Мэри Ройс
Бывшие. Вспомни о нас
Глава 5
Следующий день проходит как в аду.
Когда приходит врач, Миша становится до невозможного капризным.
Он их не любит, а в болезненном состоянии просто не переносит на дух. Каждый раз, когда педиатр трогает его, чтобы осмотреть, Миша плачет и изворачивается в моих руках, будто над ним проводят обряд экзорцизма, а не пытаются осмотреть горло или прослушать фонендоскопом.
Намучившись с капризным ребенком, Татьяна Георгиевна выписывает лечение, рекомендации и уходит.
Спустя пятнадцать минут Мишаня успокаивается, но его температура – нет. Она скачет вверх-вниз как на американских горках, и капризы снова возвращаются.
Все это изводит моего малыша настолько, что он ничего не ест, хнычет и не слезает с моих рук весь остаток дня.
Я даже не помню, как мы уснули с ним на моей кровати.
Я будто в один миг провалилась в непроглядный туман, сквозь который все громче стало пробиваться что-то похожее на мелодию. И эта мелодия постепенно вырывает меня из темноты, пока я не разлепляю веки.
Проморгавшись, я с запозданием вскакиваю с кровати и бегу за телефоном, чтобы громкий звук не разбудил Мишу. Только не сейчас.
Хватаю гаджет, вибрирующий на диване, и торопливо свайпаю пальцем по экрану, принимая звонок.
– Да, – голос хриплый ото сна, и я тяжело сглатываю, зачесывая волосы назад.
– Завтра ты откажешься от этого дела к чертовой матери, – требовательно гремит на другом конце провода строгий голос Стаса. – Ты не полезешь в это дерьмо.
Я отнимаю телефон от уха и, прищурившись, смотрю на время. Половина двенадцатого ночи. Но доносящийся голос из динамика, заставляет меня вернуть телефон к уху.
– …он, видимо, потерял свой гребаный разум вместе с чертовой памятью, раз связался с бандитскими авторитетами.
Я замираю и забываю сделать следующий вдох, пытаясь осмыслить услышанное.
– Ч-что? – Я хмурюсь. – О чем ты говоришь?
– Я говорю о том, что твой Глеб вышел досрочно не за хорошее поведение. Это, блядь, и так было понятно, но после того, как я навел о нем справки, все оказалось гораздо хуже. – Что-то тяжелое образуется в груди и начинает давить до болезненных ощущений. – Теперь он замешан в таком дерьме, что я лично придушу тебя, если ты впутаешься в это, а вместе с тем и впутаешь туда Мишу. – Я открываю рот, сжимая в кулак волосы на затылке, но ответить не успеваю. – Завтра же убедишь своих стариков в том, что предложенные им условия переселения хорошие.
Я прочищаю горло, приходя в возмущение от его тона. В последнее время нервная система Багрова стала слишком часто выходить из строя. Но это не дает ему права звонить мне среди ночи и обрушиваться на меня таким образом.
– Багров, я, конечно, все понимаю и уважаю тебя как друга, но ты не будешь раздавать мне команды в подобном тоне. Я сама решу, что мне сказать своим клиентам и…
Раздраженное приглушенное ругательство перебивает меня, прежде чем я слышу то, отчего моя кожа покрывается льдом:
– Ты хочешь, чтобы твой сын стал мишенью?!
Уродливое чувство оборачивается змеей вокруг сердца и сдавливает его.
– Нет! – выпаливаю я. – Конечно же нет! Господи, Багров, что ты вообще несешь?
– Я хочу донести до твоей горделивой задницы, что ты должна отступить. Что, мать твою, непонятного?
– Для начала ты можешь успокоиться и не орать на меня? – Я делаю успокаивающий вдох и медленный выдох, продолжая спокойней. – Ты позвонил мне среди ночи и с ноги начал раздавать команды, толком ничего не объяснив! У меня и так голова ни черта не соображает. Миша заболел, и я весь день пыталась сбить ему температуру.
– Блядь, – тихо хрипит Стас. – Как он?
– Сейчас спит. Но, зная своего сына, такие свистопляски будут продолжаться еще дня три. – Я опираюсь бедрами на подоконник и обнимаю себя одной рукой. – А теперь объясни в чем дело. Спокойно.
