Николай Берг
Лёха
Боец Семенов
Если взводный и выпил пару глотков, то хорошо. Не получалось у него уже глотать толком. Петров вытянул свой носовой платок, но так и не осмелился вытереть Уланову лицо. А вот при упоминании клоуна раненый как-то встрепенулся, и когда тот нерешительно подошел поближе, словно бы даже стал бодрее. Дальше пошло непонятное: клоун оказался русским, но признался, что работает на англичан. Семенов политзанятия посещал, был отличником боевой и политической, так что точно знал, что Египет – английская колония. Ну, а с англичанами Семенову все было ясно – не зря в руководствах по рукопашке и стрельбе и на мишенях были именно английские солдаперы. И потому Семенов незаметно подобрался, устроился поудобнее, чтоб если что – вдеть этому шпиону прикладом. До чего обнаглели – даже прямо признается, что у них тут лагерь для тренировок. Правда, война сейчас с немцами, но англичане те еще гады. Ничего хорошего от англичан Семенов не ждал, да и сосед в деревне – дядя Миша не раз рассказывал, как во время интервенции попал под химический обстрел именно англичан, накрыло тогда ядовитым облаком товарищей, а ему повезло – не наглотался, выжил.
Вот Петров – тот удивился чему-то. Но с Петровым всегда все наперекосяк. Умничает много, когда не надо, горожанин. За это его старшина роты Карнач и жучил все время. Поделом. И все-таки Семенов и сам не понимал, почему английский шпион сам признается во всем, почему так одет, почему так обут. Может, в Египте такая одежка и принята, но вроде как нет – там пустыня, бедуины, солнце жарит, сгорел бы в такой одежонке этот шпион. Ничего, Уланов мужик башковитый, сейчас этого клоуна расколет.
За то коротенькое время, пока Семенов находился под командой взводного, самое малое трижды толковость командира спасала бойцу жизнь, и Семенов это отлично помнил. И при первом авианалете, и с мотоциклистами, и тогда, когда по лощинке ноги уносили… Впрочем, вспоминать особо не стоило: отвлечешься, начнешь ртом ворон ловить – а мало ли что клоун учудит. В кино Семенов видел, шпионы – они коварные. Этот, наверное, тоже специально таким дураком вырядился, обыскать бы его надо было, а то отвлекся на корову и молоко, забыл обязанности. А ведь знал отлично: даже у советского красноармейца, всего-навсего попавшего на гауптвахту, забирают все, чем он может себе или другим вред нанести сгоряча. А этот-то клоун совсем не боец рабоче-крестьянской красной армии. Сейчас выхватит нож или пистолет, и пока тут с винтовкой развернешься, он всех и положит. Семенов сильно огорчился своей оплошности и решил ее исправить по возможности быстро. Он встал, зашел за спину клоуну и встал поудобнее, чтобы любое движение этого шпиона предугадать, половчее перехватил винтовку и уже после этого сказал:
– Товарищ лейтенант, я его пока конвоировал – не было возможности обыскать, а сейчас самое время. Разрешите, Петров его мигом проверит!
Уланов только моргнул, и Петров, нимало не чинясь, тут же сунул свой носовой платок обратно в карман и обхлопал одежонку клоуна, благо одежонки той было – всего ничего. И не зря охлопал – из единственного кармана в труселях клоуна Петров ловко вывернул черную коробочку, отчего шпион дернулся было. Но тут же затих, почувствовав спиной кончик штыка.
Петров недоуменно покрутил коробочку в руках, потом показал ее раненому.
Семенов сначала подумал, что это портсигар, но размеры не те. Но хорошо, что не пистолет.
– Что это? – спросил Уланов. Он своих эмоций никак не выдал. Возможно, просто сил на них не было.
– Айфон, – ответил клоун так, словно все тут находящиеся должны были отлично понимать, что это такое.
– И для чего это? – еще больше удивил клоуна своим вопросом Уланов.
– Смартфон. Ну, то есть то же, что и коммуникатор, – ответил явно растерявшийся клоун. И пояснил еще непонятнее:
– Мобила такая с функциями компьютера.
– Для чего это? – совсем удивил клоуна простым вопросом, который вертелся и у Семенова на языке, взводный. Петров, судя по всему, тоже готов был спросить про это же. Клоун, явно растерянный, обвел всех глазами и жалобно спросил:
– Прикалываетесь, да?
