Николай Александрович Добролюбов
Сватовство Ченского, или Материализм и идеализм
Столь ужасный материализм возмущает всех, и вслед за тем Тюмина, чтоб помешать женитьбе Ченского и отмстить ему, сламывает его шкатулку, достает оттуда заемное письмо его, завещание княгини и подложное завещание, составленное самим Ченским, и все это приносит к Ониным в ту самую минуту, как Лиза, испуганная участью отца, соглашается уже выйти за Ченского. Тут, разумеется, присутствует и Молвин и еще полицейский офицер, который теперь вместо Онина должен тащить в тюрьму Ченского. Но все присутствующие, как истинные идеалисты, оказываются столь великодушны, что не только не подвергают его суду, но даже оставляют ему все деньги, приобретенные им в торговых оборотах, ограничиваясь лишь тем, что заставляют его жениться на Тюминой. Таким образом, идеалисты приобретают довольство и счастие, вполне вознагражденные за свое поклонение идее, а материалист остается в дураках, что и доказать надлежало…
Кажется, очевидно: Ченскому ничего нельзя сказать в заключение, кроме дурака, и если идеалисты в «Сватовстве» тоже оказываются достаточно глупыми, так тем хуже для Ченского. Значит, он-то еще глупее, чем они, если дал им провести себя.
Но вы, вероятно, несмотря на предыдущие выписки из «Атенея», все еще не вполне убеждены, что и г. Савич обошелся с материалистами так же точно, как автор «Сватовства Ченского». Нет, – именно так. Он, видите, с самого начала постановил вопрос таким образом: чтобы система философская могла проникнуть в глубину общего сознания, нужно, чтоб она «в своей сущности и в приложениях была доказательна без доказательств, силою одной только истины». Затем он спрашивает: «Где же такая система?» Оказывается, что все системы сильны доказательствами, а бездоказательных нет. Из этого для г. Савича ясно, что «истина не дается мудрецам» и что нужно искать другую, всеобщую, универсальную истину, которой бы не только нельзя было доказать, но против которой были бы все вероятности, представляемые близоруким разумом. Затем следуют ругательства на тех, кто ищет доказательной истины путем опыта, а не путем веры в универсальную, бездоказательную истину. «Наше время, – с горечью говорит г. Ю. Савич, – сделалось особенно требовательным и взыскательным; на слово нынче не верят, на все умозрения махнули рукой (quelle horreur!),[1] и наше – только то, что наука или опыт сделают доказательным и наглядным (оррёр, оррёр!)… Молодое поколение гордится своими новыми убеждениями; оно будто бы взяло их из науки… У нас впереди идет наука, а мы, не рассуждая много, молча следуем за ней и только указываем на новые источники света желающим просветиться по моде, на скорую руку. Нынче на все готовое мода; готовые убеждения еще легче приобретаются, чем готовое платье, и тем более нравятся, что приходятся всякому по голове. В чем состоят эти убеждения? В отрицании всего, что не может быть строго доказано опытом…» (стр. 256).
