Николай Берг
Лёха
– Вставай, пора ноги уносить отсюда! – хмуро велел парень с винтовкой.
Совершенно очумевший Лёха послушно встал и пошел туда, куда ему показал штыком реконструктор, полагая, что теперь уже ничему удивляться не будет. Дальше он все-таки удивился дважды. Когда оказалось, что за ними в кустах стояла живая корова, пузатая, рогатая с черно-белой шкурой – такая же, как и валяющиеся у дороги, только живая. И когда парень приказал ему поднять из травы и нести тяжелую зеленую каску, полную белой жидкости. Лёха не сразу допер, что это молоко.
– Расплескаешь – набью морду! Давай, двигай вон туда и аккуратно! – приказал сумасшедший реконструктор. И неожиданно ласково добавил:
– Умница, Зорька! Ну, пошли красавица, пошли!
Лёха обернулся и все – таки хмыкнул грустно – очень уж нелепая кавалькада получалась – впереди он с каской, полной теплого молока, следом корова и замыкает реконструктор…
Боец Семенов
Жрать хотелось, как из пушки. После разгрома роты прошло уже двое суток, потому все, что имелось в заначке, кончилось. У других – тех, кто помогал тащить тяжелораненого взводного Уланова, тоже харчей не осталось, да что там – Петров вон даже сидор свой посеял.
Хотя половине роты повезло еще меньше – остались они вместе со своими вещмешками в полузасыпанных стрелковых ячейках. Так что Петрову еще, можно сказать, свезло. Зато у него шинель была совершенно целой, а вот сам Семенов недоглядел, по его шинелке прилетело густо, и осталась от скатки, считай, половина. Ехида Петров порекомендовал из огрызка «польта боевого» сделать коврик-половичок. Что возьмешь – горожанин потомственный, ему бы все зубы скалить.
Ну да зубы-то он скалить умел, а вот с лесом не знаком, потому пришлось идти «на фуражирование», как называл такое действо по-старорежимному взводный, именно Семенову. Поиск не порадовал: по дорогам катила на восток немецкая армия, в деревушке, куда с задворков сунул нос Семенов, вовсю хозяйничала какая-то немецкая тыловая часть, стояли грузовики, сновали солдаты, и услышанный за короткое время несколько раз поросячий предсмертный визг ясно давал понять – пируют, сволочи. Да и вообще признаков веселья было куда как достаточно – и пиликанье губной гармошки, и гомон, в который вплетались и веселые женские голоса…
При всем том сидевший на изгороди у околицы часовой, хоть и покуривал трубочку, но поглядывал внимательно, так что лезть в это все смысла не было – не настолько Семенов оголодал, чтобы голову потерять. Повезло, когда уже возвращался. На проселке попалось место, где немецкие летуны обстреляли эвакуировавшееся стадо. Несколько убитых коров, которых увидел и учуял по запаху Семенов, вполне дали бы достаточно мяса для всех товарищей – хотя и вонючего, но съедобного. Другое дело, что придется потратить много времени, потому что маленьким ножиком резать шкуру и вырезать мясо – дело непростое. При этом еще и осматриваться по сторонам надо – черт его знает, кого по дороге принесет, вполне могут и велосипедисты тихо подъехать, и пешие фрицы подойти.
Увлечешься – и все, гайки. Потому Семенов сразу услышал, что по кустам кто-то к нему прет. Оказалось, уцелевшая и отбившаяся от стада корова – крупная, породистая, таких в деревне Семенова не бывало. И вымя было у нее громадное и твердое: понятное дело – доить ее некому, страдает животина от этого, вишь вымя как расперло, больно ей, вот к человеку и вышла.
Пожалуй, это было куда лучше, чем дохлятину резать. Несколько все же добытых из спины падали кусманов Семенов замотал в листья лопуха и уложил в торбу противогазной сумки (сам противогаз выкинут был еще неделю назад), помыл грязные руки, потратив всю воду из стеклянной фляжки (ну да тут, в этих местах, воду найти не просто, а очень просто) и сноровисто подоил ждавшую этого с нетерпением корову, которую сразу же окрестил Зорькой.
