Мэри Ройс
Бывшие. Вспомни о нас
Глава 1
– Елена Викторовна, тут пришли какие-то люди, – женский взволнованный голос разносится по салону моей машины. – Они предлагают что-то подписать.
– Анна Павловна, без моего присутствия ничего не подписывать, ясно? Я уже еду к вам.
– Ох, ты ж боже мой, что делается-то. Вы уж поторопитесь, милая. Они сейчас разговаривают с моим мужем. Меня попросили выйти…
– Ни в коем случае! Вернитесь и проконтролируйте, чтобы Александр Георгиевич ничего не подписал. Это очень важно! Одна ваша подпись, и я больше не смогу вам ничем помочь. – На другом конце провода снова раздаются причитания. – Вы поймите. Вас хотят выселить любой ценой. Они наобещают вам золотые горы, но по факту вы можете остаться ни с чем. Идите и передайте им, что все вопросы будете решать только в присутствии своего адвоката. Я через пятнадцать минут буду.
Я завершаю разговор и выжимаю педаль газа в пол. Мне стоит поторопиться, чтобы успеть приехать на место прежде, чем этих доброжелательных людей облапошит меркантильная стая белых воротничков.
Но мой телефон снова вибрирует, и, выругавшись себе под нос, я нажимаю на тормоз, едва успев остановить машину перед подрезавшей меня «газелькой».
Сделав успокаивающий вдох и медленный выдох, я снова вливаюсь в поток машин. С запозданием бросаю взгляд на экран магнитолы. Звонок от воспитательницы Миши.
Господи, что на этот раз? Я принимаю вызов, и он автоматически переходит на громкую связь.
– Да, Алла Григорьевна.
– Елена Викторовна, вы уж простите, что снова отвлекаю вас, но Миша опять подрался с Владом. На этот раз он ударил его кулаком прямо в глаз.
Я шумно выпускаю воздух из легких.
– Мне очень жаль. Сильно ударил? – Я прикусываю губу с мучительной гримасой на лице, надеясь на щадящий ответ.
– Ну, красненькое пятнышко осталось. Наверное, будет синяк. Не знаю, что сказать родителям Влада. Опять скандал будет…
– А что у ребят произошло на этот раз?
– Ну… – Воспитательница мнется. – У них произошел спор, чья Алиса жена. А потом Влад обозвал его и показал ему язык, ну, Миша и ответил…
Боже.
Я останавливаюсь на красный и с тихим стоном ударяюсь лбом об руль. Миша – это нечто.
– Вы уж простите, Алла Григорьевна, но из-за Алисы в группе скоро передерутся и поубивают друг друга все мальчишки.
– Ой, Алиса – это отдельная история. Она же сама им и говорит, чтоб дрались за нее, а эти сорванцы и рады.
Машина позади сигналит, как бы поторапливая меня.
– Хорошо, я поняла, Алла Григорьевна. Я обязательно проведу разъяснительную беседу с Мишей и, если вдруг возникнут проблемы с родителями Влада, подъеду на разговор. Сейчас за рулем не совсем удобно…
– Конечно, конечно. Все. Больше не отвлекаю.
Я завершаю звонок и бросаю взгляд на навигатор.
Впереди еще одна пробка.
Твою мать.
Поэтому вместо обещанных пятнадцати минут дорога занимает все двадцать пять.
Я паркуюсь у хиленького забора прямо за внушительным черным внедорожником, на котором, судя по всему, и приехали «какие-то люди».
Взяв сумочку, бросаю беглый взгляд в зеркало заднего вида, торопливо поправляю челку и подкрашиваю губы.
Выхожу из машины, разглаживая узкую юбку на бедрах. На улице сегодня тепло, поэтому пиджак оставляю в машине.
Середина мая.
Свежий аромат цветущих яблонь доносится до меня с первым порывом ветра, который колышет свободные рукава моей шелковой рубашки. А когда я открываю хлипкую калитку и захожу во двор, аромат цветов усиливается, немного кружа голову легкой эйфорией.
