Наталья Гончарова
Сюита №2
Элен увидела в его глазах сочувствие и жалость, и, не желая, чтобы он прочел в ее глазах другое, нежели то, что лежало на поверхности, она притянула его руку к себе, и с жаром поцеловала тыльную сторону ладони, прильнув к ней горящей щекой.
Он был натянут и скован, и она чувствовала, и ей казалось, будто они прощались навсегда в тот миг, будто ее уловка, дала лишь короткую отсрочку, передышку, перед тем, что неизбежно надвигалось на них двоих.
Они все еще были связаны прошлым, и теми тяжелыми моментами, что пережили вместе. Но это связь была крепка не более чем плотный и густой туман, что стоит так вязко и так прочно, но тает так быстро, что как бы не хватал его руками, он рассыпается и исчезает, разливаясь в воздухе прозрачным стеклом, будто и не было ничего. И скоро, они вновь станут чужими, словно и не знали друг друга и не сплетались их руки и губы в темной и жаркой ночи. И спустя годы, повстречав ее в Париже или Ницце, на том самом бульваре, где он нежно держал ее руку в своей, он пройдет мимо, так далеко, как если б меж ними был обрыв длинной в вечность, а не пядь брусчатки, и может чуть наклонит голову приветствуя, а, может, сделает вид, будто не узнал ее, и лишь минуту после, тайно, будто ненароком, обернется в след, прощаясь с прошлым навсегда.
И эта мысль, была такой нестерпимой и горькой, что отчаяние захлестнуло ее и помутило рассудок.
Нет! Она не допустит этого!
В ту ночь он плохо и тревожно спал. Казалось, причин для беспокойства не было, все разрешалось самым лучшим образом, по крайней мере, так он себя уверял, и все же, сердце было не на месте. Как заведенный часовой механизм, он каждый час просыпался, шел к окну, смотрел на луну, на темные воды моря, которые ветер медленно раскачивал, с каждой минутой, набирая силу.
Еще на вилле они с Энн решили, что завтра на утро она сразу же соберет вещи и уйдет от Остеррайхов. Он снял для нее номер в том самом отеле Негреско, да и сам должен был перебраться туда, как только поговорит с Элен.
Разговор с Элен, будь он проклят. Все пошло не по плану. Он испытывал вину перед ней, так или иначе, с его стороны это было предательством. Он использовал ее, когда было нужно, а теперь избавляется, оставляет, как только нашел, того кого любит по настоящему.
Да, в жизни так бывает. И вчера когда он видел ее, как она была не здорова, он просто не решился нанести ей последний и сокрушительный удар. Он знал, что для нее он был последним шансом на любовь и счастье. Знал он и как любит она его, как одержима им, и понимал ее как никто и никогда, потому как сам находился в плену тех же иррациональных чувств, вот только, увы, к другой.
Все-таки, следовало еще вчера поговорить с ней. Тот факт, что они до сих пор связаны отношениями, тревожил и тяготил его, и сон не шел.
Наконец рассвело, робкие и бледные проблески зари сквозь черноту ночи и непогоды.
Дэвид бросил тщетные попытки заснуть, и последние часы утра просто ждал сидя на кровати. Как только стрелка часов пробила 8, минута в минуту, уже одетый и умытый, он сорвался с постели, чтобы направиться к Элен для разговора.
Как вдруг в дверь постучали.
Он обернулся, на секунду ему даже показалось, что и не было никакого стука, словно это его сердце, сделав последний удар, рухнуло куда-то в пустоту, и он тревожно поежился от дурного предчувствия.
Еще раз постучали. Значит, не почудилось.
– Войдите! – чуть громче необходимого крикнул он, так как нервы его были напряжены до предела.
Тишина.
– Войдите!! – еще раз крикнул он. Казалось, он услышал чей-то слабый голос. И в два шага, преодолев расстояние рывком, открыл дверь.
На пороге стояла мать Элен. В ее глазах стояли слезы и ужас. Он сразу понял, что что-то стряслось.
