Николай Гарин-Михайловский
Избранные письма
24
‹Телеграмма Н. К. Михайловскому›
‹15 ноября 1894 г.›
‹Самара›
Прогресс в области производства и прогресс в области распределения – работа созидательная и разрушительная, как сама жизнь, идут рука об руку и требуют соответственной всесторонней теории.
Ваш ответ Струве блестящий по форме, но не полный по существу. Нужен целый ряд статей талантливого европейски образованного, с широким взглядом, беспристрастного публициста, каковой чувствуется мне в дорогом для нас русских Николае Константиновиче. Горячо поздравляю с рождением. Желаю многих лет творческой производительной работы в освещении нам выходов.
Михайловский
25
1 сен(тября) (18)95 г.
Гундуровка
Дорогой Александр Иванович!
Посылаю сентябрьскую корректуру: на днях же высылаю и конец. Благодарю неизвестного корректора. Следующую корректуру прошу его же в таком, как эта, виде прислать тоже ко мне.
Прочел в «Русской мысли» отзыв о себе: много правды, но в общем он (рецензент) производит впечатление человека с расстроенными нервами, который сознательно или бессознательно валит с больной головы на здоровую: разве трудно понять, к какой части общества относится «эгоизм наших дней» и чем именно деморализовано это общество? Общество и общество: одному вечное проклятие, другому вечная слава.
И Вильгельм Мейстер великого Гете и Карташев ничтожного Гарина – они гибнут и находят свое обновление, конечно, не на луне и не вне общества. Мне кажется, что этот рецензент с такими отталкивающими ужимками ухватился за идею взять под свою опеку «бедного Макара», что «книжника и фарисея» ему удобнее повернуть к своей расстроенной особе. А, может быть, он просто вдруг потерял свое миросозерцание, хватаясь за свою идею, и кричит обществу, как один мой разорившийся подрядчик, оставив десятнику Зайчикову выворачиваться как ему угодно, на отчаянные телеграммы последнего прислал ответ: «Бодрись Зайчиков: денег нет».
Крепко целую всех. Сентябрем доволен и жена.
Весь Ваш
Ник. Мих‹айловский›.
26
7 февраля 1897 г.
Москва
Многоуважаемый Николай Константинович!
Я сегодня приехал в Москву, получил Ваше письмо и спешу ответить.
Прежде всего запальчивость и горячность своих телеграмм признаю неуместными, не идущими к делу. Эта горячность, как дым, ест глаза и мешает видеть, где горит и где надо, следовательно, тушить. «Русск‹ое› бог‹атство›» дорого Вам, дорого и мне по очень многим и, думаю, понятным причинам. Уйти из него для меня – это уход из родного гнезда и когда, когда совьешь себе новое. Я думал для себя век его не вить, – в роли беллетриста, следовательно, художника прежде всего, я думал, что мог бы, внося новую, может быть, жизнь, не трогать в то же время известных публицистических устоев.
Так я думал и думаю, – насколько верно думаю? Чтоб договориться до чего-нибудь, надо быть искренним прежде всего. И слишком много у нас прожито в том же деле, чтобы лишать друг друга этой искренности.
Вы пишете: «Очень жаль, что с самого начала Вы не оговорили, что ставите свою драму в условия независимости от мнения редакции». Тогда бы и выяснилось, что не только для драмы, а и для какой бы то ни было и чьей бы то ни было работы этих условий принять нельзя.
Прежде всего не я ставлю, а Вы ставили иначе вопрос прежде, чем теперь его ставите.
И «Гимназисты», и «Панорамы» и «Студенты», и «Тема» писались к каждой следующей книжке, и читали Вы их уже в последней корректуре. Я неоднократно просил Вас быть строгим судьей. Вы отвечали:
«Нет уж, дрызгайте…»
И я дрызгал. Люди шаблона очень ругались, ареопаг непогрешимых, но бездарных, к сожалению, ареопаг шаблона не переставал шептать Вам и делать Вам язвительные вопросы:
– Гарин талант?