Вот не зря каску не бросил – аккурат и пригодилась, только пришлось выдернуть оттуда дермантиновые лепестки, что для амортизации были вставлены. Получилось ведерко, хотя и не очень удобное. Теперь корова охотно пойдет за ним, остается добраться, по возможности без приключений, до голодных товарищей. Вот только Уланову вряд ли это молоко поможет – ясно видно, что помирает взводный, нехорошо его задело, насмерть, только вот не сразу насмерть, а с оттяжкой в пару-тройку дней. Ну, хоть перед смертью молока попьет, если сможет…
Тут-то Семенов и услышал, что кто-то шлепает по дороге. Успел корову в кустах укрыть, сам укрылся. Ну и увидел… Как назвать того, кто выперся из-за поворота лесной дорожки, Семенов сразу не решил. Скорее всего – клоуном, хотя в цирке ни разу не был, клоунов не видел, но старшина в роте так называл разных чудиков. Этот чудик был одет… Или, скорее, раздет? Черт поймет! В общем, одет он был диковинно и цветасто. Так даже цыганка побоялась бы одеваться, да еще без брюк, в труселях. И на ногах что-то совсем странное.
А клоун этот тем временем совершенно очумел от вида дохлой коровы, шарахнулся в сторону, а там, где валялись бравыми авиаторами убитые беженки, скорчил такую рожу, что хоть кино снимай, и засуетился.
Семенов озадаченно задумался. Для любого, кто шел и ехал по этим дорогам, зрелище убитых было привычным. Немецкая авиация безобразничала, как хотела, трупы валялись и поврозь, и кучами, луфтваффе, как по-ученому называл немецкие самолеты Уланов, охотились даже за одиночками.
Семенов своими глазами видел с неделю тому назад, как пара истребителей пулеметными очередями гоняла в поле нескольких девок и баб – горожанок, которые в своих белых платьях были видны лучше некуда… Опять же, так испугаться дохлой коровы… А уж вырядился-то… Может, сумасшедший? Так нет таких красок, Семенов такого даже в Вятке не видал, а Вятка – крупный все же город, модников там много.
Немецкие краски? Там, в Европах, чего только не учудят… Но тогда что так от беженок шарахнулся? Немцы мимо трупов ездят, даже нос не воротя, видел уже… Шпион? А что шпиону тут делать? В лесу-то? Шпионы – они всегда в Москве, это и в кино показывали. Одно ясно: надо этого идиота с дороги убрать, нечего ему тут внимание привлекать. Семенов так и решил: если человек этот по-русски понимает, ну или вообще не совсем сумасшедший, то придется его отвести к Уланову. Взводный пользовался заслуженно авторитетом умного и толкового человека, вот пусть и решает. Если же начнет бузить-хамить… ну тогда по-тихому штыком придется. Не впервой уже.
Семенов неслышно встал на ноги и окликнул клоуна:
– Стой!
И чуть не пальнул от внезапного мычания Зорьки за спиной, требовательного и нетерпеливого – не до конца додоил, нервничает животина, напоминает о себе.
Менеджер Лёха
Если б еще не голова! Обычно голова у Лёхи работала очень неплохо, не дурак он был, совсем не дурак, но вот сейчас… Чертов дринк-тест! Да еще и к угрозе, что ему набьют морду, приходилось относиться серьезно: шедший сзади гопник-реконструктор почему-то внушал уверенность, что да, набьет морду. Потому нелепую эту тяжеленную каску, полную почти до краев тяжело колышущимся молоком, приходилось нести с крайней осторожностью, а это тоже отвлекало от мыслей.
Да и не мысли это были – ворох какой-то фигни, лихорадочной и рваной. Куча мусора, а не мысли. Единственное, что еще куда-то годилось как продукт деятельности человеческого мозга, это была многократно повторявшаяся мысль: «Эпикфейл! Попал, так попал!» Да и то, наверное, только потому, что была слишком куцей, и встопорщенный мозг мог ее продумать всю целиком и сразу.
Кустарник кончился, сменившись вполне приличным лесом. Идти стало чуток полегче, но тут порвалась левая шлепка. Лёха сбился с шага и беспомощно оглянулся. Шедший сзади реконструктор криво ухмыльнулся и показал штыком – иди дальше. И Лёха послушно пошел, оставив покалеченный тапок сзади.