Я поднимаюсь по деревянным ступенькам и, постучав в дверь, отступаю на шаг назад, бросая беглый оценивающий взгляд на острые носки зеленых туфель.
Через минуту за дверью слышится шорох, а потом я встречаюсь лицом к лицу с хозяйкой дома.
– Здравствуйте, Алла Павловна, – киваю с доброжелательной улыбкой.
– Проходите, проходите, Елена Викторовна. – Женщина жестом приглашает меня, и я переступаю порог дома, принимаясь снимать туфли. – Ой, не разувайси, не разувайси, дочка! Полы холодные, да и не мытые, спину вон вчера прихватило, так ни согнуться, ни разогнуться. – Я пытаюсь настоять, но хозяйка подталкивает меня вперед. – Проходите, Елена Викторовна, они на кухне. Ой, что делается. Что делается. Они моему Санечке уже все мозги запудрили, сволочуги такие, – причитает она, шаркая позади меня тапочками по полу.
– Не переживайте, Алла Павловна, сейчас разберемся.
Я чуть пригибаюсь в дверном проходе, чтобы не стукнуться лбом о косяк, и следую на кухню, откуда доносится басистый голос хозяина дома. Я появляюсь там ровно в тот момент, когда Александр Георгиевич бьет кулаком по столу, заставляя чашки и блюдца подпрыгнуть:
– Здесь родился, здесь и помру! А потом делайте что хотите!
– Санечка! Не кричи, миленькой, опять давление скаканет, – раздается за мной поучительный тон хозяйки, которая заходит следом за мной и сразу подходит к шкафу, доставая флакончик с лекарством.
– Вам не о чем беспокоиться, мы предоставим вам другое жилье, и оно будет в разы комфортней для вас…
– Прошу не вводить моих клиентов в заблуждение, – я подаю голос, и мужчина, которого я прервала, тут же поворачивается в мою сторону. – Я представляю интересы хозяев этого дома, и все переговоры по данному объекту лежат в моей компетенции.
– Именно вас мы и ждали, Елена Викторовна, – раздается голос другого мужчины, и мой взгляд резко перемещается в сторону окна, у которого спиной ко мне стоит мужчина.
Деловой светло-серый клетчатый костюм. Широкие плечи, которым явно тесно в пиджаке. Модельная стрижка, судя по коротко стриженному затылку. Я могла бы обознаться…
Но этот голос… Я думала, что забыла его, но я помню. И прямо сейчас от его прозвучавшего низкого тембра моя кожа покрывается мурашки, а дыхание сбивается. Боже…
Эмоции, которые до этого момента казались мертвыми, оживают с такой силой, что колени подкашиваются, а сердце бьется о ребра и срывается вниз, как подбитый беспилотник.
Этого… этого не может быть…
Сжимая ручки сумки дрожащими пальцами, я прерывисто выдыхаю и, точно в замедленной съемке, наблюдаю за тем, как мужчина, стоящий у окна, поворачивается ко мне лицом. Мы встречаемся взглядами, прежде чем мое бедное сердце получает еще один удар, от которого невозможно оправиться.
Потому что прямо передо мной стоит мужчина из моего прошлого, который однажды просто исчез, заставив поверить в его смерть. Но сейчас он стоит всего в нескольких шагах от меня. Живой. За пять лет он практически не изменился. Те же густые темные брови. Те же жгучие карие глаза и красивые упрямые губы. Единственное, что в нем стало чужим, – это строгое, без тени улыбки лицо, седина на правом виске и горбинка на когда-то ровном носу. А еще… холод, с которым он смотрит на меня, будто видит впервые…
Каким-то чудом я удерживаюсь на ногах, но мои нервы слишком напряжены и им плевать на то, что я призываю их успокоиться.
Он жив… Господи…
Спустя столько лет…
Приближающиеся слезы жгут глаза, и я несколько раз моргаю, мечтая развернуться и вырваться на свежий весенний воздух.