– Отвечай! Не дури! – и Семенов чуток сильнее нажал кончиком штыка на пухлую спинку.
– Да для связи же. Позвонить кому, смс-нуть, еще чего. Да вы что – никогда мобил не видали? – разволновался допрашиваемый шпион.
– Это что – телефон, что ли, такой? – переспросил Петров, забыв даже уставные нормы.
– Ну да! – ответил клоун и шпион по имени Лёха, поражаясь все сильнее и сильнее.
– И работает? А провода где? – насел на него Петров.
– С кем вы можете связаться? – тихо спросил взводный, и Петров заткнулся.
– Ни с кем. Тут вне зоны действия сети, – почему-то поник клоун.
Менеджер Лёха
– Откуда у вас такая техника? – прошелестел раненый. Говорил он так тихо, что приходилось напрягать слух.
– Купил, – удивился Лёха. Почему-то ему, совсем не к месту, вспомнилось, как у старшего менеджера Гоши украли свежекупленную в кредит Мазду – прямо от подъезда, и Гоша сгоряча рассказал на работе, что когда вышел из дома и не увидел Мазды, то сначала передумал в считанные секунды кучу версий: от «на ручник забыл поставить» до «не у этого подъезда оставил», и только когда обошел на всякий случай по периметру весь дом, понял, что все куда проще: угнали. Хотя вообще-то эта простая мысль должна была прийти в голову самой первой, но так как она была самой неприятной, то мозг услужливо загнал ее в дальний угол, выдавая более благостные. Лёха чуял, что и у него тоже что-то «украли», но вот сообразить, что именно, пока никак не выходило. К слову, этому сильно мешало давление в спину острого жала штыка и злобная морда второго реконструктора совсем рядом.
– Покажите, как работает, – велел так же тихо раненый.
Смотреть на него Лёха попугивался: вблизи он таких страшных лиц – без кровинки, восковых – не видал. Неприятно на это было смотреть, очень уж напоминало лица с обсохшими ртами тех трупов на дороге.
– Вот там нажать – засуетился Лёха. Злобноглазый нажал корявым пальцем, причем так, что ясно стало: он грубиян и неотесанный гопник, а с деликатной техникой не встречался. Такие, как он, таскают допотопные дубовые Нокия 33.
Банальное включение айфона неожиданно поразило всех троих реконструкторов. И еще больше – когда Лёха, чуточку все же отстранившись от штыка, показал, как управлять появившимися на экране иконками. Пару минут все смотрели за мельтешением цветных картинок, и тут смартфон взял и сообщил, что зарядка у него кончилась.
Умирающий неожиданно как-то приободрился и спросил так, словно увидел что-то очень важное для себя:
– Год вашего рождения?
Лёха, не чинясь, назвал свои анкетные данные.
У раненого как-то засветились глаза, он словно ожил, пошевелил рукой и с запинкой спросил:
– Вы… вы – из нашего будущего?
Вопрос был дурацкий, нелепый, но Лёха чуть не застонал от досады. Весь сюрреализм сегодняшнего невероятного дня перевернулся, и все стало на место, тем более ведь и в кино видел, как четверо идиотов попали в прошлое. И ведь все было на виду, но с похмелухи – да и оттого еще, что этого банально не могло быть – сам себе напридумывал реконструкторов каких-то. Какие на фиг реконструкторы – одежка на этих сидит привычно, обмята, оружие держат хватко… И оружие… Какие там террористы с винтовками – у террористов калаши… Нет, все-таки сразу вот так поверить в происшедшее Лёха не мог. И ответно задал не менее идиотский вопрос:
– Так это что – война сейчас с немцами, да?
Прозвучало жалобно, как щенячье поскуливание. Матернулся негромко злобноглазый, помотал башкой. Взводный, видимо, пропустил это мимо ушей, он о чем-то думал, полуприкрыв глаза, и только стоящий сзади дояр, хмыкнув, ответил:
– А то ты сам не видел!
– Вы умеете лечить? – вдруг спросил раненый.
– В смысле? – не понял Лёха. Лечить у него получалось очень неплохо, он умел собеседнику так заморочить голову – любо-дорого, только ведь эта способность вряд ли сейчас могла заинтересовать лежащего пластом человека перед ним. Впарить покупателю ненужную ему вещь или заморочить начальству голову, чтобы удрать в пятницу с работы пораньше, вряд ли было сейчас нужно… Тут до Лёхи дошло, что, видимо, раненый имеет в виду другое значение этого слова.