– Спокойно, блядь, – усмехается он удушливого. – Я тебе звонил черт знает сколько, ты не брала трубку. Что я должен был думать после возвращения этого пиздюка?
– Стас, прекрати, пожалуйста. Он далеко не пиздюк. И никогда им не был.
– Ты, как всегда, меня не слушаешь. Разве главное это? – бурчит он в трубку. – То, что тебе сказал твой Глеб, это не блеф, Лена. Тебя уберут. Прихлопнут, как гребаную надоедливую муху, если ты будешь мешать и раздражать тех, кто стоит за всем этим.
Тонкая струйка холодных мурашек расползается по спине паутиной, но я передергиваю плечами, не желая поддаваться страху.
– Может быть, ты и прав, Стас. Но, даже если откажусь от дела, я все равно хочу встретиться с Глебом и поговорить.
– Ты слышала хоть слово из того, что я сказал? Он связан с каким-то криминальным авторитетом. Там большие люди, Лена. Что ты хочешь, блядь, там узнать?
– Мне в любом случае нужно будет с ним встретиться. Я должна убедиться, что условия для моих клиентов будут лучшими.
– Ничего хорошего из твоих попыток вернуть его не выйдет. Можешь хоть раз прислушаться ко мне до того, как в твоей жизни случится очередной пиздец?
Закусив губу, я молчу, пока злюсь на себя, потому что знаю, что Стас наверняка прав, но это сердце… это долбаное сердце решает все за меня.
– Я обещаю быть осторожной.
И завершаю звонок, не желая слышать его проклятья в мою сторону.
Ему никогда не понять моих чувств. Никому, кроме меня. Даже Глебу, потому что, судя по всему, его слова о потере памяти серьезны.
В животе зарождается неприятная тяжесть. Я стараюсь думать, что это связано только с фактом болезни ребенка. Но понимаю, что звонок Стаса также усилил мое беспокойное состояние.
С тяжелым сердцем я плетусь обратно в спальню.
Поставив колено на матрас, наклоняюсь и осторожно прижимаюсь губами к лобику сопящего сына…
Прикрываю глаза и чмокаю его в носик, прежде чем облегчение вырывается тихим вздохом, и я заваливаюсь на спину. Тепленький.
Шумно выпускаю воздух из груди и вплетаю пальцы в волосы, устремляя взгляд в потолок.
Ты не полезешь в это дерьмо.
Боже, я не знаю, как поступить. Но тот факт, что Глеб какого-то черта волнуется за мою жизнь, не дает глупой надежде окончательно погаснуть.
Возможно, это связано с частью его жизни, которую он не помнит. Возможно, его беспокоит моя безопасность только в меркантильных целях, чтобы узнать часть забытого прошлого. Я не знаю. Но проблема в том, что я хочу узнать. Даже несмотря на то, что чрезмерная настороженность Стаса пугает меня.
А он не тот человек, который будет показывать свои эмоции без надобности.
К тому моменту, как засыпаю, мне удается убедить себя немного подождать. Все обдумать и позволить эмоциям устаканиться, а потом обдумать все еще раз на холодную голову.
Но ничего не устаканилось.
Третий день я схожу с ума, разрываясь между разумом и сердцем, которое будто нарочно насмехается надо мной, заставляя вновь и вновь вспоминать ту часть жизни, где Глеб хоть ненадолго, но успел показать мне, каково чувствовать вкус жизни. Каково было гореть вместе с ним и вопреки всему. Неправильно. Но так по-настоящему. Господи… Это не сердце, а гребаный мазохист, наслаждающийся тем, как память режет его тонким лезвием ножа.
Еще немного, и я сойду с ума от этих мыслей, что оплетают меня, как его теплые сильные руки. Единственное, что помогает мне отвлекаться от всего этого, – сынок, который сегодня первый день практически без температуры.
Мой дом снова наполнен звуком детского смеха, болтовней и музыкой, которую Мишка так любит слушать и под которую обожает танцевать.
Я больше не чувствую себя пустой, как когда он заболел. Но какая-то заноза еще сидит под ребрами и причиняет дискомфорт, не дает беззаботно наслаждаться обществом моего шалунишки.