Но продолжаю стоять на месте как вкопанная.
Я в полнейшей растерянности.
Мысли путаются, и, открыв рот, я зависаю с ответом. От моей уверенности не осталось и следа.
Тяжесть его взгляда обладает все тем же магнетизмом. И эта тяжесть давит мне на грудь и ускоряет сердцебиение.
Бисеринка пота скользит за ворот блузки. Черт… у меня не выходит справиться с эмоциями, накатывающими убойными волнами.
Столько лет я пыталась свыкнуться с болью, которую этот мужчина причинил мне, оттолкнув от себя, а теперь он стоит передо мной как ни в чем не бывало.
Боже…
Реальность обрушивается на меня лавиной, и я не могу с ней справиться, срываясь на частые короткие вздохи.
– Какие-то проблемы? – его голос спокойный, грубый и с хрипотцой, и я еще больше теряюсь среди эмоций, которые в присутствии Глеба буквально сводят меня с ума.
Выдохнув, медленно прикрываю глаза и делаю глубокий вдох.
– Все… все в порядке. – Я сглатываю и каким-то чудом нахожу в себе силы снова посмотреть на Глеба. – Я просто… – Телефон в сумке начинает вибрировать, и я цепляюсь за это как за спасательный круг. – Извините… – бормочу я и лезу за гаджетом в сумку.
Нахмурившись, смотрю на экран.
Алла Григорьевна.
– Извините, важный звонок, – вполголоса говорю я и отхожу в сторону, отвечая на вызов. – Я слушаю.
– Елена Викторовна, у Миши поднялась температура. Вы сможете забрать его?
Я сжимаю переносицу пальцами.
– Да, – выдыхаю и украдкой бросаю взгляд на присутствующих в кухне. – Конечно. Я скоро буду.
Сбрасываю и быстро перевожу дыхание.
Новость о том, что мой сын плохо себя чувствует, не должна вызывать облегчения, но, черт возьми, я его чувствую, потому что у меня появился повод исчезнуть отсюда и немного оправиться от удара судьбы.
Я признаю, что выбираю путь наименьшего сопротивления, но сейчас уехать будет действительно лучшей идеей.
Мне нужно взять себя в руки.
Я… я не была готова к такому.
Меня застали врасплох, и я ничего не могу с собой поделать.
Прочищаю горло и, расправив на бедрах юбку, возвращаюсь к хозяевам, мужчине и Глебу, который все это время внимательно следил за мной.
– Я приношу извинения, – говорить тяжело, и я провожу ладонью по горлу, – но я вынуждена отъехать по личным обстоятельствам. Не могли бы мы с вами встретиться в офисе завтра и все обговорить в более подходящей обстановке?
– Я предпочел бы более неформальную обстановку. И сегодня.
Я не понимаю, зачем он продолжает вести себя так… отстраненно?
Господи, он что, играет со мной?
Почему?
Почему он так холоден, когда все, чего я хочу, это сорваться и прыгнуть в его объятия? Но будут ли они такими же теплыми, как раньше?
Я не знаю наверняка, но хочу узнать. Мне нужно знать.
Сердце бешено колотится о грудную клетку, я медленно облизываю губы и нервно убираю волосы за уши.
– Насколько неформальную? – произношу тихо, пытаясь не обращать внимания на бурю эмоций в груди и осознать одну простую вещь, которую отказываюсь принимать.
Он не узнал меня.
Что-то похожее на боль и разочарование сдавливает горло, но я отбиваюсь от этого дерьма и отступаю назад.
– Ресторан подойдет, – сухо подытоживает он, но его голос, взгляд и присутствие что-то делают со мной, превращая в трусиху, которая снова ищет возможность сбежать.
– Хорошо. – Киваю. – Как я могу связаться с вами?
С невозмутимым выражением лица Глеб лезет во внутренний карман пиджака и вытаскивает хромированную карточку, протягивая ее мне.