– Элен? Что с Элен!? – тревожно крикнул он.
Она тяжело всхлипнула и замотала головой в знак отрицания.
Он нетерпеливо предложил ей войти, и, дождавшись пока она сядет и возьмет себя в руки, чтобы продолжить рассказ начал расхаживать из стороны в сторону.
Наконец не выдержав, он, человек, который всегда держал себя в руках, подошел к ней и тряхнул ее хорошенько за плечи и разъяренно выкрикнул:
– Да говорите же уже, черт побери, что случилось!
Только тогда Эстер пришла в себя и скомкано и неразборчиво, отчего ему постоянно приходилась напрягать свой слух и почти не дышать, боясь, что любой посторонний звук собьет ее, начала свой рассказ:
– Элен вчера пришла ко мне в таком расстройстве чувств, в таком отчаянии и смятении. Я пыталась ее утешить, но казалось все пустое, она меня не слушала, но конечно вы! Как вы могли так поступить! С моей нежной, такой доверчивой и преданной Элен! – воскликнула Эстер и гневно посмотрела на Дэвида.
– Да о чем вы?! – нетерпеливо выкрикнул Дэвид, все еще не понимая в полной мере что происходит, хотя догадки начали посещать его затуманенную дурными предчувствиями голову.
– И если что-то произойдет! – в отчаянии выдохнула Эстер.
– Да, что, в конечном счете, должно произойти?! И Что случилось! Эстер, если вы не изложите мне все по порядку я не смогу вам помочь, потому как из ваших слов понять что либо, просто невозможно!
– Элен узнала о вас с этой женщиной, но она вас так любит, так любит, она столько сил положила, чтобы выходить вас, помочь, и вы так поступили с ней! И теперь ей пришла мысль, сотворить та… – и она оборвала предложение на полуслове, громко зарыдав, сотрясаясь всем телом в конвульсиях, как случается с убитой горем женщиной.
Дэвид, наконец, все начал понимать. Он вспомнил лихорадочный блеск в почти прозрачных глазах Элен, ее странное поведение и брошенные не к месту фразы, и как отчаянно она сжимала его руку в своей, касаясь пальцев горячими губами, будто жар лихорадки овладел всем ее телом. Теперь все стало на свои места, то была горечь и обреченность и тоска перед неминуемым расставанием. Она узнала о его связи с Энн, и, по всей видимости, поняла, что он намерен оставить ее и тот разговор меж ними должен был стать последним. «Неужели она что-то с собой сделала», – мелькнула быстрая и колючая как жало иголки мысль. Дэвид похолодел и даже пальцы, казалось, онемели от ужаса.
– Я думала, я надеялась, она оставила эту мысль. И ее намерения, всего лишь бред вечерний, а с утра она придет в себя, и все поймет, и все забудет, ведь она такая разумная девочка. Но сегодня когда я проснулась и пришла к ней, ее уже не было! А значит, она не отказалась от этой мысли! Неужели она это сделала! Что же теперь будет! – ломая рука, воскликнула Эстер.
– Она покончила с собой? – едва слышно, тихо спросил Дэвид, произнеся, как ему казалось то, что не посмела сказать Эстер.
– Нет! Что вы?! Как можно! – возмущенно выкрикнула Эстер. – Она решила избавиться от вашей любовницы! Не знаю как, но ей пришла эта мысль, и казалось, она завладела всем ее разумом, будто она обезумела от горя. Вы должны остановить ее, ради нее самой! Что с ней тогда будет. С моей девочкой!
Казалось, Дэвид и сам в этот миг обезумел от ужаса, новость оказавшееся ужасней той, что витала в воздухе, поразила его словно мечом. Он не мог дышать и говорить, и даже двигаться, но какая-то сила, внутренняя сила, сильней которой нет на свете ничего, заставила его сдвинуться с места и кинуться на поиски Энн, одним лишь шагом, будто броском, преодолев расстояние до двери.