Идти босым по лесу было еще больше непривычно, и теперь думать уже совсем не получалось. Хорошо еще, что лесок этот был чистеньким, словно тут тыщи гастарбайтеров поработали – ни банок, ни битых бутылок, ни полиэтилена – чистота неслыханная, наступить можно только на шишку там или сучок. Вообще никакого мусора. Потом пошел толстый слой мха, ноги утопали в нем, словно в шикарном ковре, и Лёха немного отвлекся.
«Наверное, все же в Белоруссии этот тренаж проводят, – подумал Лёха. – Больно чисто. Но при чем тут коровы? И нету вроде террористов в Белоруссии, тут КГБ… Нет, по телику было что-то – рванули бомбу в метро… Значит террористы? Тогда коровы при чем? Этот норвежец, как в инете писали, тоже такую пати, как наша, накрыл, но без коров. И одевался он в полицейское шмотье. А тут – реконструктор какой-то дикий. Нет, двое реконструкторов – еще тот байкер пыльный на дороге. Или просто в этой глухомани сначала на коровах оттянулись? Тогда с чего один от другого прячется? И молоко это чертово.
На миг в мозгу с какой-то стати просквозил вид отсека молочной продукции супермаркета «Окей», где на полках стояли ряды таких же зеленых касок с молоком разной жирности, кефиром и Растишкой. Догоняя, пронеслось совсем идиотское: где искать срок годности продукта на каске?
Лучше от этого не стало, только еще хуже, да комары окончательно взбеленились, жаля на манер пчел. Таких комаров Лёха давно не видал, и единственное, что спасало – идти быстрее, но тогда молоко чертово разлилось бы. И он его чудом не разлил, когда за спиной требовательно взревела – именно взревела, а не замычала, как ей положено, корова. Он обернулся было, но чувак с винтовкой что-то убедительно, но ласково и тихо сказал здоровенной скотине почти в ухо, и та послушно пошла дальше. Черт, куда они идут-то?
Почему-то вспомнился дурацкий старый анекдот про партизана, который не знал, что война уже давно закончилась, и все поезда подрывал… Определенно ничего не было понятно. Хотя, с другой стороны – Лёха тут же осадил себя, – к террористам в лапы он еще ни разу не попадал, потому хрен их разберет…
Вон у того чеченца вместо котелка с молоком вообще была титановая пластина в черепе… Или это у другого было? Но этот – с винтовкой – безбородый, только щетина на морде. Не чеченец. Нет, ничего не понятно. Вот трупы на дороге – настоящие. И мухи там были настоящие. И запах. И чертовы комары в этом чертовом лесу – самые настоящие. Только в этом Лёха точно был уверен.
Боец Семенов
Клоун понимал по-русски и команды выполнял, хоть и с задержкой. Ну, немного все же полегче, а то довелось с беженцами идти – так по-русски кое-кто вообще ни в зуб ногой. Им «Воздух!» кричат, а они стоят, таращатся в небо, откуда падает смерть, или раком ползают на самом видном месте, словно их спасет то, что они на четвереньки встали или бегут галопом прямо под бомбу… Сам-то Семенов при втором уже налете действовал как положено – действительно, хоть и страшно, а все-таки понятно, что да откуда.
Вот когда их плотно накрыли минометами, было куда хуже. Хуже некуда. Хотя покойный ротный все время толковал о том, что газовая атака еще страшнее. Ну, ему виднее – он травленый был, покашливал все время, хапнул в Империалистическую еще немецкого газку.
Но тут Семенов все-таки больше верил взводному Уланову – тот толковал, что нынешняя война – это война моторов. Уланов толковый командир, знает, что говорит. Газу вот не было ни разу, а моторов насмотрелись уже. Себе на уме был взводный. И даже как бы не заметил, когда они, проходя по разгромленной желдорстанции, где стояло аж несколько составов, частью разбитых, частью горевших, набили в противогазные сумки консервных банок, высыпавшихся из разваленного штабеля ящиков. А потом еще заставил набрать из стоявшего особнячком вагона патронов и гранат под завязку. Тяжело было тащить, многие тогда противогазы потихоньку выкинули, а взводный вроде как не видел… Не могло такого быть – глазастый он, Уланов. Другое дело, что набрали всего – чуть руки не отрывались, и все ж без противогазов полегче стало. А вот когда некоторые попытались и лопатки скинуть – тут же пресек. Очень им это пригодилось потом. Да и, собственно, спаслись в последний раз только из-за взводного, мелкую лощинку заметившего. Семенов уже стал опытным пехотинцем, сейчас он понимал, что маленький холмик, бугорок, ямка спасительней иного блиндажа бывают. Неопытный и не заметит, и погибнет зазря, а опытный – выживет. Из-за неприметных вроде мелочей. В том и разница…
Клоун пестрым пятном маячил впереди, пыхтел. Ясно, горожанин – по лесу прет как танк, только треск стоит. Никакого соображения, что лес шума не любит. И пятки розовые, гладенькие – не ходил босячком-то. Обувка у него несуразная… да и одежка… Много чего диковинного видел, пока отступали, Семенов, но вот такого – ни разу. Странный клоун донельзя.