Мгновение я смотрю на нее, а потом делаю шаг навстречу и забираю.
На секунду наши пальцы соприкасаются, и сладкая и в то же время до боли горькая тоска оживает в груди.
Когда-то этот парень был моим самым сильным чувством, но сейчас… я не уверена, что он принадлежит мне даже на одно мгновение.
Он больше не тот Глеб, которого я знала. Эта версия абсолютно чужая для меня. И я не знаю, кто он сейчас…
Однако я снова позволяю ему перевернуть мой мир вверх дном.
– Спасибо, – выдавливаю из себя. – Я позвоню… вам, – добавляю нелепую формальность.
Глеб делает еще один шаг, возвышаясь надо мной. Боже, его плечи стали еще шире.
– Не задерживайтесь, Елена Викторовна, – его голос звучит более мужественно, чем раньше. – Мое время ограничено.
С этими словами Глеб кивает другому мужчине, и тот поднимается из-за стола, а потом Глеб снова смотрит на меня.
– Я буду ждать.
И вот так просто он берет, обходит меня и выходит, оставляя в полной растерянности.
Что-то внутри меня вот-вот сломается от его холодности и безразличия, но другая часть вовсю мерцает от радости.
Он жив.
И он вернулся.
Но, кажется, совершенно не помнит обо мне.
Или просто делает вид? Вот только легче от этого не становится.
Черт, кажется, я в полной заднице.
И у меня есть несколько часов, чтобы подготовиться к новой встрече с ним в неформальной обстановке…
Глава 2
– Я полчаса назад дала ему жаропонижающее, сейчас температура должна снизиться, но если снова начнет подниматься больше тридцати восьми, позвоните, пожалуйста, мне.
– Да не волнуйтесь вы так, Елена Викторовна, – успокаивает меня няня, снимая со своего пышного тела весенний тренч, который я забираю и сама вешаю на плечики. – Организм борется, температура – это нормально, до тридцати восьми вообще не рекомендуют сбивать.
– Татьяна Михайловна, дети все разные. Я не хочу снова рвать на себе волосы и ложиться в больницу, чтобы сбить температуру гормонами.
Из детской доносится капризное хныканье, и я тут же срываюсь туда.
Температура – это больная тема у моего сына. Если дело доходит до жара, я минимум пять дней схожу с ума, кружа вокруг своего мальчика с молитвами и жаропонижающими.
Последний раз нам пришлось лечь в больницу, потому что больше суток я не могла сбить жар: ни сиропы, ни эмульсии, ни даже «литичка» не давала результата. А температура только повышалась. В итоге нас экстренно госпитализировали в больницу, где даже после гормонов она спала несразу.
Я до сих пор помню ад, через который мы оба прошли с Мишаней.
В такие моменты особенно понимаешь, какая же это ерунда, когда дети балуются, проказничают и играют на нервах любимых родителей. Сейчас я бы все отдала, чтобы он снова стал моим маленьким разбойником. Видеть его таким тихим и измученным… до боли невыносимо.
С щемящим в груди сердцем, я наклоняюсь и ладонью провожу по темно-коричневым волосам сына, после чего осторожно целую в розовую щечку. Потом губами прижимаюсь ко лбу. Горячеват еще.
Ну, пусть поспит. Лекарство еще действует. После сна должно стать полегче.
Бесшумно выхожу из детской и под тяжелый вздох плетусь в свою комнату. В голове начинает гудеть. У меня, как обычно, то пусто, то густо. Если жопа, то сразу по всем фронтам.
На сборы осталось полчаса. Не то чтобы я собираюсь наряжаться, но в таком разбитом состоянии не готова выйти из дома.
Тем более на встречу к Глебу, который разбил меня еще раньше одним своим равнодушным взглядом.
Но я намерена восстановить свой разрушенный фасад и явиться на новую встречу с ним более подготовленной, чтобы выяснить, какого черта он устроил все это шоу.
Я еще не знаю, как это сделаю, потому что который час уже пребываю в какой-то прострации и дезориентации.