На пятый день я устаю от собственной трусости и звоню Глебу…
Глава 6
Я вдеваю сережку в ухо, и в этот момент в меня что-то врезается. А точнее кто-то маленький и зевающий.
Я поворачиваю голову и опускаю взгляд на сына, который, обняв мою ногу, положил на нее подбородок, и смотрит на меня своими большими золотисто-карими глазами. И уже немного уставшими.
Застегнув замочек, я улыбаюсь и треплю макушку густых волос.
– Устал, мой ангел?
Мишка мотает головой, тряся своей богатой шевелюрой, и смотрит на меня снизу вверх, раскрыв рот с искренним восхищением. Ему нравятся мои крупные серьги. Или моя яркая помада. Но на самом деле так он смотрит на меня всегда. Даже если на моей голове будет намотано полотенце, а лицо помятое спросонья и без макияжа. Вот совершенно не важно, как я выгляжу, мой сын всегда твердит одно:
– Моя класавица.
Моя улыбка становится шире, и я ласково стучу его по носику пальцем. Он смеется и прячет лицо в подоле моей юбки. И на этом заряд моего маленького энерджайзера подходит к концу.
Поглаживая сына по макушке, я наблюдаю, как измученно он потирается лбом о мою ногу, а потом начинает тереть глаза кулачками. Ну конечно же мой малыш устал.
Я беру сына на руки и выхожу из комнаты.
– Пойдем-ка спать, медвежонок. – Я прижимаюсь носом к его виску и вдыхаю теплый молочно-медовый запах детской кожи.
Миша обнимает меня за шею и погружается в наступающий на него сон. Да и время уже девятый час вечера. Он еще недавно ванну принял, так я вообще удивлена, что сразу уложить не удалось. Поэтому, пока няня отлучилась в магазин, а я собиралась на встречу, у Миши была возможность израсходовать последнюю энергию.
Поглаживая сына по спинке, я убаюкиваю его на руках и тихонько напеваю мелодию колыбельной. А чтоб вы понимали, любимая колыбельная моего сына – «Выйду ночью в поле с конем». Не знаю, как так вышло. Когда у него резались зубки, и я мучилась бессонными ночами, умная колонка случайно включила эту песню, я уже собиралась поискать что-то более подходящее, но тут поняла, что Миша притих, и оставила.
С тех пор только ей и спасаюсь. А вообще его вкусовые предпочтения в музыке далеки от детских. И я не знаю, откуда у него такая тяга к фолку в четыре-то года.
Татьяна Михайловна замечает меня с сыном и, бросив все на кухне, осторожно спешит ко мне, чтобы забрать Мишку, но я показываю жестом, что сама, и няня, кивнув, уходит обратно на кухню.
Дождавшись, когда хватка на моей шее ослабнет, я захожу в детскую и аккуратно укладываю сына в кровать. Он тут же поворачивается на бок и поджимает колени к груди, сладко причмокивая пухлыми губками.
Я тихо вздыхаю и наклоняюсь, чтобы поцеловать теплую щечку и накрыть Мишутку одеялом. Немного приглушив ночник, беззвучно выхожу и прикрываю за собой дверь.
Я уже надеваю леопардовые лодочки на высокой шпильке, когда Татьяна Михайловна подходит ко мне и достает из шкафа зонт.
– Я, когда в магазин бегала, там дождик моросил, – шепчет она. – Возьмите с собой на всякий случай. И, Елен Викторовна, накинули бы вы что-нибудь сверху. – Женщина прижимает руку к груди. – Ну в одном пиджачке. К вечеру же холодает еще. Застудитесь.
Я улыбаюсь, покачивая головой, и быстро бросаю на себя оценивающий взгляд в зеркало. Поправляю хвост и беру зонтик.
– Не волнуйтесь, Татьяна Михайловна, я на машине. Звоните, если что.
Я выхожу из квартиры под тихое причитание нянечки и спускаюсь вниз, на ходу вынимая из сумочки ключи от машины, но в следующее мгновение замираю на месте, чувствуя, как сердце пытается забиться в угол.
Прямо напротив парадной припаркован черный внедорожник, а рядом стоит Глеб, подперев капот, словно редкие капли дождя ничуть не смущают его. Я, застигнутая врасплох, как бы тоже забываю про зонтик, медленно убирая его в сумку.
