнению, город строится за счет бюджетных средств, а мы, «враги», только и ждем, где «урвать»?
– Михаил, ты меня не передергивай. Конечно, ты честный руководитель. Но я-то немного больше знаю, чем ты. Я почти уверен, что губернатор при всей его власти не определяет градостроительную политику сам. Есть мощные лоббистские структуры, за которыми стоит алчный строй бизнес. С помощью «своих» людей в аппарате проекты облекаются выгодным лоббистам пакетом документов и согласований.
– Наверняка вы говорите об историческом центре. Но и наше строительство в спальных районах города вызывает не меньший всплеск протестов. Тут-то чего делить? Какие-то неизвестные люди придумывают чудовищные небылицы про подземные реки, плывуны, про обвалы и завалы. Фальсифицируют хорошее дело, прямо как идеологические диверсанты или таинственные тролли в Интернете.
– Ну а ты как хотел? Если в твоем дворе будут что-то строить, тоже недовольным будешь, правда, на демонстрацию протеста не пойдешь, умом понимаешь, все-таки сам строитель. А жители здесь долгие годы собак прогуливали, парковочку само стройную завели, место под шашлычки огородили; В общем, все удобства соорудили. Пустили корни, землю стали считать своей собственностью. А тут вдруг ты с забором появляешься. Конечно, покричать надо, может, власть испугается и опять все по-старому останется. Но таков закон жизни – «все течет, все меняется», как сформулировал его древнегреческий философ.
А чтобы не было непонимания и недовольства, нужна постоянная информация: что проектируется, что строится, когда сдается. Нужно давать запас по времени, чтобы узнать альтернативные точки зрения, обсудить и оценить их, может, что-то в проекте подправить. Идеального рецепта решения, который бы подходил для любой точки зрения на градостроительную политику, конечно, нет.
– То о чем вы говорите, Владимир Яковлевич, мне понятно. Все вопросы необходимо решать до выхода разрешения на строительство. А если оно есть, неукоснительно начинается отсчет времени строительства, сроки которого нарушать нельзя. И в это-то время «протестанты» начинают устраивать барьеры. При этом и слушанья были, и информация была, даже в Интернете.
– Ладно, Михаил, у нас с тобой разговор, словно докучная сказка «про белого бычка». Я знаю и практику, и теорию этого нелегкого дела. Ты тоже знаешь. Нового я тебе ничего не скажу. И сегодня мне приходится соприкасаться со строительством отдельных объектов в городе. У меня контакт со всеми главами районов.
Ходырев встал, подошел к окну, как по клавишам, постучал пальцами по подоконнику, посмотрел на улицу.
Затем, повернувшись ко мне, сказал:
– Вот насчет информации о строительстве. Еще до моего прихода на должность председателя Ленгорисполкома был разработан план комплексного экономического и социального развития, который я тоже всячески поддерживал. Система была такая: мы готовили для строительства территорию с инфраструктурой, а затем возводили в каждом квартале жилье и необходимые социальные объекты: поликлиники, магазины, детские сады, школы. За это большая группа ленинградских специалистов получила Государственную премию. Все этот принцип поддерживали. Вот бы сейчас вернуться к подобной технологии, вряд ли бы кто протестовал.
– Сейчас, Владимир Яковлевич, редко кто кварталами строит: трудно, дорого, нет гарантии продаж. Поэтому все торопятся, хватают «куски» на лету. Очень любят в обжитых местах дома ставить.
– Я против уплотнительной застройки, тут люди правы. А застройщикам совесть надо иметь. Надеюсь, Михаил, ты не из таких? А?
– Нет, он не из таких, – ответил за меня глава Администрации, присутствовавший при разговоре.
– Ну вот и хорошо.
Мы поняли, что встреча окончена, и стали прощаться. Владимир Яковлевич проводил нас к машине. По дороге продолжили разговор о кадрах, о непрофессиональных решениях, даже на государственном уровне.
– Одного не пойму, – вдруг горько вздохнул Ходырев, – ну, ладно, поменяли строй, идеологию убрали, но зачем же добротное ломать, качественное перестраивать? Вместо того чтобы создавать, начали разваливать. Нарушили систему подготовки кадров. Я ставлю неутешительный диагноз нашему времени – непрофессионализм. Не хватает людей с комплексным видением проблемы, которые могли бы не только решить ее, но и предвидеть ее последствия в перспективе.
Радуюсь, что мы начали вести независимую внешнюю политику, что обновили вооружение армии, но надо не забывать и о людях нашей страны, об их интересах. В военной сфере у нас высококлассные специалисты. А в других отраслях? А в политике? Почему леса горят? Потому что сократили лесников. Почему у нас в этом году смертность выросла? Да потому, что мы оптимизировали медицину, то есть сократили количество медучреждений, понизили качество врачебной помощи. Убежден, руководить любым предприятием должен профессионал, а не менеджер, человек с опытом, а не безответственный юнец. Думать надо о государстве. О государстве! А уже потом о себе.
Ходырев дружески похлопал меня по плечу, оптимистично и крепко пожал руку.
Эта встреча с выдающим человеком нашего времени была для меня знаковой, утвердившей меня во многих моих вопросах, а главное, в том, что я должен неколебимо стоять в своих убеждениях, бескомпромиссно отстаивать их. Именно это главное требование нашего времени. – не кривить душой, не предавать и не продаваться. Но почему «нашего»? – подумал я про себя. Не нашего, а моего времени. Это я несу личную ответственность за свои поступки, это мои дома будут оценивать горожане своими жизнями. Это мои друзья, учителя и руководители учили меня уму-разуму, который имеет и нравственное, и духовное содержание. И наука эта – самое мое большое богатство.