А вроде и не немец – от связника немецкого на тарахтелке послушно укрылся. И таращился, полуоткрыв рот, как фриц обручальное колечко с покойницы-беженки тянул. Но без страха таращился. С удивлением. Тоже непонятно. Про таких чудиков мамка говорила: «С луны свалился!» Какой-то он невсамделишный. И тапок его порванный, который Семенов хозяйственно, по крестьянской своей привычке, подобрал, тоже странный – легкий и из какого-то материала непонятного. Нет, оно конечно, цивилизация и всякая такая штука…
Вон, когда в деревне в первый раз аэроплан увидали, так перепугались все и кинулись кто куда, дядька Евсей вообще в колодец прыгнул, а сам Семенов по малолетству стоял посреди дороги и выл в голос, пока его ребята постарше под телегу не утянули… Так что всякое бывает… Тут Семенов покрутил в смущении головой, потому как вспомнил еще и срамное. Когда в школе учились, Зинухе отец из города «трусы» привез, и он с приятелем лазил под парту, чтоб посмотреть, что это такое. И не он один – остальные и мальцы, и девчонки тоже Зинухе под юбку лазили смотреть на диковину такую.
А сейчас его трусами не удивишь. Учитель тогда шибко рассердился – урок ему Зинухины трусы сорвали. Он-то понять не мог, что такого диковинного в невиданных раньше в деревне трусах – думал, что-то неприличное происходит. Можно подумать, что деревенские не знают, что у девчонок под юбками. Еще как знают. А трусы – те да, невидаль была невиданная.
Зорька напомнила, что она тут, и не грех бы ее выдоить как следует. Надо, кто ж спорит, только некуда. Потерпи, родимая. Скоро явимся – а там четыре голодных рта, вот тогда все и сделаю… На всех молока хватит. И с обозом-то в виде коровы жить легче будет – на молоке можно долго продержаться, а бензина корове не надо, травы хватит. С этим теперь проще. А вот что с клоуном делать? Ввязываться в разговор с этим городским Семенов не рвался, ему и Петрова хватало с избытком. На язык-то горожане востры, куда там. И словечки всякие отпускают непонятные. Ломай потом себе голову. Вот сейчас – пока в руках у Семенова винтовка, все хорошо. А начнется разговор – глядишь, и стушеваться придется.
И точно, когда, наконец, добрались всей честной компанией до неприметно разбитого в лесу пристанища, так карауливший Петров сразу и выдал, заблажив скороговоркой на манер ярмарочного зазывалы:
– Разыгрывается лотерея: пистоль Бармалея, что с Апраксиной галереи, воловий хвост и два филея! Пять коз да мусору воз! Тулуп на рыбьем меху, воротник моржовый, а обклад ежовый, да вокруг всех прорех понашит кошачий мех! Разные макароны, из которых вьют гнезда вороны! Часы из чугуна, одна стрелка видна, два вершка до трех часов! Серьги золотые на заводе из меди литые, без всякого подмесу десяти пудов весу!
И тут же добавил почти нормальным голосом:
– Дамы и мадемуазели! На арррене нашего цирка несравненный мсье Семенноу с его дрессированными гиппопотамами, только у нас и только один раз, проездом из Буэнос-Айреса в Урюпинск. Прошу любить и жаловать!
И совсем нормальным голосом спросил:
– Это что за балаган такой?