– Нет, я не медик…
– А на вашей машине времени? Нет аптечки?
– Какой машине? – оторопел Лёха. Потом вспомнил американский фильм, где у главного героя была такая штука странного вида, которая его и перемещала во времени, потом еще пару американских же фильмов, и с сожалением сказал:
– Нет у меня машины, я не знаю сам, как сюда попал…
Раненый промолчал, только как-то сразу угас. Потом прошелестел:
– Немцев мы… разгромим?
– Разгромим… 9 мая – праздник Победы, – припомнил недавнюю корпоративную пьянку Лёха.
– Ясно… Петров, отведи его в сторонку, покараульте, – велел раненый.
– Пошли! – приказал злобный и поднялся на ноги, но винтовку взял на ремень, повесив на плечо. А не так, как раньше, наизготовку. Лёха не стал спорить, тоже встал и отошел к елке, где статуэткой Будды сидел азиат.
Боец Семенов
– То-то я и смотрю, что он чудик какой-то. Получается, наши внуки такими клоунами бегать будут? – спросил Семенов, просто ради того, чтобы что-то сказать, больно уж тишина тягостная была. Уланов на глазах умирал, последняя вспышка жизни, когда у взводного появилась, видно, надежда, что этот никудышник чем-то сможет помочь, погасла. И поэтому на душе у бойца было паршиво.
– Значит так, Семенов, – начал взводный, собравшись с силами. – Этого балбеса надо доставить к нашим. Чтобы все, что можно, узнали. Мне сейчас – никак. А он, может, что полезное сообщит. Считаю, что он и впрямь оттуда. Из будущего. Потому хоть что-то нужное, может, и скажет. Только спрашивать надо долго и умно, мне не… Не смогу… Это на тебе. Ты отвечаешь.
Уланов перевел дух и продолжил:
– Сапоги и часы у меня возьмете, и не возражай, спорить не о чем… Приказ. Если что – на хлеб поменять… И этого переоденьте… Все, прощайте…
И совершенно выдохшийся взводный закрыл глаза.
Семенов продолжал сидеть. Не то чтобы надеялся на что – надеяться было не на что. Просто сидел. Видно было, что недолго уже ждать. Раненый стал еще меньше, как-то стал плоским, совсем маленьким, дыхание из частого и неглубокого стало каким-то странным: редкие вдохи, вроде как глубокие, но какие-то неправильные, судорожные.
«Может, еще и полегчает?» – безнадежно подумал Семенов, внутренне понимая, что нет, это все. Конец взводному. И продолжал сидеть.
Момент, когда взводный отошел, Семенов не засек. Просто отвлекся – у раненого слезинка поползла из закрытого глаза, и пока боец за ней наблюдал – взводный перестал дышать, тихо, незаметно. Не вздохнул в очередной раз. Только нос еще больше заострился. Семенов посидел еще немного, собрался с мыслями, тяжело встал, подтянул шинель, которой был накрыт взводный, на мертвое лицо. Подошел к сидящим неподалеку.
– Умер? – утвердительно как-то спросил Петров. На этот раз серьезно спросил, без шуточек своих дурацких, и слово сказал человеческое – не «коньки отбросил», или там «дуба нарезал», или «окочурился», как он говаривал раньше про других покойных.
– Умер – просто ответил Семенов.
– А тебе чего сказал? – уточнил Петров.
– Часы велел взять и сапоги. На хлеб поменять, если что.
– Понятно… А с этим как? – кивнул Петров на очумевшего Лёху.
– Нашим велено доставить в целости и сохранности. И переодеть, чтоб внимания не привлекал.
– Легко сказать. И наши тут рядом, и промтовары на каждом шагу, – проворчал Петров.
– Ладно тебе. Что-нибудь придумаем. Сначала Уланова похоронить надо.
Петров кивнул. Его лопатка саперная осталась рядом с вещмешком у стрелковой ячейки, но Семенов свою уволок, да и у Жанаева сохранился миномет-лопата, так что выкопать могилу для командира было просто. Сменяясь, вырыли в рыхлой лесной почве соразмерную с маленьким лейтенантом могилу – аккуратную, уважительную. Постояли, помолчали.