Потому что, помимо переживаний за сына, понимаю одно— что бы я себе ни говорила и как бы себя ни готовила к новой встрече с Глебом, просто не будет.
С ним никогда не было просто.
Глеб всегда загонял меня в угол, и, признаюсь честно, он единственный кому я это позволяла.
Сделав глубокий вдох, распахиваю дверцы шкафа и останавливаюсь усталым взглядом на красном платье-футляр. К нему идеально подойдут леопардовые лодочки… Закрыв глаза, я встряхиваю головой.
Господи, это не свидание, Лена.
Поэтому в конечном результате я выбираю строгий брючный костюм серого цвета.
Ничто не придает мне уверенности так, как брюки и высокие каблуки.
Волосы я собираю в высокий хвост и, подправив дневной макияж, который размазался после того, как я дала волю слезам по пути в садик, иду в детскую, чтобы проверить перед уходом Мишу.
На ходу вдеваю в уши крупные серьги в виде искаженной золотой пластины и осторожно приоткрываю дверь.
На носочках подкрадываюсь к детской кроватке, где, свернувшись калачиком, сопит сын. Такой измученный…
Все бы отдала, лишь бы забрать его страдания себе.
Кладу ладонь на его чуть вспотевший лоб. Теплый. Господи, слава богу! А то я бы на этой встрече точно с ума сошла.
Облегченно выдыхаю и, чмокнув Мишаню в макушку, так же бесшумно ретируюсь из комнаты.
– Татьяна Михайловна, я поехала, – громким шепотом предупреждаю я няню, которая уже что-то шуршит на кухне, и, открыв шкаф с обувью, достаю классические кремовые лодочки.
– Елена Викторовна, к вечеру похолодало на улице, накиньте что-нибудь потеплее. Весна такая обманчивая…
– Я на машине. Татьяна Михайловна, вы лучше переоденьте Мишу в сухое. Он немного вспотел, но температура спала.
– Ой, вспотел – это хорошо. Вся гадость выходит.
– И померьте температура ему, если вдруг снова начнет подниматься, я на связи!
– Хорошо, хорошо. Не волнуйтесь вы так. Я троих вырастила, что я с температурой не справлюсь?
Я выпрямляюсь, сдувая прядь волос с лица.
– Я просто… неважно. – Вздыхаю и качаю головой. – Просто звоните мне, ладно?
Я беру сумку и ключи от машины, прежде чем выхожу из квартиры.
Я пребываю в полнейшем раздрае, потому что прямо сейчас еду на встречу с отцом Миши, о рождении которого так и не успела ему сообщить.
Глава 3
Воспоминание
На последнем месяце беременности мы со Стасом проигрываем очередное судебное разбирательство по сокращению срока заключения Глеба.
И уже целый час я сижу возле здания СИЗО, не в силах собраться с духом, чтобы прийти к Глебу после нашего проигрыша и сообщить о исчерпанных попытках ему помочь.
Я сама еще не могу принять эту реальность, не хочу верить, что у нас больше нет никакого выхода, не хочу… но я должна быть сильной. Ради нашего сына. Ради Глеба.
Я должна поддержать его, дать понять, что дождусь его и мы пройдем через все испытания ВМЕСТЕ, но, как ему это принять?
Сам факт того, что все это время он будет выживать в самом настоящем аду, в одиночку…
Нет, сколько бы я ни пыталась подготовить речь, все пустое, никакие слова не смогут сгладить ситуацию, в которой он оказался.
В последние мои визиты к нему Глеб был настолько подавлен, что мне страшно представить, каким я увижу его сегодня. Глеб потерял надежду еще на предыдущем заседании, но я убедила его побороться и не сдаваться.
А сейчас должна прийти и сообщить, что мы сделали все возможное, но ничего не вышло. Сейчас я должна убить надежду, которую сама же ему вселила.
Господи.