Семенов, как всегда, чуточку растерялся от такого напора и только сумел, что укоризненно посмотреть на балабола. Тот ответил неулыбчивым взглядом и чуток кивнул в сторону, где под навесиком из еловых лап лежал пластом раненый взводный. Раненый даже не пошевелился – то ли опять сознания лишился, то ли, наконец, задремал после тяжко прошедшей холодной и сырой ночи. Дескать, не для тебя, Семенов, венчальный звон, это я взводному показываю, что у нас дух бодр, разум светел и перспективы ясны. А по выражению физиономии сослуживца Семенов с огорчением понял, что взводный совсем плох. И это сильно огорчило, потому как без командира будет плохо, командир-то всегда знал, что и как делать. Как батя в семье. И без бати им будет паршиво.
– Такой вот балаган, – сухо ответил Семенов и спросил у балабола:
– Молоко пить будешь?
– А то ж! – без обычных своих подковырок сразу согласился Петров. Потом вопросительно глянул, намекнув – не лучше ли командиру первую чарку, то есть каску.
Семенов помотал головой. Раненому лучше тепленького – как ребята каску опорожнят, так он свеженького надоит, полезнее оно. Не чинясь, Петров приложился к краю каски и зачмокал. Хорошо приложился, от души. Потом передал ополовиненную посудину сидящему под елкой третьему бойцу. Тот кивнул, в несколько длинных глотков добил остаток.
Семенов, хмуро посмотрев на переминавшегося с ноги на ногу Лёху, молча подставил пустую каску аккурат под разбухшее вымя и ловко стал выдаивать из крупных розовых сосков цвиркавшее струйками молоко. Сноровисто это у него получалось, привычно. Потому и подумать удалось – сначала он командира молочком попоит, потом совета спросит – что дальше-то делать. Заодно и с клоуном можно будет решить, что да как. От принятого решения стало легче на сердце. Семенов не любил неопределенности.
Взводный не спал, лежал тихо, с открытыми глазами. С тоской убедился Семенов, что совсем Уланов сдал, совсем все плохо.
– Вот, товарищ лейтенант, молочка раздобыл, попейте! – совсем не по-уставному и немного от этого робея, сказал Семенов, аккуратно присаживаясь на коленки рядом с раненым. Петров пристроился с другой стороны – лейтенант уже сам голову поднять не мог, еще вчера не мог.
– Что там? – очень тихо спросил умирающий.
– Все то же, товарищ лейтенант: немцы по дороге шпарят, в деревне кур и поросят жарят, а я вот коровой разжился, теперь с голоду не помрем. И вот еще клоуна подобрал, – вспомнил о чудике рядовой.
Менеджер Лёха
Поганая чертовщина продолжилась и дальше, становясь от этого не менее поганой. Чувствуя себя почти коровой, Лёха, так же как и шедшая за ним пятнистая животина, покорно шел по лесу, пока не уперлась вся компания в злобноглазого чувака, одетого точно так же, как и дикий реконструктор за спиной, и с такой же пушкой в руках. Только у этого морда была еще противнее, потому что видно было, что чувак откровенно злой и недобрый – Лёха отлично умел угадывать характер людей по выражению физиономии.
«Скорпион по знаку, скорее всего,» – мелькнуло в голове.
Чувак вдруг понес какую-то невиданную пургу, причем Лёха сначала даже не врубился, что за фигню плетет этот оглоед. Но этот словесный понос явно предназначался не для Лёхи – его этот чувак как бы игнорировал, а вот шедший сзади реконструктор как-то застеснялся. Оробел, что ли? Лёха совсем запутался, особенно когда увидел, что на небольшой полянке сделан навес из веток и еловых лап, под ним на такой же подстилке пластом лежит тщедушный человечек со странным цветом лица, и рука у него, торчащая из рукава, тоже какая-то восковая, не живая. Вместо спального мешка лежащий был укрыт серым пальто. Лёха было подумал, что это манекен или там реквизит, но рука вдруг слабо пошевелилась. Оба реконструктора между тем направились к навесу, забрав у оторопелого Лёхи уже отмотавшую ему руки своей тяжестью каску. Злобный присосался к краю этой громоздкой и нелепой чаши, и пил от души – так сотрудники офиса глыкают воду из кулера в понедельник. Потом протянул каску в сторону, и Лёха вздрогнул – оказывается, под елкой сидел неподвижно еще такой же реконструктор, только морда у него была, как у гастарбайтеров. Таджик, наверное. Но тоже с пушкой, только какой-то коротенькой.