Потом Семенов деловито снял с уже холодной руки тикающие часы – тяжелые, увесистые, с откидной решеткой вместо стекла, чтоб в темноте можно было наощупь, потрогав стрелки, понять, сколько времени. Стянул хромовые сапоги – такие маленькие, что впору было женщине носить. Еще остались от командира в наследство фуражка, ранец с личными вещами и кожаная планшетка. Да еще приказ этого чудика пасти и охранять. Пока не подвернется грамотный человек, который, может, что полезное и узнает. Сам Семенов сильно сомневался в этом – больно уж видок у клоуна был нелепый. Артист, наверное.
Петров, было, стал класть на дно могилы свою шинель, но Семенов его остановил. Наломали и нарезали ножиком еловых лап и березовых веток – хорошую подстилку сделали, как для живого постарались. Аккуратно уложили на ветки легкое тело, накрыли лицо фуражкой. Все-таки получалось как-то нехорошо, не такой человек был Уланов, чтоб его хоронить как по старому проклятию, где ни дна, ни покрышки желают, но гроб в лесу взять было негде, а шинель нужна была живым – ночи уже холодные. На покрышку пустил Семенов свою шинелку, рваную до безобразия. Да и то, под укоризненным взглядом Петрова, рукава от нее оторвал. Ну, городскому не понять, а из рукавов решил Семенов сделать чуни для клоуна. Лапти сплести было бы лучше, и дело, в общем, недолгое, только вот лип рядом Семенов не видал, лыко драть не с чего, а из бересты плести сложнее, да и тот же кочедык сначала вырезать надо, колодку какую-никакую сделать. Не до того.
Бросили по горстке земли в могилу и засыпали ее, сделав аккуратную насыпь. Обхлопали лопатками, подумали, как отметить. Обстругали две палочки, связали нитками и самодельный крест воткнули, как положено. По военному времени, да еще и в окружении – не так уж и плохо получилось.
Вещичек у командира оказалось совсем мизер – белье ушло раньше на перевязки, жратвы, разумеется, не было, нашелся старенький свитер, наставление по стрелковому делу, полурастрепанный устав, несколько карандашей, тетрадка с разными хоззаписями без половины страниц и полупустой кисет. Самое ценное, кроме кисета, – еще ножик складной, старенький, но ухоженный и наточенный. На самом дне ранца нашлась еще плащ-палатка и противоипритная накидка из промасленной бумаги. Жаль, раньше не нашлись – шалашик для раненого был бы уютнее. Еще в кармашке ранца нашелся початый «мерзавчик» с водкой и завернутая в вафельное полотенце бритва «Золинген».
Теперь надо было решать, куда и как двигаться дальше. Поделили вещи: ранец забрал себе Петров, плащ-палатку навернули на Лёху, чтобы не так мерз и не отсвечивал своими дикими цветами одежонки в лесу, карандаши и тетрадку, вместе с сапогами и часами, прибрал хозяйственный Семенов – он в этой маленькой группке был вроде как старшиной, а планшетку взял себе Жанаев, ранее забравший и карабин умирающего. До того был он вооружен 37 мм минометом-лопатой, чудом какого-то умника-конструктора, и в бою весь запас мин выпулил, оставшись практически безоружным. Потому, когда стало ясно, что взводный уже свой карабин в руки не возьмет, Жанаев коротышку легонькую забрал себе. На кой черт ему еще и планшетка – никто спрашивать не стал, потому что внимание отвлек этот самый клоун из будущего – неожиданно его начала колотить крупная дрожь, и он сел, где стоял.
Петров в очередной раз удивил Семенова: неожиданно дружелюбно накинул на плечи трясущегося в колотуне Лёхи свою шинелку и начал успокаивать клоуна, говоря вразумительным голосом и довольно убедительно всякие подходящие утешения. Выглядело это так, будто Петров – дока в этих делах. И, пожалуй, Семенов не стал бы вмешиваться, если б не видал своими глазами совсем недавно, как покойный ныне Уланов действовал в такой же ситуации. Авторитет умершего взводного для бойца был незыблем, потому он решительно отстранил своего товарища, удивленно посмотревшего на него снизу, рывком вздернул Лёху за плечи так, что тот поневоле встал стоймя, и затряс страдальца как грушу, одновременно свирепо и громко спрашивая:
– Можешь трястись сильнее? Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?