– Ах! Только бы не было слишком поздно! – выдохнула Эстер, устало опустившись в кресло, вдруг внезапно обессилев.
Лишь только занялась заря, Анна, спавшая за ночь не больше часа, собрала то немногое, что принадлежало ей в доме Остеррайхов, и спустилась в холл. Она уже не единожды пожалела, что осталась здесь ночевать, но разговор вчера затянулся, и, не решаясь отправиться в темноту ночи в неизвестность будущего, Анна осталась у Остеррайхов до утра. Впрочем, зря. Пожалуй, и под открытым небом ей было бы легче и спокойней, чем здесь. То осуждение, что она увидела в их глазах, больно ранило ее, и хотя она опустила большую часть подробностей, попутно сочинив историю о некоем старом друге, что облагодетельствовал ее, и которого она встретила невзначай на Английском бульваре, что, кстати, было недалеко от истины, едва ли ее уверений было достаточно, чтобы остаться в их глазах той, которую они знали раньше. Словом, рассказ тот был неладен и нескладен, а потому, насквозь фальшив. И фрау Остеррайх, будучи проницательной женщиной, впрочем, как и любая другая женщина, чей возраст был за пятьдесят, не могла не почувствовать это. Но сказать правду Анна не решилась, да и говорить ее было ни к чему.
Ее глаза больше не были застланы пеленой идеализма, и она видела Остеррайхов такими, какие они есть. Нет, они не были дурными людьми, но все же они были людьми. И Дэвида, Дэвида она тоже видела таким, какой он есть, напрасно ему казалось, будто она не понимает и не чувствует его. Она видела в нем все: и хорошее, и дурное, и дурного в нем было не мало, теперь-то она осознавала это со всей ясностью. И все же она любила его, за его силу, и смелость, за независимость характера и способность идти наперекор общественному мнению, брать ответственность за себя и за свои поступки, за мужественность и ясность рассудка, за твердость и рациональность, которых, ей так не доставало.
И выйдя из дома Остеррайхов такой свободной и вольной, словно все путы, что связывали ее целую вечность рассыпались в одночасье, Анна испытала такую легкость и счастье, какой не чувствовала никогда, а если и чувствовала, то разве что в глубоком детстве, так что будто и не чувствовала вовсе. Ах, если бы у нее были крылья, она бы непременно воспарила. И ни надвигающийся шторм, ни тревожный ветер, попавший по ошибке в ловушки старых улиц и окон домов, не мог бы омрачить ее радость, а значит сбить ее с пути.
Как вдруг, краешком глаза она увидела автомобиль, медленно, но верно, двигающийся прямо в ее сторону.
Первой ее мыслью было, что она стоит не в том месте и мешает движению, и потому Анна шагнула в сторону, уступая дорогу автомобилю. Улочка была хотя и узкой, но все же не настолько узкой, чтобы и автомобиль и человек не могли бы с легкостью разойтись. Но вот странность. И автомобиль вслед за ней поменял траекторию движения, и вновь начал двигаться в ее сторону, так что расстояние между ними стало сокращаться от секунды к секунде.
Тревога колыхнулась в сердце Анны. – Может водитель отвлекся и не видит ее? – подумала она, и уже руководствуясь скорее страхом, нежели разумом начала двигаться прочь от машины, не разбирая дороги, лишь бы оказаться как можно дальше от нее.
Но расстояние между ними не только ни увеличилось, а, наоборот, с каждым шагом, с каждой секундой, автомобиль неотвратимо приближался к ней. Стало ясно, ошибки в том нет, и машина целенаправленно преследует ее, и чем быстрее она убегает, тем быстрее она нагоняет ее.
Казалось, эта гонка преследования длилась вечно, тогда как в действительности, все происходящее заняло не больше минуты.