– Жанаев, держи, – сказал злобный.
Азиат с явным удовольствием дохлебал до донца, и приведший Лёху мутный тип взялся тут же доить корову с таким уверенным видом, словно всю жизнь этим занимался. Лёха, видя, что на него внимания не обращают, осторожно сел на траву. Ему ничего не сказали, но вся троица глянула, что это он там шевелится. Лёха почувствовал себя еще неуютнее.
Дояр со злобным тем временем отправились под навес. И через пару минут замахали оттуда руками, явно приглашая… Хотя, судя по их загорелым физиономиям, не приглашая, а требуя. Лёха на ватных ногах побрел под навес. Если б еще не похмелье и башка бы не трещала так… Мысли и так путались ворохом. Лёха чувствовал себя совершенно по-идиотски – слишком все было нелепым и странным, не подлежащим никакому реальному и четкому объяснению. Маньяки, террористы, трупы на дороге… Реконструкторы… Дурь свинячья и чушь собачья…
Человек под навесом манекеном не был. Живым его тоже можно было назвать с натяжкой – маленький, тощий, с ввалившимися глазами на обтянутом зеленоватой кожей черепообразном лице, он скорее напомнил подошедшему менеджеру лича из старой компьютерной игрушки, в которую Лёха рубился года три назад. Только глаза были обычные, человеческие, а не горели мертвенным зеленым огоньком. Но, пожалуй, только глаза и были живыми – даже волосики казались плохо приклеенными к голове. Да и не было у лича потеков молока из уголков рта, как у этого лежащего. Лёха отстраненно заметил, что стоящий рядом на коленках злобный нерешительно мнет в руке относительно белую тряпочку – видимо, не решаясь обтереть с лица лежащего это нелепое молоко.
– Кто вы? – тихо прошелестел лежащий. И было видно, что ему трудно было даже это выговорить. Лёха вспомнил, что называть себя и свое место работы по требованиям террористов рекомендовано, и теперь уже нормально отрапортовался – фамилией, именем, отчеством и даже назвал свое место работы. И сильно удивился странному удивлению всех троих.
– Вы англичанин? – спросил лежащий.
– Нет, русский, – в свою очередь, удивился Лёха. Ему казалось, что он понимает что-то, но это понимание было настолько невероятным, что не понималось почему-то полностью, и потому не понимал Лёха ни черта.
– Тогда что вы здесь делаете, раз работаете в английском учреждении?
– У нас тут был тренаж, ну то есть тим-билдинг типовой, а фирма московская. Я потерялся, а вот он меня захватил, – кивнул растерянно Лёха на дояра.
– Тренаж? То есть тренировка? И как вы сюда попали? – чуточку громче спросил не вполне лич.
– На автобусе арендованном привезли. Тут не только у нас тим-билдинг был, тут много фирм, лагерь известный, с хорошим имиджем…
Тут Лёха подумал, что, не ровен час, попрутся эти странные типы в лагерь и устроят там погром, как на дороге, и потому торопливо добавил:
– Официальный лагерь, милиция охраняет.
– И давно у вас тут лагерь? – уточнил лежащий.
– Давно уже, года три точно. До этого вроде в Египте проходили, но там беспорядки.
– Ваше воинское звание?
– Я невоеннообязанный. По состоянию здоровья, – пояснил Лёха.
Злобный и дояр помалкивали, напоминая при этом сторожевых собак, смотрели с каждой фразой все более недобро, и Лёха аж вспотел, понимая, что от этого странного полумертвеца сейчас зависит его судьба. Так он потел только на собеседованиях с менеджерами по рекрутингу. С чего это вдруг эта публика так ощетинилась? Ну, лагерь, ну тим-билдинг. Не запрещено по законам ни Украины, ни Белоруссии, между прочим. Точно, партизаны из анекдота. И с чего им спрашивать про воинское звание? Хрен им, а не воинское звание. Военный билет у Лёхи есть, а звания нет. И это его вполне устраивает. Цепляются, бывает, полиционеры в метро, призывников когда ловят весной и осенью, но не зря Лёха билет добывал – дороговато встало, но стоило того.