И Петров, и Жанаев оторопело таращились на Семенова. У Жанаева даже самосад посыпался из недозаклеенной самокрутки. Лёха попытался было отвечать, но от тряски у него аж зубы лязгали. Наконец, он злобно отпихнул вцепившегося в него Семенова и толкнул его в грудь.
Боец не обратил на это внимания, а приказал горемыке приседать. Теперь уже трое таращились с удивлением, но, тем не менее, Лёха приседать начал. Плохо приседал, отметил про себя Семенов, старшина Карнач такие приседы в зачет бы не посчитал, но все-таки приседал.
Первое обалдение прошло, Жанаев суетливо и бережно стал подбирать рассыпавшиеся табачные крошки, Петров закрыл полуоткрытый от удивления рот, а Семенов, тоном лектора из общества «Знание» растолковывал приседающему и дрожащему одновременно Лёхе, а заодно и приятелям свои действия:
– Когда человек волнуется, у него в кровь такое вещество попадает – орденалин! И если человек вот так задрожал, то надо, чтобы он дрожал сильнее и вообще работал мышцой…
– Какой мышцой? – удивился Петров.
– Ну, всей, какая есть, – гордо ответил знаток человеческой физиологии Семенов.
– Ишь ты… Вумный як вутка. Только не летаешь, – буркнул Петров.
– Это мне Уланов рассказал, – заткнул сослуживцу фонтан лектор. Против авторитета покойного взводного Петров возникать не стал – сидел, помалкивал.
– Так вот ты, Лёха, должен приседать, пока дрожь не кончится. Тогда, значит, орденалин в тебе кончится, и мы тебя спать уложим, а я тебе еще и водки дам пару граммулек. Только ты уж соберись – идти далеко надо будет, пока к своим выйдем.
– Адреналин, – пропыхтел, наконец, первое слово приседающий.
– Вот, Петров, а ты мне не верил! – укорил сидящего бойца Семенов.
– А если б спать сразу уложили? – все-таки огрызнулся Петров.
– А тогда у него могло бы сердце остановиться, и он бы помер. Уланов говорил, что у них так еще в Империалистическую солдатик один помре. Тоже после боя его заколотило, его уложили, шинелками накрыли, а он потом и не проснулся. Вот фершал им и растолковал, что да как. А я видел, как сам Уланов тетку на станции успокаивал – ее тоже колотун тряс. Он мне тогда все и растолковал, как есть, – гордо закончил Семенов.
Крыть Петрову было нечем, а и Лёха трясся уже куда тише. Наконец, эта пляска святого Витта с приседаниями кончилась, и обессиленный гость из будущего сел на траву.
– Водки выпьешь? – спросил Семенов, с неохотой доставая «мерзавчик».
– Молока лучше, – пролепетал голодный и обессиленный Лёха.
– Молока – это мы мигом, – отозвался Семенов и кивнул Петрову. Тот передал каску с надоем и поддержал ее, пока Лёха пил. Сам бы клоун ее точно сейчас уронил – ручонки-то и так не сильно шибкие у него, да еще и ослабел. Потом Лёху совсем развезло, ему помогли добраться до лежбища Семенова, где потомок свернулся клубочком и вырубился.
– И что теперь делать будем? – задал в воздух вопрос Петров.
– Я буду чуни для этого дурня шить. Потом двинем на восток, к своим. Лучше по лесу, на дорогах германцы сигают. Найдем кого постарше званием – сдадим ему этого корешка, пусть разбираются.
– Может, сами поспрашиваем? Вдруг чего полезного расскажет? – не утерпел любопытный Петров.
– Вот сомневаюсь я сильно, – проворчал Семенов, поглядывая на похрапывающего уже Лёху. Блестящий исход лечения как-то сразу задвинул Петрова на задний план, и Семенов уже и держался по-другому, уверенно. Не так уж Петров и страшен, в конце-то концов, разве что язык хорошо подвешен.
– Думаешь, что без толку? Не знает ничего полезного?
– И это тоже. Опять же – а вдруг он расскажет такое, что нам знать не положено? И будем мы потом все в этом самом. По уши, – рассудительно заметил Семенов.
– Тогда надо, чтобы он к немцам не попал. Что скажешь, Жанаев? – спросил горожанин неподвижно сидящего сослуживца. Азиат кивнул.