Что он здесь делает?
Сглотнув подступившее к горлу волнение, я заставляю себя двинуться с места и при этом не обращать внимание, как с каждым шагом мое сердце начинает колотиться сильнее, будто хочет вырваться на свободу и полететь на подстреленных крыльях к мрачной фигуре Глеба со сложенными на груди руками.
Падающий на него свет фонаря подчеркивает его до смешного широкие плечи, обтянутые темно-синим бадлоном, рукава которого закатаны по локоть. Мой взгляд падает на массивное запястье с толстым ремешком золотых часов. И я отказываюсь идти на поводу предательского трепета, зарождающегося внизу живота.
Я останавливаюсь под тяжестью его нечитаемого взгляда, которым он до неприличия долго обводит мою фигуру и задерживается на туфлях. Уголки его губ дергаются, но он стирает эту улыбку одним движением большого пальца.
– Скольких мужчин ты свела с ума этими туфлями? – произносит он задумчивым тоном, прежде чем взгляд его темных глаз поднимается выше и, задержавшись ненадолго на моих объемных бедрах, находит мое лицо.
У меня в горле что-то дергается, и я прочищаю его.
– Я же сказала, что доеду сама, – игнорирую его попытку пофлиртовать.
– Говорят, Петербург опасен в темное время суток.
Я усмехаюсь, чувствуя привкус горечи этой улыбки.
– Забавно это слышать от того, кто угрожал моей жизни и жизни моего сына. А теперь ты выследил меня и думаешь, я сяду в твою машину?
Глеб театрально прижимает ладонь к своей гранитной груди и ахает, изображая разочарование.
– Так и умирают рыцари в двадцать первом веке, – его тон выводит меня из себя, и я вздергиваю подбородок.
Оттолкнувшись от капота, он делает шаг ко мне, но только для того, чтобы открыть передо мной дверцу переднего пассажирского сиденья.
– Думаешь, если бы я хотел навредить тебе, то спросил бы твоего разрешения? – Он вскидывает бровь. – Я не угрожал тебе, Елена, а лишь предупредил, какие последствия тебя будут ждать, если ты не прислушаешься к моим словам. А теперь будь так любезна, – паясничает он, – сядь, пожалуйста, в машину.
Скрепя зубы я сажусь в его машину, и тяжесть моего решения мгновенно опускается на самое дно живота. Я делаю глубокий вдох, и такая же тяжесть наполняет легкие помимо запаха дорогого кожаного салона и тропического мужского аромата. Теперь этот мужчина пахнет иначе. Он пахнет опасностью. И тайнами, которые я хочу разгадать. Еще один вдох, и я с досадным стоном прикрываю глаза. Господи, это какой-то гребаный афродизиак.
А когда Глеб садится на водительское место, мое волнение только усиливается. До этого момента салон машины казался мне слишком просторным, но теперь становится тесно. Даже слишком. Во всех смыслах.
Я ерзаю на месте, чтобы отвлечься от теплого покалывания в определенных чувствительных зонах, чем зарабатываю на себе мажущий взгляд темно-карих глаз. Сейчас в тусклом освещении салона они чернее ночи. Но в следующее мгновение он теряет ко мне интерес и, тронувшись с места, сосредотачивается на дороге.
Я следую его примеру и пытаюсь отвлечься, наблюдая за работой дворников.
Из динамиков фоном звучит попсовая песня, но я не слышу слов из-за гулко стучащего сердца. И меня приводит в ярость только один этот факт. Я не знаю, как справиться с холодным присутствием Глеба, а он совершенно не тронут моим. Я не заставляю его нервничать, как он это делает со мной.
И конечно же я злюсь на себя, потому что в глубине души знаю: для меня это не просто встреча, чтобы урегулировать рабочий вопрос. Какая-то часть меня надеется растопить этот ледник. Надеется, что он вспомнит о нас…
Раздраженно втянув в себя воздух, я заставляю себя сменить направление мыслей. Сегодня я собираюсь ему сказать, что отказываюсь от своего дела, которое, уверена, выиграла бы в суде. Особенно после слов Стаса. Безопасность моего сына – это последнее, чем я буду пренебрегать.