Я втягиваю носом воздух и сглатываю, чтобы смочить горло, которое горит от подступающих слез. Откинув голову на подголовник, устало растираю лицо ладонями.
Я не буду плакать. Я справлюсь. Я буду сильной. Глебу сейчас нужна поддержка, а не мои слезы и боль, которая шипами врезается под кожу. Но в то же время я понимаю, что это полный абсурд.
О какой поддержке идет речь, когда ему предстоит отсидеть восемь чертовых лет?
Целых восемь лет.
А я должна буду прожить все это время с чувством вины, которое колом сидит под ребрами.
Если бы я его не впустила.
Если бы он только не увидел меня в том состоянии.
Сделав еще один тяжелый вдох, я заставляю себя собраться и вылезти из машины. Но повернувшись к высокому забору с колючей проволокой, за которым расположены четыре тюремных корпуса, снова медлю.
Черт возьми, как же тяжело. В груди все сжимается.
Тру пальцами лоб.
Сегодня сама не своя.
Покачав головой, я сжимаю ремешок сумки крепче и направляюсь на КПП, после которого прохожу еще целый лабиринт коридоров и клеток. Здесь тебе не откроют следующую дверь, пока не закроют предыдущую, одно только это уже погружает тебя в упадническое состояние.
За колючей проволокой и толстыми стенами даже дышать сложнее. Особенно тяжело становится, когда начинается досмотр, в ходе которого меня информируют о правилах посещения. Также я сдаю телефон и отдаю сумку с вещами на доскональную проверку, после чего уже показываю паспорт и разрешение на посещение.
У меня уже начинает кружиться голова, низ живота тянет, а на лбу выступают капли пота.
Перед комнатой для свидания я останавливаюсь и даю себе еще пару минут, чтобы немного прийти в себя.
– Вы готовы? – раздается строгий голос охранника, и, выдохнув, я киваю. – У вас час.
Мне открывают дверь, и я переступаю порог комнаты, практически сразу замечая поникшую фигуру Глеба.
Сердце сжимается, точно в него вонзили сотни игл, и мне требуются все усилия, чтобы не потереть то место, где буквально горит от того, какой он напряженный и совершенно не похожий на себя.
Я медленно приближаюсь к нему, но реакции никакой не следует. Разумеется, он уже знает о решении суда. Но в глубине души, уверена, каждый человек греет надежду на что-то светлое, даже когда темнота грозит поглотить тебя.
Я ставлю сумку с вещами на пол, а Глеб по-прежнему не шевелится.
Он сидит за столом. Его плечи размеренно вздымаются. Голова опущена, а руки, скованные наручниками, сложены на столе.
Из-за большого живота я сажусь на стул как можно осторожней и с трудом тянусь к его рукам своими, но он сжимает кулаки, и я немного колеблюсь, прежде чем накрываю их ладонями.
– Глеб, – горло сковывает болью, и я запинаюсь, не знаю, что сказать, потому что любой мой вопрос будет очевидно глупым. – Мы справимся, – мой голос искажает предательский скрип, и я закусываю нижнюю губу.
Глеб по-прежнему сидит с опущенной головой. Его волосы стали длиннее, и острая челка агрессивно висит на глазах. Он мрачная тень от когда-то вечно улыбающегося Глеба, и от этого мне хочется разрыдаться прямо здесь и сейчас.
– Пришла попрощаться? – гремит его тяжелый голос, и внутри все переворачивается.
Я крепче сжимаю его большие кулаки, костяшки которых снова синие и покрыты ссадинами. Он злится. Не на меня. В общем. И я не сужу его за это. С каждым моим визитом он все больше и больше закрывается, будто нарочно хочет отдалиться от меня. Но я не допущу это.
– Никаких прощаний. – Я ласкаю его грубую кожу большими пальцами. – Я…
– Не нужно больше приходить, – перебивает он меня грубо и резко отстраняется, лишая меня возможности касаться его.
Пустота. Все, что остается в моих ладонях, я медленно кладу их на стол и, опираясь на них, поднимаюсь из-за стола.