Страх, паника, ужас охватил Анну. Ей чудилось, будто она кричит, хотя на самом деле губы были плотно сомкнуты, и за все это время не было произнесено и звука. Сердце билось в панике не меньше двухсот ударов в минуту, дыхание сбилось, ей мерещилось, будто сейчас она потеряет сознание. Еще секунду и автомобиль раздавит ее. Анна резко остановилась и безвольно опустила руки, закрыв глаза, не имея больше сил бороться и принимая гибель, как неминуемое и неизбежное.
Как вдруг автомобиль с резким визгом тормозов остановился, а его капот едва коснулся ее безвольной руки.
Она открыла глаза и невидящим взором посмотрела на нависающую над ней железную погибель.
Анна не могла произнести ни слова, ужас и шок пережитого, гонка на выживание, свели судорогой ее тело и губы. С трудом дыша, но, все же стремясь обуздать и успокоить мчащееся галопом сердца, она лишь дрожала, не в силах сдвинуться с места.
Не было ни мыслей, ни идей, что только что случилось, и не дожидаясь пока Анна придет в себя, автомобиль резко сдал назад и сделав ловкий маневр на узкой улице, унесся прочь. Так что Анна лишь успела увидеть женский профиль, да прядь золотисто-льняных волос в узком зеркальце заднего вида.
Дэвид мчался, не разбирая дороги, он обезумел от страха и горя, он потерял рассудок и возможность мыслить трезво. То и дело в его воображении возникало бездыханное тело Энн, ее мертвенная бледность и восковая кожа, и волосы, рассыпавшиеся по мостовой. Он не знал где ее искать и где сейчас Элен, он даже не знал, что конкретно хотела предпринять Элен. Похитить Энн? Застрелить ее? Но ведь у нее не было оружия! Мысли одна ужасней другой, словно в адской карусели разума сменяли друг друга без устали по кругу. И мечась из стороны в сторону, он вдруг почувствовал такую свою ничтожность и жалкость перед неотвратимостью неизбежным, вопреки свой уверенности в себе, что едва не зарыдал. Сколько же открытий принес ему этот год. Выходит человек совсем ничто, если он не может повлиять и на сотую того, что происходит без его воли и желания.
Но все же, он не готов был сдаться, отчаянно пытаясь помешать, как ему казалось, предначертанному и даже уже случившемуся.
В доме Остеррайхов, куда он отправился первым делом, ее не оказалось. И куда теперь податься? Где ее искать?
Он бегал по улицам и закоулкам, без цели и смысла, словно она была утерянной ценностью, случайно выпавшей из кармана. Ни следа, ни весточки, ни знака. Словно ее и не было никогда. Исчезла, будто бы и не случалась в его жизни.
В отчаянии, казалось, он уже готов был сдаться, и, вверяя себя ветру, он пошел туда, куда тот направлял его, а именно на Английский бульвар. Сам не зная как, петляя между улиц и проулков, он вышел к заливу Ангелов.
Небо заволокло тяжелыми серыми тучами, и ветер качал волну, раз за разом набирая силу, чтобы, наконец, превратиться в обещанный шторм.
Там, среди десятка бесстрашных прохожих, кто не боится ни ветра, ни дождя, ведомые любопытством и жаждой острых ощущений, стоявших так близко к парапету, что капли воды как искры от огня, долетали до их голов, он увидел ее.
Он узнал бы ее из сотен других, и будь здесь миллионы, неотличимых друг от друга людей, он узнал бы ее, будь его глаза закрыты, и внутренний голос, сквозь тьму и преграды, как свет и тепло, как вечный магнит указали бы ему дорогу.
– Обернись! – прозвучало куда-то в пустоту, и он, шагая широким длинным шагом, сметая расстояния в секунды, приблизился к ней.
И она обернулась. И выпустив чемодан из слабых женских рук, она кинулась к нему на встречу.
Как если бы он был прозрачным тонким светом сквозь вечность темноты.
И ветер трепал их волосы и платья, а волны осыпали головы каплями воды, как осыпают конфетти только что обвенчанных влюбленных.
И были они счастливы свой срок, и затерялись их следы в истории навечно.