Я отступлю, проиграю в этой битве, но только чтобы в конце концов выиграть всю войну.
– Я хочу, чтобы вы учли все пожелания моих клиентов при переселении, – мой голос резкий, практически разрезает напряженный воздух между нами.
– Ты приняла мудрое решение, – отвечает он после короткой паузы.
– В нем нет никакой мудрости, – огрызаюсь я. —Вы вынудили меня так поступить. Я оказалась заложницей игр больших денег. Чертовой пешкой. – Сжимаю челюсти и умоляю себя заткнуться.
Глеб останавливается в небольшой пробке, и я замечаю, как он ухмыляется и проводит по губам двумя пальцами, прежде чем поворачивает голову в мою сторону и произносит глубоким голосом:
– В тебе столько страсти, Елена.
Я борюсь с тем, чтобы не прикрыть глаза от его низкого мурлыканья. Я не из тех женщин, кто пользуется силой своей сексуальности и тем более кто падок на мужчин и все такое. Но передо мной не просто мужчина. Этот мужчина разбудил во мне женщину. И что-то мне подсказывает, что под всей этой глыбой льда все еще жив тот самый Глеб. Мой Глеб. А вот эти его страстные фразочки дают дорогу чему-то забытому снова пробиться сквозь засохшую потрескавшуюся почву моей надежды.
А еще я выяснила очень важную вещь: я по-прежнему его привлекаю. Это хорошо.
– Ты флиртуешь со мной уже второй раз за десять минут, Глеб, – включаю свою чопорность, чтобы скрыть охвативший меня трепет. – Мы едем на деловой ужин, а не на свидание.
– Я всего лишь озвучил очевидный факт. – Он пожимает плечом и трогается с места. – И, судя по твоей реакции, ты слышишь это нечасто.
Ах. Он задел старый синяк.
Прочистив горло, я ухожу от темы.
– Так что насчет условий моих клиентов? – Яперевожу взгляд на дорогу и вздергиваю подбородок, чтобы не казаться задетой.
– Обсудим за ужином, – его строгий голос снова касается моей кожи.
– Куда мы едем?
– Увидишь.
Я теряю тяжелый вздох и отворачиваюсь к окну. Это самый нелепый и странный разговор, который когда-либо у нас был. И нелепости этой ситуации еще больше придает тот факт, что, даже несмотря на его амнезию, я на короткое мгновение позволяю себе представить, что не было этой разлуки в пять лет. Не было никакой тюрьмы и потери памяти. Мы просто повздорили и сейчас не знаем, за что зацепиться и завести нормальный разговор. А потом реальность кусает меня за сердце и напоминает о трещинах, которые до сих пор хранят боль пережитого.
Спустя еще двадцать минут дождь усиливается, а мы заезжаем в один из лучших районов города, с шикарными променадами с видами на Финский залив и «Кукурузиной» на берегу – самое главное достоинство этой набережной.
И именно туда мы и поворачиваем и паркуемся в специально отведенной зоне. Схватив пиджак, Глеб первый выходит из машины и, пока я достаю зонтик из сумки, огибает капот и открывает мою дверь.
Он заглядывает в салон, держа над головой раскрытый пиджак, а когда замечает зонтик, предоставляет мне пространство для его открытия.
Мы добегаем до самого центра под проливным дождем и прежде, чем идти к лифтам, быстро приводим себя в порядок, потом Глеб сворачивают промокший пиджак и вешает его на свое сильное предплечье, а я стряхиваю капли с зонта и складываю его.
Глеб жестом приглашает меня пройти вперед, как это и полагается джентльмену, и я, едва ли не закатив глаза, прохожу мимо него и направляюсь к лифтам.
Я захожу первая в кабину и прохожу к задней стене, за мной заходят еще несколько человек, а потом я замечаю Глеба, который нажимает нужный этаж и протискиваетсяко мне, становясь рядом.
И если меня смущает его близость, то Глеба ничуть.
Это скоростной лифт, но мы останавливаемся практически на каждом этаже, впуская еще людей, пока кабина не становится переполненной.
В конце концов, Глебу приходится встать впереди меня и опереться свободной рукой в стену над моей головой. У меня перехватывает дыхание, когда его кто-то толкает. Я вижу, как он сжимает челюсть и отворачивает голову в сторону, явно пытаясь сдержаться.