– Что ты такое говоришь, Глеб? Как я могу не приходить к тебе?
Его желваки играют на напряженных скулах, и он по-прежнему избегает встречаться со мной взглядом.
– Я говорю, чтобы ты исчезла из моей жизни, Лена. – Я замираю на полушаге, будто мне только что прилетела пощечина. – Это мое решение, и ты примешь его. Я больше не могу цепляться за ложные надежды. – Он сжимает кулаки, и я прослеживаю, как они дрожат. – Ты приходишь, ворошишь все внутри меня и уходишь, а я остаюсь здесь! Один! А теперь ты будешь приходить еще реже. А гнить мне еще за решеткой восемь лет! – едва ли не рычит он и глухо бьет кулаками по столу.
Мне больно. Больно видеть его таким. Но еще больнее, что я понимаю: Глеб нарочно отталкивает меня, потому что ему тяжело после каждой нашей встречи. Но как я могу оставить его? Под моим сердцем маленькая жизнь. Наша маленькая жизнь.
Я делаю медленный вдох и незаметно выдыхаю, но пока не приближаюсь к нему. Он сплошное напряжение. Кажется, если я его коснусь еще раз, он взорвется.
– Мы что-нибудь придумаем, мы обязательно вытащим тебя… мы не остановимся, Глеб…
Он мотает головой, и, кажется, я слышу скрежет его зубов.
– Нет, Лена. Хватит, – мрачный голос Глеба рикошетит от пустых стен. – Ничего не выйдет, ты же и сама это понимаешь. – Наконец он встречается со мной взглядом, его глаза черные будто потеряли смысл к свету. – Зачем ты продолжаешь бередить нам обоим душу? Оставь это.
Сердце делает кульбит в груди, причиняя мне боль, но не настолько сильную, как слова Глеба. Вот только я не собираюсь сдаваться. Глеб злится. Он эмоционально истощен. Ему страшно, и он не контролирует себя из-за отчаяния и беспомощной ярости. И если потребуется, я буду бороться за нас двоих. Троих.
– И что? – я шумно выдыхаю и провожу ладонями по волосам. – Что ты предлагаешь?! Думаешь, я действительно могу взять и уйти? Бросить тебя? Нет! Этого не будет, Глеб! Не будет, слышешь?! – я повышаю голос, но тут же жалею и смягчаюсь. – Я не собираюсь никуда уходить. Я буду рядом, может не физически… но… я что-нибудь придумаю. Я не перестану бороться! И ты тоже! Я ношу твоего сына, и ты должен бороться ради него! У тебя есть ради чего жить, Глеб! Ты…
Но меня останавливает громкий хлопок по столу и грохот наручников. Охранник порывается к Глебу, но я останавливаю его:
– Он не сделает мне ничего плохого. – Я выставляю ладонь. – Пожалуйста!
Мужчина переводит взгляд с Глеба, который принимается растирать лицо ладонями, на меня, но все-таки возвращается на свое место.
Я подхожу и запускаю пальцы в его густые волосы, на мгновение Глеб прикрывает глаза и с гортанным стоном отзывается на мою ласку, но потом перехватывает запястье и убирает от себя мою руку.
На меня снова не смотрит. Он пытается казаться грубым, но его пальцы… со мной они не умеют быть грубыми, поэтому Глеб просто отпускает меня и говорит глухо, смотря перед собой:
– Начни жизнь с чистого листа. Без меня. – Он переводит взгляд на мой живот и тяжело сглатывает. – Так будет лучше. Сама посуди, – горько усмехается он, – каким я буду отцом? Какой я могу подать ему пример, когда выйду из тюрьмы? Захочет ли он знать меня?
Я теряю терпение и повышаю тон, взмахивая руками:
– Ты не имеешь права сдаваться! Я не сдаюсь, твой ребенок не сдается! И ты не будешь сдаваться!
Глеб отворачивается и цедит сквозь зубы:
– Забудь меня.