– Ну, нам тоже к немцам попадать не стоит. Лучше все-таки к своим.
– Что, так с коровой и пойдем? – перевел разговор на другую тему Петров.
– Чем плохо? Бензина корове не надо, спать теплее, жить сытнее, – вполне серьезно ответил Семенов. Он точно знал, что без коровы в хозяйстве – совсем никак. Ни молока для еды, ни навоза для поля. А тут – хорошая такая корова, справная. Не бросать же! Хотя, конечно, к своим ее вряд ли вывести удастся – грохот боя уже не был слышен, да и немцы, которых он видал недавно, вели себя совершенно беспечно, по-тыловому.
– Только идет медленно, как черепаха, – уел крестьянина горожанин.
– Да знаю я. Но вот пока харчем каким не разживемся – только на Зорьку и надежда. От тебя-то, Петров, толку, как от козла молока. Даже мышей ловить не умеешь. Я б тебя даже домашним котом не признал, только языком ехидничать ты горазд! – совершенно неожиданно даже для себя выдал тираду Семенов.
– Я токарь, мне мышей без надобности ловить. А надо будет – я мышеловку сделаю, на что у тебя ни соображения, ни смекалки не хватит, – мрачно возразил Петров.
– Ладно, буду шить чуни – миролюбиво отказался от перепалки Семенов, забрал рукава от шинели, тапки Лёхи и вытребовал у сослуживцев их запас ниток. У каждого было с собой по три иголки с нитками – одна с белой для подшивки воротничка, одна с черной – для всякого и одна с зеленой – обмундирование зашить. Если порвешь что. Только вот у Семенова с Жанаевым иголки были воткнуты за клапан пилотки, а легкомысленный Петров, кряхтя, выудил из пистон-кармана смертный свой медальончик, как назывался эбонитовый пенальчик с откручивающейся крышечкой – у горожанина в нем вместо свернутой в трубочку записки с его данными лежали как раз иголки. Семенов не замедлил укоризненно на Петрова посмотреть, на что тот хитро подмигнул. Ну да, было такое поверье, что если заполнишь эту записку – так и убьют сразу. Потому Семенов записку не заполнил, так бумажка пустой и лежала, а Жанаев, заядлый курильщик, таскал пустой медальон, бумажку на самокрутки пустив.
Ниток было мало, приходилось проявлять солдатскую смекалку. В итоге получилось такое, что наблюдавший за процессом Петров выразил уверенность, что дрыхнущий без задних ног гость точно свихнется, как только увидит свою «обувку». Семенов спорить не стал – чуни и впрямь получились страховидные. Но зато в них можно было уже идти более-менее не глядя под ноги. А что касаемо «с ума сойти», так в армии на этот счет куда как просто. Да еще и во время войны.
Тут Семенов тихо про себя улыбнулся, вспомнив, как взводный говорил, что боец и младший командир на войне ничему удивляться не должен и все воспринимать обязан по-воински, мужественно. И подкрепил это свое высказывание старой историей: как во время войны в их полку тыловик-фельдфебель натурально свихнулся, когда вылез после пьянки из своей каптерки и увидел идущих мимо зеленых лошадей. Ну, то есть он не свихнулся сразу, а решил, что допился до чертиков и терять ему нечего, потому продолжил пьянку и вот после этого окончательно вышел из строя. А лошади те и впрямь были зелеными – их покрасили маскировки ради: тогда, в начале той войны, на маскировке все свихнулись и маскировали все, что можно. Получалось зачастую глупо – вот, к слову, и лошади подохли. Не перенесли покраски. Оно и понятно: лошадки-то живые, не забор какой. Семенову жаль было этих животин, погибших по чьему-то недомыслию, в этом он вполне кавалериста Уланова понимал.
Вот другой пример – когда французы сделали на заводе крашеную стальную копию мертвеца немецкого – здоровенного, взбухшего от гниения прусского гренадера, валявшегося на нейтральной полосе в важном месте – этот да, впечатлил. Стальной футляр, выдерживавший попадание винтовочной пули, французы доставили на передовую, ночью выволокли гнилой труп, а на его место установили подменку, в которой прятался тшедушный французский арткорректировщик с телефоном. И такая штука сослужила добрую службу, позволив французской артиллерии разносить все, что надо, быстро и точно – глаза-то у нее были совсем близко от целей.