Я тоже не выдерживаю и отворачиваюсь в сторону, стараясь не придавать этому никакого значения, пока не чувствую на своей щеке его теплое дыхание.
Господи, у меня сжимаются легкие при попытке сделать необходимый глоток воздуха. Становится так жарко, что я ощущаю, как по шее стекает капля. И я не уверена, что это от дождя.
Кулак возле моей головы сжимается, и я буквально задыхаюсь от напряжения, которое исходит от большого тела Глеба. Мое сердце бьется о ребра в какой-то панике, а потом Глеб проводит носом по моим волосам, и мои колени подкашиваются.
– Что ты делаешь? – шепчу с придыханием.
– Черт его знает…
Упершись ладонями в напряженную грудь Глеба, я требую его отступить. Я не могу…
Это выше моих сил.
Он так близко. Его губы, его тепло… запах.
Все это кружит мне голову и сбивает с толку.
– Глеб, пожалуйста, – я пытаюсь говорить строго, но мой голос переполнен уязвимостью. – Мне нужна дистанция.
Переборов эмоции, ломающие изнутри мои ребра, я набираюсь смелости и поворачиваю голову, сталкиваясь с Глебом практически нос к носу. У меня сводит в горле от интимности всего момента. И плевать, что мы в переполненном лифте.
Сейчас ни одного из нас не тревожит присутствие третьих лиц.
Плечи Глеба вздымаются от глубокого дыхания, и я замечаю, как на его челюсти угрожающе напрягаются желваки, будто он ведет борьбу с самим собой. Отступить или поддаться искушению, искрящемуся между нами. Но, в конце концов, он все же отстраняется.
Вот только ожидаемого облегчения я не испытываю. Точно так же, как и Глеб.
Впервые за эти дни я вижу его таким… злым.
Глаза напоминают штормовое небо над черным океаном, который вот-вот затянет меня на самое дно.
Каждая черта его мужественного лица точно выточена из гранита. Прикоснись и порежешься. Но я и не собираюсь прикасаться. Это не закончится ничем хорошим. Ни для одного из нас. Я не хочу тешить себя иллюзиями из-за маленькой искры между нашими телами. Если честно, я вообще не понимаю, что только что произошло.
Глеб встряхивает головой и наконец отводит от меня взгляд, затем сжимает переносицу, давая себе несколько секунд, и смотрит на дисплей, где мелькают этажи, а когда загорается семьдесят пятый, лифт останавливается и под звуковое оповещение двери открываются.
Не глядя на меня, Глеб бурчит себе под нос, что мы выходим, и кивком головы показывает следовать за ним.
Я быстро облизываю пересохшие губы, перевожу дыхание и иду на выход, проталкиваясь через уже поредевшую кучку народа.
И только когда я выхожу из лифта, понимаю, что у меня заложило уши от набранной высоты.
В том напряжении, в котором мы оба находились в лифте я, не почувствовала бы даже выстрела. Но Глеб продолжает двигаться в неизвестном мне направлении, поэтому я не отстаю от него.
На ходу избавляюсь от заложенности глотком воздуха, после чего нервно провожу ладонью по волосам, стараясь не вспоминать, как его теплое дыхание шевелило их, дразня меня своей близостью.
В том же молчании Глеб открывает передо мной двери ресторана и жестом пропускает вперед, на этот раз следуя позади меня. Теперь эта неловкость у нас на двоих. Я чувствую ее на своей коже. Но тут же уговариваю себя не думать об этом, сосредотачиваясь на цокоте каблуков, который сейчас отдается эхом в голове.
Мы не успеваем дойти до стойки хостеса, как она сама появляется передо мной, приветствуя доброжелательной улыбкой, но практически сразу же теряет ко мне интерес, переключаясь на того, кто стоит за моей спиной.
Глеб выходит вперед и с легкостью забирает на себя ведущую роль, окончательно забирая внимание девушки на себя. Ну еще бы. Ему это не составило бы никакого труда, даже будь он немым. И то, как загораются ее глаза, когда она любезничает с ним, вызывает в моей груди какое-то уродливое чувство. Я знаю, что это такое. Однажды я уже испытывала это чувство по отношению к этому же мужчине.