У меня перехватывает дыхание.
– Забыть?! – шокировано повторяю я. – Господи, как я могу забыть тебя? – Разворачиваюсь и прижимаю ладонь ко лбу, прикрывая глаза и задыхаясь от слез. – Господи, какой же ты упрямый, – шепчу я, а потом разворачиваюсь и подхожу к нему, обнимая его уже колючее лицо ладонями: – Я не хочу забывать тебя, – мой голос дрожит, и я глажу покрытые щетиной скулы Глеба большими пальцами. – Я хочу помнить, Глеб. Каждый момент с тобой. Я хочу помнить нас.
Проглатывая слезы, я беру его руку и кладу себе на живот.
– Мы хотим. Ты не один. – В этот момент наш сын пинает своего отца в ладонь, и на лице Глеба появляется болезненная гримаса, после чего он резко выдергивает свою руку и отшатывается на два шага назад.
– Хватит, – скрипит он сдавленно. – Хватит, Лена. – Начинает мотать головой, а потом под сдавленное рычание запрокидывает голову и прижимает основание ладоней к глазам. – Хватит давать мне надежду. Хватит. Хватит. Хватит!
Он отрывает руки от лица и несколько раз бьет кулаком в стену, прижимаясь к той лбом и зажмуриваясь так, будто внутри него ломаются кости.
Боже… Я делаю шаг и протягиваю к нему руку, но в самый последний момент замираю и не касаюсь его напряженных и ходящих ходуном плеч.
Я накрываю рот ладонью и едва сдерживаю горечь слез, которая душит меня. Господи, как мне ему помочь? Как…
– Глеб, я понимаю, как тебе тяжело…
Он резко оборачивается и впивается в меня красными от слез глазами.
– Нет! Ты не понимаешь! Никто не понимает! Если бы ты меня понимала, то прекратила бы рвать мою душу на ошметки! – Он запускает пальцы в волосы, начиная пятиться назад: – Просто… Просто оставь, Лена! Уходи! Убирайся и больше не приходи! – Он стучит по внутренней двери. – Уведите меня!
Я стою открыв рот и не могу сделать вдох от слез, которые иглами впились в горло. Я полностью дезориентирована эмоциями, которые заводят мое сердце до предела.
Охранник открывает дверь и пропускает Глеба вперед, но прежде, чем скрыться из поля моего зрения, Глеб оборачивается и бросает то, что разламывает мое сердце на уродливые куски:
– Все кончено, Лен. А моему сыну… ему лучше не знать о таком отце, как я.
Дверь захлопывается, и вместе с этим внутри меня что-то обрывается. Я еще несколько минут стою на месте в присутствии молчаливого охранника, а потом вокруг меня будто лопается пузырь с кислородом, и я открываю рот, не в силах сделать глоток воздуха.
Медленно разворачиваюсь и на ватных ногах выхожу из комнаты для свиданий, слыша, как за спиной лязгает дверной замок. Перед глазами все становится мутным. Колени подкашиваются, и я едва успеваю схватиться за стену.
Голова кружится, и я хватаю ртом воздух, но лучше не становится. В груди давит огнем. Дышать невозможно. Что-то не так. Но я не могу понять что…
Вокруг меня скапливаются работники сизо, но я не слышу, что они говорят.
Ноги не держат, но что-то помогает мне остаться в вертикальном положении. Ненадолго. С чьей-то помощью я присаживаюсь на стул и в этот момент понимаю, что мои брюки влажные. Шея такая слабая, но опять же с чьей-то помощью моя голова не заваливается. Дрожащей рукой провожу по внутренней стороне бедра, а когда поднимаю дрожащие пальцы, они почему-то красные, будто испачканы кровью…
Я пытаюсь спросить, почему у меня кровь, но внезапный болезненный спазм пронзает живот, язык заплетается, а глаза закатываются, погружая меня в темноту.
Этой ночью я родила сына, но еще не знала, что больше не увижу его отца…