Это все действовало на Вас, Вы чувствовали, что тут есть какая-то правда, но чувствовали в то же время, что за этим дрызганьем, небрежностью, за слабыми страницами есть и другое что-то. Может быть, жизнь, правда жизни, может быть, иная постановка, иная точка зрения и что-то выходило: самая плохая вещь «Студенты», но издай я их, и они разойдутся. Плохонький «Сам‹арский› вест‹ник›» говорит:
– Дайте Ваше имя только.
– Ничего не выйдет.
– Вы увидите.
И в два месяца «Сам‹арский› вест‹ник›» имеет уже две тысячи иногородних подписчиков. Это пишу не для хвастовства и не себе лично приписываю, но хочу сказать, что у Гарина своя почва есть. И это прежде Ник‹олай› Кон‹стантинович› чувствовал и мирился с минусами этого Гарина: инстинкт заставлял его мириться, в то время как Иванчин-Писарев понимал это не инстинктом, а критическим даром. И выходило, что один из самых выдающихся своего века писателей уступил в этой оценке человеку, который почти ничего не написал.
На сцену являются В. Г. Короленко и Н. Ф. Анненский – мужи богобоязненные, начитанные и твердые в вере. Ересь – гнать. Не потерпим беспорядка. Порядок, чинность, корректность и нишкни!
На заседании, – первом, где твердая рука прошлась по моим несчастным «Студентам», В. Г. Короленко так отчитывал мне мои вины:
– Согласитесь, Николай Георгиевич, что так нельзя же работать: на облучке… на дуге… Это профанация… Я, я не понимаю… не понимаю этого!
И он делал богатырское движение, тряс бородой, – я любовался этим типом старовера, понимал, что он не понимает, и думал: «А посади меня в условия вот этого непонимающего, что бы вышло из меня?» И отвечал себе: «Да ничего не вышло бы, так же иссяк бы, как и этот посадивший себя на рогатину своих пониманий».
Хорошо! Этот висящий на кресте своих утопий богочеловек и этот бегающий в жизни и не желающий отказываться от этой жизни ради каких бы то ни было утопий, – один пишущий на дуге и другой за пятьюдесятью замками в тишине монастыря, – ведь это две противоположности. В силу вещей, в силу натуры они не поймут друг друга. Не поймут? Но как же судить они будут?
Оба художники – талант творческий, диаметрально противоположный критическому таланту. И не было еще путного критика, совмещавшего в себе творчество. Пушкин, Гоголь, Тургенев, Толстой с одной стороны и Белинский, Добролюбов и пр. с другой.
Короленко не критик. За прошлый год нет уже беллетристики, в этом году журнал такой, точно не в этом году, а 25 лет тому назад составляли номер, следующий будет, может быть, еще дальше от жизни. Прочтите в февр‹альской› книге «Мира божьего» критический отзыв о Куприне. 10 тысяч народу по всей провинции говорят мне то же: журнал превращается в уважаемый исторический манускрипт и новым людям уже трудно разбираться все в том же набившем оскомину шаблоне прекрасных времен. Я говорю о беллетристике. У самого Короленко с этим шаблоном, кроме креста, ничего не выйдет. И литература здесь является уже собиранием исторических манускриптов, в свое время не увидевших свет. Может быть в моих словах Вы увидите злобу, но клянусь правдой, что это правда. Короленко не годится быть заведующим беллетристическим отделом. Прекрасная комбинация Иванчина и Вас неизмеримо выше: она создала успех журналу. Короленко тяжел и привалит и порвет своей тяжестью прекрасный узор художественного отдела: он подает публике только подогретые блюда старой кухни. Прилив свежих сил необходим. Из состава редакции – я совсем вышиблен, Иванчину уже вбит кляп в рот. Дойдете и до большего порядка, то публика разбежится, кроме, конечно, старой гвардии.