Нас усаживают за столик у окна, и Глеб практически сразу отходит на пару шагов, чтобы ответить на звонок, но я совершенно не против побыть несколько минут одна.
Мне нужно успокоиться и выбросить из головы то, что произошло в лифте. По крайней мере, сейчас.
Не зная, куда себя деть, поправляю челку и, сделав глубокий вдох, перевожу взгляд на окно, за которым открывается панорамный вид на весь город. Это… очень впечатляет. Здесь я еще не была. Красиво. Особенно вечером. Тысячи огней как на ладони.
– Добрый вечер. Меня зовут Оля, и сегодня я буду вашим официантом, – миловидный голос вынуждает меня оторваться от шикарного вида и перевести взгляд на подоспевшего к нам официанта. – Уже что-нибудь выбрали?
Я качаю головой.
– Я не голодна.
И это действительно так, мой аппетит испарился несколько минут назад.
– Может, что-нибудь хотите выпить? У нас отличная карта авторских коктейлей.
Я морщу нос.
– Нет, спасибо. Разве что… можно, пожалуйста, бокал «Киндзмараули». И маленькую бутылку минералки.
Официантка одобрительно кивает, записывая заказ, и в этот момент Глеб возвращается за стол, забирая себе внимание очередной представительницы женского пола.
– Добрый вечер. – Она улыбается ему иначе, чем мне, но Глеб не обращает внимания на ее попытку расположить его к себе. – Что-нибудь выбрали, или мне подойти позже?
Он что-то быстро печатает своими длинными мужественными пальцами в телефоне и одновременно жестом показывает Ольге подождать.
Официантка натягивает смущенную улыбку и делает незаметный вдох, убирая планшет себе за спину.
Прочистив горло, он откладывает телефон в сторону и поднимает ничего не выражающий взгляд на девушку:
– Стейк средней прожарки и воды, пожалуйста.
– Что на гарнир?
– На ваше усмотрение, – отмахивается он, при этом выглядя весьма любезным и одновременно закрытым для меня.
Что-то изменилось. Теперь между нами появилось совершенно другое напряжение, которое разрастается очередной пропастью. Будто он обжегся и вынес для себя урок, что от меня ему нужно держаться на расстоянии. Вот только у меня все наоборот. Я хочу понять, насколько далеко он может зайти при следующей нашей близости.
Встряхнув головой, я отчитываю себя за эти мысли.
И все же…
Будет ли у меня шанс узнать его по-настоящему? Разгадаю ли я когда-нибудь его секреты?
Официантка уходит и оставляет нас наедине.
Глеб наконец смотрит на меня, впервые после ситуации в лифте.
И я хочу сказать, в отличие от меня, ему удалось поработать над своими эмоциями, потому что теперь его лицо и взгляд совершенно нечитаемы для меня. Будто и не было той искрящейся катастрофы между нами.
Прочистив горло, я складываю на столе руки и призываю себя собраться.
– Полагаю, теперь мы можем обсудить рабочие вопросы?
Я откидываюсь на стуле, пытаясь казаться такой же незаинтересованной в его обществе. Но кого я обманываю? Адреналин во мне бьет ключом. И еще что-то горячее. Что-то похоже на… похоть, которая по-прежнему не угасает внутри.
– Тогда перейдем сразу к делу. – Глеб небрежно вскидывает ладони. – Мы выплатим денежную компенсацию в размере рыночной стоимости сносимого объекта. Либо твои клиенты могут выбрать компенсацию в виде жилья, отчего они, собственно, сразу же отказались.
Его профессиональный тон задевает меня, и, если честно, сейчас я этому рада.
– Мои клиенты – пожилые люди, – холодно чеканю я. – Люди старой закалки, которые всю жизнь прожили в своем доме и не выехали бы из него даже под гнетом пуль, одна только мысль о жизни в квартире для них – целая катастрофа.
Глеб опускает большую ладонь на стол и начинает медленно стучать пальцами по стеклу.
– К чему ты ведешь?
– Я веду к тому, что мои клиенты хотят прожить остаток жизни в своем доме. Не в квартире. Это не обязательно черта города. Уверена, они согласятся и на загородное проживание. Главное, чтобы это был свой дом.
Пальцы Глеба зависают над столешницей.
– Ты не в том положении, чтобы ставить условия, Лена.
– Я не ставлю условия, а иду на уступки. И я буду благодарна, если вы учтете пожелания моих клиентов и выполните их. Это в ваших же интересах. Я в свою очередь обещаю уговорить их согласиться на ваше предложение.
Склонив голову набок, он наблюдает за мной.
– Я вот понять не могу, это смелость или глупость?
Я хмыкаю, качая головой.
– Ты хочешь сделать мне комплимент? Или запугать меня?
– Я хочу понять, что заставляет тебя быть такой отчаянной.
«Ты!» – хочется крикнуть мне, но, медленно сжав сложенные на столе руки, я усмиряю порыв.
Глеб выдерживает паузу вместе со мной, а потом кивает и произносит:
– Хорошо. Значит, будет им свой дом. У тебя неделя, чтобы подготовить их к выселению и отойти в сторону.
Сцепив зубы, я игнорирую укус раздражения от его командного тона. Хотя он и не звучал требовательно, но сами слова предполагали мое беспрекословное подчинение. А я не из тех женщин, кто любит пресмыкаться. И все же… в данном случае мне приходится проглотить горечь от уязвленной гордости.
Появившаяся официантка нарушает искрящееся между нами напряжение, расставляя напитки, стаканы и бокал. А затем она улыбается и берет еще что-то с подноса, ставя на середину стола.
– Комплимент от заведения.
Девушка ставит на стол корзинку, прикрытую белой льняной салфеткой. А когда откидывает ее в сторону, перед нами оказывается свежевыпеченный хлеб и булочки, сдобренные оливковым маслом, кунжутом и приправами.
До этого момента я действительно не хотела есть, но сейчас… черт.
Аромат хрустящей корочки и прованских трав достигают моих рецепторов и во рту моментально скапливается голодная слюна.
К черту плохое настроение. Мне нужна парочка хороших углеводов.
Я беру кусочек цельнозернового багета и намазываю его маслом с маленькой керамической плошки, а потом откусываю кусок, нарушая тишину соблазнительным хрустом.
Боже, это так вкусно!
Я жую, с блаженством прикрывая глаза от райского вкуса, распадающегося на языке. Не знаю, каким чудом я сдерживаю рвущийся наружу стон, потому что это восхитительно. Настолько, что я на мгновение забываю обо всем, что минуту назад кололо мое сердце иглой.
Но когда я доедаю последний кусочек, облизывая морскую соль и травы с пальцев вместе с крошками, мне приходится посмотреть на Глеба, который следит за мной пристальным взглядом, а на его губах появляется подобие улыбки.
Я сглатываю остатки вкуса и запиваю водой, не жалея о том, что забыла о своих манерах.
Дернув головой, облокачиваюсь на стол и бросаю на него вызывающий взгляд.
– Что? Никогда не видел девушек с аппетитом?
Глеб задумчиво облизывает нижнюю губу, прежде чем отвечает мне низким голосом:
– Никогда не видел девушек, наслаждающихся едой, словно они занимаются сексом.
Эти его грязные разговорчики.
– Это лучше, чем секс, – парирую ему. – Я люблю готовить, но еще больше люблю поесть и никогда не скрывала этого. Готовь, ешь, люби. Софи Лорен не посоветует плохого.
Глеб поглаживает пальцами свой квадратный подбородок.
– Это интересно. Но если честно, я тоже считаю, что женщины, изнуряющие себя диетами, ужасно утомительны. Судя по твоим формам, ты не занимаешься подобной ерундой?
Я не понимаю, он пытается меня смутить или сделать комплимент?
Вообще-то после родов и стрессов я похудела настолько, что лишилась своего женственного животика. Но мои бедра – они переживут даже голодную войну.
– Не совсем. Был период, когда я усердно худела, изматывая себя голодающими диетами. Но в конце концов я приняла себя. Ладно, частично приняла. – Я немного усмехаюсь, поймав себя на небольшом лукавстве. – В общем, я плюнула на все диеты и просто начала хорошо питаться и заниматься спортом, чтобы подтянуть фигуру.
